— Кароч, иду я по улице, а мне навстречу пятеро чуваков выходят, и говорят такие, что я одет как-то не так, прикинь? А вокруг темно и никого нет. И избили меня, ну я им тоже, конечно, вмазал, но их-то пятеро было, а я один. Вот так и жили, ни за что ни про что, огребая… — доносилась вдохновенная болтовня из кармана.
Где-то капала вода. Поодаль, в стороне приглушенно спорил с кем-то Егорушка. Башка трещала. Головой он лежал на чем-то мягком и теплом, а тело же, наоборот, довольствовалось чем-то жестким, каменистым.
Матфей заставил себя разлепить глаза. Место было похоже на огромную пещеру, но с некоторыми оговорками. Стены покрывала светящаяся, газообразная, красная штука. По форме пещера походила на спираль. Пространственные завихрения выглядели необычно. Но, главное, что проклятая жара спала, и дышалось тут намного легче.
— Проснулись? — тихо спросила Варя.
Голова Матфея покоилась на её коленях. От того что Варя слегка к нему склонилась её шелковистые волосы защекотали щеку. Пахла она яблоней, распустившейся по весне, а глаза — цветы сирени. Во снах он так часто смотрел в эти глаза и говорил с ними о том, как ему живется на свете белом, что они казались родными. Там, она всегда понимала его, даже, когда он сам себя понять не мог.
Матфей поморщился. Что за хрень такая? Так и в поэты заделаться не долго. Ведьма она все-таки, по любому она его специально зачаровывает, а он, как баран ведется.
— Где мы? — немного грубее, чем следовало, спросил он, поднимаясь и усаживаясь в стороне от Вари.
— В чистилище, — смущенная его реакцией, пробормотала она. — Здесь ближе всего к выходу. Вы только не злитесь, а то им снова придется вас усыпить.
Она кивнула в ту сторону пещеры, где стоял Егорушка, возле него столпились, по всей видимости, оставшиеся в аду демоны. Их было немного. По мелькавшим особенностям, в которые Матфею не улыбалось вглядываться, было понятно, что не люди. А лучше бы люди, оно как-то спокойней среди своих…
— Чего выкаешь-то? — нахмурился Матфей.
Хмурился он скорее себе. Ему нравился её мягкий, вкрадчивый голос, даже то, как она ему «вы» говорила, хотя лучше бы, конечно, на «ты». Но и в её «вы» таилась какая-то прелесть. А вот то, что девушка ему приятна, напротив — совсем ему не нравилось. Он начинал чувствовать себя предателем и порядочным идиотом в придачу.
— Я говорю, как меня учили говорить с незнакомыми людьми, — интонация не изменилась, но в её голос просочилась печаль.
— А-а-а… ну, если в этом замес, то я — Матфей, — он протянул ей руку, она удивленно посмотрела на неё, но пожимать не стала, и рука глупо повисла в воздухе.
— Нет нужды представляться. Я знаю, как вас зовут, но ваше имя мне ничего не сообщает о вашей личности, — сказала она.
— Ты, получается, из прошлого века, там, наверное, все было иначе? — вздохнул Матфей, убирая руку обратно в карман.
— Наверное, было, — вздохнула Варя.
Ей, кажется, как и ему, говорить особо и не хотелось.
Она водила кончиком пальца по стене, вычерчивая на её податливой поверхности какие-то мудреные символы. Писала Варя левой рукой, если и вправду выпала из девятнадцатого века, то эта особенность могла быть для неё тогда проблемой.
Он вдруг понял, что совсем ничего не знает об этой девушке. А эта девушка являла собой нечто уникальное, другой такой на свете нет. Настоящее мифическое существо. Если верить этим странным разговорчикам Егорушки и демонов, то вообще нефилим. Нефилим значило, что её отец настоящий ангел, а точнее… До Матфея медленно доходило то, что уже выкладывал из кармана тупоголовый Сидор.
— Получается, твой папаня — сам дьявол? Как в ужастике «Омен»? Ты смотрела?
Девушка сжалась. На её бледной коже выступил легкий румянец, а взгляд потупился. Рука дрогнула, и символ на стене вышел неверный, она поспешила замазать его ладонью.
— Сидор, завали пасть, — зашипел Матфей.
— А чё? Мне тоже интересно, офигеть как интересно!
— Знаешь, — обратился Матфей к Варе, пытаясь замять глупость Сидора. — У меня папаня — тоже не сахар. А быть ребёнком дьявола, это, знаешь ли, очень даже ничего себе и даже круто.
— Круто? — подняла на него огромные глаза Варя, напоминая чем-то диснеевскую принцессу из мультяшек.
Матфей не сдержался и фыркнул, она нерешительно улыбнулась в ответ.
— Я понимаю, я тоже ненавидел своего отца, — сдался он.
Она покачала головой.
— Я не испытываю к папеньке никакой ненависти. Мне грустно, что он олицетворяет собой все самое плохое в людях, что много, наверное, сделал зла. Но и я сделала много, очень много плохого. Нам не дано выбирать родителей, и мы должны принимать их такими какие они есть. Он часть меня. Он мой отец и я, несмотря ни на что — люблю и почитаю его, как одного из своих родителей. В глазах детей всякий, породивший их, безгрешен — даже если он есть воплощение всех грехов.
Матфей присмотрелся к Варе. Она все еще увлеченно чертила что-то на светящейся алым стене. Получалась затейливая вязь. Длинные волосы спадали каскадом до самого пола, полностью прикрывая её тело.
Хотелось как-то быть ей сопричастным что ли. Понять её. Понять, правда ли она думает обо всем так, как сейчас сказала. Ему одновременно и импонировали её в чем-то наивные, а в чем-то очень даже зрелые рассуждения, и вместе с тем, было досадно, что в ней эта истина существовала естественно и просто. Ему же, чтобы понять то же самое, пришлось преодолеть долгий путь, совершив кучу ошибок и причинив много боли и себе, и отцу, да и матери, в конечном итоге, тоже.
Но рассуждать это одно, а что она будет делать, когда встретит своего дьявольского папашу? Он уже открыл было рот, чтобы спросить её, но…
— Ух-ты, пух-ты! Гляжу, Матюша наш очухался?!
Матфей дернулся от неожиданности. Егорушка оказался совсем рядом и доброжелательно улыбался ему своей сладенькой улыбочкой.
— Постарайся в рученьки себя взять и не портить тут температуру, — назидательно помахивая указательным пальцем, попросил старикашка.
Матфей в бешенстве посмотрел на него. Встал и зло выдавил:
— Какого черта ты со мной сделал, старый пень?!
— Настоечку дал — никакой химии, не боись! Исключительно с заботой о тебе родимом, чтоб ты успокоился, отдохнул. Ну, вот зачем ты так опять?
В лицо Матфею дунуло жаром. Всё вокруг зашипело. А через мгновение пещера перевернулась и в глазах потемнело.
Варя охнула, попыталась придержать Матфея, чтобы он не ударился головой, как в прошлый раз. Но Матфей оказался слишком тяжелым и рухнул на неё, придавив Варю своим телом. Она пискнула. Сердито сверкая глазами на подхихикивающего старика, с трудом вылезла из-под парня.
— Зачем вы так? — в сердцах укорила она.
Матфея было и жаль, и обидно за него. Его специально дразнили, а потом так грубо усыпляли.
— Выбора у нас нет, Варенька, — вмиг сделавшийся серьезным, вздохнул старик. — И настойка, кстати, тоже закончилась. Поэтому нам должно поскорее что-то решить. Мы тут с детками моими покумекали и разумели, что тебе необходимо вызвать Люцифера в ад.
— Но я не могу! Я не знаю как! — испугалась Варя.
— На самом деле знаешь, моя милая, просто надо вспомнить. Сядь вон там, в уголочке сосредоточься. Он нам ну очень нужон, Варенька. И тебе — тоже.
— Мне — не нужен… Я не хочу, — заупрямилась Варя.
— Ой, да разве? Не лукавь, милая, будь честна с собой.
— Он бросил нас тогда с маменькой, — заметила Варя, предъявляя свой главный аргумент. — С чего вы решили, что сейчас он откликнется на мой зов?
— Потому что он никогда вас не бросал. Наоборот он безумно любил твою маменьку. Может, и зря я тогда вмешался. Попросил Михаила рассказать Софье Александровне, что её возлюбленный дьявол — воплощение зла и пороков, и велел укрыть вас от его взора в родовом имении. Но даже под покровом вы с ним всегда чувствовали друг друга, и он почти нашел вас. Несмотря на все мои усилия, он бы пришел к вам, если бы они не пришли первыми.
— Зачем же вы все это сделали с нами?! — ужаснулась Варя.
Она вспомнила мамины страдания: её слезы, её боль. Маменька верила, что дьявол придет за ними, чтобы отомстить, и утащит их в ад. И вместе с тем, продолжала горячо любить Люцифера, хотя и боялась его до смерти. Она каждый день вытравливала из себя любовь самобичеванием.
— Боязно мне было, — признался старик. — Душа твоя — парадокс, не должно было быть такой душе. Я испужался, но Адам и Ева в Эдемосе испужались тебя еще сильнее. Ведь ты дитя двух миров, ты могла свободно перемещаться из мира людей в Эдемос. А это даже мне не под силу. Страх толкает людей на страшные вещи.
— Но ведь я ничего плохого не делала, — с болью прошептала Варя.
Мучительно было осознавать, что все случилось по её вине, куда не глянь, во всём виновата она и только она. Ведь если бы она не родилась — ничего бы этого не случилось.
— Мы все были уверены, что сделаешь. Так и вышло. Хотя, так вышло, только потому, что многие чересчур сильно в это поверили. Давай, Варенька, времени у нас мало.
— Но что я ему скажу?! Мама, она…
— Варя, твою мать пожрал Хаос — не ты. Мы все здесь погибнем. Почти все демоны заражены пустотой. Они разорвут нас в клочья!
— Они же не нашли нас еще…
— Это вопрос времени. Как только они нас найдут, то Хаос пожрет и тебя, и меня, и вон его, — старик указал на спящего Матфея, — и его болтливого друга. — А ты уже познала, что такое быть частью Хаоса — быть ничем, ничего не чувствовать — кроме вечного голода и хладного равнодушия! Я был там, я был там вечность. Я вышел из Хаоса — он мой родитель. Но я не вернусь туда, девочка! Родители должны отпускать своих детей. Зови, Люцифера!
По лику старика поползли тени. Варя попятилась — вовсе не старик это! Это первородное дитя Хаоса. Не добр он и не зол. Он Бог. И лик его страшен, и лик его невыносим. Даже для неё, носившей в себе Хаос больше ста лет, вынести истинный лик Бога нестерпимо, невозможно… Мучительно, больно, страшно…
Варя заставила себя выпрямиться и посмотреть в провалы древних глаз. Она княжна, она должна стоять прямо, даже если ее пытаются сломать. Даже когда её ломают. Она не станет бояться. Страх и боль не подчинят её себе. Больше никто и ничто не подчинит её себе. В ней нет опор — нечего ломать.
Она выдержала взгляд Бога. Выдержала Его взгляд в себе. Бог отвел глаза первым, и пристально уставился ей за спину.
Варя повернулась туда, куда так въедливо смотрел Бог.
Матфей спал. Во сне его лицо смягчилось, сделалось по-мальчишески открытым, светлым и беззащитным. Дышал он ровно, а на лоб упала кровавая прядь его чудесных волос. Хотелось убрать волосы с его лба, и, вместе с тем, это желание казалось постыдным, глупым и смущало Варю.
— И его он тоже пожрет, — едва слышно, не размыкая древних губ, сказал Бог. — Он станет пустотой. Выбирай, деточка.
Отвернулся и ушел к своим демонам.
Варя судорожно вздохнула. Позвать отца значило окончательно уничтожить себя в глазах Матфея. Страшно было даже представить, как отец задаст ей неизбежный вопрос о судьбе её бедной маменьки. Ведь ей придется признаться, что она стала причиной и следствием тех мучений, которые выпали на долю маменьке. Варя знала, что как только она во всем сознается, станет очевидно какое она на самом деле чудовище, и тогда Матфей и отец отвернутся от неё и заклеймят позором. А этого она не вынесет…
Но еще страшней было представить, как Матфея поглотит бездна. Варя и сама не понимала, отчего ей так больно даже мысль допустить о том, что он будет страдать, что он исчезнет. Но времени, чтобы разобраться в себе не оставалось, нужно было решаться, и она выбрала Матфея, потому что не могла выбрать иначе.
Варя ушла подальше от всех. Села в уголок и стала думать.
Отец приходил к ней во снах — значит нужно расслабиться, забыть о тяжести своего существования и сосредоточиться на чем-то отвлеченном и вместе с тем очень близком. Пусть это будут две золотые монеты. От монет идёт свет. Он растекается и заполняет собой все вокруг. По ту сторону света виднеется силуэт. Он вырисовывается на свету все четче, все явственней, альбиносом с глазами сиреневого цвета. Она тянется к нему, но он отмахивается, как от назойливой мухи. Варя не впускает в себя обиду, а повторяет попытки снова и снова и, нащупав брешь в его защите, быстро шепчет ему на ухо:
— Папенька, ты нужен дома. Ты нужен нам.
***
Грубый мужской хохот, приглушенный свет. За сотню лет здесь ничего не изменилось. Неизменно — стойка, бармен, рюмка водки и пьяный монолог. А всё новое от лукавого, все эти коктейли, громкая музыка и дикие танцы под софитами, такие места лишь притворялись барами, а на деле воплощали людскую глупость и суету.
Рюмка, стойка, бармен, иногда бильярд, всегда пьяный монолог о своей потерянной женщине. Любой город хорош, если в нем есть такой правильный бар. И здесь он был, и все в нем было привычно и понятно.
Но все-таки что-то свербело, от чего даже водка — поперек глотки вставала. И монолог не клеился, вернее, клеился не так как всегда.
Проклятый Михаил! Вечно он все портил! Не зря Люцифер блокировал его зов и избегал встреч с ним все эти годы. Вечно братец лез в его существование. В его, ставшее, наконец, понятным за сотню лет бесплодных поисков, существование. Стойка, бармен, рюмка водки, монолог в пустоту и ничего лишнего.
После разговора с Михаилом было не просто гадостно, но еще и тревожно. В голове появился противный, навязчивый шум. Такой же звон колотил по мозгам, когда у него забрали Софью. И вот опять звенело, тянуло куда-то.
Когда-то давно он откликался на этот зов. По ниткам бытия находил душу маленькой беловолосой девочки. Девочка повадками, манерами и чертами лица напоминала ему Софью, а цвет глаз был его. Она оборачивалась забавным дракончиком с милым сиреневым пятном на носу, и он учил её летать. Но то был сон, мираж. То была мечта. У него тогда после потери Софьи случилось много мечтаний, перерастающих в галлюцинации и навязчивые идеи. И только водка сумела вылечить его.
Этот звон, он знал, навеян выдумками Михаила, братец разбередил старые раны, и теперь они кровоточили. Но нельзя позволить Богу вовлечь себя в очередную игру. Нет, он будет сам по себе. А звон нужно срочно глушить, пока опять не заблудился в своих иллюзиях.
Ему просто нужно опохмелиться. Нужно опрокинуть в себя рюмку. Горло обожжет тепло, оно разольется по груди, затуманит мозг. И эта тяжесть, что сдавливает грудь до адской боли, польется из него пьяными слезами и бессвязными разговорами с барменом или с посторонними собеседниками, что посмеивались в кулак над его рассказами.
Решившись, он протянул руку к стопке. Но звон шибанул так, что он вскрикнул и упал с высокого стула. От отупляющей боли стал кататься по грязному полу, сопротивляясь этому звону, пытаясь вытолкнуть его из себя.
Он все-таки смог встать и доковылять до выхода из бара, толкнул тяжелую дверь и вышел на воздух.
Вечерело. Накрапывал дождь. Люцифер сделал несколько шагов, но его вновь скрутило. Он осел прямо в лужу. Пытаясь бороться, он корежился в грязи, но жуткий звон раздирал мозг еще настойчивей.
— Папа, папа, смотри! — раздался детский голосок совсем рядом с Люцифером. — Тут, кажется, дяденьке плохо!
— Не подходи к нему, дочка, он просто пьян! — строго велел мужчина.
Из ваты внешнего он выхватил слова: «папа» и «дочка».
Что эти слова значат для него? Что если она есть и нуждается в нём?
Он перестал сопротивляться, мышцы обмякли. Звон перетёк в шепот о помощи.
— Папенька, ты нужен дома! Ты нужен нам!
***
— Ну что? Получилось? — нетерпеливо спросил Азазель — этот демон отличался кошачьей улыбкой и кошачьей грацией. А еще поразительным высокомерием и нетерпеливостью.
Впрочем, сейчас все демоны вели себя крайне нетерпеливо и, столпившись возле Вари, они устроили ей допрос с пристрастием. Наверное, все дело в том, что от ответа зависела их жизнь. И они все очень трусили.
— Я не знаю, — в который раз раздраженно объяснялась Варя. — Я вроде бы почувствовала его, но он мне не ответил.
— Нам надо уходить! — решительно заявил Вельзевул. — Здесь больше оставаться нельзя.
— Но куда мы пойдем? — загудели остальные демоны.
Варя тоже уходить не хотела.
— Мы пойдем как можно глубже и как можно скорее, — непреклонно заявил Вельзевул. — Чем ближе к ядру, тем зараженные слабее. Верхние круги они уже все проели. Они приближаются и очень быстро.
— Но если я правильно поняла, — поежилась Варя, — чем ближе к ядру, тем мы глубже в аду? И, следовательно, дальше от выхода?
— Да, ты правильно поняла, — высокомерно улыбнулся Азазель, своим кошачьим оскалом, явно с целью смутить её.
— Тогда, даже если мне удалось вызвать пап… Люцифера, — продолжала Варя, проигнорировав заносчивого демона, — он не сможет найти нас, и зараженные нападут на него по дороге. Он не дойдет!
— Ты, Варенька, плохо знаешь Люцифера, — ободряюще улыбнулся ей Белиал, обозначив на скулах паутину. После того как он узнал, что Варя дочь Люцифера, он стал относиться к ней намного теплее.
Варя взволнованно огляделась вокруг в поисках поддержки Всевышнего. Но Егорушка, полностью отстранившись от происходящего, приспокойненько делал зарядку в другом конце пещеры. Помощь пришла, откуда не ждали.
— Она права, — вздохнул Вельзевул. — Я останусь и подожду Люцифера здесь. И, если он придёт, мы найдем вас и выберемся отсюда вместе.
— Вельзевул, это самоубийство! — горячо возразил Белиал. — Они найдут тебя, и ты сам знаешь, что они с тобой сделают!
— Я рискну! Это наш единственный шанс спастись, — распахивая за спиной прозрачные крылья, покачал головой Вельзевул. — А вы поспешите. Мы и так здесь порядком задержались, а зараженные уже совсем близко.