— Вот как. И это общеизвестный факт?
— Не совсем. В самой Росале да, это общеизвестный секрет. А за ее пределами… — Штаваак пожал плечами. — Я бы сказал, что если кто-то об этом знает, значит, он в этом участвует.
Хоть какое-то утешение. Это означало, что можно было не удивляться, почему Вейсс не упомянула об этом. В обозримом будущем я должен был ко всему происходящему здесь относиться с подозрением. Но я не хотел, чтобы оно переросло в тотальную паранойю.
— Могу я узнать, почему ничего не было сделано с нелегальной торговлей в Росале, если ее объемы столь высоки?
— Местные законы не входят в сферу ответственности Адептус Арбитрес, — напомнил Штаваак.
— Даже когда их нарушение влияет на способность планеты выполнять свои обязательства перед Империумом?
— Это вопрос баланса и ресурсов. Росала — большой аграрный сектор.
Это действительно было так. Росала занимала около половины небольшого континента в южном полушарии.
— И вы считаете, что проблема слишком велика, чтобы ее решить, и лучше ее игнорировать?
— Вовсе нет, — ответил Штаваак. — Или, по крайней мере, больше нет. Но советник Монфор и ее союзники были осторожны. Во всем, что не касалось поставок сельскохозяйственной продукции с Солуса — а собирать информацию относительно их уровня не в нашей компетенции — они не делали ничего, что препятствовало бы верной службе этого мира Империуму. И это они устанавливают законы на Солусе. У нас не было возможности вмешаться, не дестабилизировав при этом работу правительства.
— Но теперь ситуация изменилась.
Штаваак ухмыльнулся.
— Вы лорд-губернатор. Теперь ваше слово закон.
Я тоже улыбнулся.
— Думаю, мы сможем продуктивно сотрудничать ради блага Солуса.
— Надеюсь, что так. Вы понимаете, что ваши действия могут вызвать… определенные волнения?
— Я был направлен сюда искоренить коррупцию. Это приказ Адептус Терра.
— Это хорошо.
— Значит, вам известно, что советник Трефехт участвует в нелегальной торговле в секторе Росала?
— Участвует? Она ее контролирует.
— Еще лучше.
— Что вы намерены предпринять? — спросил Штаваак.
— Наказать ее в назидание другим.
Тем вечером я вернулся в Мальвейль с чувством, что сумел действительно продвинуться по пути к своим целям — и официальным, и личным. Поднявшись в свою комнату, я сел за письменный стол, решив занять работой время до ужина и как-то отвлечься от воспоминаний.
Но это не помогало. Мой взгляд снова и снова возвращался к окну, выходившему на юг. Наконец я сдался. Выйдя из комнаты, я поднялся по лестнице к люку, ведущему на крышу, и помедлил, прежде чем открыть его.
«Что ты надеешься узнать?»
«Ничего».
Хотя, вопреки здравому смыслу, я все же надеялся что-то узнать.
«Чем это поможет тебе достигнуть поставленных целей?»
«Ничем».
Но тем не менее, я открыл люк и поднялся на крышу. Там была узкая круглая площадка на вершине шпиля. Ограждение высотой до пояса выглядело как дурная шутка. Я посмотрел вниз. Земля отсюда казалась гораздо дальше, чем из окна моей спальни. Голова закружилась. Камни внизу манили меня своей загадкой.
«Ты хочешь знать, как умерла Элиана? Это надежный способ узнать».
Я моргнул, стряхнув с себя это наваждение.
«Спускайся отсюда. Это бессмысленно».
Я спустился обратно, сказав себе, что на этот раз буду работать, но вместо того, чтобы вернуться за письменный стол, я направился на первый этаж. Я подчинился иррациональному импульсу пойти туда, куда упала Элиана, и посмотреть вверх, на то место, где она стояла перед смертью.
Я был уже на полпути по лестнице на первый этаж, когда услышал детский смех.
Я удивленно остановился. Вообще-то я верил Кароффу, что никто из слуг не приводил сюда своих детей. И в то же время я был уверен, что смех мне не послышался. Я затаил дыхание, внимательно прислушиваясь и пытаясь услышать что-то еще кроме звуков уборки и ремонта, продолжавшихся в доме.
Смех раздался снова, за ним последовал смех будто другого ребенка. Смеялись два голоса, как мне показалось, где-то на первом этаже. Я поспешил по ступенькам. Смех словно заманивал меня глубже в лабиринты огромного дома, дальше от залов южной стороны.
Я шел по коридорам, в которых еще не был, следуя за эхом. Смех снова и снова звучал где-то за следующим углом, где-то у порога следующей комнаты. Дети словно бежали. И, хотя я шел быстро, но не мог их догнать. При этом я не слышал никаких шагов. Звучал только смех, словно серебряный колокольчик, заманивая меня все дальше.
Скоро я оказался в той части дома, где работы по уборке и ремонту еще не начались. Двери, мимо которых я проходил, вели в темные комнаты, забитые всяким хламом. Я различал во мраке силуэты огромных куч каких-то вещей, возвышавшихся, словно холмы. Каждый раз, когда я останавливался, смех звучал снова, и я снова шел за ним.
Я спрашивал себя, может быть, я воображаю этот смех? Воспоминания о Клоструме, мучившие меня, были невыносимо реальными, вопли погибавших солдат звучали, казалось, наяву. Но когда я вспоминал о Клоструме, то не слышал детский смех. Нет, он явно звучал откуда-то извне, было слышно, как его эхо отражается от стен. Иногда он звучал громче, иногда более приглушенно. Этот смех не был порождением моего разума.
«Хорошо, если так». Потому что, если это не так, то значит, я утратил способность различать реальность и фантазию, и действительно непригоден к службе — ни к какой.
Наконец смех привел меня в небольшой зал, тоже превращенный в склад для всякого старья. Хлам, скопившийся за многие годы, был свален на полу в беспорядочные кучи. Я с трудом пробирался между этими завалами. Мебель, портреты, статуи, канделябры и стопки журналов громоздились повсюду вокруг. Я проходил мимо сундуков с одеждой, обувью, ящиков с какими-то письмами и гор прочего разнообразного хлама. Я словно попал в подземную пещеру, свет фонарей здесь был очень тусклым. Я мог видеть перед собой не больше чем на фут. Тропинка между грудами старья терялась в сером мраке. Горы забытых и ненужных вещей маячили в темноте, словно готовые вот-вот рухнуть.
Смех прекратился, когда я вошел в зал. Возможно, дети спрятались. Или, может быть, их здесь и нет. Я не знал, какой из этих вариантов был менее пугающим.
Вдруг мое внимание привлек знакомый силуэт. Он был наполовину зарыт в груде вещей слева от меня, и здесь было так мало света, что я легко мог не заметить его — но все-таки заметил.
Это была механическая модель звездной системы Солуса, маленький планетарий, сделанный из хрусталя и бронзы. Моя рука задержалась над силуэтами планет, выступавшими из горы хлама. Я знал это устройство потому, что оно не принадлежало Леонелю. Это была вещь Элианы, и она являлась неотъемлемой частью нашего жилища. Я смотрел на нее, почти ожидая, что ее силуэт растворится в тенях. Я забыл о смехе, который привел меня сюда, и пытался понять смысл того, что видел перед собой.
Понять было нетрудно. Труднее было принять.
Я привык к мысли, что Леонель оставлял больше и больше вещей из своей жизни в этих комнатах — заполняя их настолько, что жить в них стало невозможно. Но, если это был наш планетарий, значит, Элиана делала то же самое.
Сколько же это продолжалось?