- Х-хочу, - икнул Миркамилбай.
- А сыграть в деньги?
- Обязательно! - обрадовался Муминбаев.
Хозяин дома усадил почетного гостя на подушку на его старое место во главе стола, сам сел рядом и достал из внутреннего кармана халата приготовленную еще в самом начале вечера тысячерублевую банкноту.
- Загадывайте номера, бай-эфенди.
- Первый, второй, третий, - клюнул носом Миркамилбай.
- Ваша сумма больше, - не проверяя, сказал Садыкджан, - вы выиграли.
.- Еще, - потребовал гость, пряча банкноту в бумажник.
Байвачча вынул вторую.
- Три последних, - назвал Муминбаев.
- Опять выиграли, - сокрушенно развел руками байвачча, - даже обидно.
- Вам обидно, а мне приятно. - Миркамилбай уложил вторую тысячерублевку рядом с первой. - Не выпить ли нам?
- С удовольствием, - взял в руки бутылку Садыкджан. - За вашу удачу.
"Все в порядке, - подумал он, разливая коньяк, - все налаживается. За эти две тысячи одноглазый черт забудет все, что здесь было. А завтра повезу его на дачу. Уж тут-то Муминбаев не уйдет от меня. И завтра же, на даче, подпишем бумагу о всех биржевых операциях на сумму в четыре миллиона рублей".
- Ваше здоровье, бай-эфенди!
- Ваше здоровье, байвачча... Опять пьем коньяк - грех, грех...
- Да пойдут нам на пользу все наши маленькие заблуждения...
- Да будут беспечальными наши беседы, да не пропасть нам в расцвете йигитских лет, да пошлет нам аллах восемь процентов годовых и ни копейки меньше, хе-хе...
"Первая часть моего замысла, кажется, удалась", - отметил про себя Садыкджан.
Между тем все гости уже снова сидели на своих старых местах. "Трус, трус! - молча казнил сам себя Хамза. - Жалкий трус, испугавшийся осуществить свой план, ради которого ты пришел сюда... Что же ты безропотно щиплешь виноград в доме человека, который отнимает у тебя самое дорогое в жизни, который почти купил тебя самого, обменивая на свои грязные деньги твое время, твои руки, твой мозг? Что же ты не разорвал на куски эту говорящую свинью в черных очках, по недоразумению принявшую облик человека, который опозорил тебя самыми тяжелыми, самыми непростительными, самыми несмываемыми оскорблениями? Что же ты не сунул бородой в блюдо с соусом давно уже выжившего из ума судью Камала? Что же так просто дал себя уговорить остаться здесь? И почему ты молчишь? Почему не делаешь то, что задумал?.. Боишься, поэт?"
Слуга принес Алчинбеку на подносе записку.
- Дядя просит тебя не помнить плохого, - наклонился старый друг к Хамзе. - Он также просит тебя прочитать газели...
"Газели? Ну уж газелей-то вы от меня не дождетесь!"
Хамза резко поднялся.
- Наш поэт прочитает сейчас свои газели, - объявил Садыкджан.
И тут же подумал: "Он прочитает сейчас не газели, а какиенибудь другие стихи. Что-то вроде своей статьи в зякете. Чтобы расквитаться за все обвинения, которые услышал здесь. И тогдато уж, во второй раз, общее возмущение будет во много раз сильнее первого. И не я выгоню его из своего дома, нет! Его выгонят из моего дома самые почтенные люди Коканда. И это ославит его на весь город. И никто уже не скажет, что я отнял невесту у поэта Хамзы, - разве может быть невеста у человека, который выступает против корана и шариата? Какой же нормальный отец согласится отдать свою дочь за сумасшедшего?"
Хамза посмотрел налево: в глазах у Юсуфджана веселые искры - давай читай, крой эти постные рожи, дерни еще раз им всем их скучные и благородные бороды одновременно!
Посмотрел направо: Алчинбек, молча, одним выражением лица, просил, умолял не делать ничего неожиданного, предупреждал, предостерегал...
Хамза усмехнулся.
- Хорошо, я прочитаю свои стихи...
Если бедняки кричат криком,
Значит, они устали от боли!
Болью! Болью! Болью!
Опоясаны от поклонов их спины
Ради куска лепешки!
На какие же тяжкие муки
Обрекают бедных с утра до вечера
Ради куска лепешки!
Их бьют палками люди баев
По голове, по глазам, по рукам, по животу...
Но они терпят все это
Ради куска лепешки!
Ах, до чего же трудно
Вынести эти побои!
Стонет душа, грудь в крови, льются слезы...
Нищета и невежество
Для этого рождается человек?
Эй, великие мира!
Ради самого бога, прозрейте!