Будут люди терпеть эту мерзость.
Цари однажды станут нищими,
А нищие станут царями!
...Юсуфджан мягко, как барс, вскочил на ноги - вокруг дастархана, держа за горлышко пустую бутылку, шел Миркамилбай Муминбаев. Лицо его сочилось ненавистью, в узких прорезях глаз полыхало бешенство.
- Уходи! Быстрее! - толкнул Юсуфджан Хамзу в спину. - Он потерял контроль над собой!..
Хамза повернулся и медленно пошел к двери.
- Убить! Убить его! - заорали, словно очнувшись, сразу все гости. Забросать камнями! Повесить, как собаку!
Миркамилбай замахнулся бутылкой...
- Стой!! - не своим голосом закричал кизикчи и, изменившись в лице, метнулся наперерез баю.
Муминбаев вздрогнул - бутылка, пущенная неверной рукой, грохнулась в стену. Он тут же поднял с дастархана вторую, но Юсуфджан уже повис на плече миллионера. Несколько человек гостей толпой бросились на кизикчи.
Но момент был упущен - Хамза, хлопнув дверью, вышел из комнаты.
- Догнать! Убить! Повесить! - орали плохо стоявшие на ногах гости.
- Как ты посмел?! Как посмел?! - рычал Миркамилбай, пытаясь освободиться от Юсуфджана. - Да я ж тебя...
- Стыдитесь, господин Муминбаев, - отпустив руку бая, тяжело выдохнул Юсуфджан. - Вы же могли проломить ему голову. - Он сделал шаг назад и сказал тихо, с дрожью в голосе: - Вы же могли убить поэта...
3
События разворачивались с головокружительной быстротой.
На следующий день полицмейстер Коканда полковник Медынский вызвал к себе капитана Китаева, начальника секретного отдела по производству дел особой государственной важности.
- Два часа назад, - сказал Медынский, - мне принесли письмо от нескольких представителей здешней туземной знати.
В письме говорится, что вчера в доме Садыкджана-байваччи некий Хамза, пытаясь оскорбить хозяина и гостей, прочитал стихи собственного сочинения, содержащие призыв к свержению существующего государственного строя... Что это такое?
Местный буревестник? Максим Горький а-ля Туркестан? Как прикажете понимать?.. Кто такой этот Хамза? Откуда взялся?
Почему я до сих пор ничего не слышал о нем?
- Вы прекрасно его знаете, ваше превосходительство, по моим неоднократным докладам, - объяснил Китаев. - Это тот самый человек, который все время хлопочет об открытии новых туземных школ для детей неимущих.
- Тот самый? Кстати, как его фамилия? Низаев, Ходжаев...
Я все время путаюсь с этими мусульманскими именами.
- У него две фамилии, господин полковник, - Холбаев и Ниязов.
- Две фамилии? Да почему же две? У каждого человека должна быть одна официальная фамилия... Вот у вас, капитан, сколько фамилий?
- Одна, - улыбнулся Китаев.
- И у меня одна. Так почему же у какого-то туркестанца должно быть две фамилии?
- Это связано, ваше превосходительство, с неопределенностью образования фамилий у туземного населения. Официально интересующий вас объект значится следующим образом: Хамза Ямин сын Холбая сын Нияза. Из уважения к предкам он взял фамилию не отца, а деда и прадеда.
- А вы, я смотрю, уже изучили всю родословную этого местного буревестника.
- Иначе нельзя. Он давно у нас под наблюдением.
- Похвально, похвально, капитан.
- Использую опыт, приобретенный в центральных районах империи. Там, в каких бы губерниях ни приходилось служить, первым делом устанавливал контроль за всей пишущей братией - поэтами, публицистами и так далее. И, знаете, почти никогда не вытаскивал невод на берег пустым. Что-нибудь да попадалось.
- Я буду писать о вас в Петербург...
- - Чувствительно благодарен, господин полковник.
- А за Хамзой наблюдение усилить. Особо обратить внимание на попытки связаться с русскими политическими ссыльными.
Здесь таится самая главная опасность!
Полицмейстер достал из кармана мундира сложенный вчетверо листок бумаги и прочитал:
- "Пролетарское движение распространяется и на самые отдаленные окраины..."
Китаев изобразил лицом искреннее огорчение.
- Так пишут в своих газетах социал-демократы, - сказал Медынский, - и это написано про наши места. Поэтому я срочно вызвал вас сегодня. Стихи этого Хамзы - сигнал!.. Сигнал о том, что и сюда докатились отголоски беспорядков в центральной России. В Петербурге и Москве, благодаря твердости властей и непоколебимой монаршей воле, выступления бунтовщиков удалось подавить... Но вы же знаете, что в районе Пресни фабричные несколько дней оказывали вооруженное сопротивление регулярным войскам... Вооруженное! Подумать только!.. А с чего все началось? Лев Толстой и Максим Горький! Это мое твердое убеждение. Толстой пытался ударить по вере - церковь его прокляла...
- Богатая мысль, ваше превосходительство! Нужно запомнить!
- А Хамза замахивается на шариат и коран... Теперь Максим Горький. Сначала все думали, что о птичках стихи написаны, - "Песня о Соколе", "Песня о Буревестнике"... А это на самом деле скрытый призыв к революции, к анархии, к всеобщему разрушению. Посильнее прокламаций и листовок оказалось...
Вот тебе и птички!
- Совершенно согласен с ходом ваших размышлений, господин полковник.
- Вот почему так опасны все эти сочинители со своими стихами... У французов тоже все с книг началось - энциклопедисты, материалисты, велосипедисты там всякие... А чем кончилось?
Законному государю и законной государыне головки - чик! - и отрубили.
- Может быть, арестовать его?
.- Рано. Он сейчас вольно или невольно будет искать себе друзей среди местных политических ссыльных. И сослужит тем самым нам хорошую службу. Ему обязательно нужны сейчас товарищи по образу мысли. А среди мусульман таких нет... И вот, когда он найдет себе друзей среди русских, тут-то они его и научат не только песни о птичках писать, но кое-чему и похуже...