Буранбай снял висевший над головой Хамзы на стене тамбур и заиграл первым. Потом играл Махмуд, последним - Умар.
Народные напевы звучали мелодично и выразительно, струны тамбура, как волны реки, уносили слушателей куда-то далеко...
- Вы все играете очень хорошо, - сказал неожиданно посветлевший лицом Убайдулла Завки, - пожалуй, я не смог бы выделить никого... Но я не специалист. Послушаем, что скажет наш уважаемый Хамзахон...
Но Хамза, откинувшись головой на подушки, молчал. Глаза его были закрыты.
Он вдруг тревожно зашептал о чем-то, забеспокоился, начал двигать перед собой руками, словно искал что-то или кого-то...
- Бедная Зубейда, - шептал Хамза. - Как прекрасно звучали струны ее голоса в ту последнюю ночь... "На паре колечек на пальце моем есть ободки, но нет жемчужин... Предсказанное счастье - одни слова! А счастья нет..." Бедная Зубейда, бедная!.. Это была ее любимая песня... - Он дернулся и вдруг, встав на колени, вытянул перед собой руки. - Зубейда, дорогая, где вы, где вы? - свистящим шепотом заговорил Хамза, протягивая вперед руки. Почему вас отняли у меня?.. Жизнь или смерть?
Жизнь или смерть?.. Нет, нет, я буду жить!.. Я буду жить ради вас. Я напишу песни о загубленной любви... И вы всегда будете рядом со мной, всегда будете жить в моей памяти. Прощайте, прощайте!
...Завки, Буранбай, Умар и Махмуд стояли во дворе дома ибн Ямина.
- Мы все должны сейчас пойти туда, - сказал Убайдулла Завки.
- Куда? - не понял Буранбай.
- К Садыкджану, - нахмурился Завки.
- Зачем? - спросил Умар.
- Вы идете со мной? - Лицо Завки покрылось красными пятнами. - Или вы боитесь?
- Нет, мы не боимся, - за всех ответил Буранбай, - мы идем с вами.
Ворота дома Садыкджана-байваччи были распахнуты настежь. Нигде никого не было видно. По всему двору валялись какие-то разломанные ящики, разорванные коробки, пустые бу
тылки, стояла коляска без лошади с опущенными оглоблями, прыгали воробьи по дну высохшего бассейна.
- Эй, кто-нибудь есть живой? - громко крикнул Завки.
Спустя некоторое время входная дверь приоткрылась, и на пороге показался... Алчинбек. Он был сильно пьян.
- Никого нет, уходите, - махнул рукой племянник хозяина.
В боковом окне отодвинулась занавеска, и показалась бритая, без чалмы голова Садыкджана.
- Позови байваччу, - строго сказал Убайдулла.
- Я же сказал, что он уехал, - качнулся Алчинбек.
- Он смотрит на нас из окна, - нахмурился Завки.
- Хозяин обедает, - икнул Алчинбек, - он никого не принимает...
- Тогда скажи своему хозяину, чтобы он подавился куском мяса! - зло крикнул Завки. - Если оно еще лезет ему в горло!
Дверь с шумом распахнулась. На пороге, держась за боковой косяк, стоял Кара-Каплан. Он тоже был без чалмы. Шишкастая бритая голова была покрыта шрамами.
- Кто здесь шумит? - обвел Кара мутным, остекленевшим взором лица пришедших, никого не узнавая. - Кто осмелился помешать нам справлять поминки?
Кто-то толкнул его в спину. Кара-Каплан посторонился.
На крыльцо, пошатываясь, вышел Садыкджан. Сзади его поддерживал Эргаш.
- Что происходит? - забормотал байвачча. - В этом доме траур... Кто вы такие?
Он тоже никого не узнавал.
Алчинбек, ткнувшись дяде носом в шею, что-то зашептал ему на ухо.
- Как, еще один поэт? - неожиданно засмеялся Садыкджан и взгляд его стал более осмысленным, определенным. - Это становится интересным... В последнее время поэты что-то зачастили в мой дом... Но они почему-то приходят тогда, когда я не хочу их видеть... Вот, например, поэт Хамза... Он пришел ко мне в день смерти моей жены, которая, собственно говоря, умерла из-за него... И мой калым, десять тысяч рублей золотом, - подумать только, самый большой калым, который платили когданибудь в Коканде! пропал даром...
- Не по этим ли деньгам вы справляете сейчас поминки? - угрюмо спросил Завки.
Садыкджан задохнулся.
- КдО ты такой?! - завизжал он, рванувшись из рук Эргаша. - Откуда взялся, чтобы упрекать меня в моем доме?!
Алчинбек снова сунулся к уху дяди.
- Убайдулла Завки? Я знал когда-то человека по имени Убайдулла... Но он давно уехал из нашего города, он странствовал по белому свету... Это не он, это самозванец! Хватайте его, мусульмане!
- Держи вора! - рявкнул Эргаш, выхватывая из-под халата кинжал.
Но едва лишь он спустился с крыльца на одну ступеньку, как тут же потерял равновесие и покатился вниз.
- Ха-ха-ха! - разразился Кара-Каплан счастливым, пьяным хохотом. - Наш Эргаш, кажется, хочет стать птичкой!
Он учится летать! Ха-ха-ха!
Завки с презрением и даже брезгливостью смотрел на окружавших хозяина дома людей. Потом перевел взгляд на байваччу.
- Ты не узнал меня, Садыкджан... - вздохнул он, - Ну что ж, наверное, я действительно сильно изменился... Впрочем, ты изменился тоже. Когда-то я знал тебя человеком, еще не до конца потерявшим человеческий облик... Да, я много странствовал по свету, повидал много людей, городов и стран... Но я, кажется, вовремя вернулся в Коканд, чтобы напомнить тебе о том, что мы все будем держать ответ перед аллахом за свою жизнь на земле.
Ты перестал быть мусульманином, байвачча. Ты взял на себя слишком много грехов перед аллахом. Ты можешь купить полицию, Садыкджан, но тебе никогда не купить голос народа. И я, поэт Убайдулла Завки, присоединяю свой голос к голосу народа.
Я напишу стихи о твоих злодеяниях, байвачча! И имя твое будет проклято в веках, потому что слово поэта живет долго...
Никто не заметил, как спустился с крыльца Кара-Каплан.
Медленно, осторожно, как змея, приближался он к Завки, пока тот говорил. И вдруг, взмахнув кулаком, бросился на поэта.
Но стоявший за спиной Завки Умар-палван, Умар-богатырь, выскочил вперед, перехватил на лету руку бандита и сжал ее, как стальными клещами.