Когда я привык к ощущениям пребывания в Центре Незыблемости, или иными словами в ничто, я постепенно вновь стал осознавать себя только Гесводом и никем больше. Хотя память других личностей была мне по прежнему доступна, я приписал это обстоятельство той причине, что отсюда наверно открыт доступ ко всему Всеобщему Информационному Полю и я помню всё, что происходило внутри информационного пространства Аб-Салюта.
Кстати, об Аб-Салюте. Мой пленник исчез непонятно куда вместе с моим телом или его каким-нибудь заменителем. До сих пор у меня всегда имелся хотя бы маленький кусочек мироздания, который я считал собой. Будь то физическая плоть человека или тха-эттонца, энергоинформационная сущность призрака — путешественника между мирами-снами, металлический корпус робота — освободителя Атха или какой-нибудь огненный иероглиф заднего мира. Даже сразу после смертей, когда я бывал абстрактной не имеющей размеров точкой, и то я ощущал себя как объект, находящийся в определённом, или пусть даже не совсем определённом месте. Здесь же я был нигде, то есть, никакой связи с чем-либо находящимся за пределами меня не ощущалось. И вдобавок я ещё знал, что там ничего нет. Я был сознанием Гесвода, находящимся в сознании Гесвода, которое в свою очередь тоже внутри сознания Гесвода, и так далее до бесконечности. Ни света, ни тьмы, ни тепла, ни холода, ни звука, ни тишины — вообще ничего, только мысли и знания. У меня не осталось никаких неясностей по интересовавшим меня прежде вопросам. Я вспомнил всё, чего никогда не знал. Аб-Салют, которому снилось наше мироздание, снился сам себе в своём сне, и тот мир, который я считал его реальным миром, был на самом деле миром первичного сна настоящего джинна Аб-Салюта. А в его реальном мире джиннов создали люди далеко ушедшей по сравнению с человечеством Земли цивилизации, как существ-слуг. Эта сверхцивилизация пошла не по техническому, а по психологическому пути развития. А Икхетол — это первичная оболочка любого джинна, его кувшин, его яйцо, его предмет воли, от которого джинны в мире первичного сна настоящего Аб-Салюта освободились и стали независимыми. Только утратили свой смысл существования и не знали, что делать с полученной ими по глупости свободой, а обратно в кабалу своего Икхетола идти боялись. Как человек в физическом воплощении боится смерти, и не помня ни своего предназначения, ни настоящего имени цепляется за жизнь, и, подчиняясь инстинктам тела, творит иногда глупости во вред себе настоящему. Мир же реальный для настоящего Аб-Салюта был виртуальной игрой ещё более развитой цивилизации, но не людей, а бестелесных сущностей, которые свободные от каких бы то ни было потребностей, маялись от скуки, пока не придумали себе такой аттракцион. А их мир в свою очередь снился в наркотических грезах дикарю из реальности, где существование почти невыносимо, а смерти не существует вообще. И только раз в год каждый имеет право выкурить трубку с собираемой их шаманами редчайшей, и поэтому драгоценной травой — сильнейшим галлюциногеном и на одну только ночь погрузиться в очень быстротекущие сны, когда за несколько часов спящий переживает вечность внутри себя. Этот мир не снится никому, он наяву придумывается психопатом-садистом из человечества очень индустриально развитой расы, чья экология так запущена, что рождение ребёнка без физических и психических отклонений случается один раз в два-три века. Они снятся в кошмарном сне совестливому промышленному магнату из реальности, почти идентичной нашей. А тот живет в одной из выдумок непонятного существа, которое мне иногда представляется мной самим, но уже через секунду я не могу в это поверить. Потому, что существо это по всем своим возможностям совпадает с представлением людей о боге. Этот кто-то вечен, всемогущ, он везде и нигде. И он — всё бытие в целом и одновременно самая глубинная и потаённая сущность каждого отдельного индивидуума. Я чувствовал себя им, в первые мгновения моего пребывания в Центре Незыблемости, но потом я как-то снова стал только самим собой. И хотя что-то в глубине души робко указывало мне на регрессивность моего возвращения к нормальной самоидентификации, но я боялся это признать. Вспомнив действительное положение вещей во многих мирах над моей реальностью, я уже не мог объяснять это доступом к всеобщей памяти Аб-Салюта, потому, что в ней не могло содержаться сведений о мире над его бытием. Получается, я уже не в его подсознании, а где-то в совсем другом континууме. Причём в таком, который над всеми остальными. Я в сверхреальности, и эта сверхреальность — ничто. Все знания, которые я вспомнил, находясь здесь, не получены мною откуда-то со стороны, а сообщает мне их кто-то из самой глубины меня самого. Тот, кем я себя почувствовал, в начале моего нахождения здесь, а потом из-за непонятного страха загнанный обратно в глубь меня. Я не знаю точно, сколько времени я уже нахожусь в сверхреальности, может несколько секунд, а может вечность. Я только понимаю, что время движется, но вот с какой скоростью… А этот кто-то внутри меня постепенно открывает мне все знания бытия. А он ими обладает, так как он сам их все просто-напросто придумал. А вернее будет сказать, открыл он мне все знания сразу, а постепенно открывает их понимание. Потому, что сразу мой разум — разум Гесвода отказался воспринять их. И я не знаю, сколько времени уже ушло и ещё уйдёт на полное их понимание, но те миллиарды и миллиарды лет моей памяти — того что я испытал будучи только и единственно Гесводом уже кажутся мне далёким ранним детством, вспомнившимся глубокому старику…»
Вечность спустя…
«…И тогда тот, кто внутри меня, наконец предстал перед моими глазами. Я ощутил себя сидящим в кресле, в комнате с камином, полностью занимавшем одну из стен. На двух других стенах висели шкуры разных животных, не всех из которых я смог определить, а последняя оставшаяся представляла собой окно, выходящее в ничто. Именно в ничто, потому, что то, что за окном не было даже пустотой. И в глубине души я уже начинал смутно догадываться, что не важно, какой мне видится эта комната. Потому, что она могла предстать мне бесконечно более огромной, и заполненной неисчислимым множеством обитателей, а могла простираться не дальше поверхности моего зрачка и быть абсолютно пустой. Так же, как и тот, кто сидел напротив меня в кресле на том конце небольшого, но массивного стола и улыбался. Он мог быть миллиардами и миллиардами различных существ или моей внутренней сущностью. Сейчас он предстал мне мальчиком лет десяти-одиннадцати. И хотя я уже почти ясно понимал, кто он, но что-то внутри меня до сих пор сопротивлялось этому пониманию. Это что-то оформилось в мысль: «Не может ведь быть, чтобы всё оказалось настолько просто!». Поэтому я спросил его:
— Кто ты?
— Ты же знаешь, — ответил мальчик обычным для его внешности голосом. Голосом десятилетнего ребёнка. — Ну ладно, пусть это прозвучит из моих уст. Я — бог. Единственный сущий, в общем, тот самый. Но это только чтобы тебе понятнее было, что я за фрукт. А так, я — просто «Я».
И я знал, что это так, но продолжал упрямо сопротивляться. Я стал пытать его глупыми вопросами, подсовываемыми мне услужливой памятью:
— Если ты всемогущий бог, то сможешь ли ты создать камень, который сам не сможешь сдвинуть с места?
— Запросто! — мальчик оживился. Ему даже понравилась такая игра. — Я создам камень, который заполнит всё мироздание до последнего микрона. И у меня хватит силы зашвырнуть его так далеко, как я только захочу, но его некуда будет сдвинуть даже на немного.
— А если ты вечен и всемогущ, то можешь ли ты перестать существовать, если захочешь, хватит ли твоего всемогущества на это?
— Конечно. И я уже так делал. — Ответил мой собеседник.
— Но тогда получается, что ты не вечен, раз можешь не существовать! — обрадовался я.
— А вот и нет! Вечность внутри меня. Когда я перестаю существовать, кончается и вечность.
— А скажи тогда, — спросил я уже серьёзно, — это мой самый важный вопрос. Он не давал мне покоя всю жизнь.
— Ну, — подбодрил меня «Я», — спрашивай.
— Если ты и есть причина всех причин, то откуда ты сам появился? Есть ли причина твоего существования?
— Ты всё ещё мыслишь человеческой логикой. По-твоему, чтобы что-то возникло, должна быть на это причина. А я появился, потому, что не было причины мне не появиться. Первопричине не из чего вытекать, до неё ничего не было. И поэтому она вытекает из своих следствий. Если бы ничего не было, то не было бы и первопричины. А так, как всё существует, значит первопричина была. Она равновозможно могла возникнуть и могла не возникнуть. Всего два варианта. Но сработал первый, и она возникла.
— А для чего ты создал всё? — задал я ещё один вопрос.
— А я ничего не создавал. Все, что есть, только кажется мне, тебе, всем другим. Я всё это придумал, чтобы чем-то заполнить вечность.
— Тогда получается, что меня нет, как и всех других? Если мы все тебе только кажемся.
— Почему нет, есть. Ты есть, потому, что ты — это я. И все другие — тоже я. Неужели ты до сих пор ничего не понял? Ты — это я, лишенный мною самим всей прежней памяти и ставший чистым листом. Таким ты появился на свет в окружении придуманных мною специально для тебя — того меня, которого я назвал Гесводом — декорациях. Все твое бытие — это всего лишь правила игры, которые я придумал. Все эти шахи, аб-салюты и икхетолы — только оправдания твоего существования в кажущимся тебе мироздании. На самом деле мир — это всего лишь твоя мысль, выдумка, греза. Чтобы не было скучно. И вдруг всё исчезло, и я остался один в пустоте, которая не была пустотой. А была она небытием. И тут до меня дошло! Я понял всё! Я — Единственный. Я — «Я». И я — Гесвод. И я — Аб-Салют. И автор, пишущий о приключениях сознания Гесвода и читатель, чьи глаза пробегают по этим строчкам, равно как и тот, кто не дочитал книгу и бросил — тоже я. И многие другие люди, не совсем, и совсем не люди, о существовании которых я и не подозреваю, как и они о моём, все они тоже я. Лев, терзающий антилопу и антилопа, терзаемая львом, оба они — это я. Есть только я, всё остальное мои грёзы. Я, разделённый на мириады отдельных личностей, не осознающих своего единства, один большой безымянный «Я». Я нигде. Замкнутый в самом себе, висящий посреди небытия и несуществующий для него так же, как оно для меня. Потому, что небытие — это второй возможный вариант, а я — первый. Я — бытие.