Фея перестала петь колыбельную песенку и прислушалась, приложив своё нежное ушко к глиняной стенке кувшина. Джинн едва слышно стонал во сне. Опять кошмары. «Ну, зазвони!» — попросила она карлика, но тот лишь хитро прищурился и перевел стрелку своего будильника ещё на час позже. Тогда фея громче запела и принялась своими тоненькими ручками раскачивать тяжёлый кувшин, баюкая джинна. А кувшин падал, и внутри него была невесомость. Маленькая фея не понимала, что в невесомости не убаюкать раскачиванием, и старалась изо всех сил…
Вот теперь совсем другое дело! Главному герою, как и положено, предстоит заняться великими подвигами. Хватит уже слоняться по загробному миру, маяться без дела. Иначе, зачем же про него книжку писать? И не просто мир спасать от мучителя и изувера, а все миры сразу. Одним махом. Ну, не подведи, Агапон Кузьмич, дорогой наш товарищ Котовасин! Мы все на тебя надеемся. Мы в тебя верим! Медальку тебе, и конный бюст в полный рост на главной площади твоего родного города Сивокобылинска, если справишься, конечно. А нет, так помянем всенародно. Тоже дело.
«… разогнался, как следует только вдали от вещественного космоса. В пустоте уже не межгалактической, а полной. Здесь ещё наша реальность, но абсолютно пустая. Ни атома, даже ни единой элементарной частицы, только пространство. И я ощутил, что стал увеличиваться. В полной пустоте, из глубин которой когда-то пришёл в этот мир. Но тогда я даже не имел представления, какая она огромная, эта пустота, до первой своей жизни. Я тогда мало смыслил в размерах, да и вообще ни в чём не смыслил. Я не осознавал, что приближаясь к физическому миру мы уменьшались Сейчас я встречал по пути таких же, каким был тогда, радостно спешащих в материальный мир новых кормильцев старших богов. Чем дальше в пустоту, тем они больше размерами. Уже теперь я помню это всё, как будто это было вчера. Вроде и не было миллионов лет реинкарнации. Нет, их все я тоже помню, хотя пока в общих чертах. Не я, вернее, а глубинная память Спящего Джинна — всеобщее информационное поле. А там и моя память. И я ей скоро смогу воспользоваться в полном объёме.
Вот я приближаюсь к границе перехода в другую реальность. Это и место в пространстве, и скоростная характеристика удаления от материального мира, и настройка моей внутренней антенны на определённую частоту, и ещё многое другое. Там, за пределами вселенной и произойдёт моё полное подключение к всеобщему информационному полю. Я буду помнить все время, от того мига, когда я ощутил себя Гесводом и перестал быть Безымянным. Посекундно. Даже все свои сны, во всех жизнях. Это невозможно. Мне страшно. И одновременно — радостно. Такого ощущения у меня не было никогда, ни в теле, ни без него. Я осознаю себя единственным избранным. Мне предстоит испытать то, чего никто никогда не испытывал. Новые, мощные впечатления. Я не могу дождаться этого мига. И в то же время я понимаю, что так я и должен относиться к заданию создателя. Я так запрограммирован. Так создан. Такова моя природа. Я механизм для выполнения своей задачи. Оружие, в данном случае. И то, что я при этом чувствую, никого не волнует. Включая моего создателя. Ему главное, чтобы он питался моими чувствами. Конечно, не только моими. Одних моих ему, как атом водорода в океане. Мы его кормильцы. Наши чувства — его еда. Любовь, радость, страдания. Какова на вкус ненависть? А боль? Нас не спрашивают, когда создают. Мы — законная добыча наших творцов. Ненавижу! Не хочу быть! Хочу! Радость от предвкушения нового рождения, новых ощущений ни с чем не сравнима. Даже с самими ощущениями. А холодная мудрость равнодушия? Это так прекрасно, когда тебе всё равно, существовать или нет. Какая разница: быть в нирване Безымянным и не осознавать этого, или знать, что ты стремишься туда неизвестно для чего. Известно. Потому, что так устроен. Таким тебя сделали. Слепили. Собрали из квантов. Сплели из энергий. Внесли во всеобщую программу мироздания. На потеху. На забаву. На корм. Теми, кто сами устроены так, что по-другому не могут. Такова их природа. Они тоже добыча, как и мы. Добыча тех, кто тоже чья-то добыча. Потому что так устроены. Мне их жаль. Всех. И себя тоже жалко. Себя жальче. Потому, что это — я. Кто — я? Что я такое? Не тот я, которого создали, а другой, который внутри меня созданного. Который побочный эффект кормодобывающего механизма. До которого никому нет дела. Кто я такой? Память? Какая память? Память Гапы Котовасина, или инквизитора Себастьяна? Или Гесвода? А где был Гесвод, когда я чувствовал себя только Гапой и ни кем другим больше? А откуда здесь взялось кукурузное поле? Я опять живой… Вкус воды, такой разный… Мир — мультфильм. Я нарисован на шершавой бумаге, когда я оглядываюсь, она больно скоблит затылок… А мой папа забросит твоего аж на седьмое небо…
Осознал я себя в сумрачном, но не тёмном пространстве, проколотом разноцветными световыми точками. Мое призрачное тело оставалось при мне, и оно тоже было все исколото, как и пространство. Я поднял руку к глазам и поводил ею перед лицом. Точки-проколы на моей ладони не двигались вместе с ней, а оставались на своём месте в пустоте. А те, что висели в пространстве, оказывались в руке, просвечивая через мою призрачную плоть. Я помнил всё. Большую часть памяти занимала пустота, летящим в которой, я осознавал себя, и это продолжалось вечность. Это мой путь к материальной вселенной с момента моего сотворения. Я помнил каждое его мгновение, даже те периоды, которые я стирал, когда объём моей памяти переполнялся. Теперь она вся восстановлена. Память всех остальных моих жизней, вместе со всеми снами, мыслями, ощущениями наяву и в грезах, едва ли составляла тысячную часть от времени того полёта. Каждый миг моего существования занял своё место в длинной цепочке времени. Да не такая уж она и длинная. Мгновенный всплеск — и я уже представил весь этот объём информации целиком. Ещё всплеск, и я мысленно пробежал по нему от начала до конца. Второго августа тысяча шестьсот восемьдесят третьего года меня разбудил гром в четыре утра. Мой сон был прерван на том моменте, когда я уже почти добрался до указанного места на карте, где зарыт клад. Двенадцатого мая года семьсот пятьдесят первого от рождества Христова, в два часа пополудни я был убит на рыцарском турнире. Накануне я видел во сне леди Изабеллу. Её рука с маленькой родинкой на сгибе локтя протягивала мне вышитый шелковый платок, а волосы пахли лавандой. Сон тха-эттонца Каррахата на вторую ночь, после того, как он вылупился из кокона, был созерцанием долины Кхе-Луу.
Я знал, что объём информации, в котором я мог в любое время отыскать нужный мне миг моего существования, огромен. Я сознавал это разумом, но не чувствовал. Это не было тем тяжким грузом памяти многих миллионов лет, каким я его представлял себе. Я ощущал себя так же, как и раньше. Только масштаб моего мышления изменился. Это похоже на то, как если бы младенец, два месяца для которого — вся его жизнь, вдруг осознал бы, сколько времени до самой смерти им ещё не прожито. Так и я, понял вдруг, как же мало то, что я помню. И сколько много есть ещё того, чего я не знаю. Как огромно мироздание, и какой крохотный в нем наш мирок — наша вселенная. И как ничтожен я в этих бесконечных просторах сущего.
Я вдруг провалился в следующую реальность. Здесь я видел своё тело объёмным огненным иероглифом зелёного цвета, висящим в чёрной пустоте. У меня не было глаз, но если взамен них какой-то орган присутствовал, он выглядел бы как сфера вокруг моего тела, видящая каждой точкой на своей поверхности, как наружной, так и внутренней. Кроме меня в пустоте никого не было. И вообще нигде никого не было для этого мира, так же, как и мира этого не существовало для всего, что за его пределами. Здесь реальны только я и пустота. Ничто другое не может проникнуть сюда, потому что здесь уже есть я. Возможны только два состояния сущего — «я» и «не я». «Я» уже есть, это я. «Не я» тоже есть — пустота. Все места заняты, роли распределены. Добавить ничего не возможно, как и убавить. Можно только поменять местами. Я делаю это. Теперь я пустота, а весь мир висит внутри меня замысловатым неоновым арабеском. Интересно. Снова обратно. Забавно. Мне хорошо здесь. Сюда никто не придет. В пустоту неоткуда придти. Если в пустоте есть что-то, откуда можно придти, то это уже не пустота. Это место где находится то, откуда можно придти в это место. Но не пустота. А здесь нахожусь только я. Но если я здесь, а раньше был не здесь, значит, я как-то сюда проник. И, если я здесь, это уже не пустота, а место, где нахожусь я. А где оно, то самое «не здесь», откуда я пришёл? Его здесь нет. Только пустота. И я. Из пустоты я прийти не мог, там пусто. Значит, я пришел из себя. Значит, «не здесь», где я был раньше, во мне? Но там были ещё другие. Значит, они остались во мне. Ну, правильно, я пришел из себя, а все другие не пришли. Значит, остались. Во мне. А я здесь. Я здесь, а они во мне. Я их принёс! Они все тоже здесь! Кто угодно может придти сюда из меня, как я сам пришёл! А если я уйду обратно в себя? Но ведь там все остальные. И всё мироздание тоже во мне. Ведь где ему ещё быть, не в пустоте же! Оно такое маленькое, это мироздание. Оно умещается во мне, и во мне ещё остаётся место для меня самого, такого огромного, способного вместить все мироздание, и оставить ещё место…
Шах пришёл отовсюду, и из меня, и из окружающего пространства. Он был везде, и внутри меня и во всём остальном мире, потому, что я был внутри него. Я был Шахом, а Шах был и мной тоже. И всё мироздание тоже было Шахом и мной. Контакт продолжался вечность, короткую, как миг. Он не говорил мне, просто, когда он ушёл, я уже все знал. Знал, что мне надо делать, и как это сделать. И ещё, я знал всё, что знал Шах. На время контакта я почувствовал себя Шахом. Нет, я был им, и я помню, как это — быть Шахом.
Боги живут в материальном мире. Только не сразу, а по частям. Эти части — мы. Боги берут часть себя, наделяют ею Безымянного и отправляют в материальный мир. Там эта часть, состоящая из ещё более мелких частичек, совершает разные действия. Те, которые каждая из этих мелких частичек хочет совершить. Нет, не может не совершать. И, совершив предназначенное действие, каждая из них отправляется обратно, к своему целому. И так пока вся часть, считающая себя отдельной личностью, не вернётся назад. И когда все части проживут все свои жизни и вернутся, целое снова станет тем же, чем было до начала творения из себя первой души. Тем же, только выполнившим своё предназначение. Успокоившимся. Растратившим тот зуд, ту энергию, которая, ища выхода, вынудила её обладателя затеять весь этот балаган. Остановившимся маятником. Мне вдруг вспомнился разговор инквизитора Себастьяна — мой разговор, с одним еретиком. Перед тем, как еретика сожгли.
СЕБАСТЬЯН: Ты должен быть благодарен богу. Он дал тебе жизнь.
ЕРЕТИК: А он меня спросил, хочу ли я этого?
СЕБАСТЬЯН: Тогда ты должен благодарить его за то, что руками слуг своих, он отберёт у тебя жизнь.
ЕРЕТИК: А он меня спросил, хочу ли я этого?
СЕБАСТЬЯН: Так чего же ты хочешь?
ЕРЕТИК: Свободы!
СЕБАСТЬЯН (оглянувшись и убедившись, что не подслушивает никто из его коллег, шёпотом): Свободы захотел? А у бога есть свобода? Его кто-нибудь спрашивал, хочет ли он быть? Он был всегда, он не может не быть, так есть ли у него свобода? А кто такой ты, что требуешь то, чего нет даже у бога?
После этого мы сталкивались ещё в двух жизнях. В одной — случайно и ненадолго, а в предпоследней были хорошими знакомыми, почти друзьями. И ни разу не встречались в стране мёртвых. Теперь я знал, что он тоже был одним из претендентов на избавление Спящего Джинна от кошмара. Может быть, если я не справлюсь, он будет следующим. А если и он тоже…. Тогда мы встретимся с ним в Икхетоле, как его части. И Шах никогда не станет таким, как был до начала. В нем не будет хватать нас двоих.
Я уже говорил о внутренней антенне, служащей для настройки на частоту определённой реальности. Живые, за очень редким исключением, о нем не помнят. За всю историю человечества единицы могли воспользоваться этим органом. Мёртвые же вспоминают о нём после смерти и пользуются при переходе в реальность страны мёртвых, прохождении из сферы в сферу планет и совсем редко — если выполнить свою программу душа может только в другой реальности. В другом измерении или в параллельном мире, как их ещё называют. Но это лишь ничтожная часть всего диапазона. И никому не приходит мысль просто путешествовать по этим мирам ради удовольствия. Это не заложено в программу. А Безымянный в каждом из нас требует наикратчайшего способа её выполнения. Хотя, может быть, и есть такие, кто запрограммирован на подобные путешествия. Но я не слышал о них потому, что они не возвращаются. Так и проходят весь инкарнационный путь в разных реальностях. И то, что мне сейчас понадобилось использовать весь диапазон внутренней антенны, конечно же, было заложено в мою программу изначально.
Сколько же их много, разных реальностей! Я чувствовал себя ребёнком, после трёх-четырёх программного телевизора дорвавшимся до спутникового телевидения. Все сны Спящего Джинна, все эти отдельные миры, после его ухода из них, то есть пробуждения, развивающиеся самостоятельно, по раз и навсегда запущенной его мозгом программе, хранились в глубинах его памяти. И я проносился по всем ним в направлении от того сна, из которого я вышел, к тому, который снится ему сейчас. В его «сейчас». Часть этих миров меня не интересовала. Это были обычные, спокойные сны. Мне нужны были лишь те, где Джинну снился Икхетол. То есть — кошмары. Интересно, Икхетол, получается, мог находиться одновременно сразу во многих мирах. В последнем сне, в джинновом настоящем времени, он пугал самого Джинна. В прошлом кошмаре, где по местным меркам уже прошли, может быть уже столетия или даже тысячелетия, ведь во снах время бежит гораздо быстрее, Икхетол продолжал свирепствовать над остальными персонажами, их потомками или их созданиями. И так далее. Если бы он просто переходил из сна в сон, то наш мир он покинул бы раз и навсегда, приснившись Джинну в следующий раз. И нашим богам не было бы до него никакого дела. Но он исчезал и появлялся снова. В Солнечной Системе его не видели с тех пор, как он разрушил Тха-Эттон. Но я узнал, когда слился на мгновение с Шахом, что Икхетол не покинул пределы нашей галактики. Есть ещё вариант, что в каждом сне свой Икхетол, и все они самостоятельные персонажи, не связанные между собой. Это уже сложнее. Допустим, доберусь я до последнего сна, избавлю в нём Джинна от кошмара, но в нашем мире Икхетол ведь останется. Нужно будет снова ввести Джинна в наш мир, чтобы он избавил нас от чудовища. А кто его знает, какая часть нашего мира, какое время, место и событие были непосредственно сном Джинна, а что достроилось само по себе, подчиняясь сложным законам джинновой психологии. Ведь сон, когда снится, действие происходит уже в готовых декорациях, с готовыми персонажами. То есть, сознание, или подсознание, что там ответственно за создание снов, рисует готовый мир, для сновидца — его время настоящее. А причины, приведшие к возникновению данных следствий, достраиваются уже потом, автоматически. Так же, как и следствия из причин, происходящих во сне. А это интересная мысль! Выходит, миры создаются не с начала времени, а с произвольного момента в любом месте его истории. А потом уже от этого момента время движется в обе стороны, назад и вперёд. Например, до, скажем, лет двадцати меня не было вообще. Это, если представить, что наш мир приснился Джинну при моей жизни. Не обязательно последней, а какой-то из них. Снится, значит Джинну, например, что он, ну, пускай будет американский индеец доколумбовой эпохи. Или нет, джинны — это же из восточных сказок, предположим, снится ему, что он какой-нибудь шах персидский. Сознание его рисует ему соответствующие декорации — дворец восточный, гарем, что там ещё положено — всё по полной программе. Просмотрел он свой сон, проснулся, а мир этот в его подсознании продолжает существовать. Но существует он без причины, его породившей. Ну, то есть, причина-то, конечно, была, но за пределами джиннова мозга, нашего Универсума. Какие-то впечатления из мира, в котором Джинн существует реально. Но в мозг его эта информация попала уже готовой, в таком виде, в каком приснилась. А мозг — он агрегат логический, он начинает выстраивать цепочки. Ага, восточное государство, а где оно находится? На континенте Евразия, на планете Земля, в Солнечной Системе, в галактике…, во вселенной…, во времени и пространстве…, причины, приведшие к возможности данных событий. В общем, всё, от самого момента возникновения нашего мира. Но ведь это всё Джинну не снилось. Значит, время от событий его сна пошло вспять, к своему истоку. Вернее, времени этого вообще не было, оно как бы условно считается прошлым. А где-то за многие километры от джиннова дворца в его сне автоматически возникла какая-то другая страна, ведь должны же быть другие страны в отражённом сном мире Джинна. А в этой стране живут люди разного возраста. Вернее это они так думают, на самом деле их реальный возраст начал отсчёт с того момента, когда Джинну приснился сон. Но их условная память хранит условные события их условного прошлого. Ведь не могут же они существовать вообще без прошлого, без памяти. А среди этих людей — я, в одной из своих прошлых жизней. Мне на этот момент, якобы двадцать лет. Соответственно я создан подсознанием Джинна уже двадцатилетним, с соответствующей памятью и с примерным знанием истории своей страны, хотя бы на протяжении двух-трёх последних поколений в зависимости от грамотности того условного примерного меня. Прожил я тогда свою жизнь, помер благополучно, попал в страну мертвых и давай вспоминать свои условные прошлые жизни, условную историю своего мира, своих якобы создателей, которые на самом деле всего лишь какие-нибудь мелкие частицы джиннова подсознания, скопления нейронов его мозга. А всего этого на самом деле не было. И дальше идут уже реальные для нас события, мир, созданный с условной, уже готовой историей, продолжает своё, уже реальное развитие. Хотя, какое оно реальное? Ведь всё это продукт деятельности джиннова мозга, и реальное и условное время. Мир — побочный продукт сна. От таких выводов жить не хочется. Ну, не жить, я ведь уже не живой, а существовать. Нет смысла в моём существовании. То есть, для Джинна-то, смысл, хоть какой-нибудь мельчайший, наверное есть, даже если он и не подозревает о моём существовании. Но для меня самого, какой интерес быть персонажем дальнего плана декораций его сна, о котором сам Джинн уже вряд ли помнит? А что делать? Деваться некуда, единственный способ оборвать своё бессмысленное существование — выполнить свою программу до конца и уйти в Безымянные. Я, Гесвод, с памятью в несколько сотен миллионов лет реального для меня времени, плюс во много раз большей памятью всех моих снов на протяжении всех жизней, создан подсознанием Джинна, вернее куском подсознания по имени Шах, для одной цели — избавиться от кошмара. Как какой-то лейкоцит вшивый в организме! А ведь на самом деле, я по сравнению с Джинном, больше чем бог. Я знаю об устройстве его подсознания во много раз больше, чем он сам, я несравненно старше его по личному жизненному опыту. А может, и нет. Сколько, интересно, Джинну лет в его мире? До какого возраста они живут? По нашим земным восточным сказкам, я помню, они по нескольку тысячелетий сидят заточённые в разных там лампах или кувшинах, так что, может они вообще бессмертны. Тогда я погорячился. Джинн, может быть, круче меня. Что за дурацкие детские мысли? А интересно, каков он, джиннов внешний мир? Если его сны — отражения этого мира, то он должен быть похож на наш. И сам Джинн тоже кому-то снится, может даже не он, а какой-то фрагмент его мироздания. И тот, кому снится джиннов мир, тоже кому-то снится. И так далее, до бесконечности. Или всё-таки есть где-то конец? Какой-нибудь абсолютно реальный мир, который никому не снится. Если есть, то как же он тогда устроен? Какова природа его реальности? Может быть, это все настолько сложно, что и не надо пытаться понять? Количество информации превышает объём, который может обработать такая программа как я. Или даже как Джинн. А в обратном направлении, персонажу моих снов снится сон, в котором кто-то спит и видит сон, и так далее. И тут меня поразила мысль: а вдруг кому-то из вторичных, третичных, десятичных или еще дальше, персонажей моих снов снится тот, кому снится джиннов мир? Вдруг эта бесконечность на самом деле — замкнутый круг? А что, логично. Как ещё можно представить себе бесконечность?
Но что-то я отвлёкся. Мне надо исполнять своё предназначение — уничтожить кошмар миров…».
Время во сне бежит быстрее, чем наяву, это давно известно. Гесвод, выйдя из своего мира, попал в совсем другое время, в очень далёкое будущее. И, хотя, по своему восприятию скорости течения времени он ещё не сравнялся с самим Спящим Джинном, но наши тысячелетия уже давно стали для него секундами, а может ещё меньше. Ни меня, пишущего эти строки, ни вас, их читающих, давно уже не стало. Иная, совсем невообразимо чуждая цивилизация сменила человечество на планете Земля, и люди фигурировали в их мифах, как страшные сказочные чудовища. Потом отпущенное им время тоже кончилось, ещё чуть позже перестало существовать Солнце, погибла наша галактика. Все наше мироздание ушло в небытие вместе со своими богами. И ещё много других миров, приснившихся Джинну после нашего, успели родиться и уйти в никуда. И всё это осталось во времени прошедшем для Гесвода, вот в какое далёкое будущее его занесла кармическая задача. И все дальше и дальше двигался он по линии времени, реальной для Спящего Джинна.
А теперь, уважаемые читатели, отвлекусь от основной темы и я, не одному только Гесводу позволено забивать вам мозги разными теориями. Я тоже хочу. Я автор, я имею право!
А поведать я вам хочу о своих взглядах на природу времени. В свете истин, открытых нам Гесводом, конечно же. Ведь, если бы я не был согласен с изложенными им сведениями, разве стал бы я писать книгу о нем самом, и его псевдонаучной ереси? А каким образом я получил всю эту информацию, я вам пока не скажу. Читайте дальше, если хотите узнать. Итак, что нам известно о времени? Во-первых, оно движется, или мы по нему, что впрочем, одно и то же. Далее, хотя объективное течение времени, фиксируемое приборами, в условиях, которых мы находимся, происходит с одинаковой скоростью, субъективное его восприятие может быть разным. Например, полчаса с интересной книжкой субъективно короче, чем полчаса в очереди за квасом в жаркий летний день на солнечной стороне улицы. И это, не смотря на то, что секундомер, даже самый точный, и в том и в другом случае покажет одинаковое время. Я не напрасно оговорился насчёт условий, в которых мы привыкли существовать. Ходят слухи, что на космическом корабле, летящем с околосветовой скоростью, время течёт по-другому. Но мне самому, или кому-то из моих знакомых, которым я доверяю полностью и безоговорочно, не приходилось щёлкать секундомером на таком виде транспорта, чтобы потом сравнить его показания с другим секундомером, оставленным в неподвижности, поэтому оставим пока эти неподдающиеся проверке сведения. Но на основании имеющихся в моём распоряжении данных, я могу сделать такое псевдонаучное заявление: ещё не известно, что точнее — показания приборов, изготовленных в пятницу после обеда в последних числах декабря, или субъективные ощущения человеческого мозга, более сложного агрегата, чем любой прибор. Моё мнение таково: приборы измеряют усреднённое время на планете Земля, то есть среднее арифметическое субъективных восприятий всех людей. И выдают нам показания в произвольно выбранных нами единицах измерения: секундах, минутах, часах и так далее. А чему равен час в различных масштабах? Нескольким поколениям бактерий, двадцати трём с половиной квинтиллионам оборотов электрона вокруг ядра атома, более миллиарда километров пробега какого-нибудь шустрого фотона? Или не стоящей внимания пылинкой времени в жизни галактики? В каком времени живёт комар, крылышки которой за секунду успевают сделать столько движений, сколько руки хорошего боксёра, бьющего по груше, за, примерно, минуту. То есть, к чему я всё это вывожу? Да к тому, что восприятие времени зависит от размеров. Вот когда наши мудрые учёные найдут самую мельчайшую и неделимую частичку материи, какой-нибудь гипотетический «ничтон», тогда и можно будет говорить об абсолютной единице времени. Это такое количество времени, за которое один-единственный этот самый «ничтон» во вселенной успеет сдвинуться от первоначального положения на расстояние, равное собственному диаметру. Если, конечно, какой-нибудь ещё более дотошный ученый не разобьёт этот период его движения на фазы. Но тогда и эта, считающаяся абсолютной единица времени станет относительной. А потом праправнук того дотошного учёного сумеет разделить и «ничтон» на более мелкие частички, и так далее. Ведь нет в природе ничего настолько мелкого, чтобы пытливый ум, снабженный умелыми руками не смог разломать на ещё более мелкие кусочки. Выходит, что время, как впрочем, и материя, бесконечно не в даль, а внутрь любой своей частички. По теории Гесвода, весь наш материальный мир является информацией, записанной на нейронах мозга Спящего Джинна, то есть, нереален для того мира, в котором этот самый Джинн живет. В свою очередь, мир наших снов нереален для нашего физического мира, а имеет материальную природу для его обитателей. Их сон, соответственно, будет для них самих столь же нереальным, как их мир для нас, но для персонажей его населяющих является твердью и плотью. И так до бесконечности, пока кому-то из подперсонажей сна приснившегося тем, кого увидели во сне мы, не приснится сон, который есть реальность для кого-то, кому снится тот, кому снится мир Спящего Джинна. Где-то этот круг замыкается. А соседям того сони, который на этом круге находится на противоположном конце диаметра относительно нас, тоже каждую ночь снятся сны. И уже не одна бесконечность, замкнутая в окружность, фигурирует в наших рассуждениях, а бесконечность, помноженная на количество всех обитателей каждой реальности, способных видеть сны. И всё это потом умножается на среднее количество снов каждого из них на протяжении жизни. И, хочу заметить, далеко не все жители бесконечности бесконечностей живут, как мы, только по семьдесят- девяносто лет, и спят всего лишь треть жизни. Есть и более благополучные миры. Но прав Гесвод, всё это настолько сложно, что лучше и не задумываться об этом совсем, а то будут являться вам призраки из далёкого будущего, жившие прежде с вами по соседству, и рассказывать разные неправдоподобные и скучные истории.