Чейз
Дождь бьет меня по лицу, капля за каплей.
Кап. Кап. Кап.
Я фокусируюсь на этом. Только на этом, пока у меня еще есть силы.
Этот дождь, струящийся по мне, самое невыносимое и неприятное, что я испытывал когда-либо прежде.
— Ты не в порядке, так?
— Н-н-нет. Голова… б-б-болит.
Он образует вокруг меня волны, блестящие и мерцающие. Каждая мысль или движение посылают по всему телу вспышки острой боли, но я все еще могу видеть Куинн, поэтому фокусируюсь на ней. Если я буду это делать, тогда, может, будет не так больно.
Дождь. Сфокусируйся на нем.
Кап. Кап. Кап.
Головокружение пугает, и я ненавижу блевать, это больно, а я хочу, чтобы боль прекратилась.
Потерять сознание было бы благословением по сравнению с этим, и я начинаю мечтать об этом, умоляя себя отключиться.
— Чейз, пожалуйста, держись.
В течение нескольких минут я ничего не могу видеть, меня окружает тьма, но я слышу голоса, тихие голоса разговаривающих людей. Мои уши будто горят огнем от звука свистящего шума, который я не могу распознать. Боль настолько сильная, что я просто не могу ее вынести.
Я хочу отключиться. Я молю об этом, снова и снова.
Пожалуйста, Господи, сделай так, чтобы это прекратилось.
А потом я чувствую это, еще одно движение, и кто-то дотрагивается до меня. Это она. Она с кем-то говорит и крепче обнимает меня. Я знаю это, потому что ее прикосновения не похожи ни на чьи другие.
Жар опаляет все мое тело, от макушки головы до кончиков пальцев на ногах.
— Я не знаю, как это произошло, — говорит Куинн кому-то. — Он будет в порядке?
— Как его зовут? — спрашивает кто-то. Я не уверен кто это, потому что не могу увидеть. Все размыто.
— Чейз Паркер, — шепчет Куинн, всхлипывая в ладони.
Ее руки покрыты кровью, моей кровью. Она повсюду, и мне страшно за нее. Я борюсь с болью. Не хочу, чтобы она расстраивалась. Не хочу, чтобы она испытывала это прямо сейчас.
— Чейз, меня зовут Мэтт. Я парамедик. Ты чувствуешь свои ноги, приятель?
Нет… Больше нет. Думаю, что чувствовал сразу после аварии, но, кажется, мое перемещение сделало с ними что-то.
— Он сказал, что с его ногами что-то странное.
Пока дождь продолжает бить мне в лицо, капля за каплей, Куинн и парамедик разговаривают друг с другом. Он устанавливает мне, как я понимаю, фиксатор для шеи, и я теряю сознание.
Снова прихожу в сознание и открываю глаза, чтобы увидеть парня, который помогает мне, хотя его силуэт размыт. Я ничего не могу разглядеть.
Я не могу ничего выговорить. Все это причиняет слишком сильную боль, чтобы я смог выговаривать слова полностью.
Я качаю головой, только слегка, но все тело пронзает боль.
— Можешь назвать мне свое полное имя?
Я моргаю, снова моргаю, но он ждет. Он получил ответ, который я дать ему не могу.
Не могу, потому что это причиняет сильную боль.
Они говорят возле меня, со мной, обо мне, и все это время картинки и звуки обрушиваются на меня, не четкие, но устрашающие. Мой желудок сжимается, боль ощущается везде, а легкие жжет от каждого вдоха.
Я умираю?
Глупо об этом думать, но я знаю ответ. Я умираю. Возможно, это случится с минуты на минуту.
Я лежу на асфальте, меня окружают люди, и я умираю. Воздух разрезает резкий гудящий звук — думаю, это вертолет. Порывы ветра бьют меня по лицу, и я отчаянно пытаюсь сконцентрироваться. Если я умру, то, как бы сильно это ни ранило, я хочу еще хотя бы раз увидеть ее лицо.
Я чувствую ее руки и знаю, что это последний раз, когда я вижу ее. Я чувствую это глубоко внутри, как дыхание в своих легких. Я пока еще не могу уйти… не могу уйти, не сказав Куинн, что люблю ее. Ей нужно услышать это снова, в последний раз. Я хочу, чтобы это были последние слова, которые я скажу ей — чтобы она знала, что была в моих мыслях в последние минуты моей жизни.
Я пытаюсь пошевелиться и ощущаю то место, где она прикасается ко мне. Это единственное прикосновение, на которое я реагирую.
— Я… л-л-люблю-юю… т-т-тебя, — я борюсь со своим телом, заставляя его выговорить эти слова.
Почему я не могу выговорить слова правильно?
— Я знаю, — говорит она, целуя мое лицо, ее тепло обжигает меня. Хоть мне и доставляют боль ее прикосновения, я позволяю ей это, потому что нуждаюсь в них. — Я знаю, что ты любишь меня. Пожалуйста, держись. Я приеду к тебе так быстро, как только смогу.
Она умоляет меня, и я хочу попросить ее о том же, сказать ей, что буду в порядке, но что-то внутри меня говорит мне об обратном.
Боже, ее голос. Это мука — слышать в нем боль. Я могу справиться с физической болью, но не могу вынести, когда больно Куинн. Нет, я бы лучше умер, чем причинил ей боль. Хотел бы я… хотел бы я поговорить с ней раньше, сделать первый шаг еще несколько месяцев назад.
Для меня это не было концом.
Я не могу пошевелить рукой, поэтому снова пытаюсь говорить, но ничего не выходит.
Я сдаюсь, в этом нет никакого смысла.
В вертолете кто-то говорит мне, что они отправят меня в Харборвью (Примеч. Харборвью — медицинский центр в Сиэтле, Вашингтон), потому что больница Грейс Харбор Коммьюнити (Примеч. Грейс Харбор Коммьюнити — больница в Абердине, Вашингтон) не принимает пациентов с такими травмами, как у меня.
Мы летим, как мне кажется, очень долгое время.
Я не понимаю, что вижу, но мой мозг заполняют воспоминания о Куинн, рассеивая мое полуобморочное состояние. Только о ней я и могу думать.
Я снова прихожу в сознание, пытаюсь пошевелиться. Я не знаю, где нахожусь, но в этот раз боль поражает меня в самое сердце, сердцебиение быстро пульсирует в ушах и даже глазах. Я кричу, но не издаю ни звука.
Ничего.
Ни движения.
Ни звука.
— Принесите мне три единицы крови! — кричит кто-то, и, думаю, меня куда-то везут, а затем врываются в комнату с ослепительно-ярким светом. Возможно, сейчас я на носилках.
— Что с ним произошло?
— Мужчина семнадцати лет… автомобильная авария… травма головы от удара тупым предметом… открытый перелом черепа и возможный перелом позвоночника.
Этот разговор ведется около меня, пока я борюсь с собой, чтобы оставаться в сознании. В течение, как мне кажется, долгого времени, я то теряю сознание, то снова прихожу в себя, мои мысли размыты, все тело мучительно болит.
В какой-то момент я начинаю вырываться из ремней, которыми связан — мне нужна Куинн. Мне нужно, чтобы она была рядом.
Все мое тело невыносимо болит… голова, живот, грудная клетка, в течение, как мне кажется, часов, дней, когда на самом деле, возможно, проходят минуты, секунды… а потом я не чувствую больше ничего. Боль полностью проходит, будто ее вообще не было.
И я понимаю, что произошло.
Они опоздали. Уже слишком поздно для меня. Я знаю, что они не могут спасти меня. Я чувствую это.
Я ускользаю.
Я слишком хорошо понимаю это.
Сейчас я все понимаю — голоса, которые мне незнакомы, делают что-то со мной. Пока я пытаюсь сфокусироваться на них, распознать, откуда они исходят, они исчезают. Я чувствую, как ухожу.
Не знаю, сколько прошло времени с момента, как я отключился.
Я вижу своего отца в море. Он пытается плыть, борется с тем, чтобы держаться на плаву, но обрушивающиеся на него бешеные волны продолжают накрывать его с головой. Это событие — лишь мираж в моей голове, ничего определенного, все очень нечеткое. Я вижу яркий свет, со свистом проносящиеся рядом со мной волны. Они окружают меня, потом становятся черными, угасают от воспоминаний о том, где я нахожусь, где я был.
Мне больно. Это самая сильная боль, которую я когда-либо ощущал. Она распространяется по всему моему телу, поглощает все эмоции, которые есть во мне. Боль, будто от удара ножом, или, может, это шум в моих ушах. Он громкий, звенящий, причиняющий резкую боль, хотя я не уверен, откуда именно он исходит.
В моих ушах стоит громкий звон, но я не могу сказать, звенит он в моей голове или нет. Опять-таки, я вообще не уверен, откуда именно он исходит.
Я хочу, чтобы он прекратился. Хочу сбежать прочь от звуков и боли, но не могу.
Эти мучения кажутся бесконечными.
Я никогда не видел подобного прежде. Насыщенные, яркие цвета, которые не увидеть человеческим глазом, смешаны с более тусклыми, а потом все становится размытым и белым, и затем меняется. Свечение перемешивается с картинками из прошлого, но я не могу сфокусироваться ни на одной из них, чтобы понять, о чем они.
Я не могу думать, нет, мысли причиняют боль.
Мне хочется сломаться, как будто быть разбитым на кусочки намного легче, чем ощущать все это, будучи цельным.
Чтобы получить хоть какое-то облегчение, я пытаюсь сделать вдох, только мои легкие не расширяются, дыхание кажется принудительным.
А затем приходит облегчение, и, одновременно с ним, и конец боли.