Куинн
Я сижу на краю больничной кровати, мои джинсы уже высохли от дождя, который намочил меня с головы до ног, но они покрыты доказательством того, что произошло. Я перепачкана кровью, ее пятна на моей футболке и джинсах. После пережитого шока моя кожа совершенно бледная.
Я пребываю в шоке.
Когда Чейз улетал на вертолете в Сиэтл в больницу Харборвью, мои травмы не были такими опасными для жизни, как у него. Они отвезли меня в больницу Грейс Харбор Коммьюнити в Абердине, и прошло еще два часа, прежде чем они освободили меня от расспросов полицейских, будто я преступница.
На мой взгляд — в данный момент — я таковой и являюсь. По большей части, я снова чувствую себя потерянным ребенком, одиннадцатилетней девочкой, не понимающей, что не так с моими родителями. Только в этот раз я была за рулем.
Я врезалась в Чейза на своей машине, и к этому моменту он мог уже умереть.
Мог умереть.
Возможно, он уже умер.
Нет… он не может.
И эти парни, двое мужчин, одетые в синюю униформу, с планшетами в руках, хотят знать, что произошло, будто это просто история, которую я могу вспомнить по первому требованию. Я не хочу помнить об этом.
— Я не была пьяна, я клянусь! — говорю я им снова и снова, пока сижу в лобби с наложенной шиной и рецептом на болеутоляющие. — Я даже не могу вам сказать, что точно произошло. Я не знаю… Шел проливной дождь и было туманно… а его фары… они так ярко светили.
Несмотря на мой ответ и то, что я сдала кровь на анализ, чтобы они смогли проверить ее на что-то, под чем, как они подразумевают, я могла быть, я хочу кричать им, сказать, что это шок заставил меня действовать таким образом.
Это был несчастный случай, но все видят это по-другому. Они видят только старшеклассницу, одетую в темную толстовку и шапочку, с размазанной косметикой на лице и с его кровью на руках. Должно быть, я была пьяна, да?
Я снова и снова рассказываю о том, как все произошло, до тех пор, пока не начинаю плакать от отчаяния.
— Я не знаю!
Они тратят мое время. Я должна быть в Харборвью, с Чейзом. Что, если он там совсем один?
Один из двух офицеров, который повыше ростом, встает и протягивает мне визитку, достав ее из своего кармана.
— Я свяжусь с вами завтра, мисс Хэдли. Можете позвонить своим родителям, чтобы они забрали вас?
— Мои родители погибли, — отвечаю я незамедлительно и ледяным тоном, будто они должны были об этом знать. — Мой брат Эмери — мой опекун, но прямо сейчас он работает за городом.
— Есть кто-то еще, кому вы можете позвонить? Вашу машину отогнали на штрафстоянку.
Скорее всего, мне выпишут штраф, или они могут даже лишить меня прав после такого, но мне все равно. Я вообще больше не хочу садиться за руль. Я хочу удостовериться, что Чейз жив, что он поправится. Я так сильно этого хочу, что прямо сейчас забываю обо всем остальном, обо всех последствиях.
У меня все еще есть мобильный, поэтому, как только офицеры оставляют меня одну в лобби травмпункта, я отыскиваю его, чтобы позвонить Мелинде. Сейчас чуть больше трех часов утра, и я слишком напугана, чтобы звонить Риз. Она для меня больше как родитель, и последнее, что мне сейчас нужно, это лекция. Я только хочу поехать к Чейзу и убедиться, что он в порядке. Мне нужно попасть к нему.
Прежде чем набрать ее номер, я замечаю два пропущенных звонка от Дина. Проведя пальцем по экрану, я отклоняю уведомление и нажимаю на контакт Мелинды. Делать это немного сложно с рукой в гипсе и на перевязи. Они сказали, что в понедельник мне нужно будет посетить хирурга-ортопеда, чтобы он посмотрел, нужна ли мне операция или будет достаточно просто гипса.
— Это должно быть что-то хорошее, сучка, — простонав, говорит Мелинда в трубку.
— Мел? — говорю я, когда она отвечает на звонок. — Мне нужно, чтобы ты приехала и забрала меня.
— Почему? — ее обычно бодрый голос сейчас унылый и тихий.
— Я в больнице, — мой голос начинает дрожать от этих слов, я понимаю, что как только закончу разговор, сразу расплачусь. — Я попала в автомобильную аварию.
— Что? — я слышу шорох на заднем фоне, как у нее перехватывает дыхание, когда она осмысливает то, что я сказала. — Черт возьми… черт… ты это серьезно?
Я выдыхаю, хотя даже не понимала, что задержала дыхание.
— Да, серьезно. Ты сможешь подъехать? Они отбуксировали мою машину… Она полностью разбита.
Я вспоминаю звуки аварии, столкновения металла с металлом, звуки, которые он издавал, когда его рвало… Все это повторяется в моей голове ужасным бесконечным циклом.
— Господи … ох, Боже мой… Конечно! Я могу… но ты же в порядке, да?
Я хочу, чтобы она перестала болтать и села за руль.
— Я в порядке. Ты можешь просто приехать и забрать меня? Я в больнице Грейс Харбор Коммьюнити.
— Хорошо. Да, я уже выезжаю.
— Спасибо, — не успеваю я нажать кнопку «отбой», как тут же начинаю плакать.
— Я был т-т-трусом, — его голос звучит подавленно и сокрушенно. — Я должен… сказать тебе. Для меня это не было… к-к-концом.
Что я наделала? Что, если Чейз не в порядке? У меня разрывается сердце от мыслей о том, что он может быть не в порядке. То, как он выглядел, когда они заносили его в вертолет, кровь… это все напоминает мне о том, насколько серьезно он был ранен, в отличие от меня.
Он не может умереть, только не Чейз.
— Я л-л-любл-лю… т… т-тебя.
Я полюбила Чейза еще до того, как поняла, что значит любить, до того, как узнала, что можно разбить кому-то сердце. До того, как поняла ее смысл и разрушительные последствия, к которым она может привести.
И, если он умер… я не могу допустить даже мысли об этом. Я не хочу это делать. Когда я сажусь на лавочку снаружи больницы, мой взгляд останавливается на луже у моих ног, и я вспоминаю его слова, мою надежду.
— Д-д-давай… притворимся… что… прошлого года… — он удерживает свой взгляд на мне, когда ложится обратно на спину, его дыхание становится еще более учащенным, — н-н-никогда не б-б-было.
Я не могу забыть его лицо, окровавленное и такое бледное.
Мое сердце сжимается от боли, от затяжного отчаяния и тоски, вот только ничто не может прогнать ее прочь. Это воспоминание навсегда врезалось мне в память. Оно никогда не исчезнет. Уже нет.
Мелинде требуется тридцать минут, чтобы приехать за мной в Абердин.
— Можешь отвезти меня в Харборвью? — спрашиваю я, садясь в машину.
Она выглядит слегка растерянной. Она хмурит брови, а потом смотрит на мою руку.
— Конечно… но, что случилось? Ты врезалась в оленя или еще во что-то?
Я чувствую, как к горлу подступает желчь, пустой желудок скручивает спазм.
— Чейз… — из меня вырывается всхлип, который я больше не могу сдерживать.
— Я л-л-любл-лю… т… т-тебя, — его надломленный голос, воспоминания о его словах сжимают мое сердце.
— Чейз? Что не так с Чейзом?
— Я врезалась в него.
— Ладно…
Мел и понятия не имеет. Она даже не понимает, что произошло. Она не знает, кто он для меня. Он единственный.
— Ну, он в порядке?
Чтобы ответить на ее вопрос, у меня уходит десять минут. Десять минут я пытаюсь ответить ей, но каждый раз при этом начинаю рыдать.
— Нет, — наконец, отвечаю я. — Он не в порядке.
Оставшуюся часть пути она не настаивает на подробностях, потому что чем больше она пытается, тем сильнее я плачу.
У нас занимает два часа, чтобы добраться до Харборвью. Два мучительно длинных часа, в течение которых я пытаюсь осмыслить произошедшее и последние слова, которые сказал мне Чейз.
— Я л-л-любл-лю… т… т-тебя.
Его слова пронзают мое сердце, как удар, проникают в самую душу. Все, что у меня остается, это очень слабая надежда, но я отчаянно цепляюсь за этот небольшой проблеск и верю, что он остался жив.
А потом часть меня думает, что, возможно, я не заслуживаю шанса быть с ним.
Я бы отдала все на свете, чтобы поменяться с ним местами.
— Куда ехать?
— Высади меня около входа в отделение реанимации, — я указываю рукой на красный знак, а другой уже открываю дверь, готовая выпрыгнуть из машины, как только она остановится. — Езжай, припаркуйся, а потом найди меня там. Я собираюсь сходить проведать его.
Я врываюсь внутрь через раздвижные двери и подхожу к стойке регистратора.
— Вы можете сказать мне, где лежит Чейз Паркер?
— Куинн!
Я слышу голос Джанет и разворачиваюсь от удивления. Конечно, она здесь. Это же ее сын. Наверное, они позвонили ей, как только доставили его сюда.
О, Боже, они сказали ей, что это была я? Она меня ненавидит?
Я не произношу ее имени. Не уверенная, что смогу, я направляюсь к ней, оценивая ее реакцию, прежде чем заговорить.
Облегченно вздохнув, она притягивает меня в объятия, и это последнее, что я ожидала от нее в данный момент.
— Что произошло? — спрашивает она, уткнувшись лицом в мои волосы.
— Я не знаю, — мой голос дрожит.
Не плачь. Прямо сейчас у тебя нет никакого права плакать. А у нее есть.
Мои мысли снова мечутся между тем, что произошло, и что я помню. Я чувствую, что детали уже начинают угасать, размыты по краям, как ослепивший нас туман. Либо это, либо причина в болеутоляющем, которое мне дали от боли в руке.
— Ладно, — Джанет ведет нас к сиденьям, ее черная футболка с эмблемой бара «О’Брайен» указывает на то, что, скорее всего, она покинула работу в спешке после звонка, когда ей сообщили, что ее сын ранен. — Ну, они сказали, что в данный момент он на операции.
Я сажусь около нее, осторожно придерживая свою больную руку.
— Они сказали что-нибудь еще? Я имею в виду… я помогла ему выбраться из грузовика. Может, мне не надо было этого делать. Я знаю, что не следует передвигать человека, если не уверен в его ранении.
Джанет потирает мою руку.
— Они мало что сказали. Я уверена, что ты сделала все правильно, — она смотрит на мою руку. — Ты в порядке? Они сказали, что ты попала в аварию вместе с ним. Ты была с ним в грузовике?
— Нет. Я была за рулем своей машины. Я врезалась в него… или он врезался в меня. Я, правда, не знаю. Был сильный туман, и его фары дальнего света были включены, — слова вырываются из меня так быстро, что я удивлена, если она смогла разобрать их.
Джанет хмурится и смотрит на меня покрасневшими глазами.
— Чейз жаловался, что их заклинило, потому что прошлым вечером несколько машин сигналили ему. Он собирался посмотреть их завтра.
Я откидываюсь на спинку стула, почувствовав головокружение.
— Не могу поверить, что это произошло.
— Все хорошо… давай будем просто мыслить позитивно.
Мыслить позитивно? Как я могу это делать в такой момент, и как она может быть такой сильной, когда ее сын на операции?
Просто она не видела Чейза в том состоянии, в котором видела его я, и я ни за что не хотела бы этого для нее.
— Они сказали вам, какая операция? — спрашиваю я.
— Они только сказали, что у него травма головы, и ему нужна операция. Больше ничего не сказали, — а потом она смотрит прямо на меня. — Он был сильно ранен?
Тебе не стоит ничего говорить.
Я вижу его кровь на своих руках, покрывающую мою кожу, и его покрасневшие глаза.
Я вижу его побледневшую кожу, как он мучается от боли, когда его рвет.
Я вижу, как он умирает у меня на руках.
Не плачь! Не смей.
— Его травмы очень серьезные, Джанет.
Она кивает, ее глаза блестят от слез.
Не плачь перед ней. Будь сильной. Ее сын может умереть, и ты не можешь сломаться, позволь это ей и будь рядом для нее.
Больше не в состоянии сидеть, я наклоняюсь вперед, обхватив здоровой рукой живот. Я пытаюсь сфокусироваться на чем-то другом, чтобы забыть о том, что происходило в такой же комнате внутри этой самой больницы. В любой момент у меня может случиться гипервентиляция легких. Я чувствую ее наступление по приливу крови к щекам. Мне так тяжело дышать.
Джанет притягивает меня и к себе, и становится еще хуже, будто я задыхаюсь.
— Сделай глубокий вдох, Куинн.
Я не могу. Как бы ни старалась, не получается. Все мои мысли сводятся к тому, что я не могу потерять его. Не могу. Не так, не сейчас.
— Я не… Простите, — мои губы немеют, пока я пытаюсь выговорить эти слова. Их недостаточно. Извинений недостаточно. — Я даже не понимаю, что произошло. Был ужасный туман, — я продолжаю повторять это, потому что только так могу объяснить случившееся.
Джанет сжимает рукой мою руку, в ней просыпаются материнские инстинкты.
— Мы справимся с этим, Куинн. Мы пока еще ничего не знаем. Давай молиться о том, что с ним все будет хорошо.
Она ждет новостей о том, что ее сын справится, и чувствует себя комфортно рядом с девушкой, которая врезалась в него. Я пытаюсь напрячь свой мозг, чтобы придумать какое-нибудь утешение, которое поможет ей, но у меня не получается.
В течение следующих двух часов Джанет держит меня за руку, а Мелинда сидит рядом.
Мы сидим, мы ждем и мы молимся. Это все, что мы можем делать, потому что мы не слышим ничего, никакой информации ни от кого, несмотря на то, что я спрашиваю каждые двадцать минут.
— Должны ли мы позвонить Тейлор? — спрашивает Мелинда, а затем фыркает. — Не бери в голову.
Думаю, она шутит. Мел всегда так делает, старается привнести юмор там, где только может.
Джанет тихо фыркает, смеясь.
— Зачем? Чтобы она сидела рядом с нами и говорила о том, как она расстроена тем, что ее парень ранен?
— Вам тоже не нравится эта «прекрасная королева»? — у меня почти появляется ухмылка, почти.
Я смотрю на Джанет и жду, что она скажет о Тейлор. Как ни странно, но до этого момента я ни разу не подумала о Тейлор.
— Ни капельки. Я продолжаю придумывать причины, которые убедят его порвать с ней, но пока не нашла ни одной, — а потом она смотрит на нас с Мелиндой серьезным взглядом. — У вас есть что-нибудь, чтобы я смогла это использовать? Может, она продает наркотики? Тайная стриптизерша? Изменяет ему?
Мелинда отвечает за меня:
— Ну, из того, что я слышала от Пайпер, они могли расстаться этим вечером. Она сказала, что они ссорились весь вечер, и Тейлор была в бешенстве.
— Правда? — Джанет наклоняется к своей сумочке на полу и достает мобильный. Это его телефон. Я узнаю его потому, что он всегда лежит на прикроватной тумбочке в его комнате, когда я там бываю. Должно быть, его отдали врачи, когда Джанет приехала сюда. — Вероятно, поэтому она прислала ему это.
Развернув телефон, она показывает нам текстовое сообщение, которое светится на экране.
Тейлор:Ты придурок! Как ты посмел порвать со мной через смс?
Он расстался с ней из-за меня?
Во мне теплится маленькая капля надежды. Может, это наш шанс?
— Д-д-давай… притворимся… что… прошлого года… — он удерживает свой взгляд на мне, когда ложится обратно на спину, его дыхание становится еще более учащенным, — н-н-никогда не б-б-было.
Наш разговор полностью останавливается, когда двое врачей обращаются к Джанет.
— Миссис Паркер?
Джанет кивает, и мы с Мелиндой тянемся к ее рукам.
Не говорите, что он умер. Скажите нам, что вы совершили чудо. Не разбивайте его матери сердце!
— Мы можем поговорить с вами наедине? — спрашивает врач в операционной шапочке. Второй стоит рядом с ним, как я подозреваю, для поддержки.
— Нет, — говорит она им, качая головой, и один раз сжимает наши руки. Она не хочет быть в одиночестве. — Говорите здесь.
Я почти забыла, а сейчас вспомнила — Джанет уже потеряла однажды того, кого любила, она знает, как все это происходит. Она уже получала ужасные новости.
Волнение внутри меня усиливается, желудок скручивает, кожу покалывает от нервов. Это слишком тяжело, и я чувствую вину за все это.
Доктор кивает и стягивает с головы операционную шапочку, комкая ее в руках.
— Мне очень жаль, но ваш сын не пережил операцию. В его головном мозге было слишком много жидкости, поэтому мы не смогли спасти его, — его голос чуть громче шепота, будто до этого момента он никогда не говорил матери, что не смог спасти ее сына. Возможно, так и есть.
Я не могу вынести шок на ее лице. Это так сильно ранит, хуже молчания, с которым я живу.
Джанет смотрит на меня, и я ощущаю, как по шее поднимается тепло, вверх к щекам, слезы теперь беспрепятственно льются из глаз. Я больше не могу их сдерживать. Во рту пересохло, тяжесть в груди практически не дает вдохнуть.
Чувство вины невыносимое, но потом я вспоминаю, что заслужила это.
Есть люди, чьи жизни уже никогда не будут прежними, потому что в один день, в один час, в одну минуту, в одну секунду они разрушились. Сегодня, прямо сейчас, в эту самую секунду, это произошло с Джанет Паркер и со мной. Наши жизни уже никогда не будут прежними.
Она всхлипывает, кивая на то, что они ей говорят, но уже не важно, что они говорят. Для нее никогда не станет реальным то, что он умер, я знаю это по собственному опыту. Прямо сейчас это какой-то ужасный кошмарный сон, от которого я могу никогда не проснуться.
Когда врачи уходят, мы с Мелиндой обе падаем перед ней на колени, наблюдая ее скорбь, будто это единственное в комнате, потому что так оно и есть. В мире больше нет такой боли, как боль от потери ребенка.
Брови Джанет сведены вместе, и я замечаю, что она начала дрожать, ее руки и грудь влажные, будто ей слишком жарко. Тепло распространяется к ее щекам, и она медленно моргает.
— Он умер? — спрашивает она, глядя мне за спину, не в силах посмотреть на меня. Выражение ее лица говорит о многом. Не похоже, что она вообще ждет от кого-то ответа.
Я жду… жду ее ненависти, жду ее криков на меня, слов, что это все моя вина.
Но этого не происходит.
Она кивает, не знаю, на что, и делает рваный вдох.
Я уж точно не новичок по части смертей. Эту боль я знаю, как саму себя, но все равно легче не становится, совсем нет. Боль все еще есть, все еще реальная. Тупая и тяжелая, она напоминает мне о том, насколько разрушающие эти чувства, как легко они могут уничтожить тебя.
Я не знаю, что сказать Джанет.
С одной стороны, мне самой слишком больно от знания того, кем Чейз был для меня. С того времени, когда мне было пять лет, он был моей единственной постоянной поддержкой в жизни, даже когда не был со мной. Мне больно потому, что мой друг умер.
Но она потеряла своего сына. Я не знаю, что должна чувствовать. Я, как потерявшаяся в луже капля, которая исчезла в мутной воде.
Почувствовав тошноту, я тороплюсь в уборную в конце комнаты ожидания. Закрыв за собой дверь, падаю на колени, потому что мои ноги слишком ослабли, чтобы удерживать меня, и рыдаю в ладони.
Я не могу поверить в то, что он умер, и я причастна к этому.
— Господи, Куинн, где ты была? Прошлым вечером ты не вернулась домой, и я… — Риз перестает говорить, увидев мое лицо, когда в субботу утром я вхожу в дверь. Солнечный свет проглядывает сквозь окно на кухне, где она сидит за столом с кружкой кофе.
Что мне ей сказать? Я убила своего… кого я убила? Кем он для меня был?
Джанет осталась в больнице, а мы с Мел уехали. Я не была его семьей. Я не была его девушкой… черт, в последнее время мы даже не были друзьями, так на каких правах я должна была остаться?
В субботу утром Мел высадила меня около дома и сказала, что скоро вернется. Я не спрашивала, куда она собралась или когда вернется. Я даже не могла понять, что нахожусь в своем доме.
— Я уб-б-била его, — заикаясь, говорю я, глядя прямо на Риз.
— Ладно, так что, я должна помочь тебе закопать его тело? — она смотрит на меня, за тем опускает взгляд на мои руки.
Она думает, что я шучу.
— Я серьезно, — я замолкаю, мои глаза широко распахнуты. — Я не… шучу. Чейз умер.
Она закатывает глаза, отмахиваясь от этих слов. Будто я просто дурно подшутила над ней. Хотела бы я, чтобы так и было. А затем, когда у меня уже не остается сил и мои колени подгибаются, она верит мне.
Подняв руку к лицу, чтобы вытереть слезы, я замечаю, что моя темно-серая толстовка пропитана кровью. Я помню, что после аварии она была под головой у Чейза, но не помню, как парамедики отдавали мне ее назад.
В груди разрастается паника, удушая меня приливной волной. От взгляда на кровь Чейза на мне, появляется только еще одно напоминание о том, что я сделала.
Риз подлетает ко мне, и, схватив меня за запястья, притягивает к себе.
— Ш-ш-ш. Пойдем, отведем тебя в ванную.
Я следую за ней, потому что хочу принять душ и боюсь, что в любой момент меня может стошнить, снова. Я не хочу видеть эту кровь, как напоминание о прошедшей ночи.
Только она никогда уже не исчезнет. Эта ночь выжжена в моей памяти, этим воспоминаниям не суждено стать забытыми.
Риз снимает с меня толстовку и бросает ее в корзину рядом с ванной. Быстро обмотав мою руку в гипсе полиэтиленовым пакетом, она показывает мне на ванну, чтобы я забиралась туда. Когда я это делаю, она встает рядом со мной, полностью одетая, и помогает мне смыть кровь.
Я не говорю ей ни слова. Я плачу у нее на глазах, но слова здесь и не требуются, слов здесь недостаточно.
Иногда, столкнувшись с потерей, лучше быть одному. Лучше находиться в таком месте, где тебе не придется извиняться или переживать о том, что плачешь как сумасшедший или рыдаешь так сильно, что не можешь дышать.
Только прямо сейчас я этого не хочу.
Я хочу, чтобы кто-нибудь обнимал меня так же, как это делал Чейз, даже когда я думала, что не нуждаюсь в этом.
Я нуждаюсь в его тепле и сильных руках.
Не могу поверить в то, что он умер.
Закрыв глаза, я вспоминаю нас в одиннадцать лет, когда умерли мои родители. Он обнимал меня так же, как сейчас это делает Риз. Я хочу, чтобы он был здесь, чтобы успокоил меня так же, как сделал это после смерти моих родителей. Чтобы так же, как в тот день, его присутствие повлияло на меня, чтобы он заставил меня почувствовать, что мы всегда будем вместе.
Я хочу слышать, как он шепчет мне на ухо, как говорит мне, что пока мы есть друг у друга, все будет хорошо, даже если я уверена, что так не будет.
Когда умерли мои родители, я все еще была ребенком. Я не представляла масштабов того, что произошло, до тех пор, пока спустя несколько месяцев не осознала, что произошедшее — это реальность. Благодаря своей невинности, я тогда не узнала, какими могли быть чувства на самом деле от их потери. Пока возраст не сыграл свою роль, я могла только подолгу размышлять о смерти и реальности. В то время я не могла понять масштабов потери.
Но в этот раз я в полной мере понимаю масштабы всего произошедшего.