- Я приму это к сведению.
Он спустился в мою часть траншеи. Солдаты отодвинулись от него. Трудно сказать, кого они больше боялись – его или меня. Я продолжал держать руку на рукояти пистолета. Он явился сюда один? Тогда он еще больший дурак, чем я думал.
Он посмотрел на мое жилище.
- Это и есть ваша конура? Далековато от остальных. Не совсем по инструкциям, не правда ли?
- Я люблю уединение.
- Уединение, сэр.
Я позволил себе улыбнуться.
- Я люблю уединение.
Он издал звук, который мог быть рычанием или смехом. С респиратором на лице трудно разобрать.
- Он долго покрывал вас, Валемар. Но он не всегда будет рядом.
Я даже не стал поправлять его.
- Это угроза, капитан?
- А это важно? Вы все равно ничего не сделаете. Он надел на вас намордник.
- Вы скоро увидите, что у меня еще есть зубы, - я постучал пальцами по рукояти пистолета. Капитан взглянул на него, потом снова на меня, и потянулся к своему пистолету.
- Вы не посмеете, - он говорил тихо и без высокомерия.
- Это вопрос не смелости, а долга.
- Если вы убьете меня, то не доживете до конца дня.
Я посмотрел на пылающее небо. Ядовитые облака, казалось, приняли форму знакомого силуэта, и я ощутил чувство умиротворенности. Глубоко вздохнув, я опустил взгляд.
- Мы все живем у времени в долгу, капитан.
- Некоторые больше, чем другие, - сказал он.
Нарочито медленно он шагнул назад. Я не расслаблялся.
- Посмотрите на себя. Бешеный пес полковника. Сколько трупов он похоронил для вас? Сколько вы похоронили для него?
- Я исполняю приказы. Как и вы.
Капитан фыркнул.
- У нас нет ничего общего.
Он отвернулся, словно приглашая застрелить его. Меня провоцировали. Приказы полковника были ясны. Но когда капитан стал подниматься на более высокий участок траншеи, он оглянулся на меня, и во вспышке разрыва его глаза сверкнули синим, прежде чем он отвернулся.
Я знал, что Бог-Император говорит со мной. Что это Он указал мне на врага. Настоящего врага – не того, который за ничейной землей, а того, который у меня за спиной. Внутренний враг есть самый опасный, как часто напоминают наставления.
В полку готовится заговор. Капитан практически признался в этом. Но я не знал, что с этим делать. Мое обучение не готовило меня к работе следователя. Если комиссар находил проблему, он устранял ее. Нет человека – нет проблемы. Так было всегда. Но теперь я не мог решить проблему этим способом – из-за полковника.
Я был вынужден импровизировать и меньше рисковать. Я последовал совету полковника. Все же я был хорошим солдатом, и понимал, что он прав, хотя мне мучительно это признавать даже сейчас. Мне следовало быть более осторожным. Более внимательным. Важнее было выяснить, что происходит, чем пытаться карать каждое нарушение, как ни была мне неприятна эта мысль. Особенно если за мной следили. Возможно, они искали способ дискредитировать меня. Спровоцировать. Возможно, именно об этом полковник пытался предупредить меня.
И я ждал. И наблюдал. Я наблюдал за людьми, как когда-то наблюдал за птицами и крысами. Я следил за ними, когда они собирались вместе, и слушал, как они говорят, наблюдал, как они едят и пьют. Наблюдал их особенности и повадки, как у птиц, за которыми я охотился в детстве.
День за днем. Неделю за неделей.
Так продолжалось.
У всего есть свои характерные особенности. Случайностей не бывает. Свои особенности есть у стрельбы вражеских пушек, и у наших. Та же последовательность ведения огня снова и снова, осознают это расчеты орудий или нет. Свои особенности были и у глаз. И когда я наблюдал за ними, я понял, что и они наблюдают за мной. Изучают меня, как я изучал их. Мы прятались у всех на виду, я в траншеях, а они – в телах людей.
И с каждым днем их становилось все больше. Их численность росла, а наша уменьшалась. Они шептались в углах, ставили под сомнение наши цели и решения полковника. Они говорили о поражении и о смерти. О сдаче. Орды синеглазых дьяволов, проникающих в наши ряды и ослабляющих нас. И только я мог видеть их.
Повсюду было одно и то же. Трещины в стене. И со временем эти трещины становились все больше.
Но хотя я видел их, я не мог их опознать. Это звучит бессмысленно, я знаю. Но, тем не менее, это правда. В одно мгновение у человека могли быть синие глаза, в следующее уже карие. Я видел их краем глаза или мельком, когда они поворачивали за угол траншеи или прятались в убежище. Только среди рядовых солдат. Среди офицеров их не было. Пока не было.
Кроме того капитана. Он был одним из них. Я не сомневался в этом. Но он старался держаться подальше от меня. Возможно, он понял, что я знаю его тайну. Возможно, он просто побаивался меня после нашей встречи в траншее. Часто я замечал, как он следил за мной издалека. Иногда это был не он, а те, которых я знал как его сообщников.
Иногда это были просто солдаты. Они следили за мной своими неестественными глазами.
Чем же они были? Я и сейчас не знаю. Оставались ли они людьми? Или это была просто маскировка? Я слышал истории о скверне, о чуме неверия, но это было что-то более коварное. Более точное. Возможно, не колдовство, а некое оружие. Яд, распространявший по траншеям скверну инакомыслия. Возможно, он был в воздухе, или в воде.
Я размышлял над этими вопросами целыми днями. Неделями. Я так часто прокручивал их в голове, что уже терял представление, о чем же я думал, пока снова не замечал очередной взгляд синих глаз, смотревших на меня из-под защитных линз.
И тогда я вспоминал, и все начиналось снова.
Единственное, в чем я был уверен – что это исчезало после смерти. Это я понял еще тогда, когда убил солдата, напавшего на меня в убежище. Его глаза перестали быть синими. И то, что овладело им, покинуло его в тот момент, когда я всадил в него штык.
Чтобы удостовериться, я убил еще одного. Незаметно, чтобы не вызывать подозрений. Разумеется, я подождал, пока заметил очевидное нарушение дисциплины с его стороны. Я не убийца.
Это было нетрудно. Я хорошо выбрал момент. Снова грохотали пушки и небо горело. Траншеи снова изгибались и деформировались, и солдаты разошлись по своим постам после того, как зазвучал сигнал тревоги. Кроме одного, который направился в отхожее место. С определенной точки зрения это можно рассматривать как трусость перед лицом врага. Какая польза от солдата, если он не может контролировать свой организм в бою?
Я последовал за ним. Он так и не заметил меня. Я позаботился об этом. Я уже не носил черную шинель и фуражку. Эти знаки моей власти я оставил в своем бункере, и носил обычную форму, запачканную грязью, как у всех, и респиратор. Это было неудобно, но ради блага полка можно пойти на такие жертвы. Этого требует Бог-Император.
На каждом участке траншей было отведено место под туалет. В основном это были просто канавы в грязи, стенки которых укреплялись листами металла. Вдоль канав стояли скамьи, и все сооружение было отделено от траншеи брезентом. Грязевой суп пожирал все, что в него попадало, и не было особой необходимости их чистить, хотя я часто назначал чистку туалетов как наказание.
Я последовал за ним, откинул брезент, и подождал, пока он начнет. Так проще. Если он и заметил меня, то ничего не сказал. Возможно, он подумал, что я пытаюсь спрятаться, или ему просто было все равно. Солдаты быстро учатся не задавать вопросов друг другу. Особенно в туалете.
Я присел у входа и из-за брезента наблюдал за траншеей. Вдоль стен траншеи плясали тени, тонкие и будто дразнящие. Я видел, как они извивались в момент грохота разрывов. То, как они двигались и извивались, напоминало мне о чем-то, но о чем именно – я не мог сказать. Я только понял, что это зрелище заставляет меня чувствовать себя словно больным, и быстро отвернулся.
Моя жертва, кряхтя, что-то напевала, и этот мотив действовал на меня усыпляюще. Они все напевали это – какую-то пастушескую песенку с их родного мира. Все они были крестьяне или дети крестьян. Даже не знаю, почему кто-то решил, что из них могут выйти хорошие солдаты.