Когда я шел к докладом к полковнику, небо снова горело, и впереди и позади меня слышался злобный ропот. Я счел необходимым держать руку на кобуре с пистолетом. Мелькнула мысль, не могла ли моя вылазка встревожить противника настолько, что он собрался атаковать. Но прежде чем думать об этом, я решил сначала доложить полковнику. В конце концов, какая разница, если они решили атаковать? Я знал свой долг, и этого было достаточно. Противника следовало уничтожить. Не стоило тратить время на размышления об этом.
Я считаю, если и был в людях вроде полковника какой-то недостаток, то излишняя склонность к размышлениям. Они позволяли себе слишком много думать. Невежество есть сила. Размышляя, человек начинает представлять себе возможности развития событий, и, думая о них, может вообразить и возможность поражения. А думая о поражении, человек может счесть его неизбежным и сдаться этой неизбежности. Воистину верно было написано: «зачем человеку думать, если у него есть вера в Бога-Императора?»
Может быть, в этом и заключается ответ? Может быть, поэтому и случилось… то, что случилось. Но я забегаю вперед.
Офицеры ждали меня в командирском бункере. Их было всего трое. В отсутствие капитана круг доверенных лиц еще более сузился. Среди них не было ни одного с синими глазами. Были они предателями-приспособленцами или просто обманутыми дураками, как эта скотина Гомес, о котором никто не будет плакать? Конечно, это было неважно. Преступление есть преступление, а они совершили худшее из преступлений. Они поставили под угрозу существование полка, и эта угроза сохраняется, пока кто-то не остановит их. Пока я не остановлю их.
- Ну, Валемар? - спросил полковник. Он выглядел так, словно уже давно не спал. Когда он говорил, то оглядывал подчиненных живым глазом. – Какие новости?
- Позиции противника в еще худшем состоянии, чем наши. Целые секции траншей поглощены грязевым супом. Кроме того, они находятся дальше, чем мы предполагали. Карты устарели, их нужно обновить.
- Где Дакко? – спросил один из офицеров. Как и полковник, он выглядел усталым. Но не испуганным или нервничавшим. Скорее… смирившимся. Это меня насторожило.
- Мертв.
Наступила тишина. Полковник закрыл живой глаз, его лицо дернулось. Невозможно было понять, хмурится он – или улыбается.
- Как? – спросил он спустя несколько секунд.
- Противник, - ответил я. Это не была ложь. Его действительно убил противник. Не тот, чьи позиции напротив наших, а другой, настоящий.
- Он лжет! – воскликнул один из офицеров. – Как он лгал насчет Гомеса.
- Тихо, Фельц.
- Нет! Дакко был прав. Вы защищаете его, а он грязный убийца. У нас есть доказательства. Мы видели, что он прячет в своем жилище…
Он запнулся, увидев выражение моего лица. Я был прав. Они взломали дверь. Копались в моих вещах.
Я посмотрел на него.
- Это признание?
Он шагнул назад, и его рука скользнула к кобуре. Я выхватил пистолет первым. Но прежде чем я успел выстрелить, полковник ударил меня. Его кулак врезался в мою челюсть, я ударился о стол и упал на пол, пистолет выпал из моей руки. Но не сила удара ошеломила меня, а предательство.
Полковник ударил меня. Он ударил меня, когда я только защищался. И все, что я мог – сидеть на полу и смотреть на него, когда он повернулся к другим.
- Спрячь оружие, Фельц. Или я…
- Он убил Дакко, мы все это знаем! – прорычал другой офицер.
- Мы не знаем. И пока нет явных доказательств, вы будете молчать, - полковник свирепо посмотрел на них, его аугметический глаз сверкал красным. – Моральный дух солдат и так низок, и я не позволю вам ухудшать его необоснованными обвинениями. Это понятно?
Они зароптали. На мгновение я подумал, что они набросятся на него. Они хотели. Я видел это по их глазам. Карие глаза, черные глаза, зеленые глаза. Синих глаз не было. Но капитан успел проделать свою разрушительную работу. Лестью и ложью он совратил их с пути праведности. Как пытался сделать это со мной.
Я знал, что должен убить их. Не прямо здесь, но позже. Казалось, они на какое-то время отступились. Они боялись – не меня, а полковника.
Что-то словно изменилось. Какой-то баланс был нарушен. Если они и имели какое-то преимущество, они его потеряли. Возможно, оно умерло вместе с капитаном. Я до сих пор не знаю.
Полковник отпустил их. И когда они ушли, он улыбнулся. Адъютант принес ему выпивку, и полковник сразу же проглотил ее. Вытерев рот, он заговорил.
- Мы балансируем над краем пропасти, Валемар. В некотором роде нам даже повезло, что Дакко погиб. Он бы толкнул нас в пропасть. У остальных духу не хватит. Теперь, когда его нет, они будут знать свое место.
Я все еще сидел на полу.
- Ну? Вставайте, они ушли.
Я медленно поднялся, все еще не в силах поверить, что он ударил меня, словно я был какой-то собакой. Снова вспомнились слова капитана. Хотя я знал, что это ложь, какая-то часть меня чувствовала, что в этой лжи может быть зерно правды, как бы ни было это отвратительно. Полковник сильно изменился за эти несколько недель.
Я прикоснулся к лицу, и увидел, что пальцы покраснели от крови. Его удар разбил мне щеку.
- Простите эту комедию, - сказал он. – Мне нужно было показать им, что вы у меня на коротком поводке. Понимаете?
- Понимаю.
Я сохранял бесстрастное выражение лица, но внутри весь кипел. И полковник знал это. Я видел это по блеску веселья в его живом глазу. Склонившись, я подобрал свой лазерный пистолет.
В тусклом освещении бункера полковник в своей грязной форме был как никогда похож на животное. В это мгновение я ненавидел его. Я ненавидел их всех. Но его больше всего. По крайней мере, насчет него капитан оказался прав. Полковник сломался – обстоятельства брали свое. Даже сильнейший дух может быть сломлен. Но в своем падении он потянет за собой весь полк.
И в этот момент я понял, кем он был. Он был свиньей, подрывающей изгородь и угрожающей обрушить ее. В нашем долгом сидении на позициях он обленился и опустился, и враг – не тот, что напротив нас – использовал слабость его духа.
- Вы уверены, что понимаете? – спросил полковник. Я удивленно посмотрел на него. Он смотрел не на меня, а на мой пистолет. Я не спрятал его в кобуру. Проглотив комок в горле, я, чувствуя странную неуверенность, убрал оружие.
- Вы же знаете, я не смогу защищать вас все время, - продолжал полковник. Его голос был мягким. Спокойным. – Вы храните контрабанду в своем жилище. Если солдаты узнают об этом…
- Храню контрабанду? – эти слова оставили мерзкий привкус. Что он имел в виду? Я конфисковал контрабанду, но она не была моя. Я не хранил ее. Она просто была там.
Он отвернулся.
- Мне не нужна защита, - сказал я. – Тем более защита от них.
- Я знаю, что вам было нелегко, Валемар. Нам всем пришлось нелегко…
- Комиссар Валемар, - сказал я.
Он продолжал, словно не слышал меня.
- Но это скоро закончится.
Его аугметический глаз повернулся ко мне, линза горела багровым. Я уже стал ненавидеть этот глаз. Я начал думать, что же он в действительности видел. Можно ли верить тому, что он видел? Машины, как и люди, уязвимы к порче – мусорный код может осквернить самые благословенные механизмы. Я подумал о всей этой аугметике в голове полковника, о его все более неряшливом поведении, и задумался, был ли он все еще прежним человеком. Или уже кем-то другим.
- На какое-то время это должно прекратиться, - сказал полковник. – Дакко был последним. Больше никаких убийств. Пока не закончится эта проклятая кампания.
Снаружи снова загремели пушки. Грохот разрывов сотряс бункер, зазвенели кружки на столе, и зашуршали пикт-снимки и карты на стенах. Тени танцевали, и в них я видел такие вещи, которые человек не должен видеть. В грохоте орудий мне послышалось хрюканье свиней. Эти звуки слились в моей голове, обрушившись на меня. Я смотрел на полковника, видел, что его губы шевелятся, но не слышал его. Слышал только грохот.
Какого цвета был его живой глаз? В тот момент я не мог вспомнить. И невозможно было разглядеть его в тусклом освещении бункера, где красное сияние его аугметического глаза окрашивало все в кровавый оттенок.