- Вы свободны, комиссар.
Я козырнул и вышел, едва не споткнувшись о его адъютанта. Ногой я отпихнул идиота в сторону, не обращая внимания на его дурацкие протесты. Ему не следовало путаться под ногами и подслушивать, о чем говорят начальники. Адъютанты были неисправимыми сплетниками. Если бы убить их всех, это значительно улучшило бы моральное состояние полка. Я не сомневаюсь в этом и сейчас.
У бункера слонялись несколько солдат, и я сразу учуял в воздухе запах курительных наркотиков. Я посмотрел на них, сохраняя бесстрастное выражение лица.
- Разве вы не должны быть на своих постах?
Курение на посту было запрещено. Оно притупляло чувства и расслабляло людей. Кроме того, огонек сигареты делал курящих легкой целью вражеских снайперов.
Солдаты бросились в стороны, как испуганные птицы. Я охотился на птиц, когда был мальчишкой. До того, как Схола Прогениум сделала меня мужчиной. Я до сих пор помню, как бились их крошечные сердца, когда я держал их. Помню треск их хрупких костей, когда я сжимал руку и сворачивал им шею. У людей много общего с птицами. Маленькие, бесполезные жизни, существующие только для самих себя. Полк дал им – нам – цель существования. Смысл. И все же столь немногие из них были благодарны за это.
Они были слишком глупы, чтобы видеть свет Императора, как видел его я. Я уже говорил это, но могу и повторить. Они были тупыми скотами, а я – я был ангелом того немногого хорошего, что было в их природе. Я направлял их, как Бог-Император направлял меня. Это мой долг, и я воистину рад этому.
Я направился обратно к своему бункеру. Начался дождь. Большие пепельные капли обрушились на растянутые над траншеями сети, забарабанили по крышам бункеров. Струи дождя потекли по моей фуражке, заливаясь за воротник и обжигая шею. Дождь был горячим, как и грязь, и когда он начинался, то шел ливнем. Я был вынужден укрыться в одном из временных убежищ, вырытых в стене траншеи. Как и все они, это была просто ниша, покрытая сетью или листами металла. Иногда солдаты расширяли и углубляли их, выкапывая новые дороги в темноте, и еще больше запутывая изгибы и повороты траншей. Это было запрещено, но мне еще никого не удалось поймать за этим. Отчасти я был этому почти рад.
Я стоял в сырой нише, слушая, как дождь стучит по листу металла над головой. По траншее медленно двигались смутные серые силуэты. Противник прекратил обстрел. Его артиллерия всегда прекращала огонь, когда начинался дождь. Я думал, что погодные условия, вероятно, как-то влияют на их системы наведения. Возможно, дождь был более токсичен для них, чем для нас. Есть много видов ксеносов, плохо выдерживающих условия, которые человек переносит достаточно легко. Война здесь подтвердила по крайней мере это. Наши орудия где-то в тылу не прекращали огонь.
Тусклые оранжевые вспышки сверкнули на бруствере траншеи. Прошли уже дни – вероятно, недели – с тех пор, как я последний раз осмеливался выглянуть за бруствер и посмотреть на опустошенную землю, лежавшую между нашими и вражескими позициями. Снайперы противника отлично умели маскироваться и часто подползали близко. Мы потеряли почти сотню человек, прежде чем выучили этот урок. Для защиты от снайперов служили щиты на брустверах. Но даже они не всегда спасали. Тела убитых, варившиеся в грязевом «супе» были наглядным тому подтверждением.
Что-то стукнуло по моему сапогу. Из стены убежища вывалился обломок кости, с него свисал проржавевший солдатский жетон. Он напомнил мне о медальоне в моем кармане, и я вытащил его. Медальон был маленьким и выполнен в незнакомом мне стиле. Он явно открывался, но я не мог найти замок. Проведя пальцами по круглой поверхности медальона, я снова подумал о его бывшем владельце. О его глазах, глядевших в никуда.
Ярко-синие глаза. Это было необычно.
Я все еще не мог вспомнить его имя. Это было неудивительно. Мои мысли продолжали возвращаться к его глазам. Они тревожили меня. Возможно, напоминали мне о чем-то еще.
Кто-то кашлянул. Я ощутил резкий запах курительных наркотиков и обернулся.
В убежище был кто-то еще. Сначала я его не заметил. Он присел в дальнем углу, поверх формы на нем был тяжелый брезентовый дождевик. Невозможно было определить, мужчина это или женщина. В полку служили те и другие. Со времени нашего прибытия сюда я привлек к ответственности многих солдат обоих полов по обвинению в незаконных связях.
Чтобы закурить наркотическую сигарету, он сдвинул свой респиратор со рта. Глаза под защитными линзами уставились на меня, и на мгновение я едва не рассмеялся над нелепостью ситуации.
- Почему не на посту? – спросил я, засунув медальон в карман. Я не знал, видел ли солдат, как я пытался открыть медальон, и не знал, почему меня беспокоило, что он мог это увидеть.
- Я на посту, комиссар, - ответил солдат. Голос был мужской. Солдат указал на противоположную сторону траншеи. Там на стрелковой ступени лежал лазган. – Просто хотел укрыться от дождя.
Он говорил на низком готике с варварским акцентом, раздражавшим мой слух. Полк формировался в какой-то захолустной системе, в основном из жителей аграрных миров. Я подозревал, что это одна из причин, почему дисциплина в полку так плоха.
- Ты оставил свое оружие под дождем, - я посмотрел на него. – Наказание – двенадцать часов дежурства.
Дождь начал ослабевать, его стук утихал. Солдат медленно поднялся. Неохотно. Я знал таких. Лодырь и бездельник. Такой становится солдатом только в присутствии офицера или сержанта.
- Кроме того, курение на посту запрещено. Наказание – шесть часов дежурства.
- Я на посту уже восемнадцать часов, - тихо сказал он.
Он спорил со мной. Такое бывало, хотя последний раз нечто подобное случалось несколько недель назад. Неподчинение наказывалось смертью. Мое сердце забилось быстрее, во рту пересохло.
- Значит, ты уже привык к этому, - произнес я бесстрастным голосом. Я не хотел, чтобы меня потом обвинили в провокации, если здесь окажутся свидетели.
Эта мысль заставила меня оглянуться. И моя невнимательность едва не стоила мне жизни.
Я и сейчас не знаю, действовал он преднамеренно или под влиянием испуга. Когда кончился дождь, вражеская артиллерия возобновила огонь. Грохот орудий противника расколол воздух. Где-то в стороне участок траншеи обрушился, и что-то взорвалось. Вся линия траншей содрогнулась, и грязевой суп снова начал закипать под нашими ногами.
Убежище вдруг сжалось вокруг нас. Это было внезапно – быстрее, чем я когда-либо видел. В одно мгновение я еще смотрел на солдата, в следующую секунду мы столкнулись, и грязь вскипела вокруг нас. Лавина грязи ударила меня в спину, по голове и плечам. Я пошатнулся - и он был здесь, и что-то блеснуло в его руке.
Позже я думал, что, возможно, он в действительности пытался помочь мне. Но в то мгновение я действовал инстинктивно. Когда я почувствовал его тяжесть, моя рука скользнула к пистолету. Бурлящая грязь отшвырнула нас назад и стала бросать туда-сюда. Я пытался закричать, но тут же оказался с полным ртом мерзкой грязи.
Мы боролись во тьме. Кто-нибудь, возможно, предположил бы, что он просто пытался выбраться из грязи. Но я знал, что это не так. Не так уж часто солдат пытается убить комиссара. Такое преступление означает казнь или нечто худшее. Но такое случается. И со мной это случалось не один раз. Иногда они пытались убить меня от отчаяния, а иногда потому, что сходили с ума…
Но в этот раз… в этот раз было по-другому. В удушливой тьме его респиратор сорвался с лица. И я увидел его глаза. Синие. Ярко-синие. Как небо мира, который я едва помню. Как глаза человека, которого я казнил тогда утром.
И на мгновение это был он. Только на одно мгновение. И лишь когда я почувствовал, как острие его штыка запуталось в складках моей шинели, мое потрясение уступило место гневу.
Я слышал его сдавленные ругательства, похожие на рычание зверя. Локтем я ударил его по виску, пытаясь выиграть достаточно пространства, чтобы выхватить пистолет. Его штык прорезал мою шинель. Я схватил его за руку, и штык рассек мое запястье. Его колено врезалось мне в живот, и я задохнулся. Он схватил меня за горло, и, тяжело дыша, издал яростное рычание.
Острие штыка пронзило мою щеку, и мои пальцы сомкнулись на его запястье. Я сдавил сильнее, и его рука судорожно разжалась. Штык выпал, и я метнулся за ним. Кипящая грязь пузырилась, обжигая мое лицо и шею. Он бросился на меня, пытаясь вцепиться мне в голову.
Я схватил штык, и, обернув, всадил во что-то мягкое. Нападавший издал тихий стон, его глаза испуганно расширились, и он осел в бурлящую грязь. Я вырвал штык и выбрался из обвалившегося убежища, успев выхватить из грязи свою фуражку.
Мое сердце бешено колотилось, и на мгновение я подумал, что оно разорвется. Привалившись к противоположной стене траншеи, я наблюдал, как тело нападавшего медленно погружается в грязевой суп. Его голова была покрыта слоем грязи, широко открытые глаза безучастно смотрели на меня.
Они вовсе не были синими.
Мне это привиделось под влиянием стресса? Я не знаю.
Я тяжело опустился на стрелковую ступень, держа в руках фуражку и штык, и смотрел, как труп исчезает в грязи, а с ним и все следы нашей борьбы. Я посмотрел на штык, заляпанный грязью и испачканный кровью. И тогда я услышал голоса. В траншеях раздались крики, санитары искали раненых. Я спрятал штык в шинель.
Траншею затянуло дымом, в нем двигались силуэты. Они пришли проверить состояние траншеи. Увидев меня, они остановились. Их было четверо, один из них санитар.
- Комиссар? – робко спросил он.
Я подумал, не тот ли это санитар, которого я видел утром.
Прежде чем ответить ему, я надел фуражку.
- Убежище обвалилось. Больше никто не выбрался.
Позже в своем бункере я рассмотрел медальон и штык. Трудно представить два более непохожих предмета. Что общего у одного с другим. На первый взгляд ничего. И все же между ними была связь.
Я не знал, какая именно. Пока не знал. Но это должно что-то значить. Всё что-то значит. Я усвоил это еще в детстве, и пока ничего из моего опыта не убеждало меня в обратном. Даже самые незначительные фразы что-то значат. «Это последнее, чего я хочу». Так сказал полковник. Но он не это имел в виду. Я знал его достаточно хорошо, чтобы понять это. Он был чем-то обеспокоен – и явно не противником. Чем-то другим.
Это означало, что и мне следовало обеспокоиться.
Мое жилище было утилитарным. Простой сборный бункер, установленный в укрепленном котловане ближе к тыловой части позиций. В стенах виднелись трещины и пятна там, где сквозь них просачивалась грязь. Моя постель была простой койкой, а рабочий стол сделан из пустого ящика, поставленного на два феррокритовых блока.
Я редко задерживался в моем жилище. Редко спал. Приходил туда, только когда это было необходимо. Мне не нравилось ощущение, которое испытываешь в таком месте. Слишком похоже на тюремную камеру – или склеп. Кроме того, всегда было очень много дел. Поддержание дисциплины. Наказания провинившихся. Принятие решений.