Симону Чиковани
Вот ноты звонкие органа то порознь вступают,
то вдвоем, и шелковые петельки аркана на горле
стягиваются
моем. И музыка передо мной танцует гибко, и оживает все
до самых мелочей: пылинки виноватая улыбка так красит глубину ее очей! Ночной комар,
как офицер гусарский, тонок, и женщина какая-то стоит, прижав к груди стихов каких-то томик, и на колени падает старик, и каждый жест велик,
как расстоянье, и веточка умершая
жива, жива... И стыдно мне за мелкие мои
старанья и за
непоправимые слова. ...Вот сила музыки.
Едва ли поспоришь с ней бездумно и легко, как будто трубы медные зазвали куда-то горячо и далеко...
И музыки стремительное тело плывет,
кричит неведомо кому: "Куда вы все?!
Да разве в этом дело?!" А в чем оно? Зачем оно? К чему?!! ...Вот черт,
как ничего еще не надоело!
1962
x x x
М.Хуциеву
Мы приедем туда, приедем, проедем - зови не зови вот по этим каменистым,
по этим осыпающимся дорогам любви.
Там мальчики гуляют, фасоня, по августу, плавают в нем, и пахнет песнями и фасолью, красной солью и красным вином.
Перед чинарою голубою поет Тинатин в окне, и моя юность с моей любовью перемешиваются во мне.
...Худосочные дети с Арбата, вот мы едем,представь себе, а арба под нами горбата, и трава у вола на губе.
Мимо нас мелькают автобусы, перегаром в лицо дыша... Мы наездились, мы не торопимся, мы хотим хоть раз не спеша.
После стольких лет перед бездною, раскачавшись, как на волнах, вдруг предстанет, как неизбежное, путешествие на волах.
И по синим горам, пусть не плавное, будет длиться через мир и войну путешествие наше самое главное в ту неведомую страну.
И потом без лишнего слова, дней последних не торопя, мы откроем нашу родину снова, но уже для самих себя.
1963
ХРАМУЛИ
Храмули - серая рыбка с белым брюшком. А хвост у нее как у кильки,
а нос - пирожком. И чудится мне, будто брови ее взметены и к сердцу ее все на свете крючки сведены.
Но если вглядеться в извилины жесткого дна счастливой подковкою там шевелится она. Но если всмотреться в движение чистой струи она как обрывок еще не умолкшей струны.
И если внимательно вслушаться, оторопев, у песни бегущей воды эта рыбка - припев.
На блюде простом, пересыпана пряной травой, лежит и кивает она голубой головой. И нужно достойно и точно ее оценить, как будто бы первой любовью себя осенить.
Потоньше, потоньше колите на кухне дрова, такие же тонкие, словно признаний слова!
Представьте, она понимает призванье свое: и громоподобные пиршества не для нее.
Ей тосты смешны, с позолотою вилки смешны, ей четкие пальцы и теплые губы нужны. Ее не едят, а смакуют в вечерней тиши, как будто беседуют с ней о спасенье души.
1963
ПОСЛЕДНИЙ МАНГАЛ
Тамазу Чиладзе
Джансугу Чарквиани
Когда под хохот Куры и сплетни, в холодной выпачканный золе, вдруг закричал мангал последний, что он последний на всей земле, мы все тогда над Курой сидели и мясо сдабривали вином, и два поэта в обнимку пели о трудном счастье, о жестяном. А тот мангал, словно пес - на запах орехов, зелени, бастурмы, качаясь, шел на железных лапах к столу, за которым сидели мы. И я клянусь вам, что я увидел, как он в усердьи своем простом, как пес, которого мир обидел, присел и вильнул жестяным хвостом. Пропахший зеленью, как духами, и шашлыками еще лютей, он, словно свергнутый бог,
в духане с надеждой слушал слова людей...
...Поэты плакали. Я смеялся. Стакан покачивался в руке. И современно шипело мясо на электрическом
очаге.
1963
ФРЕСКИ
1. ОХОТНИК