Про выстрелы забыли,
простили боль и грех. Но мы их не любили так истово, как ТЕХ.
x x x
Там, где зияют кирпичи под штукатуркой сорванной, где клочья высохшей травы придавлены стеной, сидят и курят палачи: один воняет ворванью, другой с ужимками совы, со скрюченной спиной. А третий - мил и юн, как май, пускает дым застенчиво он, от усердия кося, с улыбкой за щекой: "Люблю, когда "Не убивай!" кричит истошно женщина..." и на лопату оперся крестьянскою рукой.
x x x
Из марева тоски, из серева явился мне крылатый вестник поведать: "Жизнь - что ветка дерева, наступишь на нее - и треснет".
Я оглянулась в удивлении:
кому-кому, а мне известно
раздавленные поколения
там, где исконно духу тесно.
Но ангел - хлоп крылом досадливо: "Я совершенно не об этом. Мне думалось, что ты догадлива, коль быть пытаешься поэтом.
Не слушай ум, отринь условности,
забудь совсем про эту ветку.
В окно бьет дождь, но ровной ровности
паук вытягивает сетку.
Не плачь о хрупкости и робости, о том, с чем ты вчера не сдюжила. Стекло мокро, но ровной ровности паук вывязывает кружево.
Оставь сокрытое из скромности,
раздавленное, искореженное.
Дождь льет ливмя, но ровной ровности
плетет паук свое мереживо.
Безнадежность.
Дождь идет.
Даже он с грустью схож. Не найдет
тот, чей взгляд - словно сталь. Ночь кудрей волшебных, чернозвездный лик
слишком далеко. Не найдет
тот, чей луч - словно нож. Шепчет сад.
В гнездах там спит печаль. У любви из первых - лучший ученик
слишком далеко.
x x x
Порог. Зеленый ветер в ноги, и молит так влекуще: "Будь со мной! Я посещал далеких гор отроги, летя за опоздавшею весной. Я море перемешивал в ладонях, я птиц губил о стекла маяка, я сеял семена и на балконах терзал белье за чистые бока... Да будет сладкой флейта милых губ!" Я отвечала - "Ветер мне не люб".
x x x
Лучник, ты точил стрелу усердно. Так она качается у сердца, что врастет в него корнями, то ли вскорости обуглится от боли.
Мне ни сленг, ни хинди не помогут
объяснить все то, что я подолгу
выражаю ночью бредом дыма.
В качестве мишени - я любима.
Можно бы не счесть стрелу своею, но сама придумала затею: пробираться к центру полигона и искать стрелы почти влюбленно.
Раньше б знать, что это нестерпимо:
как недетской жаждою томима,
раскрываю детские объятья
двум моим пригрезившимся братьям.
Я стрелу носила, как ребенка. Острием написанное - тонко, и четыре грани оперенья напевали мне стихотворенье.
Где же лучник? Тот же, но с винтовкой.
Он привычно взял на изготовку,
испугавшись взгляда или слова,
в ту же точку выстрел кинул снова.
Небо потемнело слишком рано. Я переживу и эту рану без упрека, горести и страха. Но стрелок разжалован в монаха.
x x x
Карта сердца. Холмы и равнины. Те, что в этом рельефе повинны, не составят моей половины, удостоившись, разве, трех строк.