Над Бояновой ругалися перстию.
О, я ведал сыспокон, что на праздичном
В стольной вотчине распнут меня ясене,
Да только Бог мне не сказал, что потребуют
От мещерския желны — злата мёртвого.
Ты не плачь, когда о пристань гееннскую
Я хохочущей ударюся сельдию,
Ты на очи положи мне отцветшие
Малый листик из Евангелья гусьего.
1.
Кофе остыло. Больше уж не нажать
указательным кнопку — много ж, видать, та лунка
обломала ногтей! Лучше, смотря назад,
смахивать пепел (в профиль — на Нибелунга
с настоящей базукой, чьего кольца
не найти в ноздре, в мокром тазу — тем паче).
Так саднит, траузерам кость предпочтя, культя,
что Геракл хитон свой — перьям апачей,
так седеют от грыжи — видать, теперь
дуля в цене, либо — поклеп колосьев
на скурвившийся дол, коему друг степей
тоже всыпал стопою. Я, словно тот Иосиф,
пью в пещере в обществе граций, нимф, ангелиц, богинь,
бьющих в баклуши, в колокола небесна -
в просторечьи — града. В их звонком "дзынь"
лавреату мнится лебяжья песня
мандарина. Чем дольки делить на сто,
раскрути лучше глобус, как Индра, будь он пидор — Наля.
Так добиваются славы. А что?
А что,
если это — проза, да и дурная?
2.
Горгоны гвельф, не пряча в гроте гурт,
я молвлю: морс — мерзее маргарина.
Вепрям — вопрос: где был я в Горний Год,
когда моргали в морге маргиналы?
А в коме с кем я? Наг, девятинюх,
не русский, но раскос, не лгут дагуры.
На что мне, Штурман, двадцать дево-ног?
Я сам драгун, не трогаю другое.
Размер маразма, гроба габарит
мне перемножат жмоты на таможне.
— Не спи, не спи, художник, — говорят, -
не предавай сосну! И я о том же.
3.
а)
Бабушка меня спросила:
Свет мой Оленька, давно я мучусь,
Как исправней, поведай мне, светик,