Двери шипели подобно яме с гадюками, в которой восставшие ирландцы казнили Эрика Кожаные Штаны. Электричка тронулась. Здание вокзала нехотя двинулось, чтобы через минуту остаться позади. Фонари за окном мелькали всё быстрее. Я чувствовал странный кураж, какую-то непонятную радость. Едва сдерживался от исполнения песенки крокодила Гены. Только этого не хватало, хотя вагон (зелёный, кстати, а не голубой) совершенно пуст, но мало ли что.
Подтверждая мои опасения, в тамбуре хлопнула дверь. Я отвернулся к окну и погрузился в созерцание дождливой мглы. Вечерние электрички кишат типами, которые из всех свободных мест выберут лавку напротив тебя и, не утруждая себя знакомством, начнут бесцеремонную болтовню о собственных горестях или радостях. Избавиться от них можно лишь изображая полное равнодушие: ни единого взгляда, ни малейшего звука. Разочарованные твоим невниманием, они отправляются на поиски более благодарных слушателей.
Напротив плюхнулось тяжёлое тело. Скорее всего, мужчина, женщина перед приземлением осмотрела бы место, кашлянула, наступила на ногу, тронула зонтиком — заявила бы о своём присутствии. Я принялся считать фонари, стараясь не обращать внимания даже на отражение попутчика в стекле.
— Чего там такого интересного? — поинтересовался знакомый голос.
Я чуть не подпрыгнул. Сид!
— Ну, поехали что ли? — он потёр заросший тёмной щетиной подбородок, подмигнул мне и достал из кармана «четвертинку». — За успешное решение проблем! — крепкие пальцы сорвали жестяную пробку, Сид поднёс горлышко к губам, запрокинул голову. — Твоя половина, — он даже не поморщился.
— А ты куда? — прозрачная жидкость обожгла пищевод, наполнила желудок теплом, а голову лёгкостью.
— Туда же куда и ты, — Сид закурил, — от всего, что меня расстраивает. Ты не волнуйся, — он заметил, что я не отрываю глаз от зажжённой сигареты. — До «Текстильщиков» здесь хоть на голове ходи.
— Странно всё это.
— Чего странного? Электричка последняя. Прямо как для тебя придерживали. Я — птица свободная. Вот и решил прокатиться.
— Куда?
— Откуда я знаю. Не бойся, к братцу твоему на пироги не поеду.
— Я не о том. Просто… Как-то всё необычно.
— Такая у меня профессия. Выдумывать необычное и впаривать простофилям.
— Не понял.
— Писатель я. Оборотни, зомби, космические шпионы и прочая нечисть — моя специализация.
— Фантастика! Я тоже… гм… писатель.
— За версту видно. Дай-ка угадаю: проблемы отцов и детей, любовь маленького человека, моё место в современном обществе. Правильно?
— Что-то в этом роде. А как…
— Проще простого. Те, кто описывает реальность, выглядят в ней полными лохами. Тебе, наверное, не приходилось создавать опусы о дочерях степных костров, что на вокзале идиотов обувают? А то бы тебя так просто не развели.
— Но… хотя ты прав. Прав на все сто! Описать псевдореальность проще, чем убедить в реальности паранормального.
— Вот именно.
— А я ведь всегда так и думал. Понимаешь всегда! Хотел написать что-то такое. Но…
— Уважение к авторитетам, нежелание прослыть конъюнктурщиком…
— Мнение старших товарищей, советы уважаемых авторов…
Мы помолчали несколько минут.
— Ты должен написать то, что хочешь, — заявил Сид.
— Не поздно?
— А из дома убегать в самый раз?
— Ты прав. Поселюсь у брата, начну что-нибудь эдакое. Как у Страуба, к примеру, «История с привидением».
— Или у Толстого — «Семья вурдалаков».
— Или…
— Извини, — Сид встал. — Ненавижу переполненные вагоны. Выйду подышу. А ты думай. Думай.
Думай. Мог бы и не говорить. Моя голова превратилась в автомат для игры в пинбол. Желание немедленно приступить к работе, подстёгиваемое уверенностью в собственных силах, металось от одного сюжеты к другому, подобно стальному шарику на игровом поле. Я не заметил, как ушёл Сид, я не увидел хлынувших в вагон пассажиров. Я был в другом измерении.