Иосиф, не отец, Пахан Христа-народа,
Которого он без вины распял,
Все теребил усы - подобие моста
Из тридцать третьего и дальше,
Двадцать лет без пересадки
И права переписки
..а был ли мальчик?..
Подобием осадка на дне тюремной миски
Лежала мысль:
-Что дэлат?
Ждал грузинский славянин, Ну, а точнее, обрусевший хачик.
-Одын, одын, одын, совсем одын!
А сердце прыгало в груди, как мячик,
От горла прямо в Сапоги,
Те самые, блестящие от слез,
Хрустящие, как будто пироги.
Тут стоит нам отвлечься вновь
От горьких закавказских грез...
Ильич носил всегда везде ботинки.
Не тот Ильич, кто был такой герой,
Что звездочками, как коньяк, увешан,
А тот, что с букваря картинки
Смотрел. Потом с десятки, сотки, двухсотки,
Умерший и не преданный земле.
Так тот Ильич и летом, и в зиме
Форся в ботинках, выбирал дорогу.
Он знал высоким (до затылка) лбом,
Что иногда в обход пойти не вредно:
Чуть что - и не помогут...
Коба - в сапогах шел напролом,
Насвистывая "Сулико" победно.
И вот - нарвался...
- Что дэлат?
Через две недели народ дождался;
Перед микрофоном
Он на ногах, но голос на коленях.
"Будэт враг разбит?.."
Конечно будет, дорогой батоно!
Под Ельней, под Орлом он будет бит.
"Гремя огнем, пылая блеском стали..."
И будет супостат от нас бежать.
Но только в бой ведь шли не с криком:
"Сталин!"
А с чем-то крепче, вроде
"Твою мать!"
Отравится обидчик и истлеет,
Вонюче-керосиново чадя.
Тебе, батоно, восемь долгих лет,
Как восемь жизней, впереди чернеет.