Неприятности никогда не обходили Юрку стороной. Так, однажды, возвращаясь с работы, встретил Юрка Бугая.
Пашка заматерел. Раздался в плечах, а мышцы казалось, выпирали отовсюду. Впрочем, Панюшину что — скользнул безразличным взглядом и пошел дальше, по своим делам. Там, в золотистом сиянии было много чего интересного, только ничего с собой не забрать. Вот и внушительная Пашкина фигура не произвела никакого впечатления на Панюшина — не помнил он его, хоть убей.
Впрочем, Бугай все равно окликнул первым:
— Эй, доходной, куда пошел?
Юрий остановился. Остатки сноровки поддерживали самоуважение — в последнее время Панюшин обрел смысл в нехитрых потасовках. Хотелось выплескивать из себя ярость маленькими порциями, иначе он просто не мог. Ярости хватало с избытком — она заполнила ту часть, что осталась в сиянии. Отсутствие воспоминаний бесило само по себе, но как бы там ни было, кулаки чесались.
Видимо что-то такое почувствовал и Бугай, отчего тут же сбавил обороты. Подошел танцующей походкой, и ожегся о вопросительный взгляд. Остановился в полуметре, не зная, что делать дальше.
— Хотел чего? — Юрий выплюнул из себя эти два слова, уже заранее примеряя разбитые костяшки кулаков к широкой переносице Бугая.
— Панюшин, ты чего? — удивляться было поздно.
Что-то показалось знакомым в почти незнакомом облике, и Бугай, почувствовав это, попятился. Панюшин же наоборот, потянулся навстречу, сам не зная, отчего сжимая кулаки. В ушах громко щелкнуло, и остатки сияния на миг всколыхнулись в голове. Как будто морская волна отхлынула от берега, оставив на мокром песке вязкую тину, битый ракушечник и отшлифованные до матового сияния бутылочные осколки.
Перехватив обалдевший Юркин взгляд, Бугай понял все. Рука сама потянулась к поясу, но Юрий предугадал это движение, и рванулся навстречу. Пашкино лицо еще хранило остатки радостного выражения, когда сильные Юркины руки сомкнулись на мускулистой шее.
— Кто ты? — Панюшин шипел, брызгая Пашке в лицо. Бугай даже не собирался освободиться из захвата. Он посмотрел на Панюшина, его губы чуть шевельнулись.
Панюшин затрясся. Он почувствовал, что еще немного, и окончательно потеряет контроль. Уже сейчас ему хотелось рвать сильными руками чужую плоть, как тогда, когда синяя жилка пульсировала на теткиной шее, а капельки пота сбегали по жировым валикам бывшей талии.
Мир качнулся, и Юрию на мгновение показалось, что его сейчас вырвет. Он с трудом удержал рвотный позыв, но Бугай, очевидно, почувствовал Юркино состояние. Он захрипел, пытаясь, что-то сказать.
— Не слышу… — Юрий ослабил хватку.
И тогда Бугай сказал.
И был свет. И была радость в глазах командира спецотряда «Челябинск». Вернувшиеся Игнатенко и Панюшин предстали пред благосклонным взором капитана, и были поощрены улыбкой.
Гвоздодер Панюшин решил пока попридержать. Чем черт не шутит, вдруг и в самом деле придется вскрыть кому-нибудь черепную коробку. С некоторых пор содержимое головы капитана Козулина стало чрезвычайно интересовать Панюшина. Покопаться бы в хитроумных извилинах капитана.
— Ну что, Панюшин, о чем задумался герой? — Козулин как всегда был на высоте. — Держи план…
Обалдевший Панюшин, дрогнувшей рукой взял сложенный в несколько раз тетрадный листок. На нем, от руки был начертан план нужного им уровня — того самого, на котором располагались первая и вторая лаборатории.
— Минус первый этаж — со значением произнес капитан. — Ну что обмер? Вызывай транспорт…
Пульт управления висел на проводе — точная копия найденного наверху, на техническом этаже. Юрий осторожно взял его в руки. Палец надавил на кнопку, в ней зажегся рубиновый индикатор, а сверху раздался тихий гул — это начала неспешный спуск платформа грузового лифта.
Пока опускался лифт, Юрий осматривался — в тоннеле было не так уж и светло, как показалось поначалу. Некоторые светильники не горели, отчего на бетонном полу световые пятна чередовались с овалами темноты. Казалось, что в темноте срываются неведомые твари, но на самом деле это было не так — Панюшин как мог, протянулся во тьму, но никого там не нашел. Просто воображение, ничего больше. Юркина убежденность не коснулась бойцов отряда — осназовцы заметно нервничали, без всякой нужды держали оружие наизготовку, готовые дать отпор невидимому врагу.
Тоннель оказался практически пустым — не считая участка с резервуарами там, на другой стороне, за лифтом. В обеих боковых сторонах виднелись металлические двери — очевидно от главного тоннеля отходили вспомогательные коридоры. Юрий наудачу дернул ближайшую — заперто. Ну да ладно, не его забота — главное там, в лабораториях, как сказал голос в трубке.
Подъехал лифт — Юрий не без опаски вступил на металлическую платформу. Отошел подальше от края — осназовцы во главе с Козявкой последовали его примеру.
— Поднимай… — капитан Козулин был предельно лаконичен.
— Поехали — Юрий нажал на верхнюю кнопку. Пол дрогнул, и платформа поползла вверх.
Бортик платформы доходил Юрке до пояса, Панюшин представил как не так давно, его откидывали, и тягачи завозили большие деревянные ящики с оборудованием, суетились люди в белых халатах, а в закрытых уровнях, в секретных лабораториях творились чертовски странные…
— Приехали, тормози!
Юрий машинально вдавил кнопку в пульт. Платформа убавила ход. Находясь между уровнями, нужно было поймать нужное положение платформы — от этого зависело, где остановится лифт.
— Спишь что ли, еб твою… — Козулин недовольно взглянул на Юрия.
Юрий почувствовал приятную тяжесть гвоздодера в руке, и мысленно послал капитана подальше. Но очень осторожно — да и не послал… просто, захотел на миг, чтобы с тем произошло что-нибудь нехорошее.
Вообще Козулин пугал своей непредсказуемостью и страшно огорчал солдафонской грубостью. Не то чтобы деликатная Панюшинская натура страдала от этого, просто, если каждый мудак начнет кичиться своей мудаковатостью, наступит полный неуправляемый хаос. Хаос Юрий не любил, он любил порядок — когда каждое воспоминание находится на своем месте, и в любой момент может быть доступно для обозрения. А не так как сейчас — выплывают какие-то отдельные фрагменты, не желающие выстроиться в одну картину. Память словно бегает по кругу, время от времени выпрыгивая на новый виток, чтобы вновь закольцевать воспоминания.
Впрочем, не для этого ли он здесь — чтобы разложить все по полочкам, чтобы каждое мгновение его непутевой жизни заняло предназначающееся ему место? Вспомнить все — значит, найти самого себя.
— На выход.
Минус первый этаж. Выше — нулевой, технический, уставленный ящиками и оборудованием. Даже отсюда, сквозь отверстия в потолке виден тусклый свет — скоро батареи разрядятся, и автоматика подключит их на подзарядку и переведет этаж на общее питание.
Сразу же у платформы, начиналась широкая площадка. Если остальные уровни спецобъекта представляли собой узкие тоннели, то этот отличался от собратьев. Справа, за стеклянной перегородкой, располагался вычислительный зал — сквозь пыль виднелись выключенные мониторы, в высоких прямоугольных ящиках стримеров чернели бобины.
От площадки во все стороны расходились широкие коридоры. Юрий развернул листочек — на плане нетвердым Козулинским почерком были нанесены обозначения коридоров и комнат. Интересно, откуда информация?
— Информация верная, не сомневайся — капитан, как всегда неслышно подошел сзади, и заглядывал через плечо.
— Мне то что? — Юрий равнодушно пожал плечами.
Козулин хмыкнул.
— А… ну-ну…
— Туда — показал пальцем Юрий.
— Знамо дело — загадочно ответил командир спецотряда и махнул рукой.
Проходя мимо вычислительного центра, Юрий против воли замедлил шаг. Оглянулся, ожегся об насмешливый взгляд капитана.
— Заходи чего уж там… Мы ж не звери!
— Я… быстро… — пролепетал Панюшин.
— Ага. На вот тебе… подарочек — Козулин метнул в сторону Юрки плоский предмет.
Юрий машинально поймал его. Предмет оказался картонной коробкой. Панюшин торопливо оторвал клапан — внутри обнаружилась магнитофонная бобина.
— Что там?
Вопрос повис в тишине минус первого уровня. Молчали бойцы спецотряда осназа, улыбался широкой, нехорошей улыбкой их командир.
— Там то, что ты ищешь, мудило — разлепил, наконец, губы Козулин. — Не все, но многое…
Панюшин прижал бобину к груди. Глаза защипало.
— Ну только не плачь, милая… Ну не надо, слышишь? — комично пропищал капитан.
Козулин вытащил из воздуха носовой платочек — сиреневые цветочки на нем выглядели издевательски.
— Сейчас мы носики оботрем, и все будет заебись…
Юрий вяло отмахнулся. Проехали…
— Как скажешь, крошка — спрятал платочек Козулин и добавил нормальным голосом. — Давай уже, только быстро…
Панюшин толкнул стеклянную дверь. Внутри оказалось пыльно. Ну и куда можно приспособить чертову бобину?
— Магнитофон в углу — крикнул через стеклянную перегородку Козулин.
Ага, вот он. Юрий вытащил магнитофон, взгромоздил его на стол, предварительно смахнув пожелтевшие листы бумаги, исписанные мелким почерком. Закрепил бобину. Отмотал немного пленки, вставил в щель головки звукоснимателя. Закрепил конец пленки в пустой бобине, вытер испарину со лба.
Ну, с богом!
Тьфу ты, забыл включить магнитофон. Надо же…
За стеклянной перегородкой скалится всепонимающий и всепрощающий капитан Козулин, а под столом ноги нащупывают розетку удлинителя. Панюшин воткнул в нее вилку магнитофона — внутри деревянного корпуса загудело, зажглась лампочка питания.
Вот теперь точно, с богом!
Бобины дернулись и завертелись. В динамиках зашуршало, зашипело. Тонкий, неприятный голос доктора Мезенцева произнес:
— Блок первый…
Память Панюшина подобна черному ящику. Никогда не знаешь толком, что можно в нем найти. Под руку лезет разная дрянь, как ни старайся, не извлечь ничего толкового. Словно кто-то забрал по кусочку от каждого воспоминания — вроде бы и много всего, но все какое-то… неполное.
Это бесит Юрку.
И тогда Бугай сказал… впрочем, неважно, что он сказал. Всего лишь несколько слов, но каждое из них било по голове молотом. Большим железным молотом.
— А теперь руки убрал! — процедил Пашка, и Юрий к своему удивлению послушался.
В голосе Бугаева было что-то такое, от чего подгибались колени, и хотелось беспрекословно выполнять каждое требование.
— Вот так-то лучше, гнида стоеросовая — в ненавистном голосе чувствовалось удовлетворение. — Пойдем потихоньку, не оглядывайся…
Бугай увлек Юрку за собой. Они вышли к школьной ограде. Бугай оглянулся и поманил пальцем — Юрий следовал за ним, потихоньку перебирая ослабевшими ногами.
По периметру футбольного поля были вкопаны до половины автомобильные покрышки, выкрашенные в разные цвета. Бугай указал на ближайшую. Юрий послушно уселся, Пашка подошел поближе и встал перед ним так, что нос Панюшина чуть ли не упирался в выпирающий пах Бугая.
— Сиди тихо — предупредил тот.
Впрочем, сейчас Юрке даже в голову бы не пришло сделать что-либо самостоятельно. Бугай оглянулся — никого. Обычно в это время школьная ребятня гоняла мяч после занятий, но сегодня юные футболисты, очевидно, нашли другое, более нужное занятие. Тем лучше.
Бугай внимательно рассматривал сгорбившегося на колесе Юрку. Перелом не мог не сказаться на судьбах людей — сейчас не время искать виновных. Но и случайная встреча наводила на определенные размышления — в том числе была ли она такой уж случайной? Сейчас Пашке нужна была информация, и существовал только один способ ее получения. Сейчас прямо перед ним сидел источник той самой, что ни на есть нужной и важной информации. Вот только почему в глазах этого недоноска пустота?
— Говори… — Бугай перечислил все то, что, по его мнению, было необходимым узнать от Панюшина, и присел на корточки, всматриваясь в Юркино лицо. Ну и харя, никакого проблеска мысли в глазах…
Юрий сжался. Пашкины слова вызывали какой-то непонятный внутренний протест. С одной стороны он готов был отдаться с потрохами обладателю сего чудного голоса, с другой — часть сознания вскипала при мысли о том, что Бугай вот так вот, запросто, получит желаемое, к которому у самого Панюшина, не было доступа.
— Ну? — заволновался Пашка.
Панюшин захрипел. Он дергал головой, чудом удерживая равновесие. Бугай вскочил на ноги, и теперь нависал над ним, контролируя каждое движение. Юру затрясло, на губах появилась пена.
— Черт! — зарычал Пашка. — Стой, стой… Уймись, ну!
Панюшин затих, и начал медленно сползать с колеса. Бугай ухватил его за плечи.
— Сиди спокойно! Где живешь?
Юрий ответил. Бугай задумчиво пошевелил губами — работы по проекту свернуты, следовательно…
— Мля… — только и смог прошептать он.
Мысль, только что пришедшая в голову, обжигала огнем — холодным и страшным. Бугай с трудом отогнал ее.
— Все, все… вставай…
Он помог Юрке встать. Панюшин пьяно покачивался — Пашке пришлось придерживать его.
— А теперь слушай внимательно — Бугай оглянулся и приблизил свое лицо к Юркиному. — Слушай и запоминай…
— Блок первый…
Тишина, нарушаемая треском помех. Затем вой пилот-тона и заголовочный блок:
— Тиииииинь… трр…
Снова пилот-тон и блок данных:
— Тиииииинь… тррррррррррр…
Панюшин медленно открыл рот, но уже было поздно.
Старый, давно не используемый но, тем не менее, по-прежнему действенный способ передачи информации. Той самой, забыть о которой мечтало множество людей — самых разных, объединенных одной целью.
На цель Панюшину было плевать — он видел свет.
Не тусклый свет люминесцентных ламп на потолке, не дрожание резервных светильников технического этажа — настоящий, яркий, обжигающий. Свет растворял в себе остатки Юркиного разума, просвещал насквозь.
По мере того, как перематывалась пленка с одной бобины на другую, Панюшинский разум наполнялся новым смыслом. И свет становился все ярче, жестче. Он обжигал мысли, от него хотелось умереть. Собственно это и было маленькой смертью — сейчас Юрий не думал, не существовал. Свет подменил собой смысл существования.
Его было много, куда больше той тьмы, что раньше пугала, а теперь стала почти родной. В темноте можно было все, там он был всемогущ. Для света же, все его могущество оказалось не стоящим ничего.
Свет был жесток. Он пронзал Юркину сущность, подменял ее своей решимостью. Панюшин барахтался в нем, умирая и воскресая вновь.
— Блок второй…
Пронзительный вой пилот-тона — сигнала для синхронизации приема-передачи, потом заголовочный блок с информацией: что да зачем да для чего…
И:
— Тиииииинь… тррррррррррр…
Света все больше. Он причиняет страдания. Сжигает дотла, чтобы возродить вновь.
— Блок третий… четвертый… пятый…
Голоса…
Вначале еле слышные, они становятся громче. Говорят вразнобой — сразу и не разобрать.
Или нет — это свет пытается говорить с ним. Нужно только не сопротивляться и слушать. Слушать внимательно, не отвлекаясь на боль и прочие ничего не значащие мелочи. Голос поможет… он не может не помочь!
И огненная вспышка, от которой сгорают нервные окончания. И вообще все, что только может сгореть — все то немногое, что осталось от Панюшина.
Ох, Юрка — многие знания таят в себе печаль. Ты сам на себе проверял эту нехитрую мудрость, описанную в тысяче книг, повторенную в тысяче слов — так отчего же тоскливо сейчас, когда не осталось ничего?
— Тиииииинь… трр…, тиииииинь… тррррррррррр…
Эх, Юрка, Юрка!
— Блок восьмой…
Свет не постоянен — он изменяется во времени. Меняется яркость. Нет, он вовсе не становится тусклее, наоборот — с каждым мгновением его все больше и больше. Странно, как такое возможно — ощущать его присутствие, ведь даже мельчайшие крохи разума сгорели в той вспышке.
Хотя… сейчас она кажется полуночным отражением луны в стоячей воде.
Да — этот свет стал еще ярче, он уже не пронзает — он уносит прочь. Не то в ад, не то еще дальше…
— Блок одиннадцатый…
Ты давно уже умер — еще тогда, когда доктор Мезенцев ввел в вену каплю золотистого сияния. Все, что было потом — бред умирающего мозга. Ты веришь в это, потому что быть мертвым намного легче, чем жить вот так, умирая ежесекундно на протяжении целой вечности. Пускай она и поделена на блоки. Вот кстати:
— Блок двенадцатый…
В этой вечности светло — чего-чего, а света здесь с избытком. И никуда, понимаешь, не скрыться — все на виду. Ну, так что, Юрок? Есть ведь чего скрывать сукин ты сын?
Ничего, всему придет время, потому что:
— Тиииииинь… тррррррррррр…
А еще свет опять стал ярче. Настолько ярче, что ты различаешь в нем крупинки темноты — в этих местах свет был настолько ярким, что само пространство не выдержало, выгорело ко всем чертям.
Вот так-то, а вот еще:
— Блок пятнадцатый…
Крупинки ширятся, и ты не радуешься темноте — эта не та темнота, что привечала тебя. Это смерть, что бродила за тобой по пятам с самого первого дня. Хотя… ты ведь и так мертв, не так ли?
Наконец долгожданная тишина…
Все Юрка — свет умер вместе с тобой. Вставай сукин сын, открывай глаза.
— Слушай и запоминай — сказал Пашка.
И Юрий слушал. И запоминал, конечно же, — куда деваться.
И несся потом, не чуя ног под собой — спешил домой, к старухе самогонщице, чтобы выполнить первое поручение Бугая. Какое поручение? Гм, ну это секрет, не то чтобы большой, но и не маленький. Старухе бы поручение не понравилось точно, хе-хе…
Юрий перебегал дорогу, бормоча под нос. Он что-то тихонько спрашивал и сам себе отвечал разными голосами. Подхихикивал в предвкушении. Так замечтался бедолага, что не услышал рев клаксона.
И даже потом, когда мир завертелся в глазах, а асфальтовое покрытие то приближалось, то улетало ко всем чертям, а тело стало враз невесомым — даже тогда Панюшин искал точку опоры, чтобы оттолкнуться, чтобы преодолеть, наконец, несчастные сотни метров, что отделяли его от заветной мазанки.
Мир не останавливался — вертелся гад, рассыпался цветастыми фрагментами — мелькали незнакомые лица, кто-то на кого-то кричал, выла сирена скорой помощи.
Панюшин упрямо отталкивал руки, что лезли в лицо, пытаясь щупать, теребить, отвлекать от поставленной цели. Он злился, кричал что-то несусветное, называл фамилии, звал кого-то по имени-отчеству, а потом и вовсе понес такую чушь, что вытянулись лица у прибывших на место происшествия работников скорой помощи — и побежали они перепуганные звонить куда следует, и уносили его торопливо, подальше от любопытных глаз.
Машина неслась по улицам города; руки в резиновых перчатках умело переломили ампулу, и тонкая иголка шприца проткнула огрубевшую Юркину кожу.
А потом уже была темнота, в которой раздавались голоса. Вернее не так — сначала была тьма, и потом уже ее отделили от света. Света оказалось много, и уже из него раздавались голоса.
Два голоса — знакомый и не очень.
— Живой?
Панюшин неохотно разлепил веки. Носки ботинок командира спецотряда оказались заляпаны дерьмом. Вернее один носок — второй покачивался в воздухе. Козулин сидел на стуле, заложив ногу за ногу. В руках он держал подобранный с пола листок. В глазах капитана светилось нездоровое любопытство.
— Слушай, Юрка, тут такого понаписано — ни хрена не разобрать. Например — что такое «оператор реальности»? Не знаешь?
Юрий оттолкнулся от грязного пола. С трудом принял вертикальное положение.
В глазах все плыло, из носа потянулись к подбородку две кровавых дорожки. Уши заложило, отчего все звуки казались отраженными от множества поверхностей. Панюшин машинально поднес руку — вот черт, из ушей тоже текло. И только увидев кровь на пальцах, Юрий тихонько завыл:
— Суки… твари!
Козулин нахмурился.
— Хорош придуриваться. Вижу же, — все в порядке!
Панюшин не ответил. Он покачивался в стороны, уставившись безумным взглядом в пространство.
Козулин зевнул. Равнодушно смял листок и бросил его на пол. Потянулся.
— Мля, как же долго-то! Засиделся… Час почти ждали тебя мудака. Ладно, вставай уже… меломан.
Вычислительный центр представлял собой продолговатое помещение. В несколько рядов стояли столы без ящиков, уставленные остатками аппаратуры — все как один треснувшие мониторы с пожелтевшими корпусами, покрытые пылью системные блоки компьютеров с выломанными платами, обрывки проводов там и тут — кто-то основательно постарался привести в негодность все оборудование центра.
Юрий сидел, упираясь коленями в холодный бетон — пластиковое покрытие пола оказалось местами содрано, словно неизвестные разрушители искали нечто важное, ради чего стоило поднапрячься. Крови было немного — всего-то несколько капель, застывших на полу бурыми пятнами. Отчего же тогда так страшно? Панюшину казалось, что сама жизнь выходит из него, вытекает кровавыми дорожками, пачкая щеки и подбородок.
Голос в трубке определил контрольные точки — первая и вторая лаборатории. Уже сейчас, Панюшин догадывался о том, что найдет там. Он ухватился за краешек ближайшего стола и попробовал подтянуться.
— Ух, ты! — подал голос капитан. — Уже лучше. Ну-ка, Юрка, соберись!
Панюшин ухмыльнулся. Похожие пожелания, только в разных интерпретациях, он слушал всю жизнь. Вот только следовать им получалось не всегда. Сейчас именно нужно собраться, но как сделать это, когда в ушах гул, в глазах серая муть, а в теле поселился чужак, который решил взять на себя управление мышцами, но при этом совершенно не соображает, как правильно осуществлять задуманное.
Он попробовал еще раз. Стол дрогнул и заскрипел, принимая тяжесть Юркиного тела. Панюшин скосил глаза — гвоздодер лежал на полу. Жаль не дотянуться сейчас. Ох, капитан, капитан — улыбнись что ли. Ты же сам обещал, что придет время веселиться. Что-то подсказывает Юрке, что это время на подходе. Дайте только сообразить что к чему.
Или хотя бы подняться с гребаного пола.
Он ухватился обеими руками за угол стола. Ну-ка старик, поддержи на время непутевого товарища — и ты, и я лишь обломки прошлого. Сейчас только, отдохну немного…
Мир менялся в глазах, неизменным было только одно — присутствие ненавистного капитана. Тот уже давно встал со стула и наблюдал за попытками Юрия, даже не думая помочь. Издевался гад.
Юрий встал на ноги. Ну, как сказать встал — уперся локтями в грязную столешницу, ухватившись пальцами за край. Гул в ушах и не думал стихать — просто поменял тональность, стал тоньше, противнее. Ноги дрожали, словно отвыкли от тяжести тела, во рту появился кислый привкус, а на лице хитрая улыбка. В одном командор-Козявка не соврал — на бобине оказалось многое, но к счастью не все.
Только сейчас, приняв более-менее устойчивое положение Юрий понял — его обвели вокруг пальца. Гул в ушах начал стихать, но сотни голосов ворвались в уши — достойная замена. Некоторые из них были смутно знакомы, но среди них не было того, единственно нужного — голоса, который мог бы объяснить, где искать недостающее. Голоса, который звучал в трубке телефона.