В начале была тьма. Много тьмы. И была она пустой и беспомощной. Маленький разум носился в ней бесплотной мыслью, теряясь в пустоте, трепеща от осознания собственного ничтожества.
И длилось это вечность. Одну стандартную, ничем не примечательную вечность.
Затем был свет. Много света — еще больше чем тьмы.
Свет бил в глаза, его было слишком много, и он казался ярче себя самого.
Он обтекал стены, многократно отражаясь от грязного кафеля, преломляясь в тонком стекле пробирок и колб. И даже облупленный никель медицинских зажимов поблескивал, словно признавая его светлое величие.
Из света раздавались голоса. Они лениво спорили, и смысл произносимых слов ускользал, растворяясь в ярких лучах, бьющих из лампы над головой.
— Операция не даст стопроцентную гарантию…
— Ну, так что теперь?
— Имейте в виду — я настаиваю на полной санации. Полной!
— Не будьте кровожадным доктор, ни к чему губить превосходный материал…
— Вы никогда не соглашались со мной. Когда я говорил, что все пойдет прахом, тогда…
— Полноте, профессор. Я сам не сторонник полумер, но в данном случае есть маленький шанс на возврат.
— Вы шутите?
— Вовсе нет. Перелом еще не означает потерю всего. Считайте это временным изменением курса. Более того, скажу по секрету, — есть мнение, что перелом это что-то вроде оздоровления.
— Ну да, ну да… А всеобщий крах — проявление этого мифического оздоровления? В общем, свое мнение относительно материала я донес до руководства, что там считают наверху не мое дело, это в общем, а что касается этого конкретного сукина сына в частности — сделаю согласно решению. Но, как я уже сказал, результат не гарантирован.
— Короче, профессор. Не будем терять время. Работайте…
От воды знобило. Панюшин держался на плаву, устремив в небо безумный взгляд. Мысли взъерошенными воробьями носились где-то поодаль. Он прокручивал вчерашний вечер в голове, пытаясь определить причину неудачи.
Голос лгал. Или ошибался. Так или эдак — время покажет, хотя от настоящей причины будет зависеть многое. Со стороны Юрия ошибки быть не могло. Голос точно указал место первой контрольной точки. Панюшин четко следовал указаниям, не задавая лишних вопросов, о чем теперь, впрочем, пожалел.
Ладно, разберемся. Панюшин рывком перевернулся на живот, и быстро поплыл к берегу, рассекая холодную воду. Выбрался на сушу, попрыгал на ноге, вытряхивая воду из уха. Оглянулся и побрел в кусты. Пробираться босиком по колючему кустарнику оказалось намного неприятнее. С трудом добравшись до поляны с резервуарами, он подобрал одежду.
Возвращаться к старухе себе дороже, но и выхода другого нет. Вряд ли Бугай действовал сам по себе, но тогда почему заявился один? С другой стороны, если Таракашка узнал, что Панюшин в городе, то не исключено, что подобное знание стало достоянием еще пары тройки человек, по сравнению с которыми покойный Пашка был сущим ангелом.
Юрий поежился. Выхода не было — возвращаться всегда плохо, но плохо выполненная работа не оставляет других возможностей для самореализации. Вперед и с песней!
Обратно Панюшин вернулся другим путем. Некоторое время шел вдоль путей, пока вокзал не остался позади, затем пересек рельсы и выбрался на тропинку, что выходила на асфальтированную дорогу. Улица тянулась дугой, обрастая неказистыми зданиями. Юрий брел по тропинке, пытаясь вспомнить что-то важное связанное с этим местом. Так, здесь налево, затем прямо, мимо кладбища, обнесенного высоким бетонным забором, и вот он, обмазанный глиной домик старухи.
Сразу заходить Юрий не стал. Прошел мимо, не задерживаясь, тем не менее, внимательно осмотрелся вокруг, отмечая взглядом каждую мелочь. Завернул за угол, постоял, пытаясь унять трепыхающееся сердце.
Вроде бы все в порядке.
Все в поряд…
Стоп!
Все да не все!
Панюшин закрыл глаза, и еще раз прогнал перед внутренним взором увиденную картину. Забор из плохо оструганного штакетника, покосившаяся калитка. Так, стол и скамья под ним — все как он оставил вчера. Крыльцо — не разобрать, слишком плохой угол обзора был. Дверь в сарай… ага, уже ближе. Точно — щель между дверью и стеной сарая стала шире. Кто-то открыл ее, а затем закрыл, пытаясь скрыть следы своего пребывания.
— Панюшин, ты параноик… — пробормотал Юрий.
В самом деле, причина могла быть весьма прозаичной — ну, например ветер…
— Черта с два! — тут же мысленно парировал Панюшин. — Доски, из которых сбита дверь, сильно прогнили, отчего закрыть или открыть ее оказывалось на самом деле весьма нелегким занятием. Никакой ветер не смог бы сделать это…
Вот черт. Панюшин втянул голову в плечи. Была, не была.
Он вернулся к калитке. Вошел во двор, каждую секунду ожидая нападения.
Вроде никого.
Юрий потоптался по двору, пытаясь привлечь внимание незваных гостей, если они затаились в доме. Затем, решившись, открыл дверь в сарай.
— Вот суки! — возмущенно произнес он, тем не менее, чувствуя, как отлегло от сердца.
За время отсутствия Панюшина, кто-то забрался в сарай и спер пятидесятилитровый алюминиевый бидон. Побродив по двору, и не заметив следов похитителей, Юрий зашел в дом.
Как бы там ни было, воры побоялись забраться вовнутрь — первым делом, Юрий бросился к дивану.
Уф, все на месте!
Ему было начхать на бидон. Меньше всего он собирался заниматься старухиным промыслом, гораздо больше беспокоил сам факт того, что неизвестные хозяйничали во дворе, и, следовательно, вполне могли заглянуть и в дом. А вот этого уже допускать нельзя ни в коем случае.
Хорошо, хоть Панюшин догадался забросать тело работяги разными тряпками. Он еще раз прокрутил запись — нет, все в порядке. Тряпки остались нетронутыми, если отбросить сомнительную возможность того, что расхитители цветного и не очень металла при виде трупа удосужились укрыть его обратно, вернув все на место с микроскопической точностью.
Панюшин с тоской покосился на телефон.
Как быть? Ожидать нового сеанса связи, или пробовать самому? Вопросы, вопросы…
— Алло…
Потрескивание и тихий гул, словно где-то, вдалеке работает двигатель автомобиля.
— Алло, ответьте.
И как вознаграждение за долгие ожидания:
— Чего тебе, Панюшин?
— Там, в резервуаре… Ничего не нашел…
— Мля…
Панюшин обмер. Голос замолчал, очевидно, обдумывая услышанное.
— Я это…
— Заткнись!
Юрий послушно заткнулся. Пауза ширилась, обрастая мхом, заполняя пространство внутри Панюшинского черепа. Он явственно ощущал ее внутри, словно голова вмиг стала пустой от испуга. Больше всего Юрий боялся того, что голос замолк навсегда, и он, Панюшин, больше не услышит знакомых интонаций. Интересно, кстати, будет поразмыслить на досуге, кто тот невидимый собеседник. Судя по голосу, наверняка кто-то очень знакомый.
— Алло? — Юрий не выдержал первым.
— Панюшин, сука, ты дебил! — сорвался голос. — Заткнись, мать твою. Дай сообразить.
— Я ж как лучше, хотел… — заволновался Панюшин, сжимая трубку, словно собираясь раздавить непослушный кусок пластмассы.
— Ладно — голос сменил гнев на милость. — Все путем, доходяга. Бомжа оприходовал, как следует?
— Откуда… — вопрос повис в воздухе. Голос как всегда оказался в курсе событий, и это было, по меньшей мере, странно.
— Думай головой — посоветовали из трубки телефона. — Включай мозжечок, глядишь и сообразишь что к чему.
Панюшин никогда не считал себя дураком, но иногда услышанное вгоняло в оторопь. Поневоле приходилось просчитывать, что ж происходит-то на самом деле. Неужели и вправду голос способен видеть все события наперед? Впрочем, чего гадать — спросить у голоса и делов-то?
— Только попробуй — недовольно пробурчал голос.
Юрий встрепенулся. Последние слова он произнес вслух, и это было плохим признаком. Эй, Панюшин, черт подери, да соберись ты, в конце концов. Сейчас, когда сделано много, и предстоит еще больше, не время жевать сопли.
— Вот это верно — тут же согласился голос в трубке, и Юрий мысленно чертыхнулся. — Держи язык за зубами, и все пойдет как по маслу.
Панюшин ухмыльнулся.
— Значит так… — как ни в чем не бывало, продолжил голос. — Все идет по плану. Будем считать, первая контрольная точка пройдена, связь через сутки. Пока можешь расслабиться, о последующих заданиях сообщу дополнительно. Бывай…
— До свидания — промямлил, было, Панюшин, но на той стороне уже положили трубку.
Он уселся на диван. Хорошо сказать расслабься. А как быть, когда с тобой в одном доме два мертвяка, не считая еще одного в сарае. И вот-вот могут нагрянуть незваные посетители.
За окном стукнула калитка. Ну вот, накаркал, называется.
— Баб Мань — закричал чей-то голос, и Панюшин обречено отправился на выход.
Панюшин обрел себя на залитой солнцем привокзальной площади Дружковки, однажды в начале сентября, как раз тогда, когда лето уходило на глазах, оставаясь в памяти однообразными жаркими днями, шумом электричек и поездов, нераздельным шумом из репродукторов на столбах.
Он стоял у таксофона, укрывшись за жестяной крышей от солнца. Слушал гудки, собирал волю в кулак. Обретать себя оказалось совсем не простым занятием. Это как прыжок в бездну — можно долго стаять у края, не решаясь сделать последний шаг навстречу неизвестности. Первое, что сделал Юрий — выдрал трубку телефона. Воровато оглядываясь, засунул трофей под кацавейку, и засеменил прочь, пытаясь сообразить, что делать дальше.
Ноги сами несли прочь от здания вокзала.
Отойдя на приличное расстояние, Юрий скрылся за металлическим киоском. Продавщица, помятая тетка неопределенных лет, подозрительно зыркнула на бродягу, но солнце так раскалило железную крышу, что даже дышать в такой духоте было лень.
— Эй, Юрок, где баян оставил?
Панюшин не ответил. Он осторожно выглянул из-за угла.
Бежевая шестерка лихо подрулила к входу в здание вокзала, и из нутра машины упруго вывались несколько неприметных парней в одинаковых джинсовых куртках. Юрий поспешно спрятал голову — не хватало, чтобы осназовцы заприметили бывшего бродягу. Впрочем, это могли быть и обычные санаторы — уж очень знакомыми казались повадки натренированных душегубов.
— Алле, гараж. Ты чего там шурудишь? — продавщица высунула голову из окошка, словно намереваясь полностью протиснуть грузное тело в узкое отверстие.
Панюшин выдохнул. Откуда-то пришло знание о том, как нужно действовать здесь и сейчас. Он с неожиданной прытью обогнул киоск, и тенью проскользнул в приоткрытую дверь. Внутри было тесно — все свободное место занимал огромный бюст продавщицы. На необструганных полках и в картонных ящиках на полу томился товар, предлагаемый к реализации неугомонной торговкой. Панюшин осмотрелся. Пора брать инициативу в свои руки. Продавщицу звали Алла. Она изумленно смотрела, как по хозяйски орудует вчерашний бомжара Юрок, осваиваясь в новом для себя месте.
— Ты чего тут? — вопрос повис в воздухе.
Вместо ответа, Юрий закрыл губы продавщицы своими. Алла затрепыхалась, пытаясь высвободиться, но вскоре затихла, и Юрий с удивлением почувствовал, как дебелая тетка пытается прильнуть необъятными телесами к его жилистому телу. Действуя скорее по наитию, он рывком развернул продавщицу, сбив коробок с сигаретными блоками, и задрал стиранный-перестиранный халат, под которыми показались дряблые бедра.
Стащив одной рукой драные треники, Панюшин погрузился в тетку, словно пытаясь утонуть в волнительных складках. Алла одобрительно задышала, всем своим телом испуская флюиды похоти. Надолго Юрку не хватило. Сделав десяток порывистых движений, он в изнеможении свалился на широкую спину продавщицы. Та вывернулась из-под него, и вперилась голубыми глазами, пытаясь прочесть ответ в бесстрастном Панюшинском взгляде.
— Ну ты Юрок и даешь! — не то с одобрением не то осуждающе пробасила Алла, и сорвала обертку с пачки сигарет. — Будешь?
Панюшин отрицательно мотнул головой. Алла вытащила сигарету и стиснула фильтр пухлыми губами.
Юрий, не обращая внимания на продавщицу, осторожно выглянул из окошка. Он сделал всего одну ошибку, забыл о баяне, и теперь брошенный инструмент валялся где-то на площади. Если ребятки достаточно ушлые, то вполне смогут сообразить что к чему.
— Эй, красавец — отрешенность Панюшина не понравилась похотливой тетке, и она принялась теребить его плечо. Не хватало еще, чтобы толстая дура подняла крик.
— Чего тебе? — Панюшин быстро пробежался взглядом по прилавку. В углу притаилась початая бутылка водки, да нарезанное ломтиком сало. Нож лежал поодаль, возле коробки с леденцами.
— Чего? — Алла нерешительно мялась, пытаясь сообразить, что делать дальше. С одной стороны терпеть присутствие немытого бродяги казалось невыносимым, с другой то, что произошло пятью минутами ранее, никак не укладывалось в привычную схему.
Панюшин явственно видел напряжение мысли на широком потном лице.
— А вот чего! — нашлась, наконец, продавщица. — Вали-ка мил друг отсюда подобру-поздорову, пока хозяева не приехали. И вообще, ты чего сюда забрался?
Тетка начала входить в раж, пытаясь криком стереть воспоминание о случившемся. Еще немного и на шум сбежится полгорода. Это еще чудо, что никому не понадобилось купить что-нибудь в киоске, то-то было бы смеху — особенно если бы незваными покупателями оказались парни из бежевых Жигулей.
Не отвечая, Панюшин бочком, бочком протиснулся между прилавком и необъятными телесами злополучной тетки. Словно почувствовав опасность, продавщица открыла, было, рот, но только глухо ухнула, когда тонкое лезвие вошло в ее бок.
Панюшин бил ножом, полосовал жирное тело, давя крик в зародыше, не давая ему вырваться из потной груди. Алла качнулась, и принялась заваливаться на бок, грозя задавить своей тушей несостоявшегося любовника. Юрий с трудом увернулся.
Первым делом, Панюшин закрыл окошко — треснутое стекло полностью перекрывал затертый кусок картона, с наклеенными ценниками. Закрыл наружную дверь, и только потом осел на пол, сжимая руками голову. Только бы продержаться до темноты, и убраться поскорей из этого проклятого города.
Посетителям казалось, не будет конца. Юрий без устали разливал самогон, пряча в карман мятые гривны. Деньги были весьма кстати. Вопросов не задавали — истосковавшиеся по домашнему уюту работяги благодарно давились самогоном, торопливо закусывая припасенной снедью. Панюшин сам не утерпел — опрокинул стограммовый стопарь, утирая выступившую некстати слезу. Пролетариат сочувственно кивал головой, протягивал немудреную закусь — Юрка хрустел зеленым луком, наполняясь ощущением важного. Все, что ни происходит — это не случайность, а мелкие вехи на главном пути. А значит, так тому и быть — пора подыскивать новое пристанище, почище и поспокойнее.
Разговоры вели разные — в основном ни о чем. Трепались о бабах (куда ж без них?), о политике — Панюшин вскидывал голову, ловя потаенный смысл, о знакомых… С каждым выпитым глотком Юрка погружался в дремотную скуку, отчего казалось что все происходящее лишь сон, не более. Сентябрь не самый лучший месяц в году — куда ему до бестолкового апреля, суетливого июня и сонного августа, не говоря уже про тот единственный месяц в году, когда все вокруг расцветает буйством красок. Панюшин любил весну, и ненавидел осень, впрочем, озабоченным работягам времена года казались чем-то несущественным, вроде пыли под ногами — есть, ну и ладно. Но сейчас, сидя во дворе, Юрий осязал наступающую осень, наполнялся сумрачной решимостью.
Осень была с ним, была повсюду, как-то враз захватила без боя старый, уставший город. Панюшин шумно выдохнул — как когда-то учили, и выпил. Мир вашему дому, и пусть в нем навсегда воцарится покой.
Рисковал ли он, оставаясь в логове некогда неутомимой старухи? Не понятно пока — судя по всему, место не засвечено. Покойный ныне Бугаев, работал самостоятельно — иначе разговор был бы совсем другой. Организация действует наверняка — спалили бы Юрку вместе с бабкиным домом, и все, поминай, как звали. Вот только кто направил самого Пашку? Неизвестно, ведь в этом грешном свете случается всякое — бывшие попрошайки становятся убивцами, старые самогонщицы спят мертвым сном, а голоса в трубке обретают странную власть над честными тружениками плаща и кинжала.
Панюшин зевнул. Пора закругляться — вытолкав жаждущих, Юрий набросил крючок на хилую калитку, и направился в дом. Задержался в прихожей, аккуратно вытер ноги. Все-таки дом есть дом — пусть даже и чужой.
Справа от прихожей голубела кафелем ванная, слева ободранный потолок кухни; заходя туда, Панюшин каждый раз удивлялся фантазии газовщиков — в немыслимом переплетении труб разобрать что-либо казалось невозможным. Словно железная анаконда оплела добрую часть комнаты и грелась теперь, выставив напоказ проржавевшие бока. Впереди проходная комната, через которую можно пройти либо в спаленку, либо в более просторную залу. Там, в зале упокоилась баба Маня, известная самогонщица и спекулянтка, а еще там, на столе развернута карта, отметки на которой что-нибудь да значат.
Там же, в продавленном диване тайник, а в тайнике…
Собирался Юрий недолго, но основательно. Прошелся по дому хозяйским взглядом, проверяя, не забыл ли чего. Заботливо поправил простыню, накрывшую старухино тельце, проведал Пашку.
Спасибо этому дому, и пусть добро останется в старых сырых стенах.
Канистру Панюшин заприметил давно. Она одиноко ржавела в сарае. Панюшин толкнул покосившуюся дверь, постоял немного у входа, пока глаза не привыкли к темноте. В сарае пованивало. Сквозь щели просачивался скудный свет, его оказалось достаточно, чтобы, спотыкаясь пробраться к дальнему углу. Пахло гнилью. Безымянный работяга скромно разлагался в сарае, портя осенний воздух.
Панюшин рывком выдернул канистру — что и говорить, ощущать все это великолепие не было никакого желания. Он кое-как выбрался наружу, прикрыл дверь, словно опасаясь, что сарай раскроет свои тайны.
— Эй, мил человек, поди сюда! — негромкий окрик подействовал на Панюшина, словно удар кулаком. Он чуть не выронил канистру. Из-за забора маячила усатая физиономия. Обладатель ее сверлил взглядом неблагонадежного жильца. Юрий сглотнул — форменная фуражка не оставляла сомнений. Рядом с представителем власти, выглядывала мерзкая рожа квартального. Ну, этого Панюшин заприметил еще пару дней назад — любил Федул наведываться на дармовщинку, тешил самолюбие субпродуктом, отчего обросший сизыми волосами кадык привычно дергался, принимая божественную влагу.
— Алле! — требовательно прогундосил мент. — Ты кто есть такой, чудо порноиндустрии?
Мент явно нарывался. Юрий осторожно поставил канистру на землю.
— Дык я это… — Панюшин простодушно развел руками, стараясь, чтобы ладони смотрели в сторону посетителей. Отработанный жест, показывающий полную искренность говорящего.
— Слышь, Сергеич — торопливо забормотал Федул. — А ведь он канистру-то того… увести собрался. Мне с самого начала его рожа не понравилась.
Мент хмыкнул, и толкнул хлипкую калитку. Засов скрипнул.
— Эй, чмошник, открой калитку.
Панюшин напряг мышцы шеи, и чуть откинул голову назад и в стороны. В шее хрустнуло.
— Где баба Маня?
Юрий не спеша, направился к калитке. Потянулся к засову. Мент навалился на калитку своей тушей, квартальный сопел рядышком.
— Ну, так где?
— А нету ее. Уехала… за гвоздями…
Повисла томительная пауза. За забором нежданные гости осмысливали полученную информацию, Юрий же дергал отчего-то ставший вдруг непослушным засов.
(Ну, Юрок, выбор за тобой, как поступим-то?)
— За какими, нахер, гвоздями? — Сергеич вопросительно посмотрел на квартального. Федул пожал плечами — не могу, мол, знать.
Что-то щелкнуло в голове Панюшина, и осень на миг закружила желтой листвой. Юрок снова дернул головой, — его внезапно озарило. Он рывком выдернул засов и рванул на себя калитку. Мент, не ожидающий такого коварства, ввалился во двор. Панюшин ухватил его одной рукой за ремень, потянул на себя. Время спрессовалось в хрустящие кукурузные хлопья, и в промежутке между двумя взмахами ресниц в край ошалевшего Федула произошло очень много разных вещей.
Для начала, Юрий плавно и ласково выдернул из кобуры пистолет. Ребром ладони отправил в глубокий и нездоровый сон служителя закона. Дернувшийся было Федул застыл как вкопанный, под дулом пистолета.
Панюшин кивнул, приглашая. Заходи мил друг, чего стесняться?
— Ну?
Квартальный ухватился за калитку и сделал первый шаг…
В киоске было темно — Юрка остерегся зажечь свет. Не хотел привлекать ненужного внимания. На полу остывало жирное тело продавщицы, а где-то снаружи, бравые осназовцы осматривали привокзальную площадь, пытаясь обнаружить следы пребывания дозвонившегося туда, куда никогда не дозваниваются простые смертные. Панюшин замер, вслушиваясь в темноту. Из-за металлической стены донесся гудок электрички, здесь же, тишина казалось, таилась на полках, растекаясь противным молочным киселем.
Следовало затаиться и переждать угрозу. Панюшин чувствовал чужой интерес — он казался вектором, пронзающим пространство. Кто-то из них, знает, как быстро отыскать пропавшую вещь, или что еще хуже, непутевого парнягу, который таится где-то рядом. Так, так — ушел в сторону, от скамьи, первым его желанием было позвонить — вон та самая телефонная будка, с обрывком провода, и никого вокруг. Ну конечно, кто же будет стоять столбом, ожидая спецотряд осназа, куда проще просочиться в спасительную тень порыжевшей сосны. Потом бочком, бочком, мимо покосившихся, разбитых лавок, мимо необъятных теток с баулами, мимо шныряющих цыганят, в простенок, и еще дальше, куда-нибудь в сторону вон того металлического киоска. И какая странность — чуть далее разместилась парочка точно таких же, но вот незадача, именно этот как раз и закрыт, в отличие от своих собратьев. Может быть так и нужно? Кто знает, вперед ребята.
Тишина сменилась скрипом. Скрипел зубами Панюшин, как-то вдруг внезапно осознавший, в какую западню попал. Черт возьми, что делать?
Где-то рядом, послышался звук. Кто-то осторожно подошел к киоску, и остановился у закрытого окошка. Панюшин задержал дыхание. Он стоял в темноте, боясь пошевелиться — не хватало еще задеть что-нибудь, и товар посыплется с полок, на радость тому, стоящему снаружи.
В том, что кто-то стоял, сомневаться не приходилось. Панюшин закрыл глаза и вдруг увидел его. Вернее нащупал — сначала он ощутил темноту замкнутого пространства, потом что-то вспыхнуло, и перед внутренним взором предстало внутреннее убранство киоска. Панюшин мог обозревать ровные ряды полок, на котором громоздились все эти ящики, ящички, коробки и кульки, причем Юрию на мгновение показалось, что видит он не сам товар, а только то мгновение, запечатленное в памяти, когда он впервые попал вовнутрь киоска, и это мгновение как будто размазалось во времени, стало бесконечным. Потом это ощущение прошло, и Панюшин рванулся дальше, прочь из киоска, и, вырвавшись на волю, ощупывал окружающую реальность.
Реальность не радовала — тот, кто стоял у киоска, чуть наклонил голову, будто поклонялся металлической пагоде киоска. Если бы Юрий смог, он наверняка улыбнулся — стоящий снаружи, похоже, занимался тем же, что и он, Панюшин.
Два человека осязали пространство, пытаясь нащупать точки соприкосновения — для Панюшина, его враг выглядел антропоморфным силуэтом, состоящим из теней и ярких всполохов. Как виделся тому, второму сам Юрка, оставалось только догадываться. Хотелось бы, чтобы блудливый разум врага нашел лишь бесполезную пустоту железного ларька, и осененный этой идеей Панюшин бросил эту пустоту в чужие объятия.
Он сам стал этой пустотой, ее сутью, квинтэссенцией:
Пусто, тихо, мертво…
Пусто, тихо, покойно…
Пусто…
Тихо…
Стоящий снаружи стукнул кулаком так, что загудели стенки киоска. Панюшин приоткрыл глаза, возвращаясь во тьму. Впрочем, глаза привыкли, и уже способны были различать серые тени, что прятались по углам полок.
Панюшин чуть шевельнул губами:
— Уходи…
И человек снаружи, как ни странно повиновался. Он с неохотой сделал первый шаг, остановился, словно собираясь вернуться назад (в этот миг Панюшин поклялся самому себе, что никогда больше не войдет ни в один ларек), затем мотнул головой, прогоняя какую-то мысль, и зашагал прочь, удалясь от злополучного киоска.
Панюшин тихонько выдохнул — все это время оказалось одним глубоким вдохом, и рухнул вниз, теряясь во тьме.
Он полз по мостику, ломая ногти. При каждом движении, огненные стрелы начинали пронзать ноги, превращая тело в горящий кокон.
— Суки!!! Какие же вы суки! — Юрий протяжно подвывал, стараясь вырваться вперед. До воды было рукой подать, еще совсем немного, и…
Панюшин стоял, поигрывая пистолетом. Федул как-то враз скуксился, потерял гонор. Юрию даже показалось, что квартальный стал меньше ростом. Ствол оружия уткнулся Федулу в живот, и тот обмер, опустив вниз пронзительный взгляд.
— Чего тебе? — пробормотал квартальный и быстро, почти незаметно облизал губы.
Панюшин улыбнулся.
— Тащи служивого в дом. Разговор есть.
Федул кряхтя, наклонился. Служивый оказался неожиданно тяжелым, пришлось помочь. Вдвоем они затащили бесчувственного милиционера в дом. Уловив трупный запах, квартальный затрепетал. Панюшин с усмешкой наблюдал за Федулом.
— Ну, как тебе дружок, запашок? Мил?
Федул обернулся.
— Ты… — прохрипел он, и свалился на бок.
Юрий обтер коричневую рукоятку пистолета об рубашку квартального. Положил оружие на стол. Принес из ванной полотенце, которое потом разодрал на длинные узкие полосы. Не спеша, затянул удавку на шее. Квартальный захрипел, засучил ногами.
— Ишь ты! — удивился Панюшин.
С милиционером Юрий проделал похожую операцию, и в результате оказался обладателем милицейской формы. Жизнь потихоньку налаживалась.
Трупы Панюшин стащил в угол, забросал на всякий случай старухиным тряпьем. Сам уселся за стол, и принялся умело разбирать оружие. Пистолет у милиционера оказался староват — обычный ПМ. Панюшин вытащил обойму — та оказалась полной. Снял с предохранителя, оттянул и вытащил затвор. Вытянул возвратную пружину.
Милиционер при жизни следил за оружием — продолжая разборку, Панюшин удовлетворенно цокал языком. Разобрав пистолет, Панюшин задумался. Наклонился, не вставая со стула, подцепил обрывок полотенца. Завязал глаза, и быстро собрал пистолет. Вставил обойму, взвел.
— Отлично, а теперь оставайся на месте. Шевельнешься, — схлопочешь пулю в голову.
Панюшин застыл изваянием. В темноте таилась опасность, но в силах Юрия было наполнить ее осязаемым светом. Он против воли улыбнулся.
— Очень хорошо — похвалил голос откуда-то сзади. Не тот, что в трубке, другой — он казался смутно знакомым, но перебирать воспоминания Юрий не стал. Вместо этого он зажег точку. Маленькую, ослепительную. Она пустила лучи, ощупывая темноту яркими щупальцами. А потом Юрий увидел комнату. Он осмотрел ее со всех сторон, одновременно отмечая все то, что казалось лишним в той, старой темноте.
Пришельцев было несколько. Обладатель голоса (его Панюшин пометил жирной красной кляксой) находился у входа в комнату. Еще двое (красные кляксы чуть поменьше) стали по углам. Трое или четверо снаружи — в прихожей и возможно в ванной.
Руки Панюшина лежали на столе. Правая сжимала пистолет — Юрий видел его тусклым серым сиянием. Из ствола начиналась тонкая алая линия. Она уходила в темноту, оканчиваясь где-то в ее бесконечных глубинах. Путь в никуда. Значит нужно совместить начало и конец пути нужным образом. Так, чтобы никто не остался в накладе.
— Чего молчишь, гер-рой? — пророкотал обладатель чудного голоса. Юрий выдохнул.
— О чем с тобой говорить, Козявка? — спросил он, и жирная красная клякса удовлетворенно задрожала.
— Вспомнил таки… Это хорошо!
Панюшин потянул ноздрями. Пахло плесенью обоев, застарелой сивухой, смертью и разложением. И оружейной смазкой.
— РЖ?
Голос хмыкнул.
— Стареешь Панюшин. Ладно, хорош пургу гнать. Медленно, очень медленно, разожми пальцы.
Панюшин открыл, было, рот, но голос опередил:
— Пожалуйста…
Вот так, — ни добавить, ни убрать. Спецотряд осназа «Челябинск» в полном составе. Значит снаружи четверо, если за прошедшие годы не произошло изменений.
Что ж, можно рискнуть. Всего-то делов — соединить начало и конец пути. Берешься Юрка?
Черт возьми, почему бы и нет? В обойме восемь патронов — по одному на каждого, и еще одна про запас.
(Например, себе в лоб, но это уже крайний случай.)
Юрий уперся коленом в столешницу, и медленно, как и просил голос, разжал пальцы руки.
Левой.
Пистолет остался в другой руке — сейчас Юрию и не пришло бы в голову избавится от оружия. Он ощущал каждую деталь пистолета — все вместе они составляли целое, и это целое было готово выполнять свое предназначение — убивать. Быстро и надежно, так, чтобы не показалось мало.
Восемь пуль — должно хватить, так ведь, Панюшин?
В кромешной темноте Юрий оттолкнулся от столешницы, падая спиной на пол. В падении, он ухватил пистолет обеими руками, и как только спинка стула с шумом соприкоснулась с грязным полом залы, Панюшин открыл огонь.
Первый выстрел нашел свою цель. Красная клякса замерла, побагровела. Две других кляксы, поменьше, дернулись навстречу, но так и не приблизились, отброшенные выстрелами.
Первая клякса вновь подала признаки жизни. Панюшин выстрелил не целясь.
Мимо!
Еще раз — утробный храп раздался над самим ухом, но Панюшин не стал задерживаться. Из соседних комнат, подергиваясь разрастающимися точками, приближались остальные бойцы отряда. Теперь сдернуть повязку, теряя драгоценные секунды и…
Короткая очередь располосовала грудь. Падая, Панюшин ощутил какой-то хрип внутри. Потом пришла боль.
Ее было вполне достаточно, чтобы темнота раскрасилась серо-алым. А еще чуть позже, Юрий услышал требовательное:
— Не дури!
Он сидел за столом, сжимая в руке пистолет. По-прежнему в темноте дрожали алые брызги, и смерть таилась в углах старого дома. В ванной громко капала вода из неплотно завернутого крана, шумное дыхание Панюшина не давало услышать присутствие посторонних. Но они были здесь — никуда не делись.
— Ну?
Можно было бы проиграть ситуацию еще раз, но в голосе гостя Панюшин уловил раздражение. Он разжал пальцы, и пистолет негромко ударился об столешницу. Медленно завел руки за спину, сцепил пальцы в замок. Задержал дыхание и только тогда услышал крадущиеся шаги. Точка в темноте дернулась с места и приблизилась к центру комнаты.
Указательный палец командира спецотряда «Челябинск» воткнулся в шею Панюшина, и тот свалился со стула, теряясь в круговоротах боли.