Ворон - Воронель - читать онлайн бесплатно полную версию книги . Страница 3
Франтишек Грубек
Сказка о репке
Зверята и разбойники
Золотое золото
Ванда Хотомска
Стихи о печальных зонтиках
Бюро пропаж
Нина Воронель
ПАПОРОТНИК
Стихи и переводы
Письмо из лагеря
…Теперь несколько слов о стихах Нины Воронель. Я перед нею виноват: уже не первый раз посылает она мне стихи и переводы, а я все никак не соберусь высказаться о них. Впрочем, моя медлительность заслуживает снисхождения — трудно говорить о творчестве близких друзей.
Так вот, с переводами произошел, по-моему, обычный для читателей и критиков столбняк: зачарованные блистательным и очень популярным переводом «Баллады Рэдингской тюрьмы», они трактуют Нину как «переводчицу Уайльда» — «ну, знаете, та, которая так здорово перевела «Балладу»…» А между тем большинство переводов Нины Воронель ничуть не слабей по мастерству, по точности, по любовному отношению к фонетической стороне стиха. Взять хотя бы ее перевод «Ворона» Э. По или блюзы американских негров. Мне даже кажется, что там, где она отрешается от преклонения перед колокольным звоном великих имен По и Уайльда и позволяет себе отойти от буквы подлинника, там ее стих звучит раскованней, живей, звонче. Это — о переводах; а собственные ее стихи — область особая, они заслуживают отдельного разговора. Всякие неопубликованные произведения обладают некоей притягательной силой: мы привыкли, что скорбный вздох поэта: «Меня не печатают!» — служит визитной карточкой стихов: не печатают — стало быть, в них есть нечто, вызывающее гнев или раздражение начальства, нечто, враждебное цензуре. Сколько на нашей памяти вздулось и лопнуло мыльных пузырей! Просто читатели спохватывались! «Братцы! Да ведь написано-то плохо!» К счастью, Нинины стихи не из таких, хотя им и закрывают дорогу в печать.
Меня всегда поражала и радовала Нинина пристальность, ее внимание к тому, что составляет основу и форму вещного мира; поистине ее благословил «великий бог деталей», если употребить выражение Пастернака. А без этого, без напряженного и точного называния всего сущного в нас и вокруг нас, — по-моему, нет поэзии, а есть лишь декламация (или декларация, если угодно). Для меня, человека сугубо городского, непостижимое явление — ее стихи о лесе, о поле, о снеге, о земле, о том, что для многих — и для меня в том числе — лишь предлог поговорить о своих переживаниях и настроениях. Мы, как правило, думаем и пишем аналогиями, в ее же стихах о природе нет сравнений и сопоставлений по верхнему поверхностному сходству, а есть напоминание о единстве, о включенности всех и всего в одно великолепное и трагическое движение жизни. Разумеется, желающие могут извлечь из этих ее стихов антропологические идеи, могут вычленить мотивы общественные и политические — только стоит ли этим заниматься? Есть ведь у нее стихи, прямо и недвусмысленно говорящие о гражданской позиции, — горькие, страшные, созданные, кажется, не единоличной волей поэта, а как бы под диктовку десятков и сотен тысяч людей, — такие, как «Я виновата в пожаре Игарки». Кстати, я помнил их наизусть и читал, читал моим товарищам с неизменным успехом. Мы здесь, в лагере, находимся в привилегированном положении: не боимся вслух говорить, то, что думаем. Ибо как сказано у Нины Воронель:
«Отданный врагу и преданный друзьями, он больше не боялся ни черта». Это относится ко многим из нас. Поэтому мы строго и высокомерно судим тех, кто говорит в условиях так называемой свободы. Так вот, по этим нашим жестким критериям стихи Нины Воронель идут «по первому разряду».
Определенность гражданской и эстетической позиции — для поэзии, как мне кажется, условие непременное. У Нины Воронель эта позиция произросла изнутри, из самых стихов, «из живота», как следствие того, что она — поэт, а так называемые «прогрессивные» добывают позицию из окружающего мира, от ветров, веяний, от чужих настроений — почва, на которой они воздвигают свои конструкции останется «той же трудной вечной мерзлотой».
…Есть еще одна область, в которую Нина Воронель вхожа, — еврейство. Как это удивительно, что она в состоянии сознать себя еврейкой. Почтительно удивляюсь этому. Сохраняя дарованное нам местом рождения неисчислимое богатство русской культуры, дыша нашим воздухом — русской речью, в то же время причаститься тысячелетиям живучей и плодоносящей нации, — это, я думаю, редкостное везение, выпадающее на долю художникам определенного типа. Сейчас самый яркий пример из них — Шагал, в прошлом веке — Гейне… По-моему, Нина Воронель «набирает высоту». Сейчас она еще во многом «крапива, не осознавшая себя», но наше великое и подлое время работает на нее…
Может быть, не закрыты для нее и другие жанры — помнится, были у нее интересные драматургические опыты. Они тоже, я думаю, заслуживают внимания.
Отрывок из письма, написанного в лагере.
Мордовия, Потьма, поселок Озерный.
Юлий Даниэль
1969 г.
* * *
Я не хочу опять вернуться в детствоНе потому, что в тучах грозовыхВершилось историческое действоВ тридцатых, а потом — в сороковых.Я не хочу опять вернуться в юностьНе потому, что в пятьдесят второмИстория испуганно запнуласьО грубо приготовленный погром,Не потому, что свет шестидесятыхМне чем-нибудь дороже и милей,Не потому, что мой земной достатокНадежно привязал меня к земле.Я просто не желаю возвращатьсяК тому, что не забыто навсегда:К мучительному ожиданью счастья,К тревожному неверию в себя,К разладу между смехом и слезамиИ к вечерам, заполненным тоской,И к первому моменту осознаньяВеликой разобщенности людской.И я боюсь, что той, одной из тыщи,Дороги не увидит мой двойник,Что он по возвращеньи не отыщетНи бед моих, ни радостей моих.1967* * *
Запахи детства еще не забыты:Лагерем пахнет в дождливом лесу,Мокрой подушкою пахнут обиды,Пахнет детсадом картофельный суп.Горести детства еще не забыты:Книжки стремятся к плохому концу,Щиплется йод на коленках разбитых,Злые веснушки торчат на носу.Промахи детства еще не забыты:Сладкие промахи первой любви,Горькие промахи самозащиты,Трудные счеты с другими людьми.Бродит под окнами близкая старость,Чертит морщинки смелей и смелей,Но неотступное детство осталось,Как часовой, возле двери моей.Люди привыкли считать меня взрослой,А для меня, как в забытой игре,Так же звучат напряженной угрозойКрики мальчишек в соседнем дворе.Так же страшусь я их звонкой погони,Так же поспешен мой след на снегу, —Будто сквозь все эти долгие годыС легким портфелем я в школу бегу…1966–1969* * *
С моим житьем, поспешным и тряпичным,С моим бытьем, похожим на других,Не вяжется стихов моих трагичностьИ подлинность пророческая их.Ни мелкости земных моих истоков,Ни вздорности житейских пустяковОтнюдь не соответствует жестокостьИ ярость мной написанных стихов.И нет во мне пророческого дара,И нет во мне священного огня,И все-таки я знаю, что недаромСтихи мои исходят от меня.Мне нечего стыдиться и гордиться,Хоть все мои приметы налицо:Я — Зеркало, в которое глядитсяВсеведущего времени лицо!И вопреки моим задачам скромным,Все явственней с годами становясь,В стихах рыдают отзвуки погромов,С историей налаживая связь.1970–1971К началу грозы
Хотела бы знать я, к чему этот шум,О чем это капли по лужам судачат?Хотела бы знать я, на кой это шутБольшой разговор не ко времени начат?Ведь ясно, что серые листья ветлыНе станут вникать в этот шепот крамольный,Ведь ясно, что молнии слишком светлы,И слишком черна темнота после молний.Ведь ясно, что ветер вмешается в спор,Что ветер неистов и безрассуден,А эта гроза — не игра и не спорт,И с ветром никто нас потом не рассудит.Ведь ясно, что тучи куда-то спешат,Деревья кивают и нашим, и вашим…Ах, лучше отложим решительный шаг:Детали обсудим и сроки увяжем!Ведь ясно, что небо раскрылось до дна:Все слишком стремительно, слишком внезапно…Нет, с этой грозой я не справлюсь одна,Давай ее лучше отложим до завтра!1963Папоротник I
Формальной логики законыНеприменимы в октябре:В преддверье смерти незаконныВсе построенья о добре.По золоту листов последнихРисует осень серебром,А предприимчивый наследникУже приходит за добром.И незаметно, неустанноНоябрь готовится к зиме:Он прячет реки в ледоставы,Он прячет семена в земле.Пока декабрь одержимыйГотовит ветры для войны,Он папоротника пружиныВ земле заводит до весны.И, полные стремлений мирныхСлужить началом для начал,Они лежат в земле, как мины,И снег взрыхляют по ночам.И ждут назначенного часаВ кустах ольхи и бузины,Чтобы взорваться и начаться,И продолжаться до зимы!1964Юлику Даниэлю
Папоротник II
К семи чудесам прейскурантаНепросто добавить восьмое:Зарытые в землю талантыНе прорастут и весною.О рыцарь гордыни ранимой!Не бойся нескромного взгляда:Земля охраняет ревнивоСвященную тайну вклада.Земля не допустит огласки.Лишь в ночь на Ивана КупалаОна согрешит без оглядки,Ошибку твою искупая:Державно нарушит законыОпушек, тропинок и просекИ в папоротник зеленыйЦветок огнелистый подбросит.И ночь торжеством озарится,Чтоб яростно тлеть до восходаНад кладом, пугливо зарытымБез всякой надежды на всходы.1964Предчувствие погрома
Когда я напрасно считаю до ста,И бред мой теряет границы,Когда я скольжу по поверхности сна,И мир начинает двоиться,Я вижу, как прет по Арбату погром,Угаром сердца исковеркав,И я проверяю друзей не добром,А грубой и горькой проверкой.Я в страхе толкаю тяжелую дверьИ слушаю гомон погони,Я жму на звонок, — не минута, не две,А жизнь пролетает в агонии.Но вот из-за двери спешат голоса,Мелькают знакомые лица…Я вижу, как страх, округляя глаза,На бледных губах шевелится,Тогда я спешу повернуться спинойИ выскочить вон из подъезда…Такого еще не случалось со мнойИ будет ли так — неизвестно.И сон этот странный — как будто не мой,И день выползает из мрака,На лицах друзей оставляя клеймоТого, нереального, страха.1964Монолог Христа
Вы были правы, — если верить силе, —Когда меня распяли на три дня…Хоть суждено мне жизнь прожить в России.Россия не похожа на меня.Когда меня наутро воскресили,Вы мне на раны пролили елей…Хоть суждено мне жизнь прожить в России,Благодаренье Богу, я — еврей,Вы сочинили истины простые,Чтоб все грехи перемолоть в муку…Хоть суждено мне жизнь прожить в России,Я все равно простить вас не могу.Вы мне не раз за казнь мою грозилиИ наново казнили много раз…Хоть суждено мне жизнь прожить в России,Я все равно не отрекусь от вас.Я и не жду, чтоб вы меня простилиЗа все, что вы мне сделали со зла…Хоть суждено мне жизнь прожить в России,Она навеки в сердце мне вросла.1966Игарка
I
Город Игарка, почти что Егорка:Тридцать домишек сбегают с пригорка.Тридцать домишек, — и вот вам Игарка:Нет ни кино, ни бассейна, ни парка.Город Игарка, в грядущее веха,Гордое чудо двадцатого века.Гулкий, как новый кленовый бочонок,Город сезонников и заключенных, —Вечные льдины в подземной копилке,А надо льдами в полметра опилки.Только у мола, у пристани голойЗамерли атомные ледоколы,Да корабли иноземных флотилийМолча у пристани голой застыли.Шепчет им сонно волна Енисея,Сколь удивительна матерь Расея.1964II
Я виновата в пожаре Игарки,Хоть не бросала окурка в опилки,Спичек не жгла в деревянной хибаркеИ не курила на лесопилке.Бревна при мне под навесом лежали,Пламя не кралось по ним воровато,И все-таки я виновата в пожаре,Не делом, а помыслом виновата.Мысленно я пробиралась во мраке,Чутко послушная злому прозренью,И поджигала кривые бараки,И выжигала проклятую землю.Таяли льды, и корежило пламяКости погибших и погребенных,Пламя ворочалось на пилорамеИ выстригало дома под гребенку.Пламя гуляло по гулким настиламИ деловито по доскам плясало,А я не гасила его, не гасила,И ничего из огня не спасала.Я никого не брала на поруки,И, окончательно пепел рассея,Я омывала горячие рукиВ зеленоватой воде Енисея.1964* * *
Меня пугает власть моя над миром,Над разными людьми и над вещами, —Не я, конечно, шар земной вращаюИ управляю войнами и миром, —Но есть во мне таинственная сила,Исполненная прихотей и каверз:Чтоб на паркетах люди спотыкались,Чтоб на шоссе машины заносило,Чтоб кувыркаясь вспыхивали ИЛы,Чтоб верные мужья с пути сбивались,Чтоб мысли непотребные сбывались, —И я остерегаюсь этой силы.Но будет день, я знаю: будет день,Когда свободу я себе позволю,Тогда я духа выпущу на волюИ овладею судьбами людей.И в этот день прервется связь временИ сдвинутся понятия и числа…Я так боюсь, что этот день случится!Я так боюсь, что не случится он!1964* * *
Бывает, что вещи меня ненавидятИ радостно мстят за любую провинность:Углы нападают и ранят навылет,Обои внезапно теряют невинность,Клопы неизвестно откуда берутся,Строптиво из рук вырываются блюдцаИ бьются.Но в самый разгар материального бунта,Когда уже все, что возможно, разбито,Когда ничего не укрылось как будтоОт яростной мести восставшего быта,Тогда надо мной разверзается небоИ прямо ко мне обращаются боги,Минуя шеренги посредников бойких,Стоящих теперь изумленно и немо.И я постигаю глубинные связи,Природу вещей и судьбу поколений,И строфы встают, как бетонные сваи,И море житейское им по колени.1964Вариации на тему Золушки
Полы я мыла и белье стирала,И чистила кастрюли без конца,Но туфельки хрустальной не терялаНа лестнице волшебного дворца.И юному наследнику в угодуЧетыре ночи и четыре дняНе мчались по дорогам скороходы,Чтоб непременно отыскать меня.Наверно, фея нашего районаНашла для сказки лучшую мишень,И бой часов по правилам приемаКоней моих не превращал в мышей.Часы, вы понапрасну полночь бьете:Вам не прибрать коней моих к рукам,И принц мой слишком занят на работе,Чтоб придавать значенье пустякам.Под звуки пасторального хоралаЯ с ним не танцевала на балу.Полы я мыла и белье стирала,Но не попала к фее в кабалу!1965После кино
Стреляют стулья, в зале свет зажженИ, как положено, в конце картиныСплоченные ряды мужей и женРасходятся в уютные квартиры.Ах, удержать бы мир обетованный,Не возвращаться в наболевший быт!Еще: «Ты помнишь, как она из ванны?»Уже: «В аптеку завтра не забыть!»Пригнуться, — чтоб не сразу навалилось,Чтобы продлить смещение времен!Еще: «А он-то с ходу: ваша милость!»Уже: «Ботинки отнеси в ремонт».Экран еще хранит следы ковбоев,А зал уже в заботы погружен,И тягостно бредут под их конвоемСплоченные ряды мужей и жен.А в небе некто, мудрый и высокий,Зажег советы для лихих годин:«Храните ваши деньги», «Пейте соки…»«Звоните о пожаре «ноль-один».1965* * *
Я буду делать всё, как все:Я буду деньги класть в копилку,Я буду шубу шить к веснеИ строки ладить под копирку.Я буду делать всё, как надо:Рожать детей, стирать белье, —И, может, получу наградуЗа отречение свое.За то, что я полы мету,За то, что тру корицу в ступке,Мои «желаю» и «могу»Пойдут друг другу на уступки.Мне будет дан условный знак,Что не свихнется жизнь внезапно,И буду я сегодня знать,Что стану делать послезавтра.Не захочу чужих мужейИ не сгорю в огне недобром…И будет мир в моей душе,И будет дом мой просто домом.1965Одержимые
Нам кажется, что мы еще успеемЛюбить любимых и платить долги:Вот стены возведем, поля засеемИ выбелим известкой потолки.Нам кажется: сейчас мы зубы стиснемИ для работы время сбережем,А завтра матерям напишем письма,Детей поймем и приласкаем жен.Но никогда не завершить тяжелый,Неблагодарный и высокий труд…За это время постареют жены,Отвыкнут дети, матери умрут.1965Московский день
Рассвет был проветрен и солнцем продраен,И каждый троллейбус был чист на просвет,Тянулись трамваи с рабочих окраинИ раем казался пустынный проспект.Потом по какому-то тайному знакуЕго затопили потоки людей,И разом был вывернут рай наизнанку,И кончилось утро, и начался день.Открылись ларьки с пирожками и сдобой,Осенние листья шагами смело,Толпа на углу штурмовала автобусИ пенилась в черной воронке метро.Бурлила толпа в телефон-автоматах,В кафе-автоматах и просто в кафе;Авто развозили юнцов фатоватыхИ старцев, созревших для аутодафе.Пока в темноте не затеплились фары,Пока фонари не зажглись в темноте,Москва клокотала в своей предынфарктной,Почти нестерпимой дневной суете.Москва надрывалась в делах неотложных,В бегах неизбежных и спешных долгах,Под грузом сосисок и фруктов мороженых,Конфет, сигарет и газет на лотках.И не было жизни без этой напрасной,Прекрасной погони за завтрашним днем,И лес был не лесом, не праздником праздник,Не отдыхом отдых, огонь — не огнем.1967Новогоднее
Опять несут подарки детворе,Опять плащом ложится снег на плечи…Был трудный год окончен в декабреИ новый начался,ничуть не легче.А ведь казалось; будет поворот,Мы все, что наспех сметано, распорем:Но вот он, долгожданный Новый год,Передо мной ложится минным полем.Здесь каждый шаг мне предвещает взрыв,И лишь однажды можно ошибиться,И все равно: хоть причитать навзрыд,Хоть молча головой о стенку биться,И все равно: судьба свое возьмет,С судьбою невозможно сторговаться…Но, слава богу, жизнь полна забот, —Она идет, и некуда деваться.Ведь каждый в доме должен быть одет,И ежедневно новые заплаты,И ежедневно должен быть обед,И чтоб хватило денег до зарплаты.И, как неделя, пролетает год:Февраль, июль, суббота, воскресенье…Мне некогда заглядывать вперед,И, может, в этом все мое спасенье.1966–1967Неровен час(Вообще-то следует: час не ровён)
Неровен час, отступятся заботы,Неторопливо время потечет,И жизнь, освободясь от позолоты,Предъявит мне неоспоримый счет.Неровен час, по щучьему веленью,Войдет порядок в мой нелепый дом,И я, с моим тщеславием и ленью,Предстану перед собственным судом.Неровен час, я просто догадаюсь,Как выгляжу без лести и прикрас…Что я отвечу? Чем я оправдаюсь?Как обману себя на этот раз?1966Дождливый рассвет
Застигнутый с ночью дождливым рассветом,Испуганный сумрак уже не жилец…Обманутый солнцем,Ограбленный ветром,Оплаканный небомКачается лес.В открытые двери ломится сегодня,Вчерашний товар по дешевке берет,Ползет из болота туман-греховодникИ лапает голые ноги берез.И кажется мне, что уже не однаждыДождливый рассвет я встречала в лесу, —Вот так же топтала кустарник отважныйИ ветки хлестали меня по лицу.И кажется мне, что в тумане рассветном,Наверно, не первую тысячу летОбманутый солнцем,Ограбленный ветром,Оплаканный небомКачается лес.1966* * *
Зачем весна приходит каждый годВсе с той же ложью,С теми же речами?Зачем,лишая реки зимних льгот,Калечит лед крикливыми ручьями?Зачем она, великая царица,Чернит и топчет мертвые снега?Зачем так беззастенчиво глумитсяНад трупом побежденного врага?Зачем,своим величием гордясь,Так мстит зиме, поверженной и жалкой?Зачем сосульки втаптывает в грязьИ сладко пахнет отогретой свалкой?А может, жизнь даруя всей земле,Она должна суетной быть и слабой (надо бы: быть сУетной)Несправедливой к брошенной зиме,Самовлюбленной и тщеславной бабой?Не целомудренной,не чистой,не святой,Не тихой очарованной поляной,Не девочкой, взошедшей на престол,А женщиной,бесстыдной и желанной!1966Вступление в зиму
Был предан лес сегодня на заре, —В него вступили снежные колонны,И, голое пространство пробежав,По насмерть перепуганной землеПрошли передовые батальоныИ залегли на новых рубежах,Но в мире не случилось ничегоИ ни одна из дружеских державНе вздумала вступиться за него.Был предан лес студеным декабремИ с головою выдан был метели,Но реки цепенели подо льдомИ за него вступиться не посмели;И солнце не прорвало пеленуИ не рванулось на подмогу с неба, —И лес умолк в холодной власти снегаИ задохнулся в ледяном плену.Уже деревья сделались дровами,И эта ночь была длинней, чем та,Но, отданный врагу и преданный друзьями,Он больше не боялся ни черта.Он жил всю осень мыслью о зимеБоялся ветра, инея и мрака…Был предан лес сегодня на зареИ до весны освобожден от страха!1967Февраль
Ненавижу я сумерки ранние,Когда стынет февральская глушь,И края тротуаров израненыО края леденеющих луж.Когда первым вступлением к вечеруТень и свет переходят на «ты»,Когда день, до краев обесцвеченный,Отдается на суд темноты,Когда нету ни веры, ни верности,И слова тяжелее камней,Когда первым вступлением к вечностиОдиночество входит ко мне.1965Попытка отчаяния
Рыдают репродукторы и радостно орут,Прядут свою продукцию до одури, до одури,Закон вселенской подлости неотвратим и крут,И яростен, как подписи на прокурорском ордере.Закон со мною справится, на то он и закон:Ведь я его избранница до одури, до одури,Ведь я в моей ненужности, как в замке под замком,В моей неразрешимости, как в рубежах на Одере,Как в рубище, как в рубрике давно забытых дел,Которым необдуманно меня на откуп отдали…И нет нигде свободы, и покоя нет нигде,И лают репродукторы до одури, до одури!1967Дан приказ…
Втиснут век в свой цвет и запах,Как в длину и ширину…«Дан приказ: ему на запад,Ей — в другую сторону».Дан приказ, а им навек быЛоб ко лбу, щека к щеке,Только кровь приметой векаЗаскорузла на штыке.Против ляхов и казаковНадо ехать на войну,Но зачем — ему на запад,Ей — в другую сторону?Ей бы вскинуться рыдая:— Не отдам! Не пожила!«Ты мне что-нибудь, родная,На прощанье пожелай!»Ей бы выть собакой верной,Ей бы плыть за ним баржой…«Если смерти — то мгновенной,Если раны — небольшой!»Что же ей осталось, бедной,Просто для себя самой?«Чтоб со скорою победойВоротился ты домой!»Ну, а если без победы, —Так не примет? Не простит?Лягут времени приметыКамнем на его пути.Умолкает голос кровиТам, где правит крови цвет:Крови кроме, смерти кромеНичего для сердца нет!1967* * *
Мы легко принимаем на веруТо, что лучше проверить самим…Но не стоит гордиться не в меруСорок первым и тридцать седьмым.И не стоит наш трепет убогийОбъяснять беспощадной судьбойИли тем, что легли на дорогеСорок первый и тридцать седьмой.Или тем, что на харче казенномМы всю жизнь провели под судом,И что нас заклеймили позоромВ сорок первом и тридцать седьмом.И не стоит, трезвоня в набаты,Из предателей делать святых, —Потому что мы все виноватыВ сорок первых и в тридцать седьмых.1967Поэты военных лет…
Поэты тех, военных, летНавек отравлены войной:Они похожи на калек,Контуженных взрывной волной,Они похожи на собак,Заученно берущих след,И не похожи на себя,А лишь на отсвет этих лет.Им не положено лица,У них на всех судьба одна:На их читателя с листаВсе тридцать лет глядит война.Там рвутся мины между строкИ в щепу рушат блиндажи,Там вера на короткий срокИ правота без тени лжи.Там не услышать тишины,Которой мирный мир богат, —Они навек оглушеныТяжелым ревом канонад.Их искалечила война,И нету в этом их вины,Что вписаны их именаВ печальный список жертв войны!1968* * *
Суд современников не значит ни чертаИ суд потомков ни черта не значит,Но где-то составляются счетаНа уровне поставленной задачи,И временем подведена черта,Где можно получить со славы сдачу.Ты подойдешь к окошечку кассира,Распишешься в гроссбухе голубом,И встанешь где-то возле Льва КассиляВеночек расправляя надо лбом.Ты сохранишь спокойствие наружно,И станешь в строй, гордыню истребя,Хоть со стесненным сердцем обнаружишьТолпу счастливцев впереди себя.Но вдруг в испуге задрожишь коленкой,Когда толпа расступится вокругИ за ноги протащат Евтушенко,И бросят в прорву через черный люк!1967Смятение в Донецке
Глупая Эльза в день своей свадьбы спустилась в погреб за пивом и увидела там топор на стене. Она горько заплакала при мысли, что топор может когда-нибудь упасть и убить ее будущего сына.
Я — глупая Эльза, и страх мой предметен,Как старый портрет в лакированной раме,И все топоры у меня на приметеПод инвентарными номерами.А мутное солнце в пыли над ДонецкомНичуть не стремится склониться к закату:Прикрыть бы — да нечем, сбежать бы — да не с кем,И рай не устроен нигде по заказу.Взвывают сирены, звонят телефоны,И воздух больничный карболкой пропитан,И в грязное небо торчат терриконы,Подобно египетским пирамидам.Я — глупая Эльза, и страх мой невидан,Он двадцать раз на день меняет личины,Вставляя все буквы от всех алфавитовВ подынтегральные величины.Мой день, расчлененный на чет и на нечет,Часами торчит у прокопченных зданий, (надо бы: прокопчённых)Мой день промелькнет — и похвастаться нечем,И ночь не сулит никаких оправданий.Мой день, всем богам отслуживши обедни,Предложит десяток решений негодных,А вечер придумает новые бредни,Чтоб разом забыть о реальных невзгодах.Я — глупая Эльза, мой страх — это крепость,Под сенью его даже разум не страшен:Там верная глупость, простая, как репа,И денно, и нощно не дремлет на страже.1966–1967Август
Меня весь август лихорадило,Весь август в крайности бросало,А рядом ликовало радиоИ лихо войнами бряцало.А в мире спорили ученые,А в мире землю брали с бою,А в мире белые и черныеВсе помешались на футболе.Проникновенный голос диктораКончал и начинал сначала, (может быть: Смолкал)А я не слышала, не виделаИ ничего не замечала.Я, подгоняемая страхами,Неслась, как лошадь призовая,И вещи от меня шарахались,Меня во мне не признавая.Мой стол под пальцами корежило,Мое перо из рук валилось,И зеркала кривыми рожамиВыказывали мне немилость.И было мне плевать решительноНа дыры в мировом цементе,И был мой август разрушительнейЗемлетрясения в Ташкенте.1967–1968Моя душа желала мира…
Базар был вовсе не библейский:Был крытый рынок в землю врыт,И рдели редкие редискиСреди бочонков и корыт.От свеклы и от связок лукаЯ, бережа последний грош,Шла под развесистую клюкву,Где громоздились груды груш,Где хищно скалились гранаты,Где ярлыки нелепых ценВ глазах взрывались, как гранаты,Вводя имущественный ценз.Я выбирала, как невесту,Один зеленый огурец,И шла по тающему настуВ свой белокаменный дворец.Моя душа желала мира,Но мир не шел к моей душе,И коммунальная квартираЖдала на верхнем этаже.Набором вечных категорийПестрели столбики газет,И волновалась в коридореБольшая очередь в клозет.Дымились в блюдечках окурки,Пылились книги в тесноте,Кипели чайники на кухне,И мира не было нигде…1968Городской ноктюрн
Когда вечер шагами заполненИ на сотни окон измельчен,Остывают июльские полдниВ подворотнях, пропахших мочой.Остывают июльские грозыВ полутьме коммунальных квартир…На работу выходит угрозыск,На охоту выходят коты.Бродит ветер, ленив и заносчив,И брезгливо касается стен;И дома выплывают из ночи,Осененной крестами антенн.1968Сиротское
Сперва мне было не до шутокНа улицах твоих, Москва,Язык автобусных маршрутовБыл непонятен мне сперва.Но мне открылся постепенноКрылатый смысл твоих кривых,И я в лицо узнала стены,И пульс мой к скорости привык.И, настрадавшись до отвала,Я приняла твои права,Но неизменно оставаласьТы мачехой моей, Москва.Как ни зови, как ни аукай,Никто не отзовется мне,И ни в одном из переулковМне не зажжется свет в окне.Меня ни братом, ни сестроюНе одарила жизнь в Москве:Лишь с матерью-землей сыроюСиротство состоит в родстве.А мне бы только лампу в доме,Где у стола сидит семья,Чтоб затянулась на изломеИ на излете жизнь моя.1968* * *
Часы нанизывать, как бусы на шнурок,Так сладко, так спокойно, так утешно…И не искать подтекста между строк,И за судьбой не гнаться безуспешно,Не ведая, что в ярости поспешной,Противник нажимает на курок.Часы разбрасывать, как бисер для свиней,Так сладко, так утешно, так спокойно…И жизнь свою, не отмечая дней,Растрачивать беспечно и разбойно,Не ведая, что будущие войныУже предел отмерили на ней.Часы разменивать, смеясь, по пустякам, —Не сделать ни одной ошибки крупной,И постигать премудрость по слогам,Так трудно для меня, так недоступно,Что и не стоит в робости преступнойПытаться русло перекрыть стихам.1970Суета
Я так живу, как будто сотни летОтмерены мне щедрою судьбой:Все суета и суета сует,И некогда побыть самой собой,Чтоб в чьей-нибудь душе оставить след;Чтоб мусор от порога отгрести,Оберегая мир своей души;Чтоб удержать на время рубежи,Пока все мысли собраны в горсти,Пока еще судьба в моих руках,Пока она хранит следы тепла,Пока не растерялась в пустяках,Сквозь пальцы в суете не протекла.1971Так и верчусь…
Так и верчусь между вечным и срочным,Между «нельзя» и «надо».Между любовью, не лезущей в строчку,И флиртом с доставкой на дом.Так и верчусь между данным и взятым,Между «нельзя» и «можно»,Между наследственным пышным задомИ сухощавостью модной.Так и верчусь между мелким и ценным,Между пройденным и встреченным,Между нелепым еврейским акцентомИ нормами русской речи.Так и верчусь между бывшим и будущим,Между кастрюль и книг,Между любовью к заботам будничнымИ нелюбовью к ним.Так и верчусь между жизнью и смертью,Между весами и гирей,Что означает: живу на светеТак же, как все другие.1969Гаданье
Мне стыдно признаться: я верю в приметы, —И в цифру тринадцать, и в порчу, и в сглаз…Твердит мне кукушка сегодня с рассвета,Что задан мой день и назначен мой час.Твердит мне кукушка, что путь мой намечен,Но, просьбы свои зажимая в горсти,С утра я гадаю на чет и на нечетВ надежде руками беду развести.Провижу отчаянья край непочатыйИ, тщетно в закрытые двери стучась,Прошу у кукушки минутной пощады,Заведомой лжи и отсрочки на час.Но стонет кукушка в осиновых рощах,Но судит меня по законам земным,И ставит отказа двузубчатый росчерк,И плачет сама над бессильем своим.1970Апрельское пророчество
Мой апрель притворялся покладистым,Весь в цветах выползал из травы,Но стрелки в бородищах окладистыхВстали в башнях его смотровых.Притворялся он другом в ошейнике,Псом доверчивым на поводке,Но при этом приклады ружейныеПристывали к холодной щеке.И, прикинувшись шелковой ниткою,Он ужом за иглою вился,Но таращились жерла зенитныеВ голубые его небеса.Он хотел быть сердечным поверенным,Он при всех мне коленки лизал, —Только я обреченно не верилаНи признаньям его, ни слезам.Я предвидела, как это будет,Завереньям его вопреки,Как за окнами грянут орудияИ ударят из башен стрелки.Как, задохшись в угаре кровавомИ сминая цветы на ходу,Пробегу я по выжженным травамИ на желтый песок упаду.1970Прощание с Россией
Пришла пора прощания с Россией, —Проиграна игра по всем ходам,Но я прошу: О, Господи, прости ейПобедный марш по чешским городам!За череду предательств и насилий,Заслуженную кару отменя,Не накажи и сжалься над Россией,Отторгнутой отныне от меня!Прошу не потому, что есть прощенье,Что верю в искупление вины,А потому, что в скорбный час прощаньяМне дни ее грядущие видны.Провижу я награды и расправы,Провижу призрак плахи и костра,И мне претит сомнительное правоИграть в овечьем стаде роль козла.И в ореоле надписей настенных,В истошных криках: «Слава!» и «Хвала!»Я выпадаю накипью на стенахБурлящего российского котла!1971Дачное воскресенье
Кофе, пустой болтовней и салатомВесь этот день был забит до отказа:Щедро отмеренный поздним закатомБыл этот день мне как милость оказан.Весь этот день с суетой за обедомБыл незаслуженно щедрой подачкой, —Я лишь потом догадалась об этомСреди разбросанной утвари дачной.Я лишь потом по случайным приметам,По пустякам догадалась о многом:Был этот день мне прощальным приветомБудто бы мир не лежал за порогом.Будто бы не было слежек и ссылок,И санитаров из желтого дома,И запрещенных тюремных посылок,И про евреев ни слова худого.Будто беды мы все время не ждали,Будто опять не захлопнулась клетка, —Так в этот день умывался дождямиМилый мне лес в предвкушении лета!Так мне березы кивали повинно,Так покаянно прощенья просили,Будто бы Родиной, а не Чужбиной,Снова могла обернуться Россия!1971Високосный год
В неурожайном, високосном, роковомИщу приюта, как бездомная собака,А за стеной интеллигентный разговорО самиздате и о музыке до Баха.А за стеной уже построена шкалаПо черным спискам от Христа до Робеспьера,И несмолкаемо во все колоколаЗвонят деревья облетающего сквера.Ах, в этот черный, високосный, роковойЗаприте дверь свою и окна занавесьте, —Ведь все равно не догадаться, для когоОсенний благовест несет благие вести.Ведь все равно не угадать, что суждено,Не нарушая связи следственно-причинной:Пусть хоть разлука — не с разрухой заодно,Пусть хоть разрыв — но лишь концом, а не кончиной!Пусть расставанье — не враждой и не войной,Пусть кровь и око — не за кровь и не за око,Чтобы земля моя, покинутая мной,Не поплатилась — справедливо и жестоко!Но не земля на пепелищах, а зола,Но для амнистий, видно, время не приспело,И ловко шьются уголовные делаПо черным спискам от Христа до Робеспьера.Но тверд расчет у орудийного ствола,Но раскаляется земная атмосфера…И несмолкаемо во все колоколаЗвонят деревья облетающего сквера…Октябрь-декабрь 1972Ломбардная баллада
Монотонно, запасясь терпеньем,Оставляя город под собой,Я всхожу по каменным ступенямВверх, на Исаакьевский собор.Подо мной парадом юбилеевИзукрашен мрамор колоннад,В доме за углом, где жил Рылеев,Деньги под залог дает ломбард.Возле стен, где рушились святыни,Где гудел набат бунтовщиков,Бережно хранятся в нафталинеВереницы шуб и пиджаков.В комнате, где крестным целованьемОтвергалась истинность присяг,Нежится каракуль в целлофанеИ часы безмолвные висят.За стеклом хранятся самоцветыИ хрусталь упрятан под замок,Будто под огромные процентыОтдана история в залог.Будто стало прошлое обузойИ его охотно сбыли с рук,Будто не распутать вечный узелИ не разомкнуть проклятый круг.Будто бы вокруг стоят постоемОккупационные войска,Будто бы стою я перед строем,Ощущая холод у виска.Будто бы к мостам, в стихах воспетым,Рухну я, подстреленная влет.…В Мойке, за гранитным парапетомБитые бутылки вмерзли в лед.1972Санкт-Петербург
Над сизой изморозью бухт,Над медленной рекойНачертан был Санкт-ПетербургНемецкою рукой.И вырос город на воде,Шагая напрямикВ неоспоримой правотеИ краткости прямых.Там, отвергая русский кройИ вычурность Москвы,Как по команде стали в стройКаналы и мосты.Там три столетия подрядВ один и тот же часДворцы выходят на парад,Мундирами кичась.Там, попирая топкий грунт,На утренней зареДома становятся во фрунтИ строятся в каре.Там, прозревая между строкНеписаный закон,Идут прохожие сквозь стройНацеленных окон.Как неприятельский редут,Встал град передо мной,Чтоб утвердить немецкий духНад варварской страной!1972Ax, только бы…
Ax, только бы воли себе не давать,Когда с ледяных берегов КолымыГрозит мне сиротство Синайской пустыней,И нет ничего холодней и постылейРоссийской судьбы и российской зимы,Российской сумы и российской тюрьмы,Куда не зазорно явиться с повинной,И где лишь кривые дороги прямы,И где не зазорно казенной холстинойБез всяких гробов мертвецов одевать.Ах, только бы воли себе не давать!Ах, только бы первой любви не предать,Когда из глубин поднимается страх,Когда Увертюрой Двенадцатого ГодаРевет в репродукторах голос народа,А в сводках атаки и танки в тисках,И ярость в висках, и останки в песках,И ясно: в огне не отыщется брода, —Ведь жизни и смерти лежат на весах,Ведь жаждет погрома не горсточка сброда,А родины-мачехи грозная рать.Ах, только бы первой любви не предать!Ах, только б остаться самою собой,Когда в одинокий прозрения часЯ в прошлом себя узнаю среди прочих,И я в этом прошлом не слово, а прочерк:У предков моих слишком яростный глаз,А нос слишком длинный и в профиль, и в фас,И нет мне березки в березовых рощах,И нет мне спасенья в Успенье и в Спас,И предков моих на Сенатскую площадьНикто б не пустил под штандарт голубой.Ах, только б остаться самою собой!Ах, только б найти Ариаднину нить,Чтоб сердце дотла отреченьем не сжечь,Когда умножаются правды и кривды,И каждая правда не стоит и гривны,А братство — лишь с теми, с кем общая печь,А прочие братства не стоят и свеч,И только на кровь неизменны тарифы…Лишь ты остаешься мне, русская речь,И только распев дактилической рифмыСумел бы с Россией меня примирить.Ах, только 6 найти Ариаднину нить!1973Стихи вне книги
Горькое поле прощаний,Поле обид и прощений,Жизнь перепашет, как плуг.Путь мы себе облегчаемТрудной ценой отречений,Жесткой ценою разлук.Отречение — это прощаниеС совестью у порога,Отречение — это крещениеЕврея во время погрома.Разлука — это разруха,Развалины среди пепла,Окон дыры пустые,Разлука — это пустыня:Сухие глаза колодцев,Солончаков короста,Бессилия мертвая петля.Заново день изменит,И заново день настанет,Готовый для новых разлук.Горькое поле скитаний,Поле надежд и сомненийЖизнь перепашет, как плуг.1963Эмилю
Симметричное стихотворение
Зимой и летом есть определенность,Есть постоянство даже в переменах,Есть чувство меры в белом и зеленом,В слепых дождях и грозах непременных.Зимой и летом жизнь идет по плану,В ней строго согласованы оттенки.И даже смерть является по правуЗа всем, что подлежит переоценке.И потому стихи не любят лета,И потому стихи обходят зиму,И не спешат отправиться по следуЗа тем, что обосновано и зримо.Им лучше причаститься горькой прелиОсенних трав, смирившихся с морозом:Им лучше, пробираясь по апрелю,Припасть губами к плачущим березам.Им лучше по проталинам подснежнымРассыпаться случайным цветопадом,Или пройти по сумеркам поспешнымДождливым разрушительным парадом.1962* * *
Природа сама сочиняет стихи,И надо уметь их подслушать:Рифмуется ветер с рассветом в степи,Рифмуются льдинки на лужах,Рифмуются тени на синем снегу,Рифмуются смерти и сроки.И, может быть, инеем по стеклуНаписаны лучшие строки.1961Март
Зима все ярится, все пыжится,Все рыщет в своих закромах,А мне почему-то не пишетсяПод этот неистовый март.А мне почему-то не верится,Что лето придет за зимой,Что все по-старинному вертитсяЗемля по орбите земной.А мне почему-то не верится,Что зреет под снегом трава,Что ветер возьмет и развеетсяВ разгар своего торжества.И вдруг на мгновенье покажется,Что ветер по-своему прав:Ну кто добровольно откажетсяОт даром доставшихся прав?1965В чаще
Там, на пылающих полянах,К июню сервирован стол:Там травы к вечеру повянутИ лето станет на постой.Там, выхваляясь плотью зрелой,Купавки тянутся из трав,Там жизнь устала и прозрелаОт пестроты и от растрат.А здесь еще апрель в смятенье,Здесь не поспел щавель для щей,И солнце не коснулось тениНад строем девственных хвощей,Роса здесь ветви окропила,Под небо хвою подсиня,И ластится к ногам крапива,Не осознавшая себя.1965Осень
Весь мир под окном отсырел и продрогИ кончилась к черту парадность…Нас осень всегда застигает врасплох,Как всякая неприятность.Пора бы поверить, что лету конец,Что вымахал волк из волчонка,Пора бы под сани готовить конейИ квасить капусту в бочонках.Пора бы поверить, что жизнь коротка,И вымыть похмелье рассольцем,Пора бы, хватая быка за рога,Найти себе место под солнцем.И разум конечным своим естествомГотов примириться с кончиной,С внезапным морозом, с опавшим листом,Со следствием и причиной.Но то, что понятно логичным мозгам,Душе неразумной постыло,Ей трудно поверить морозным мазкам,Которыми речка застыла.Ей кажется: только ударить в набат,Согреть посиневшие лица, —Как солнце вернется, грачи прилетятИ жизнь бесконечно продлится!1965Метель
На снегопоставки в неделюЗима получила подряд:Мой день начинался с метелиОдиннадцать суток подряд.При свете, мерцающем скудно,Снега закипали с утра,И каждое божие утроМой день начинался с утрат.Плела свою сеть непогода,Снимая поземку с петель, —Мой день начинался с находок,Имеющих привкус потерь.Давно уже сбился со счетуУвязший в снегу календарь,Был день мой метелью зачеркнут,Был ветром затравлен январь.1964Снег
Напрасно непорочным снег считают —Он — лицемер, обманщик и доносчик:Ведь это он, шаги мои считая,Шпионит под окном с утра до ночи.Нет, я не верю в благородство снега!Он ждет, пока беда с землей случится,Тогда он на нее нисходит с небаИ холодом на грудь ее ложится.Он входит в лес, небрежен и рассеян,И все противоречия вскрывает;И видно всем, что лес уже лысеет,Что дуб горбат и что сосна кривая.И всем видны досадные пробелы —Среди деревьев снежные поляны,Как будто нерешенные проблемыВ конфликте между лесом и полями.1964Харьков
I
Город мой, ты единственный в мире,Неотмытый от снега и пыли, —Это ночи тебя задымили,Это дни на тебя наступили.Среди штатских, военных и прочих,Я встречаюсь с тобой на перроне,И читаю судьбы твоей почеркПо твоей заскорузлой ладони.Затаенною силой в пружинеУчтено твое прошлое в смете,Вдоль Московской, где линия жизниОбрывается линией смерти.Вдоль Московской, змеею трамвайнойУбегающей в бывшее гетто,Там евреи в холодных развалинахУмирали на Тракторном где-то.И пугаясь такого соседства,И спасаясь от прошлого тщетно,Пробирается линия сердцаПо Сумской, мимо сада Шевченко.Пробирается линия сердцаМимо сумрачных старых каштанов,И теряются юность и детствоСреди зрелости долгожданной.II
Этот город мне нужен затем,Чтобы сбиться с привычного ритма,Чтоб коснуться трагических тем,Затаенных во времени скрытно.Этот город мне нужен затем,Чтобы в сердце раскрылись кавычки,Чтоб картины рванулись со стенИз захватанной рамы-привычки.В этом городе время идет,Неподвластное общим законам,Этот город мне нужен как дотНа переднем краю обороны.1966* * *
Мой дед был слепым, —Он стоял у окнаИ смотрел в пустоту за окном,И никто его не любил…Мой дед был слепым, —Он не видел огня,Он чувствовал только дым.Мой дед был слепым, —Только старый приемникИногда разговаривал с ним…Мой дед был слепым, —Он ронял на пиджакКашу и хлебные крошки,И никто его не любил:Все дети, пороги и кошкиВсегда враждовали с ним.Мой дед ко лбу привязывал тфилинИ долго молился Богу,Но Бог не смотрел в его сторону,И Бог его не любил.Мой дед был слепым, —Только стеныПомогали ему ходить…Мой дед был слепым, —Он умер,И все забыли о нем…1960Необходимость
Немедленно теряет ценуПустой словесный перезвон,Когда являются на сценуНеурожай и произвол.Тогда я отдаю в солдатыЛюбимых спутников своих —Мои восходы и закаты,Которые не лезут в стих.Они уходят рота к роте,Любимые мои слова,A там на бреющем полетеИх настигает жизнь сама.На смену скошенной пехотеПриходят парни от сохи…И обрастают грубой плотьюНеобходимые стихи.1963* * *
Неделю, как сотню, лучше не трогать,Едва разменяешь — летят четверги,А после придется у Господа БогаПо ночам отрабатывать за долги.Неделя, как сотня, — была и не стало:Считай, не считай, понедельник не в счет,А там и среда от Калужской заставыСпешит по мостам до Никитских ворот.А к пятнице в прачечной у АрбатаПоследний червонец летит под откос,И вновь понедельник собакой лохматойСебя лихорадочно ловит за хвост.1959Дорожные знаки
Может быть, к этой развилке дорогНа меринке гнедомПодъехал когда-то Иван-дурак,Вооруженный кнутом.А кто-то на розовом срезе пняЖженным углем написал:«Направо поедешь — погубишь коня,Налево — погибнешь сам».Дорога разматывает мотокШлагбаумов и мостов,Дорога расхваливает товар,Как выездной Мосторг,На виражах, как живая тварь,Надсадно воет мотор.Трупы раздавленных за ночь собакМилиция уберет,Дорожные знаки на желтых столбахРасскажут весь путь наперед.Дорожные знаки любой перегонЗнают наперечет:— На двести метров обгон запрещен,Впереди крутой поворот.Но не подскажут они никогда,По каким не ездить мостам,На какой из дорог ты погубишь коня,На какой ты погибнешь сам.1963Бабий стих
I
Клохчут куры на насесте,Лает пес на ветер,Танькин муж пропал без вестиГде-то в сорок третьем.Прочесали ночью танкиПоле за кустами,И остались на полянкеГоры ржавой стали.На обугленной портянкеРастопилось сало, —Был когда-то муж у Таньки,А теперь не стало.II
Село как село, — за избой избаИ улица посредине,Корова в хлеву, на окне резьба,Картошка — себе и скотине.Село как село, мужиков на полатяхРаз-два и вся арифметика:Ванюшка-придурок, Степан-председатель,Да сторож безрукий — Федька.Село как село, — живут с трудодняИ платят налог натурой,Маруська весной родила двойнят:Должно быть, ветром надуло.III
Баба разве человек?Бабий век — короткий век,Сорок лет — и бабы нет:Кости да морщины…Как текучая вода,Торопливые года.Как зыбучие пески,Ночи без мужчины:Наливаются соски,Хворь ломает спину, —Неужели никогдаНе родить мне сына?Жизнь прошла,Как не была,Поминай, как звали…Жили-были, поживали,Черствый хлеб жевали.IV
На насесте клохчут куры,Маятник качается,От зевоты сводит скулы —Значит, день кончается.Гриша, глаз прищуря хмуро,С фотографии глядит:«С кем крутила шуры-мурыС той поры, как я убит?»— «Ox, жила я да жевалаТолько корку черствую,Мертвый ты, а я — живая,Все равно что мертвая.А теперь я — пожилая,Никому я не нужна,Мертвый ты, а я — живая,Только мертвого жена…»Лает пес, тоску наводит,Значит, вечер скоро.Скоро Танькин век проходит,Скоро Таньке сорок,Скоро, ох, как скоро…1960Небо XX века
Оправданы солнцем прогретыеПирамиды в песчаной оправе,Оправданы минаретыПод тающим небом Аравии.Привычно глядит из-под снегаРоссийская колокольня,И четко в немецкое небоВпрессована готика Кельна.Завязано в крепкий узелВеликое постоянствоНезыблемого союзаВремени и пространства.О небо двадцатого века! —Сожженная снизу и сверху,Космическою ракетойПрошитая атмосфера,К лицу тебе башни кранов,Летящие вверх наклонно,И пляшущей плазмы неонаСторожевая охрана!К лицу тебе гневная грубостьНеслыханных революций,И кажущаяся хрупкостьЖелезобетонных конструкций!1955Аэродром
Траве непонятен ветер,Рвущийся из-под моторов:Зачем он нанизан на вертелВращением монотонным?О чем он поет неверно,Зачем он пахнет бензином,Зачем он так откровенноПлюет на лето и зиму?И только бетонным плитам,Невозмутимым и гладким,Понятен перед полетомВетер взлетной площадки.В каких мастерских подбиралиЛитые квадраты бетонаК упругим пластинам дюраляСверкающим в небе бездонном?В каких масштабах сверялиСвятое единство размераНевидимой взлетной спиралиИ каменной трассы разбега?И по каким законамК земле пригвожденным плитамПонятна радость разгонаИ трепет перед полетом?1964Ложь
Средняя Азия, VII век
Арабы идут по дворам, как чума,— Ла иллох иль Алла! —В двенадцать складок ложится чалма,— Мохаммад расуль Алла! —Нужно сказать, что Аллах един, —Вот и весь сказ.Бисмиллахи рахмони рахим! —Только один раз.Нужно развеять пепел и дымНаших священных костров,— Бисмиллахи рахмони рахим! —Всего только семь слов.Если арабы идут по дворам,Можно прочесть намаз,Можно открыть и закрыть КоранНа день по пять раз.Можно развеять пепел и дымНа запад и на восток,Можно сказать, что Аллах единИ Мохаммад — его пророк.А в темноте, прочитав намаз,Можно разжечь костер,Чтобы Охура прошел мимо насИ руки над нами простер.Грязь и обман сгорают в огне,— Ла иллох иль Алла! —Коран не проникнет в душу ко мне,— Мохаммад расуль Алла! —Душанбе, 1960Вечная мерзлота
Предательства многоликогоНикак мы на лжи не поймаем:Ладонью коснется великого,И станет великое малым.Щекою коснется малого,И малое станет страшным,И будет, грехи замаливая,У смерти стоять на страже.И слабыми станут сильные,И робкими станут смелыеВ краю, где реки несиниеСтекаются в море белое.Где солнце скрывается с августаЗа дальние горы Саяньи,Где в небе включаются запростоСеверные сияния.А к лету солнце расплатитсяМелочью золотой,И обернется предательствоВечною мерзлотой.Оно отогреет для видуЗастывшее после зимы,Промерзшее вечной обидойОтечное тело земли.И землю смягчая уступкой,Дома засосет до труб,И ляжет трясиной топкойВместо дорог и троп.Но там, под цветущей тундрой,Желтым теплом залитой,Останется той же трупнойВечною мерзлотой.1964Покорение тайги
О том забыла сытая Московия,Как стрелы бились в тетивах тугих,И гнулись луки, и ломались копьяПод сумрачными стенами тайги.Того не скажут золотые копи,Как мстила ненасытная пурга,Как разверзались и смыкались топиНад головою павшего врага.Тому не верят и не могут веритьХоленые асфальты городов,Как буреломом ощерялся берег,В тумане усмиряя гордецов.Того не стоит вспоминать напрасно,Как закипала комарьем весна,Как штабелями сливочного маслаШла к морю корабельная сосна.Но в поколеньях прогремят осаннуТому, кто с жизнью не вступал в торги,Кто продолжал упрямую осадуПод сумрачными стенами тайги.1964Первый снег
Опять без копоти и дымаВся зелень обратилась в прах,Опять мороз в речных низинахМосты подвесил на соплях,Опять декабрь рукой незримойСнега раскинул на полях,Чтоб мы могли, читая зиму,Заметки делать на полях.Здесь каждый может показатьсяЦентральной точкой на земле,Здесь каждый может расписатьсяВ своей готовности к зиме;От черных мыслей отказаться,И до апреля оказатьсяПриговоренным к белизне.1962Осенняя симфония
AndanteСентябрьская светлая стылость,Осенняя первая старость,Закатов нещедрая милость,Восходов неверная малостьДавно в мое сердце вломиласьИ намертво в нем окопалась.И все-таки каждое утроЯ снова и снова не верюЕе завершенности мудрой,Ее отрешенности медной, —Я снова принять ее медлю,Я снова покой ее мерныйСвоей нерешенностью мерю.ScerzoПо небу шла потеха:Торжественный конный парад.Драгуны в папахах ехалиВерхом, по четыре в ряд.Ветер, поручик бравый,Тоже скакал верхом:— Нале-е-во! Напра-а-во!Мать вашу так! Кру-гом!Ветер летел вдоль строя,Меняя порядок рот:— Смир-р-на! Ряды сдвоить!Мать вашу так! Вперед!Солнце на случай парадаВ красную влезло шинель:— Поручик! Где же порядок?Не армия, а бордель!Солнце зашло за тучи,И, матерясь на бегу,Сердитый, лихой поручикВ клочья разнес драгун.Падали крупные каплиСквозь ветреную синевуНа клочья промокшей паклиИзображавшей траву…1961–1962Бессонница
Ночь начисляет процентыНа сумму дневных уступок,Полночь сечет по центруКаждый дневной поступок;Как неподкупный посредник,Вводит ко мне в застенокЯсность ночных прозрений,Честность ночных оценок.Дни еще пашут поле, —Трудолюбивые смерды! —Ночи приходят послеИ приобщают к смерти.Мне бы сбежать на полюс,Где в стыке меридианномНадвое раскололосьВремя над океаном.Как бы тогда обходиласьПри негасимом солнцеВысшая объективность,Признанная бессонницей?Как бы тогда созрелиБез откровений спросонокЯсность ночных прозрений,Честность ночных оценок?1963Маме
I. Благодарное
Каждый год громыхая грозойНа душе остается прорехой…В этот город, лишенный красот,Каждый год я стараюсь приехать.Пробегаю я здешний БродвейИ всхожу по щербатым ступеням,И толкаю тяжелую дверьВ этот дом, уже тронутый тлением.И вхожу в свой единственный домДолгожданною гостьей незванойЧерез гулкий слепой коридор,Осужденный быть кухней и ванной.И касаюсь морщинистых щек,И бросаю свой груз за порогом,И сбивается лет моих счет,И стирается память о многом…Я опять становлюсь молодойИ финал заменяю вступлением,Потому что стоит этот дом,Лихорадочно тронутый тлением…1963II. Предчувствие
Все идет нескладно,Шиворот-навыворот…И чай как будто сладкий,И яблоки по выбору:Хоть красные, хоть желтые,Хоть мягкие, хоть жесткие.И мясо есть к обеду,И всяких благ до черта,И снег как будто белый,И ночь как будто черная.А все-таки я знаю,Что это все непрочно;Вот-вот судьба земнаяВойдет бедой непрошеной…1965III. Прощальное
Я, кажется, вполне поверила в детали:В реальность ящика из крашеных досок,В реальность лепестков на белом одеяле,В вещественность платка, прикрывшего висок.Я помню: был вокзал, где я брала билеты,Двустворчатая дверь и гулкий коридор.Потом несли венки, и траурные ленты,И мертвые цветы через больничный двор.Я помню, как нога скользила по суглинку,И кто-то крышку нес, кумач слегка примяв,И шарканье шагов, и говор под сурдинку,И желтизну щеки сквозь зарево румян.Я слышала, как шел кладбищенский автобус,Как падала земля на гроб из-под лопат,И мерный шум дождя, и тишины особость,И хрупкий шорох лент, и кашель невпопад.Я помню узкий дом, и стол со всякой снедью,Я помню все слова и даже верю им,Но все они никак не связаны со смертью,И только для живых нужны они живым.И только для живых окрашены ограды,И только для живых посажены цветы,А мертвым все равно, им ничего не надо:Ни слез, ни похорон, ни прочей суеты.И вовсе ни к чему хранить детали эти,Таскать их за собой и знать наперечет:Они не объяснят, что мамы нет на свете,Что писем от меня она уже не ждет.1966* * *
Мудрая стерва природаПредусмотрела заранееДля продолжения родаВлечение и желание.Хитрая матерь живогоСкрепила вечной печатью:Муж да сольется с женоюВ радостном акте зачатья.Мгновения сладкой истомыПройдут через двадцать инстанций,И ломкие хромосомыСплетутся в любовном танце.И в память о кратком миге,Пойманные с поличным,За радости в этом миреУплатите вы наличными.Заплатите утренней рвотой,Попранием всех традицийИ прерванной жизнью короткой,Которая не родится.Над смертью пройдете по кромкеКрахмальных тугих косынок,И алые сгустки кровиНа белых чулках застынут.И, лед прижимая к подошвам,Увидите, как в ожиданииСклоняются над подушкойВлечение и желание.1964–1967* * *
Я тридцать лет живу среди людей.Обзавожусь врагами и судьбой.Я скоро высшей властью овладею,Неоспоримой властью над собой.И перед каждым взлетом или спуском,Пустые сантименты преступя,Я овладею истинным искусством —Умением обманывать себя.Я утаю от сердца дорогоеИ прочную основу обрету,Я за версту учую запах горяИ стороною горе обойду.Границы памяти я до предела сдвинуИ разум на подмогу призову,Я стану до того неуязвимой,Что даже смерть свою переживу.1964* * *
Не слишком ли ты многогоТребуешь, поэзия?Конечно, — богу богово,А кесарево — кесарю,Конечно, глупой клятвой яСама замкнула круг,И тяжела рука твояИ норов слишком крут.Ты — прорва ненасытная,Которой мало почестей,Ломай меня, меси меня,Испытывай на прочность.Присваивай часы мои,Не оставляй ни крохи,Ты — прорва ненасытная,Которой мало крови!Ты хочешь вскрыть мне вены,Сорвать замки и ставни,Разведать сокровенноеИ явным сделать тайное.И все смести булыжнойКарающей лавиною,Чтоб отвернулись ближниеИ прокляли любимые.Тогда мой дом без кровлиТы выставишь зевакам,А труп мой обескровленныйТы выбросишь собакам!1964* * *
Судьба моя в руках стихов моих,Но не найти ее среди стихов:Следы ее на сотнях мостовыхЗатерты миллионами шагов,Затоплены потоком легковых,Затоптаны толпой грузовиков.И без судьбы вхожу я в зал СудаИ предстаю перед лицом Судьи,И чувствую, что общая судьбаНеотделима от моей судьбы,Что не уйду я от самой себя,Спасаясь от тюрьмы и от сумы.И пусть под стражей я пришла сюда,И пусть Судья на осужденье скор,Я не боюсь решения Суда,И не имеет силы приговор!1964Взрослое стихотворение
Жизнь угостит и пряником, и розгойИ поведет по мне огонь прицельный…Ах, мудрость — недозволенная роскошь:Я за нее плачу такую цену,Плачу из фонда радости и горя,Накопленного мною по крупице,Что ей не окупиться и за годы,За годы от меня не откупиться.Нет, мудрость — неоправданная трата:Я за нее плачу такой ценою,Что я передо всеми виновата,И виноваты все передо мною.Но мудрость — неожиданная радость:Когда пойму я, что тебя не стою,Она ко мне приходит как наградаЗа прожитое и пережитое.1965Садовое кольцо
Поток машин спускается с конвейераШирокого Садового кольца…Мне наплевать, что плакать мне не веленоИ что о камень сломана коса.Я двадцать раз решу задачу начерно,Но доведу ее в конце концов,Не допустив, чтоб путь, однажды начатый,Замкнулся, как Садовое кольцо.Пусть суждено мне стукаться о зданияИ рассекать людской водоворот,Сто раз взлетать от площади ВосстанияИ падать возле Сретенских ворот.Я оторвусь от Бронной и от Лихова,Я разгонюсь на взлетной полосе,И закачаюсь на волнах великого,Раздвоенного Минского шоссе!1966* * *
Чтоб спастись от проклятого невезенья,Всю бы сущность свою я пустила в раскрой:Поднесла бы тебе приворотного зелья,Подлила бы в стакан менструальную кровь.Чтоб сегодня увидеть тебя на минуту,Всю бы душу свою я пустила на слом:Я б лицо потеряла, друзей обманула,И добро поменяла местами со злом.Я бы всех предала, от всего отказалась,Я в себе изменила бы форму и суть, —И пускай меня вводят в двусветную залу,И пускай меня судит придирчивый суд.И пускай он осудит меня и накажет,И на лобное место швырнет среди дня,И пускай я там встану с рубцами на коже,Чтобы ты хоть тогда посмотрел на меня!1966Прибежище
Если выбрать из многих желаний одно,Чтобы прошлого стало не жаль,Мне бы только прибежище, якорь на дно,Чтобы было куда прибежать.Мне бы только пристанище, пристань, причал,Чтоб пристыть, как печать на листах, —Если можно: чтоб руки твои на плечах,Если нет: я согласна и так.Мне бы только предлог — как припой между строкИли камень в прибрежный прибой,Чтоб тебя на отбывку на длительный срокВ небесаx записать за собой!1970Юбилей в доме литераторов
Шел чинный вечер в тронном зале, —Поэт стоял на пьедестале,Поэта чествовали те,Что чести сызмальства не знали.Поэт стоял на высоте,Вздымался на почетном месте,Как бы распятый на крестеГвоздями почестей и лести.Поэт стоял на пьедестале,Поэта вовсе не пытали,Как показалось мне вначале, —Поэта славою венчали,Которую творили там жеИ разносили по рядамХлыщам в сертификатной замшеИ скопищу замшелых дам.Поэт стоял на пьедестале,Поэта вовсе не пытали, —Его в заоблачные далиНесло фортуны колесо,И ветры лести овевалиЕго калмыцкое лицо.Поэт стоял на пьедестале,А с кафедры стихи читали,Которые из года в год,Писал поэт про свой народ.В оправе лучших переводов,Как будто не был никогдаБез следствия и без судаОн изгнан из семьи народов.Сейчас он мог бы крикнуть вслухТолпе наемников и слуг,Что был он сослан, а не признан,Что по нему прошелся плуг,Что он не человек, а призрак,Что на судьбе его клеймо,Что здесь не юбилей, а тризна,И что стихи его — дерьмо.Он мог бы крикнуть это вслух,Но зал был слеп,Но зал был глух:Плелись интриги и альянсы,Плелись лавровые венцы,Читали письма иностранцы,И нежились в объятьях шлюхСтарообразные юнцыИ молодящиеся старцы;Менялись выставки в фойе,Предполагались в холле танцы,В буфете — крабы и филе.И он смолчал: он много летСчитал, что в правде смысла нет,Он знал, как трудно быть поэтом,Храня в кармане партбилет.Не дорожил он партбилетом,Но он привык уже к наветамИ славословию газет,К своим незримым эполетам,К американским сигаретам,К удобным импортным штиблетамИ к плеску славы у штиблет.Он позабыл, что был поэтом:Давно он умер как поэт.Переводы
Оскар УайльдБаллада Рэдингской тюрьмы
Памяти К.Т.У., бывшего кавалериста королевской конной гвардии. Казнен в тюрьме Его величества, Рэдинг, Бэркшир, 7 июля 1896 года
Глава первая
Не красный был на нем мундир, —Он кровью залит был,Да, красной кровью и виномОн руки обагрил,Когда любимую своюВ постели Он убил.В тюремной куртке через дворПрошел Он в первый раз,Легко ступая по камням,Шагал Он среди нас,Но никогда я не встречалТаких тоскливых глаз.Нет, не смотрел никто из насС такой тоской в глазахНа лоскуток голубизныВ тюремных небесах,Где проплывают облакаНа легких парусах.В немом строю погибших душМы шли друг другу вслед,И думал я — что сделал Он,Виновен или нет?«Его повесят поутру», —Шепнул мне мой сосед.(Вариант:В немом строю погибших душШагал я по дворуИ думал, как среди живыхОн вел свою игру.«Его, — шепнул мне мой сосед, —Повесят поутру».)О боже! Стены, задрожав,Обрушились вокруг,И небо стиснуло мне лоб,Как раскаленный круг,Моя погибшая душаСвой ад забыла вдруг.Так вот какой гнетущий страхТолкал Его вперед,Вот почему Он так гляделНа бледный небосвод:Убил возлюбленную ОнИ сам теперь умрет!Ведь каждый, кто на свете жил,Любимых убивал,Один — жестокостью, другой —Отравою похвал,Коварным поцелуем — трус,А смелый — наповал.Один убил на склоне лет,В рассвете сил — другой.Кто властью золота душил,Кто похотью слепой,А милосердный пожалел:Сразил своей рукой.Кто слишком преданно любил,Кто быстро разлюбил,Кто покупал, кто продавал,Кто лгал, кто слезы лил,Но ведь не каждый принял смертьЗа то, что он убил.Не каждый всходит на помостПо лестнице крутой,Захлебываясь под мешкомПредсмертной темнотой.Чтоб, задыхаясь, заплясатьВ петле над пустотой.Не каждый отдан день и ночьТюремщикам во власть,Чтоб ни забыться Он не мог,Ни помолиться всласть;Чтоб смерть добычу у тюрьмыНе вздумала украсть.Не каждый видит в страшный час,Когда в глазах туман,Как входит черный комендантИ белый капеллан,Как смотрит желтый лик СудаВ тюремный балаган.Не каждый куртку застегнет,Нелепо суетясь,Пока отсчитывает врачСердечный перепляс,Пока, как молот, бьют часыЕго последний час.Не каждому сухим пескомВсю глотку обдерет,Когда появится палачВ перчатках у воротИ, чтобы жажду Он забыл,В ремни Его возьмет.Не каждому, пока Он жив,Прочтут заупокой,Чтоб только ужас подтвердил,Что Он еще живой;Не каждый, проходя двором,О гроб споткнется свой.Не каждый должен видеть высь,Как в каменном кольце,И непослушным языкомМолиться о конце,Узнав Кайафы поцелуйНа стынущем лице.Глава вторая
И шесть недель Он ожидал,Когда наступит час;Легко ступая по камням,Шагал Он среди нас,Но никогда я не встречалТаких тоскливых глаз.Нет, не смотрел никто из насС такой тоской в глазахНа лоскуток голубизныВ тюремных небесах,Где проплывают облакаНа светлых парусах.Он в страхе пальцев не ломалИ не рыдал в тоске,Безумных призрачных надеждНе строил на песке,Он просто слушал, как дрожит,Луч солнца на щеке.Он рук в надежде не ломалЗа каменной стеной,Он просто пил открытым ртомНеяркий свет дневной,Холодный свет последних днейОн пил, как мед хмельной.В немом строю погибших душ,Мы шли друг другу вслед,И каждый словно позабыл,Свой грех и свой ответ,Мы знали только, что ЕгоКазнить должны чуть свет.Как странно слышать легкий шаг,Летящий по камням,Как странно видеть жадный взгляд,Скользящий к облакам,И знать, что Он свой страшный долгУплатит палачам.* * *
Из года в год сирень цвететИ вянет в свой черед,Но виселица никогдаПлода не принесет,И лишь когда живой умрет,Созреет страшный плод.Все первый ряд занять хотят,И всех почет влечет,Но кто б хотел в тугой петлеВзойти на эшафот,Чтоб из-под локтя палачаВзглянуть на небосвод?В счастливый день, в счастливый часКружимся мы смеясь,Поет гобой для нас с тобой,И мир чарует глаз,Но кто готов на смертный зовВ петле пуститься в пляс?Нам каждый день казнил сердцаТревогой ледяной:В последний раз один из насПроходит путь земной,Как знать, в каком аду пылатьДуше Его больной.* * *
Но вот однажды не пришелВ тюремный двор мертвец,И знали мы, что черный судСвершился наконец,Что сердце брата не стучитСреди живых сердец.Мы встретились в позорный день,А не в святую ночь,Но в бурю гибнущим судамДруг другу не помочь;На миг столкнули волны насИ разбросали прочь.Мы оба изгнаны людьмиИ брошены в тюрьму,До нас обоих дела нетИ богу самому,Поймал нас всех в ловушку грех,Не выйти никому.Глава третья
В тюрьме крепки в дверях замкиИ стены высоки.За жизнью узника следятХолодные зрачки,Чтоб Он не вздумал избежатьКарающей руки.Здесь каждый отдан день и ночьТюремщикам во власть,Чтоб ни забыться Он не мог,Ни помолиться всласть;Чтоб смерть добычу у тюрьмыНе вздумала украсть.Здесь смертной казни ритуалПравительство блюдет.Здесь врач твердит Ему, что смерть —Естественный исход,И дважды на день капелланО боге речь ведет.Курил Он трубку, пиво пил,Выслушивал врача,Он стиснул страх в своей душеИ запер без ключа,И говорил, что даже радУвидеть палача.Чему же все-таки Он рад, —Никто спросить не мог:Надевший маску на лицоИ на уста замок,Тюремный сторож должен бытьБезжалостен и строг.Но если б кто и захотел,Сочувствуя, прийти,Какие мог бы он словаДля смертника найти,Чтоб душу брата увестиС тернистого пути?* * *
Бредет, шатаясь, через двор,Дурацкий маскарад,Тяжелых ног и бритых лбовИзысканный парад, —Нам всем дана судьба одна,Нам всем дорога в ад.Мы чистили сухим пескомХолодный блеск перил,Мели полы, скребли столыИ драили настил,Таскали камни через дворИ падали без сил.Трепали мы сухой канатДо крови на ногтях,Орали мы весь день псалмыС мочалками в руках,Но в сердце каждого из насВсегда таился страх.И в страхе облетали дни,Как листья в октябре,Мы забывали, что ЕгоПовесят на заре,Пока не увидали вдругМогилу во дворе.Там крови ждал сухой асфальт,Разинув желтый рот,И каждый ком кричал о том,Кто в этот час живет,Переживет и эту ночь,А на заре умрет.И каждый шел, познав душойСтраданье, Смерть и Рок,И каждый в номерном гробуБыл заперт на замок,И, крадучись, пронес палачЗловещий свой мешок.* * *
В ту ночь во тьме по всей тюрьмеБродил и бредил страх,Терялся зов и гул шаговНа каменных полах,И в окнах пятна бледных лицМаячили впотьмах.Но, словно путник у реки,Уснул под утро Он,И долго стражу удивлялЕго спокойный сонВ тот час, когда пришел палачИ жертвы ждет закон.А к нам, мерзавцам и ворам,Не приходил покой,А нас, рыдавших в первый разИ над чужой судьбой,Сквозь ночь гнала чужая больБезжалостной рукой.* * *
Тяжелым грузом грех чужойЛожится на сердца,И кем-то пролитая кровьЖжет каплями свинца,И меч вины, калеча сны,Касается лица.Скользила стража вдоль дверейИ уходила прочь,И, распростершись на полу,Чтоб ужас превозмочь,Молились богу в первый разБезбожники в ту ночь.Молились богу в первый разПроклятые уста,Могильным саваном в окнеШуршала темнота,И обжигала, как вино,Раскаянья тщета.Свет звезд потух, пропел петух,Но полночь не ушла;Над головой во тьме ночнойСходились духи зла,Да ужас, разевая пасть,Смеялся из угла.Минуя нас, они, клубясь,Скользили на полу,Цепляясь щупальцами рук,Струились по стеклу,То в лунный круг вплывали вдруг,То прятались во мглу.Следили мы, как духи тьмыВились невдалеке:В тягучем ритме сарабанд,Кружась на потолке,Бесплотный хор чертил узор,Как ветер на песке.Нас мрак не спас от их гримас,А день не приходил,Их стон, как похоронный звон,Под сводами бродил,На зов их души мертвецовВставали из могил:«О, мир богат! — они вопят. —Да ноги в кандалах!Разок-другой рискни игрой, —И жизнь в твоих руках!Но смерть ждет тех, кто ставит грехНа карту второпях!»Тем, кто закован в кандалы,Чей мир и дом — тюрьма,Толпой людей, а не тенейПолна казалась тьма.О кровь Христова! Их возняСводила нас с ума.Вились вокруг, сплетая кругБесплотных рук и глаз,Жеманным шагом потаскухСкользили, зло смеясь,И на полу, склонясь в углу,Молясь, дразнили нас.Заплакал ветер на заре,А ночь осталась тут,Зажав в тиски кудель тоски,Сучила нить минут.Мы в страхе ждали, что к утруСвершится Страшный суд.Рыдая, ветер проходилДозором над тюрьмой,Пока развязку торопилБег времени слепой.О, ветра стон! Доколе онПриставлен к нам судьбой?Но вот настиг решетки свет,По стенам их гоня,Вцепились прутья в потолокНад койкой у меня:Опять зажег жестокий богНад миром пламя дня.* * *
К шести успели подмести,И стихла в семь тюрьма,Но в трепете могучих крылЕще таилась тьма:То нас дыханьем ледянымКасалась Смерть сама.Не в саване явилась СмертьНа лунном скакуне —Палач с мешком прошел тайкомВ зловещей тишине:Ему веревки и доскиДостаточно вполне.* * *
Как тот, кто, падая, бредетПо зыбким топям зла,Мы шли, молитвы позабыв,Сквозь муки без числа.И в сердце каждого из насНадежда умерла.Но правосудие, как Смерть,Идет своим путем,Для всех времен людской законС пощадой незнаком:Всех — слабых, сильных — топчет онТяжелым сапогом.Поток минут часы сомнутНа гибель и позор,Восьмой удар как страшный дар,Как смертный приговор:Не избежит своей судьбыНи праведник, ни вор.И оставалось только ждать,Что знак нам будет дан,Мы смолкли, словно берега,Одетые в туман,Но в каждом сердце глухо билБезумец в барабан.* * *
Внезапно тишину прервалПротяжный мерный бой,И в тот же миг бессильный крикПронесся над тюрьмой,Как заунывный стон болот,Как прокаженных вой.Порой фантазия в тюрьмеРождает смертный страх:Уже намылена петляУ палача в руках,И обрывает хриплый стон'Молитву на устах.Мне так знаком предсмертный хрип,На части рвущий рот,Знаком у горла вставший ком,Знаком кровавый пот:Кто много жизней получил,Тот много раз умрет.Глава четвертая
Не служит мессы капелланВ день казни никогда:Его глаза полны тоски,Душа полна стыда, —Дай бог, чтоб из живых никтоНе заглянул туда.Нас днем держали взаперти,Но вот пробил отбой,Потом за дверью загремелКлючами наш конвой,И каждый выходил на свет,Свой ад неся с собой.Обычным строем через дворПрошли мы в этот раз,Стер тайный ужас краски с лиц,Гоня по плитам нас,И никогда я не встречалТаких тоскливых глаз.Нет, не смотрели мы вчераС такой тоской в глазахНа лоскуток голубизныВ тюремных небесах,Где проплывают облакаНа легких парусах.Но многих низко гнул к землеПозор грехов земных, —Не присудил бы правый судИм жить среди живых:Пусть пролил Он живую кровь, —Кровь мертвецов на них!Ведь тот, кто дважды согрешит,Тот мертвых воскресит,Их раны вновь разбередитИ саван обагрит,Напрасной кровью обагритПокой могильных плит.* * *
Как обезьяны на цепи,Шагали мы гуськом,Мы молча шли за кругом кругВ наряде шутовском,Сквозь дождь мы шли за кругом кругВ молчанье нелюдском.Сквозь дождь мы шли за кругом круг,Мы молча шли впотьмах,А исступленный ветер злаРевел в пустых сердцах,И там, куда нас Ужас гнал,Вставал навстречу Страх.Брели мы стадом через дворПод взглядом пастухов,Слепили блеском галуныИх новых сюртуков,Но известь на носках сапогКричала громче слов.Был скрыт от глаз вчерашний ровАсфальтовой корой,Остался только след пескаИ грязи под стенойДа клочья савана ЕгоИз извести сырой.Покров из извести сыройТеперь горит на Нем,Лежит Он глубоко в земле,Опутанный ремнем,Лежит Он, жалкий и нагой,Спеленутый огнем.Пылает известь под землейИ с телом сводит счет, —Хрящи и кости гложет днем,А ночью мясо жрет,Но сердце жжет она все дни,Все ночи напролет.* * *
Три года там не расцветутНи травы, ни цветы,Чтоб даже землю жгло клеймоПозорной наготыПеред лицом святых небесИ звездной чистоты.Боятся люди, чтоб цветовНе осквернил злодей,Но божьей милостью земляБогаче и щедрей,Там розы б выросли алей,А лилии белей.На сердце б лилии взошли,А розы — на устах.Что можем знать мы о ХристеИ о его путях,С тех пор как посох стал кустом.У странника в руках?Ни алых роз, ни белых розНе вырастить в тюрьме, —Там только камни среди стен,Как в траурной кайме,Чтоб не могли мы позабытьО тягостном ярме.Но лепестки пунцовых розИ снежно-белых розВ песок и грязь не упадутРосою чистых слез,Чтобы сказать, что принял смертьЗа всех людей Христос.* * *
Пусть камни налегли на грудь,Сошлись над головой,Пусть не поднимется душаНад известью сырой,Чтобы оплакать свой позорИ приговор людской.И все же Он нашел покойИ отдых неземной:Не озарен могильный мракНи солнцем, ни луной, —Там Страх Его не поразитБезумьем в час ночной.* * *
Его повесили, как пса,Как вешают собак,Поспешно вынув из петли,Раздели кое-как,Спустили в яму без молитвИ бросили во мрак.Швырнули мухам голый труп,Пока он не остыл,Чтоб навалить потом на грудьПылающий настил,Смеясь над вздувшимся лицомВ жгутах лиловых жил.* * *
Над Ним в молитве капелланКолен не преклонил;Не стоит мессы и крестаПокой таких могил,Хоть ради грешников ХристосНа землю приходил.Ну что ж, Он перешел предел,Назначенный для всех,И чаша скорби и тоскиПолна слезами тех,Кто изгнан обществом людей,Кто знал позор и грех.Глава пятая
Кто знает, прав или не правЗемных Законов Свод,Мы знали только, что в тюрьмеКирпичный свод гнететИ каждый день ползет, как год,Как бесконечный год.Мы знали только, что закон,Написанный для всех,Хранит мякину, а зерноРоняет из прорех,С тех пор как брата брат убилИ миром правит грех.Мы знали, — сложена тюрьмаИз кирпичей стыда,Дворы и окна оплелаРешетка в два ряда,Чтоб скрыть страданья и позорОт божьего суда.За стены прячется тюрьмаОт Солнца и Луны.Что ж, люди правы: их дела,Как души их, черны, —Ни вечный Бог, ни Божий СынИх видеть не должны.* * *
Мечты и свет прошедших летУбьет тюремный смрад;Там для преступных, подлых делОн благостен стократ,Где боль и мука у воротКак сторожа стоят.Одних тюрьма свела с ума,В других убила стыд,Там бьют детей, там ждут смертей,Там справедливость спит,Там человеческий законСлезами слабых сыт.Там жизнь идет из года в годВ зловонных конурах,Там Смерть ползет из всех щелейИ прячется в углах,Там, кроме похоти слепой,Все прах в людских сердцах.Там взвешенный до грамма хлебКрошится, как песок,Сочится слизью по губамГнилой воды глоток,Там бродит Сон, не в силах лечьИ проклиная Рок.Там Жажда с Голодом, рыча,Грызутся, словно псы,Там камни, поднятые днем,В полночные часыЛожатся болью на сердца,Как гири на весы.Там сумерки в любой душеИ в камере любой,Там режут жесть и шьют мешки,Свой ад неся с собой,Там тишина порой страшней,Чем барабанный бой.Глядит в глазок чужой зрачок,Безжалостный, как плеть,Там, позабытые людьми,Должны мы околеть,Там суждено нам вечно гнить,Чтоб заживо истлеть.* * *
Там одиночество сердца,Как ржавчина, грызет,Там плачут, стонут и молчат, —И так из года в год,Но даже каменных сердецГосподь не оттолкнет.Он разобьет в тюрьме сердцаЗлодеев и воров.И лепрозорий опахнет,Как от святых даров,Неповторимый ароматНевиданных цветов.Как счастлив тот, кто смыл свой грехДождем горячих слез,Разбитым сердцем искупилИ муки перенес, —Ведь только к раненым сердцамНаходит путь Христос.* * *
А мертвый, высунув языкВ жгутах лиловых жил,Все ждет того, кто светлый РайРазбойнику открыл,Того, кто все грехи людейГолгофой искупил.Одетый в красное судьяОтмерил двадцать дней,Коротких дней, чтоб Он забылБезумный мир людей,Чтоб смыл Он кровь не только с рук,Но и с души своей.Рука, поднявшая кинжал,Теперь опять чиста,Ведь только кровь отмоет кровь,И только груз крестаЗаменит Каина клеймоНа снежный знак Христа.Глава шестая
Есть возле Рэдинга тюрьма,А в ней позорный ров,Там труп, завернутый людьмиВ пылающий покров,Не осеняет благодатьЗаупокойных слов.Пускай до Страшного судаЛежит спокойно Он,Пусть не ворвется скорбный стонВ Его последний сон, —Убил возлюбленную ОнИ потому казнен.Но каждый, кто на свете жил,Любимых убивал,Один — жестокостью, другой —Отравою похвал,Трус — поцелуем, тот, кто смел, —Кинжалом наповал.Эдгар По
Ворон
Окна сумраком повиты… Я, уcтaлый и разбитый,Размышлял над позабытой мудростью старинных книг;Вдруг раздался слабый шорох, тени дрогнули на шторах,И на сумрачных узорах заметался светлый блик, —Будто кто-то очень робко постучался в этот миг,Постучался и затих.Ах, я помню очень ясно: плыл в дожде декабрь ненастныйИ пытался я напрасно задержать мгновений бег;Я со страхом ждал рассвета; в мудрых книгах нет ответа,Нет спасенья, нет забвенья, — беззащитен человек, —Нет мне счастья без Леноры, словно сотканной из светаИ потерянной навек.Темных штор неясный шепот, шелестящий смутный ропот,Шепот, ропот торопливый дрожью комкал мыслей нить,И стараясь успокоить сердце, сжатое тоскою,Говорил я сам с собою: «Кто же это может быть?Это просто гость нежданный просит двери отворить, —Кто еще там может быть?»Плед оставив на диване, дверь открыл я со словами:«Виноват я перед вами — дверь входная заперта,Но так тихо вы стучали, не поверил я вначалеИ подумал: — Гость? Едва ли. Просто ветра маята…»Но в глаза мне из-за двери заглянула темнота,Темнота и пустота.Тихо-тихо в царстве ночи… Только дождь в листве бормочет,Только сердце все не хочет подчиниться тишине,Только сердцу нет покоя: сердце слушает с тоскоюКак холодною рукою дождь колотит по стене;Только я шепчу: «Ленора!», только эхо вторит мне,Только эхо в тишине.Я вернулся в сумрак странный, бледной свечкой осиянный,И опять мой гость незваный дробно застучал в окно…Снова дождь запел осенний, снова задрожали тени, —Хоть на несколько мгновений сердце замолчать должно:«Это ветер, просто ветер, дождь и ветер заодно, —Бьют крылом ко мне в окно!»Я рывком отдернул штору: там, за капельным узоромВеличавый черный Ворон появился на окне.Не спросивши разрешенья, он влетел в мои владеньяСкомкал тени без стесненья, смазал блики на стене.Сел на бледный бюст Паллады, не сказав ни слова мне,Сел и замер в тишине.Позабыв, что сердцу больно, я следил, смеясь невольно,Как мой гость самодовольно в дом ворвался без стыда;Я спросил: «Как величали вас в обители печали,Где блуждали вы ночами, прежде чем попасть сюда?Там, в великом Царстве Ночи, где покой и мрак всегда?»Каркнул Ворон: «Никогда!»Этот возглас непонятный, неуклюжий, но занятный,Канул, хриплый и невнятный, не оставив и следа…Как же мог я примириться с тем, что в дом влетела птица,Удивительная птица по прозванью «Никогда»,И сидит на бледном бюсте, где струится, как вода,Светлых бликов чехарда. (Может быть: череда?)Странный гость мой замер снова, одиноко и сурово,Не добавил он ни слова, не сказал ни «Нет», ни «Да»;Я вздохнул: «Когда-то прежде отворял я дверь Надежде,Ей пришлось со мной проститься, чтобы скрыться в Никуда…Завтра, птица, как Надежда, улетишь ты навсегда!»Каркнул Ворон: «Никогда!»Вздрогнул я, — что это значит? Он смеется или плачет?Он, коварный, не иначе, лишь затем влетел сюда,Чтоб дразнить меня со смехом, повторяя хриплым эхомСвой припев неумолимый, нестерпимый, как беда.Видно, от своих хозяев затвердил он без трудаСтон печальный «Никогда!»Нет дразнить меня не мог он: так промок он, так продрог он…Стал бы он чужой тревогой упиваться без стыда?Был врагом он или другом? — Догорал в камине уголь…Я забился в дальний угол, словно ждал его суда:Что он хочет напророчить на грядущие годаХриплым стоном «Никогда!»?Он молчанья не нарушил, но глядел мне прямо в душу,Он глядел мне прямо в душу, словно звал меня — куда?В ожидании ответа я следил, как в пляске светаТени мечутся в смятеньи, исчезая без следа…Ax, а ей подушки этой, где трепещут искры света,Не коснуться никогда!Вдруг, ночную тьму сметая, то ли взмыла птичья стая,То ли ангел, пролетая, в ночь закинул невода…«Ты мучитель! — закричал я. — Тешишься моей печалыо!Чтоб терзать меня молчаньем, Бог послал тебя сюда!Сжалься, дай забыть, не думать об ушедшей навсегда!»Каркнул Ворон: «Никогда!»«Кто ты? Птица или дьявол? Кто послал тебя, — лукавый?Гость зловещий, Ворон вещий, кто послал тебя сюда?Что ж, разрушь мой мир бессонный, мир, тоской опустошенный,Где звенит зловещим звоном беспощадная беда,Но скажи, я умоляю! — в жизни есть забвенье, да?»Каркнул Ворон: «Никогда!»«Птица-демон, птица-небыль! Заклинаю светлым небом,Светлым раем заклинаю! Всем святым, что Бог нам дал,Отвечай, я жду ответа: там, вдали от мира где-то,С нею, сотканной из света, ждать ли встречи хоть тогда,Хоть тогда, когда прервется дней унылых череда?»Каркнул Ворон: «Никогда!»«Хватит! Замолчи! Не надо! Уходи, исчадье ада,В мрак, где не дарит отрадой ни единая звезда!Уходи своей дорогой, не терзай пустой тревогой:Слишком мало, слишком много ты надежд принес сюда.Вырви клюв из раны сердца и исчезни навсегда!»Каркнул Ворон: «Никогда!»Никогда не улетит он, все сидит он, все сидит он,Словно сумраком повитый, там, где дремлет темнота…Только бледный свет струится, тень тревожно шевелится,Дремлет птица, свет струится, как прозрачная вода…И душе моей измятой, брошенной на половицы,Не подняться, не подняться,Hе подняться никогда!Улялум
Под унылым седым небосводомРасставались деревья с листвой,С увядающей, жухлой листвой,И страшился свиданья с восходомОдинокий Октябрь надо мной,Одиноким отмеченный годом.Плыл туман из пучины леснойи стекался к безрадостным водам,К одинокому озеру ОдемВ зачарованной чаще лесной.В кипарисовой темной аллееСо своею душой я бродил,Со своею Психеей бродил,Со своею душою-Психеей,Я на время о прошлом забыл,И текла моя кровь горячее,Чем угрозы разгневанной Геи;И на время мой жребий светилЯрче тысячи лун в апогееВ чистом храме полночных светил.Мы роняли слова мимоходом,И слова oпадали листвой,Увядающей, жухлой листвой…Нам казалось, Октябрь был иной,Не помеченный памятным годом(Страшным годом — смертельным исходом!),Мы не вспомнили озеро Одем(Хоть бывали там в жизни иной),Не узнали мы озера ОдемВ зачарованной чаще лесной.Весть о том, что рассвет на пороге,Мы узнали по звездным часам,По бледнеющим звездным часам:Там, в конце нашей смутной дороги,Лунный блеск разметав по лесам,Восходил полумесяц двурогийИ скользил по седым небесам,Полумесяц Астарты двурогийПлыл вверху по седым небесам.Я воскликнул: «Светлей, чем Диана,Освещая Надежд Острова,В море скорби надежд острова,Видя все: что не зажила ранаИ что боль еще в сердце жива,К нам Астарта идет из тумана,В край забвенья идет из тумана,Огибая созведие Льва,Ореолом любви осиянна,Не пугаясь рычания Льва,Нас она, добротой осиянна,Проведет мимо логова Льва».Но душа моя, руки ломая,Все твердила: «Уйдем поскорей!Ах, уйдем, убежим поскорей!Я звезды этой светлой не знаю,Но не верю, не верю я ей!»Прочь звала и металась, рыдая,И дрожала сильней и сильней,Так что крылья ее, ниспадая,По земле волочились за ней,Два крыла ее, с плеч ниспадая,Все в пыли волочились за ней.Я не слушал мольбы ее страстной,Я в ладони ловил этот свет,Я молил: «Окунись в этот свети поверь, — опасенья напрасны:Ни вражды, ни коварства в нем нет, —Это участи нашей привет,Свет Любви и Надежды прекрасной.Ты доверься звезде моей ясной,И в ночи замерцает рассвет!Под лучами звезды моей яснойВ Царстве Тьмы засияет рассвет!»Так, стремясь успокоить Психею,Я твердил ей подряд наобумВсе, что мне приходило на ум,И поспешно бежал вслед за нею…Вдруг я вздрогнул: в пролете аллеи,Краткой надписью смутно белея,Склеп стоял, одинок и угрюм.Я сказал: «Ты прочти, — я не смею…Эта надпись терзает мне ум».И душа прошептала, бледнея:«Там слова — Улялум! Улялум!Там могила твоей Улялум!»Грянул гром под седым небосводом,Зашумели деревья листвой,Опадающей, жухлой листвой;Да, я вспомнил: безжалостным годомБыл помечен Октябрь надо мной, —Год назад я пришел к этим сводамС драгоценною ношей земной.Кто привел меня вновь к этим сводамИ послал мою душу за мной?Вспомнил, вспомнил я озеро ОдемВ мрачных дебрях пучины лесной!Я узнал тебя, озеро Одем,В зачарованной чаще лесной!Джон Апдайк
Танцы твердых тел
Все знают: мир из Атомов построен, —Но был не прост познанья долгий путь, —Сперва алхимики прошли неровным строем,Пытаясь вглубь Металлов заглянуть,Чтоб в Золото расплавить Соль и Ртуть;А непокорный вековым канонам,Лавуазье покончил с ФлогистономИ дал дорогу Газовым Законам,Раскрыв реакций истинную суть.Но в крепость Кристаллической структурыЗакрыт был вход и не было ключей,Покуда не проник сквозь амбразурыТуда пучок Рентгеновских Лучей,И странный бал открылся для очей:Четверки собирая для Кадрили,Там Углерод и Кремний рядом плыли,Кружа в водовороте ионной пыли,Где каждый Ион был общий и ничей.А как Металл — всех недр земных владыка —Свет отражает и проводит ток?Все Атомы — от мала до велика —Часть Электронов отдают в оброк,И общий образуется поток,Который, словно Облако, бесплотноВдоль Поля устремляется охотноСквозь Ионы, упакованные плотно,Как шарики пинг-понга в коробок.Керамика — Царица Хрупкой Глины —Со всей своей родней пришла на бал.У них у всех, от Шпата до Рубина,Ионной связью Кислород связалС такой судьбой смирившийся Металл.По этой удивительной причинеВ Керамике, и в Кварце, и в РубинеСвободных Электронов нет в помине,И им не страшен никакой накал.А принц Стекло, Керамикой рожденный,Кристально чист, хоть вовсе не Кристалл,Его зеркальной гладью отраженныйМгновенно бы Нарцисс себя узнал,Но Физик его Хаосом назвал.Да, Хаос есть и в Связях Ковалентных,И в бесконечных Полимерных лентах,В их вычурно сплетенных компонентах,Построенных в торжественный Хорал.Затем мы входим в зону биосферы,Мы к Черепу идем от Черепка,Нас в царство Жизни вводят Полимеры —К проблемам Пластика и синтезу Белка,И к сокровенным тайнам ДНК.Закончен синтез Полиизопрена,Мы близко подошли к разгадке Гена,Но может Кость создать из КоллагенаОдна Природа мудрая пока.А как должна вести себя решетка,Когда тепло по ней несет волна?3NkT звучит, конечно, четко,Но формула по сути неверна,Энергию не выразит она.Лишь с помощью Дебаевских ФононовВ едином ритме Квантовых Законов,Аморфных тел, к прискорбью, не затронув,Теория Кристаллов создана.Свободный Электрон нам обещаетРаскрыть секреты свойств Проводника:Как в проводник Германий превращаетНичтожная добавка Мышьяка,Как ток остановить наверняка,Как охлажденье току помогает,Как «Допинг» Ферми-уровни меняет,И как Кристалл на это отвечает,Когда Температура в нем низка.Нет совершенства полного в Природе,Несовершенны Твердые Тела,Там Атомы кочуют на свободе:Их никакая сила не смоглаЗатиснуть в три Магических Числа.Там Электроны с Дырками попарноF-центры возбуждают лучезарно,Там трещины скрываются коварноЗа гладкой напряженностью Стекла.А солнца белый луч отнюдь не белый:Как Радуга, раскрашен белый свет,И каждый Элемент решает смело,Как выбрать лишь ему присущий цвет,На все другие наложив запрет.Хлориду Калия е-минус дарит синий,Малиновым сверкает Хром в Рубине,И Сочетанье из Спектральных линийОпределяет дальний свет Планет.Ферромагнитных свойств ясна причина —Непарный Электрон в них виноват:Все Атомы по направленью Спина,Глядящего вперед или назад,Построены, как войско на парад.Во Внешнем Поле, разрушая Стены,Сливаются соседние Домены.Так создает Гармонию ВселеннойНичтожных Сил суммарный результат.Эфау Теодора Сазерленд
Спасенная
Меднокожая плоть в зеленом,Уступи, уступить ты должна!Все равно твой взгляд неподвижныйПрильнет к чешуе запыленной,Прежде чем солнце с небаОборвется спелым лимоном.Я змей,Я сосу по каплеНерожденную жизнь из яиц.Уступи, ты уступишь, как вce!Все равно проклятие ядаТебя иссушит до дна,Уступи, уступить ты должна!Как люблю я литую колоннуТвоей обнаженной шеиИ мерные ритмы кувшинаВысоко над твоей головой,Но я разобью твой кувшин!Как люблю я блеск твоей кожи,Но я погашу егоСвоей ядовитой слюной!Как люблю я страстную песнюТвоей упругой походки,Но ей придется умолкнуть:Я выжгу тебя дотлаОгнем, зажженным тобой!Я змей,Я сосу по каплеНерожденную жизнь из яиц,И тебе пощады не будет:Ты душиста, как юная Ева,Как она, ты уступишь мне!Я пришел и лег на твоей дороге,Я пришел, содрогаясь в пожарах джунглей,Я пришел, разъяренный собственным ядом,Я пришел уничтожить тебя!Я сломаю литую колонну шеи,Погашу мерцание нежной плотиИ осколками глиняного кувшинаОсыплю то, что было тобою, —Клубок изумрудной одежды,Поверженную тебя!Ты, шаги замедляя, подходишь ближе,Ты очами пронзаешь мой мир ползучий,Ты кольца мои к земле пригвождаешь.И яд застывает смолой.Ты должна уступить мне, но я уступаю,Ты должна отступить, но я отступаюПеред твоей спасенной душой!Это значит, что время мое ушло,Это значит, что яд мой теряет силу,Это значит, что нежная плоть в зеленомНикогда не уступит мне!Улыбаются темные губы,Странно светятся темные очи,Пыль взметается струйкой дыма…Чуть склоняясь под грузом кувшина,Ты проходишь мимо…Ален Милн
Дела королевские
Король Джон и дед мороз
У короля был скверный нрав:Он жульничал в лото, —За это не водился с нимНикто, никто, никто.Прохожие при встрече с нимНе кланялись в ответ:Стояли, не меняя поз,Шагали, вверх задравши нос.Король, обиженный до слёз,Смотрел им молча вслед.У короля был скверный нрав,И, не делясь ни с кем,Он в одиночестве пил чайИ ел клубничный джем.А накануне РождестваОн письма получал:Ему желали долгих дней,Сластей, гостинцев и гостей,Но эти письма от друзейОн сам себе писал.У короля был скверный нрав,И всем понятно, чтоЕму подарков не дарилНикто, никто, никто.Но накануне Рождества,Когда хрустел снежокИ музыканты пели так,Что богател любой бедняк,Король взбирался на чердакИ вешал свой чулок.У короля был скверный нрав,И ясно, почемуОднажды длинное письмоПришлось писать ему.Письмо он мелом написалНа крыше с двух сторон:«Всем, всем — от лордов до крестьян, —Всем Дед Морозам разных стран!»И подписал не «Рекс Джоан»,А очень скромно: «Джон».«Хотел бы я печеньяИ леденцов на мяте,И плитка шоколадаБыла бы тоже кстати.Хотел бы я бананов,Хотел халвы чуть-чуть,Хотел бы нож карманный,Чтоб резал что-нибудь.И непременно, Дед Мороз,В чулок сегодня спрячьТакой большой и круглыйФутбольный красный мяч!»У короля был скверный нрав,Король ушёл к себе,Он с крыши в комнату своюСпустился по трубе.Но он всю ночь не мог уснуть,Он повторял в тоске:«Конечно, Дед Мороз придёт…»Он утирал холодный пот, —«Конечно, в этот Новый годЯ мяч найду в чулке!Печенья мне не надо,Не надо леденцов,Без плитки шоколадаЯ жил, в конце концов,Не надо мне бананов,Халвы я не хочу,Свой старый нож карманныйЯ завтра наточу.Но милый, милый Дед Мороз,В чулок сегодня спрячьТакой большой и круглыйФутбольный красный мяч!»У короля был скверный нрав:Он утром встал чуть свет,Он взял чулок и увидал,Что в нем подарка нет.А в этот час во всех домахУ подданных егоМячи катились на паркет,Слипались губы от конфет…Король вздохнул: «Конечно, нетМне снова ничего!Да, я просил печеньяИ леденцов на мяте,Да, плитка шоколадаБыла бы тоже кстати.Да, я просил бананов,Просил халвы чуть-чуть,Просил я нож карманный,Чтоб резал что-нибудь…Пусть это всё, пусть это всёПросил я сгоряча,Но почему мне Дед МорозНе подарил мяча?»Король склонился у окнаПод грузом неудач:Внизу на праздничном снегуГоняли дети мяч.И стало грустно королю, —Хоть отвернись и плачь!Как вдруг минуты через две,Огрев его по голове,По комнате, как по траве,Запрыгал красный мяч!!Большой! Футбольный! Красный! Мяч! —Ура! Ура! Ура!Огромное спасибо всем детям со двора!Пусть мамы купят им конфетИ поведут в киноЗа то, что бросили ониФутбольный мяч в окно.Покинутые
Игрушки рядамиСтоят в тишине,Лишь тикают громкоЧасы на стене,Лишь зайки и мишкиИз окон глядятИ ждут, чтобы ДжонВозвратился назад.Кто плачет, тайкомУтирая слезу,Кто шепчет, что ДжонЗаблудился в лесу,Кто шепчет, что в мореОн вышел чуть свет,Что, может, вернётся,А может, и нет.Известно, что домОн покинул с утра,А значит, емуВозвратиться пора, —Игрушки с утраВ карауле стоятИ ждут, чтобы ДжонВозвратился назад.Все куклы и звериГлядят из окна:Видна им дорога,И роща видна,И солнце им шлётСвой прощальный пpивeт,И вечер всё ближе,А Джона всё нет.Закат на прощаньеСогрел тополя,И лунные бликиЛегли на поля,Луна прочертилаУзор на пескеИ звёздной дорожкойСкатилась к реке.А куклы из детскойСтоят на посту,А мишки и зайцыГлядят в темноту, —Заблеяли овцы,Забрезжил рассвет,Защелкали птицы,А Джона всё нет.Ушел он вчераБез калош и пальто,Куда он девался,Не знает никто:Болтают, что в мореОн вышел чуть свет,Что, может, вернется,А может, и нет.Сказать по секрету,Куда он пропал?Крутил он скакалкуИ в мяч он играл,Он лунного зайчикаСпрятал под стул,Он лёг на подушкуИ крепко уснул.Королевская считалка
Король империи Перу(Точнее — император)В делах знал толк и меру,Ума имел палатуИ повторял считалку,Полезную для всех.Когда очки, к примеру,Терял владыка Перу,Когда, съезжая с горки,Он падал носом в снег,Когда горшок с цветамиРонял на платье даме,Когда на шляпу новуюСадился невзначай,Когда, бродя по лужам,Он забывал про ужин,Опаздывал в столовуюИ пил остывший чай,Когда он был не в духе,Когда кусались мухиИ никому не жалкоБывало короля,В любом подобном случаеПока не станет лучше,Король шептал считалку,Губами шевеля:«ШЕСТЬЮ ВОСЕМЬ —СОРОК ВОСЕМЬ,На два делим, пять выносим;Пятью девять — сорок пять,Три прибавить, семь отнять,На двенадцать разделить —Выйдет время кофе пить!Прочитать наоборот —Выйдет время пить компот!»Когда его супруга(Мадам императрица)Брала стирать кольчугуДля праздника в столицеИ тут же забывалаОтдать ее в крахмал,А в день его рожденияШел дождь, как наводнение,И буря бушевала,И ветер крыши рвал,Когда владыка ПеруИкал в палате пэровТак, что ронял корону,Основу всех основ,Когда он против правилНа подпись кляксы ставил,Когда он падал с тронаВ присутствии послов,Когда король пугался,Когда он спотыкалсяИ никому не жалкоБывало короля,В любом подобном случае,Пока не станет лучше,Король шептал считалку,Губами шевеля:«ШЕСТЬЮ ВОСЕМЬ —СОРОК ВОСЕМЬ,На два делим, пять выносим;Пятью девять — сорок пять,Три прибавить, семь отнять,На двенадцать разделить —Выйдет время кофе пить!Прочитать наоборот —Выйдет время пить компот!»Про одного моряка
Мой дед был знаком с пожилым моряком,Который хотел сделать множество дел.Он сделал, конечно бы, дел без числа,Да вечно мешали другие дела.Однажды он в море упал с корабля,Плывет он по морю и видит — земля!Качаются пальмы и море вокруг,Но плохо без шляпы и плохо без брюк.«Я правильно сделал, что выплыл сюда,Но где здесь обедать и где здесь вода?»И вот, чтобы с голоду не умереть,Решил смастерить он крючок или сеть.Потом он решил, что начнет не с крючка,А с пресной воды, а точней — с ручейка.Но тут же подумал о том, что емуУже надоело бродить одномуИ он для прогулки найти был бы радХотя бы козу или даже цыплят.Хотел бы он дом, чтоб от ветра — стена,Чтоб в двери входить и смотреть из окна,И чтобы на двери повесить замок,И чтобы никто его тронуть не мог.Он взялся за сеть, но устал, как назло,И солнце затылок ему напекло.Что ж, сеть, — он решил, — никуда не уйдёт,А лучше сначала он шляпу сплетёт.Он листьев нарвал и нарезал коры.Но вдруг застонал: «Ой, умру от жары!Умру от жары и от жажды притом!Сначала — ручей, остальное — потом».Он сделал полшага и сел на песок:«О, как я несчастен и как одинок!Сначала, — вздохнул он и вытер слезу, —Найду двух цыплят или лучше козу».Козу б он нашёл, если б знал, где она,И если б не вспомнил, что шлюпка нужнаИ что паруса к этой шлюпке нужны:«Сошью-ка я парус! Нет, лучше — штаны!»Штаны бы он сшил, но подумал о том,Что время пришло приниматься за дом,Чтоб крыша — от солнца, от ветра — стена,Чтоб в двери входить и смотреть из окна.Но что за строительство без топора?И тут он решил, что обедать пора.Да, шляпа — от солнца, и дом — от беды,И сеть — для еды, и ручей — для воды,И парус бы сшить, и козу бы поймать,Да только неясно, с чего начинать.А раз ни на что он решиться не мог,Он в плащ завернулся и лёг на песок.И так он валялся от мира вдали,Пока наконец-то его не спасли.Рыцарь, чьи доспехи не скрипят
Был всех умней сэр Томас ТомИз рыцарей во всем Чешире:Он письма мог писать пером,Он знал, что дважды два — четыре,Он знал, откуда семь отнять,Чтоб получить в ответе пять.Он мог подать любой совет,Как поскорей достигнуть цели,Он даже знал такой секрет,Чтобы доспехи не скрипели.Рубить мечом и крыть щитомМог научить сэр Томас Том.Сэр Томас в замке «Томас» жил,Но жил не в неге и покое:Ведь он не то, чтоб не любилСкрещенье шпаг и все такое, —Сэр Томас был бы очень смел,Да рисковать собой не смел.Он каждый день на башне ждал(Не в дождь, естественно), что Рыцарь,Такой, который ростом малИ перепрыгнуть ров боится,Прискачет, и, рискнув собой,Тогда сэр Томас примет бой.Нет, бранный пыл в нем не иссякИ гнал его на подвиг ратный,Но, встретив рыцаря в лесах,Сэр Томас гнал коня обратно.Враг удалялся, а потомТрубил победу Томас Том.Какой-то звук однажды днёмЗагнал в канаву сэра Тома,Но было что-то в звуке том,Он был как будто незнакомый,Не тот, что и за три верстыОбычно Тома гнал в кусты.Ведь стук копыт и звон меча,И рев трубы, и скрип доспехов, —Всё это даже по ночамВ его ушах звучало эхом,А тут… Сэр Том не мог никакПонять, что именно не так.Сэр Томас в стременах привстал,Чтоб стали звуки различимы,И тут же ясно услыхал,Верней, — не услыхал причины,Так отличавшей сэра ГыоОт всех других в лесном краю.Сэр Том был яростью объят:Ведь и на миг не мог смиритьсяОн, чьи доспехи не скрипят,С тем, что по миру бродит Рыцарь,На ком от головы до пятДоспехи тоже не скрипят!Сэр Том, пришпорив скакуна,Помчался вихрем по дороге;Его гвоздила мысль одна, —Нет, он не повторял в тревоге:«Остер ли меч? Тверда ль рука?»А лишь: «Настигну ли врага?»Сэр Гью в седле, как за столом,Расселся, песню распевая,Вдруг дрогнул лес и грянул гром,Ударом песню обрывая.Воскликнув: «Странные дела!»,Он грузно выпал из седла.Сэр Томас соскочил с коняИ смело, не боясь помехи,Сказал: «Простите, сэр, меня, —Я помогу вам снять доспехи:Ведь всем известно, что в жаруТакая тяжесть не к добру».Сэр Том нашёл глубокий прудЗа двести метров от дороги; (может быть, ярдов?)Хоть берег был высок и крут,Ои, промочить рискуя ноги,Спустился и, взметнув волну,Швырнул доспехи в глубину!С тех пор не знает он преград,С тех пор на всех турнирах мираТем, чьи доспехи не скрипят,Гордятся рыцари Чешира.Сэр Гью с тех пор, как был побит,Как все, доспехами скрипит.Чёрная курица
Бэрримен и Бакстер,Приттибой и сын,И толстый фермер Джерри —Пять больших мужчин —Бегут за чёрной курицейДружно, как один.Бегом бегут по улице,Не жалея ног,Приттибой за Бакстером,За ним его сынок.А я скачу на палке,Как всадник на коне,И курица, конечно,Прыгает ко мне.Маленькая курицаШепчет мне: — Привет!— Здравствуй, здравствуй, курица! —Я шепчу в ответ, —Может, ты расскажешь мне,Если не секрет,Чего хотят от курицыМужчины средних лет?Маленькая курицаДышит мне в лицо:— Хотят они, чтоб курицаСнесла для них яйцо.Да будь они хоть принцы,Но ты меня прости,Нет времени у курицыЯйца им нести!— Курица, я тожеНе принц и не герой,И ни одна принцессаМне не была сестрой.Но я ныряю в речку,Считаю до пяти;Скажи, ты не могла быЯичко мне снести? —Отвечает курица:— Ишь какая прыть!А что ты мне за этоМожешь подарить?— Скажу тебе СПАСИБО!ПОЖАЛУЙСТА скажу,Медведя в зоопаркеТебе я покажу,И родинку на пятке,И шишку на сосне,А ты за это, курица,Снеси яичко мне.— Не надо мне медведя,И шишки от сосны,СПАСИБО и ПОЖАЛУЙСТАМне вовсе не нужны.Но если эти пятероУберутся прочь,На родинку на пяткеВзглянуть бы я не прочь.Бэрримен и БакстерСкрылись за углом,И курица потрогалаРодинку крылом:— Смотри, ныряет в речку,Считает до пяти,Могла бы я, пожалуй,Яйцо ему снести…Утром я проснулся,Вышел на крыльцо,И вижу я, что курицаУже снесла яйцо.Не королю, не принцу,Не лорду на коне,Нет, маленькая курицаСнесла яичко мне!Бэрримен и Бакстер,Приттибой с сынкомИ толстый фермер ДжерриБегают гуськом,Бегают за курицейДружно впятером.Бегают за курицейУже четыре дня,Бегают по улице,Курицу кляня,Бегают по улице,Стучатся в ворота,НО МАЛЕНЬКАЯ КУРИЦАСТРАШНО ЗАНЯТА,МАЛЕНЬКАЯ КУРИЦАСТРАШНО ЗАНЯТА,ДА, МАЛЕНЬКАЯ КУРИЦАСТРАШНО ЗАНЯТА:Она несет на завтракЯйца для МЕНЯ!Король, канцлер и нищий
Я расскажу сейчас о том,Что приключилось с королёмИ с канцлером его.Как заскрипел резной порогИ зазвенел дверной звонокКак раз под Рождество.Я расскажу вам как смогу,Ни слова не солгу.Его Величество КорольЖевал бисквитный торт,Его Величество сказал:«Лорд-канцлер Виллифорд!(Верховный канцлер ВиллифордБыл очень важный лорд.)А ты бы сбегать вниз не мог, —Да только побыстрей, —Взглянуть, кто ходит у дверей,Кто дёргает звонок?А вдруг какой-нибудь купецПривёз из-за морейМне драгоценный изумрудИ сказочных зверей?А вдруг весёлый паренек,Бродячий брадобрей,Задумал бросить апельсинВ мой праздничный чулок?»Верховный канцлер Виллифорд,Весьма надменный знатный лорд,Захохотал в ответ:** Ха-ха-ха!«Я Вашей Милости служил в далекие года,Чтоб Вашей Милости служить, я не жалел труда,Я Вашей Милости и впредь служить готов всегда,Но я не бегал НИКОГДА,Нет-нет, и нет, и нет!»Его Величество КорольЖевал бисквитный торт,Его Величество сказал:«Лорд-канцлер Виллифорд!(Верховный канцлер ВиллифордБыл очень важный лорд.)А ты бы дверь открыть не мог, —Да только побыстрей, —Тому, кто ходит у дверей,Кто дергает звонок?Вдруг бородатый капитан,Рубака и игрок,Принес кораллы, жемчугаИ золотой песок?А может, корабельный кокТам дёргает звонок,Чтоб сладкий пудинг положитьВ мой праздничный чулок?»Верховный канцлер Виллифорд,Весьма надменный лорд,Захохотал в ответ:** Ха-ха-ха!«Я Вашей Милости служу с далёких давних дней,И не было у Вас слуги надёжней и верней:Я съезды открывал для вас, я принимал гостей,Но я не отворял ДВЕРЕЙ,Нет-нет, и нет, и нет!»Его Величество КорольЖевал бисквитный торт,Его Величество сказал:«Лорд-канцлер Виллифорд!(Верховный канцлер ВиллифордБыл очень важный лорд.)Ты из окна взглянуть бы мог, —Да только побыстрей! —Кто это бродит у дверей,Кто дёргает звонок?А может, добрая судьбаПрислала мне гостей?А может, герцогиня ЙоркПрислала мне сластей?А может, под окном стоятПолдюжины детей,Чтобы рождественский пирогПодбросить в мой чулок?»Верховный канцлер Виллифорд,Весьма надменный знатный лорд,Захохотал в ответ:** Ха-ха-ха!«Я Вашей Милости служить пришёл давным-давно,Я Вашей Милости и впредь служить согласен, ноЯ не лакей и не шпион, и было бы смешно,Чтоб Я подглядывал В ОКНО!Нет-нет, и нет, и нет!»Его Величество КорольДоел бисквитный торт,Не глядя в угол, где стоялЛорд-канцлер Виллифорд.(Его Величество решил,Что канцлер слишком горд.)Он сам бегом спустился вниз, —Взглянуть — быстрей, быстрей! —Кто обрывает у дверейВерёвку на звонке?За дверью не было купцаСо шкурами зверей,За дверью не было слугиС корзинкою сластей,Продрогший нищий там стоялВ малиновом чулке:В одном малиновом чулкеИ в рваном башмаке.Король на нищего взглянул,На цыпочки привстал,В плечо ладошкою толкнулИ вдруг захохотал:«Послушай, друг, а ты — крепыш,Хоть худ и ростом мал!Пошёл бы ты со мной наверхИ канцлера прогнал,Я б сделал канцлером тебя —Вот вышел бы скандал!»И всё.Я рассказал о том,Что приключилось с королём,И два совета я притомДержу под языком:Один совет — для КОРОЛЕЙ,Чтоб королям помочь:Пусть отворяют поскорей,Когда звонят у их дверейВ Рождественскую ночь.Другой — для НИЩИХ и БРОДЯГ:Пусть не боятся, сняв башмак,Являться в замки королейВ Рождественскую ночь.Франтишек Грубек
Сказка о репке
Ай да дед!Ну и дед!Он сегодня встал чуть свет,От колодца до воротРаспахал он огород.Репку в землю посадил,Проявил смекалку —В гости к репке пригласилТучку-поливалку.Солнце гонится за тучкой,Машут деду бабка с внучкой:— Ты сегодня рано встал,Ты всю землю распахал,Поработал ты с утра,А теперь домой пора!— Ай да каша — ам-ам! —Но она не всем вам:Эту кашу — ам-ам! —Я помощникам дам.Всем понемножку:Дедушке — ложку,Дождику — ложку.Но не кошке и не Жучке,И не бабке, и не внучке,Только солнышку да тучке!Только солнце утром встанет,Дед большую репку тянет.Тянет-тянет, толку нет:Всё не вы-тя-нет!Бабка деда пожалела,С внучкой принялась за дело,Тянут двадцать пять минут —Всё не вы-тя-нут!— Ну-ка, Жучка или кошка,Помогите хоть немножко!Тянут сорок шесть минут —Всё не вы-тя-нут!Серая мышка в норке живёт,Мышку на помощь кошка зовёт:Мышка за хвостикКошку взяла,Дёрнули разом —И все дела!На столе котёл со щами,Рядом блюдо с овощами,Дедка репку предлагает,Бабка внучке придвигает.Жучка и кошкаСидят у окошка,И перед каждой полная плошка…И все оставляют мышке немножко.Зверята и разбойники
Однажды из дому ушлиКозёл, петух и кошка,Брели до вечера в глуши,А на дороге — ни души,Ни светлого окошка.И горько жаловались вслухКозёл, и кошка, и петух.— Кукарéку-кукарéку,От людей — хоть с моста в реку!— Ме-е-ме, ме-е-ме,Мы там жили, как в тюрьме!— Мяу-мяв, мяу-мяв,У людей несносный нрав!— Мы дружно будем жить в лесу,Прогоним волка и лису,Ах, кукарéку, мяу, ме —Мы раньше жили, как в тюрьме!А темнота шуршит травой,И не найти пути назад.Сомкнулся лес над головой,Он вовсе не похож на сад;Он в темноте совсем живой:Деревья с ветром говорят —Хотят узнать, который час.Грибы с луной пустились в пляс,А звёзды в золотых очкахКатаются на светлячках.Лесом, лесом — всё вперёд.Темнота звенит, как лёд.Видно, хлева тут не встретить, —Правой — левой,Первой — третьей!— Эй, петух, посторонись!Эй, козёл, не оступись!И струсили немножкоКозёл, петух и кошка.Идут на цыпочках друзья —Назад нельзя,Вперёд нельзя:Чёрный плащ надев на плечи,Чёрный лес спешит навстречу,И над чёрною рекойСыплет чёрною мукой.В этой темени слепойРастеряется любой.— Ме-е-ме, ме-е-ме!Мы погибнем в этой тьме!— Кукарéку, кукарéку,Возвратимся к человеку!— Мяу-мяв, мяу-мяв,Видно, был хозяин прав!— Кукарéку, погляди,Свет мелькает впереди.Вот пройдём лесок еловый,Встретит нас хозяин новый! —Строем вышли на опушку,Видят старую избушку.Оттолкнув козла и кошку,Ринулся петух к окошку.А козёл его рогами,А петух козла ногами:— Кукарéку, мяу, ме!— Ты в своём ли, брат, уме?— Эй, козёл, ты что — стеклянный?Отойди, я тоже гляну!Кошку в свалке сбили с ног,А козла толкнули в бок,Вдруг петух повыше — скок!Видит чёрный потолок,Дощатый пол,Щербатый стол,А под столом — двенадцать ног,А на столе — двенадцать рукИ шесть разбойников вокруг.Играют в карты:— Туз! Валет!— Моя восьмёрка!— Шесть бубей!— Надежды отыграться нет!— А ты не бойся, дамой бей!Вдруг раздался крик во тьме:— Кукарéку, мяу, ме! —Страшный зверь глядит в окно:Тело у него одно,А над ним рычат, как львы,Три свирепых головы!Кричат разбойники: — Беда!Бегут со страху кто куда,Хотят убраться поскорей,Друг друга топчут у дверей.Но негде спрятаться в лесу:Их ветви хлещут по лицу.За ними гонятся грибы,Встают коряги на дыбы,А пни в колючках, как ежи,Они кричат: — Лови! Держи!Одним прыжком двенадцать ногПерелетели ручеёкИ скрылись, спрятались во ржи,И разбежались без дорог,И заскользили, как ужи.Но бежит ещё быстрейСамый страшный из зверей.Еле переводят духКозёл, и кошка, и петух!— Мяу-мяв, мяу-мяв,Сколько горок и канав!— Ме-е-ме, ме-е-ме,Не теряйтесь в кутерьме!— Кукарéку, кукарéку!Солнце переходит реку!Домой, домой, скорей вперёд,Струится солнышко, как мёд,Лучше хлеваНет на свете,Правой — левой,Первой — третьей!Эй, петух, поторопись,Эй, козёл, не оступись,Кошка, брысь, — живей вперёд,Дома нас хозяин ждет!Золотое золото
На куски расколото золотое золото —Золотые птички утром залеталиВ золотой осинник, солнцем залитой,Золотые тучки небо залатали,Золотая пчелка села на ладонь.Поле золотое, роща золотая,Мама золотая,Папа золотой!Ванда Хотомска
Стихи о печальных зонтиках
В одном варшавском магазинеСтояли зонтики в витрине.Их было пять, их было пять,Им надоело там стоять.Им надоело круглый годМолчать, воды набравши в рот,Когда в витрине, как назло,Всегда так сухо и теплоИ дождик не стучит в стекло.Но как-то раз осенним днёмУдарил над Варшавой гром,И заспешил по мостовойВесёлый топот дождевой.Зонты вскочили на окно:«Мы ждём дождя давным-давно!Давным-давно дождя мы ждём —Хотим намокнуть под дождём!»И все зонты — их было пять! —Пошли по улицам гулять.Один увидел, что с мостаСпешит старушка без зонта;Другой, от ветра трепеща,Прикрыл девчонку без плаща;А третьего унёс с собойПрохожий в куртке голубой.Четвёртый припустил бегомЗа симпатичным пареньком;А пятый крикнул мне: «Привет!» —И поскакал за мною вслед.И снова в том же магазинеСтоят пять зонтиков в витрине.В витрине сухо и тепло,И не стучится дождь в стекло.Там молча, выстроившись в ряд,Пять грустных зонтиков стоятИ ждут дождей, и ждут дождей,Чтобы укрыть от них людей.Бюро пропаж
Сегодня у Бюро пропажСтолпилась очередь растяп:Пикап, забывший, где гараж;Столяр, забывший где-то шкап;Таксист, забывший, где педаль;Артист, забывший свой рояль;Школяр, забывший свой урок;Пёс, потерявший поводок;Бриг, потерявший паруса,И мальчик, потерявший пса;Одна блондинка без зонта,Одна старушка без кота,Одна хозяйка без ключа,Три футболиста без мяча,Одна тележка без колёс,И двое лысых без волос;Пять чудаков из разных стран,Забывших путь к себе домой,И старый сумрачный каштан,Стоящий скромно за толпой.И расступается народ:— Пускай каштан пройдёт вперёд!И каждый задаёт вопрос:Столяр — двум лысым без волос,Таксист — блондинке без зонта,Школяр — старушке без кота,Пёс — футболистам без мяча,Артист — хозяйке без ключа,Бриг — чудакам из разных стран:— Зачем пришёл в Бюро каштан?И старый сумрачный каштанРастяпам грустно отвечал:«Когда был ветер и туман,Я листья с веток растерял!»