Время винограда - читать онлайн бесплатно полную версию книги . Страница 4
Время винограда - читать онлайн бесплатно полную версию книги . Страница 4
Моя страна, моя планета
Морской вокзал в Одессе
Морской вокзал, морской вокзал,как мало я тебе сказал,хоть ты не просто зданье,а ты аквариум с водой,в котором рыбкой золотойплывет воспоминанье.Тут с капитанами не размы вспоминали грозный басбылого урагана.А рядом белые судазабыть хотели навсегдаудары океана.В звоночки звонкие звонян дружелюбие храня,протягивают лапысудам,приставшим наконец,соединители сердец —передвижные трапы.Ведь здесь, где дремлют корабли,на стыке моря и земливстречаются стихии.И словно добрый чародей,ты учишь мужеству людей,а хнычут пусть другие!Когда мне ляжет дальний путь,пускай к причалам — отдохнуть!прижмутся теплоходы,пускай, веселостью грозя,все настоящие друзьяпридут под эти своды.Ты извини меня, вокзал,я, может, что не досказал.Мелькают дни, как лица.Мне по душе устав морской:коль провожать — махнем рукой,а плакать не годится.
Сардины
Консервы с надписью «Сардины»,рыбешки в масле золотом,не отрицайте — вы повинныв том, что раздвинул стены дом.Я вас открыл ножом консервным -и вдруг, сместив меридиан,в лицо дохнул далекий Севери хлынул в кухню океан.Я ощутил под стон металла,как ночью, в пене штормовой,всю астрономию моталоу рыбаков над головой.Не день, не месяц, а полгодакачался их рыбачий мир.— У нас нормальная погода! —радист выстукивал в эфир.А соль играла роль царицы —увы, жестокой силы роль.И не спасали рукавицы,и разъедала кожу соль.И уходили в воду тралы,и забывали рыбаки,как на полянах пахнут травы,как были женщины близки.Сплошной пыльцой аэрозолистояли брызги в том краю,и в них просоленные зорис себя смывали чешую.
Суровый тост
Когда беснуется норд-ости ходит дрожь в домашней шторе,мы поднимаем старый тост,суровый тост: «За тех, кто в море!»Порой в заливе шторма нети море с небом ищет сходства.Но до утра не гаснет светво многих окнах пароходства.Мы попадаем к морю в плен,и без него нам, как без соли.А море синее взаменвас учит мужеству и воле.Рванув тельняшки на груди,отцы шли в бой, со смертью споря.Ты их сегодня награди,произнеси: «За тех, кто в море!»А дождь сечет, а ветер крут,волна рождает стон в металле.Кого-то дома верно ждут,кого-то ждать уже устали.Встает каюта на дыбы,и горизонт в опасном крене…Но нет прекраснее судьбы —не пасть в сраженье на колени!И я б хотел меж туч и звездтак жить в бушующем просторе,чтоб заслужить однажды тост,суровый тост: «За тех, кто в море!»
Ревун
От моря нам некуда деться —в тумане, без всякой вины,как будто у самого сердца,тягуче ревут ревуны.Они в водяной колыбелидремали, забыв голоса,когда над тобой голубелинебес штилевых паруса.Но стоит взлохматиться гребням,туману взмахнуть бородой,как голосом жутким и древнимзастонет ревун над водой.Чтоб мы по домам не скучали,несет электрический звукминувших крушений печалии горечь грядущих разлук.Но все же из этого стонарождается радостный миг.Пусть к окнам подходят бессонноморячки в рубашках ночных.Пускай содрогаются плечиот этого звука, но онспасет предстоящие встречии смолкнет до худших времен…
«Начинается в мае купальный сезон…»
Начинается в мае купальный сезон.Так волна изумрудна и брызги хрустальны.Я — обычный купальщик,но я потрясенне купаньем, а вечнымприсутствием тайны.Море, море, ответь, не пойму до конца,как в тебе, охватившем такое пространство,постоянно живут, словно два близнеца,обновления беги закон постоянства?Вот попробуй-ка, старым тебя назови:ветер стихнет — и нету висков убеленных,и ты заново в возрастепервой любви,хоть лета исчисляют тебев миллионах…
Летний черноморский вечер
Теряя цвет, волна совсем тиха,А над костром, пылающим багрово,в чумазом тигле плавится уха —дурманящее золото улова.Вот повар, пар сдувая с черпака,роскошно обжигает рот наваром.И месяц, словно долька чеснока,на что-то намекает кулинарам.Приглушены и смех, и голоса.И звезды с неба заплывают в сети,чтобы творить, сверкая, чудеса,пока домой не кликнут на рассвете.Потом, с последним отблеском костра,исчезнут тени, перестав шататься.Мир осенит особая пора —лишь море будет с берегом шептаться.Дремоту хоть на миг преодолей,приникни ко Вселенной чутким ухом,послушай шепот двух богатырей —и сам наполнись богатырским духом!
Эстонский одеколон «Старый Томас»
Носил он грубый толстый свитер,вздымались мускулы бугром.Любил, наверно, старый шкиперсловечки крепкие, как ром.Не выпускал короткой трубкион из прокуренных зубов,а время делало зарубки,как неудачная любовь.Седой, с лицом в морщинах мелких,слов на земле не тратил зря.Как острие магнитной стрелки,стремился взор его в моря.Все те же волны, те же дюныи старых сосен кумовство.Но бригантины, барки, шхунывдаль уходили без него.Шумел прибой во мгле вечерней,и новый месяц рыбой пах.А старый Томас шел в харчевнюс короткой трубкою в зубах.Сидел там молча и устало.На бороде блистала соль.И часто рома не хватало,чтоб утопить в стакане боль.И все ж была прекрасна старостьитогом честного труда…Но что-то терпкое осталосьв одеколоне навсегда.Куда б знакомство ни вело нас,я принимаю твой дурман:привет, дружище «Старый Томас»,—ты дышишь зовом в океан!
Пассажирские лайнеры
Вы когда-то мальчишку пожизненно ранилизовом в синие дали, чтоб сердце дерзало.Ах, вы, белые, белые, белые лайнеры,что вы смотритесь в окна морского вокзала?Что вам видится в стеклах?Таверны с лангустами?Маяки? Или волны на уровне неба?Неужели вы тоже бываете грустными?Полагаю, что вам сокрушаться нелепо.Покоряли моря и качались на якоре.Вам неведома жизнь одинокой улитки.Может, где-то в каютах порою и плакали,но во многих портах вы сгружали улыбки.Сколько раз вы ходили дорогами древнимии всегда молодыми, как солнце и пена.Сколько штормов опало у вас под форштевнями!Вы несли постоянство над хаосом крена.Ничего, что сегодня плетенными жиламивы привязаны к пирсу — вас ждут океаны.Нам бы тут, по земле, не пройти пассажирами.Нам бы тут, на земле, пересилить туманы…
Зов
Море пеной волны белит,дразнит синевой.Я давно сошел на берег,пахнущий травой.Под косым полетом чаек,слыша якоря,я встречаю на причалахдальние моря.Позументы капитановослепляют взгляд.Журавли портальных крановнадо мной летят.Были радости и горе,угрожал циклон.Снова Фиджи и Нагоя,Куба и Цейлон.Снова Сидней и Канада,Лондон и Оран…Не зови меня, не надо,Тихий океан.Под косым полетом чаекв запахе смольявновь земля меня качает —палуба моя.
Опустевшие пляжи
На песок уронив хлопья пенистой пряжи,море холодно хлюпает серой волной.Марсиански молчат опустевшие пляжи,как любовь, вспоминая клубившийся зной.Словно весла отныне гребцам непослушны,в неизбывной немой и кричащей тоскеодинокая лодка спасательной службы,накренясь, безнадежно завязла в песке.Из латуни отлита погодка осенья.Чайка остро крыло наклоняет к волнам.Ах, послушайте, лодка,— где служба спасеньяот седых одиночеств, явившихся к нам?На песке между ямок и маленьких кочекчайки что-то кому-то писали — бог весть…Их следов письмена, их языческий почерктолько ветер напрасно стремится прочесть.
Теплоход на подводных крыльях
О времени примета!Смущая синий плес,мчит серая «Комета»,задрав под небо нос.К чему винтов усилья,куда лететь? — спроси.Кладет на воду крылья,как на бетон — шасси.Моторно и крылатов наш реактивный векмы все спешим куда-то,все ускоряем бег.Мы мчимся оголтело,не чувствуя узды,и отрываем телоот суши и воды.Нет сил остановиться,не верим тормозам —и задираем лицавсе выше к небесам.
Старые якоря
Изъеденные старостью и ржавчиной,покоятся на пирсе якоря.Их в тигле переплавят в час назначенный,вторичное рождение даря.Они служили долго, столько виделидалеких стран и суток штормовых,что и мужчина в капитанском кителе,пожалуй, повидал поменьше их.Морская глубина их часто прятала,любило дно… Ах, эти якоря!По ним стекали и закат экватора,и северная бледная заря.За честный труд хоть благодарность вывесиво время бурь, на рейдах и в портахони держали корабли на привязи,они не знали, что такое страх.Теперь их ливни серые оплакали.А мы стоим у моря на краю.И не могу я удержать на якоресияющую молодость твою…
Новая одиссея
Из царства мертвых возвращаясь с войскомдомой, к жене, стремясь душою всей,велел гребцам закапать уши воскомнаходчивый и хитрый Одиссей.Он знал, что где-то в море, в клочьях пены,от берегов отеческих вдали,так сладко, так тепло поют сирены,что люди покидают корабли.Не в силах зачарованного взглядауже отвлечь от призрачных сирен,они спешат покорно, словно стадо,и гибелью оплачивают плен.Для них не существует зова слаще,оружие забыто навсегда.И смех, живые души леденящий,смыкается над ними, как вода…Не раз бывая в плаванье заморском,я тоже слышал пение сирен.Но уши не закапывал я воскоми, как безумец, не стремился в плен.Лишь с той поры, как голос твой глубокийсумел в мое сознание войти,ни плотный воск, ни греческие богиуже не могут сбить меня с пути.Нет, не к лицу проделки Одиссеямне в наши дни копировать опять:на голос твой, сомнения рассея,иду не погибать,а воскресать!
Леонардо да Винчи
Крепости отчетливая карта,первые прообразы ракет.Этот гениальный Леонардов разных областях оставил след.То, дивясь стихийному закону,аппарат летательный чертил.То писал лукавую Джоконду —женщину особых чар и сил.Через времена над жизнью зыбкойвластвует ее глубокий взгляд.За ее загадочной улыбкой —целый мир страданий и услад.И сегодня тайною увенчанобраз в многогранной полноте,словно миллионы разных женщинотразил художник на холсте.Он постиг искусство костоправа,знал повадки неба и земли.Перед ним заискивала славаи снимали шляпы короли.День и ночь трудился он, как дьявол,высекал из мрамора коней,строчки правил, памятники ставил,начинял петарды для огней.Этот гениальный Леонардо,выдумщик, ученый и поэт,сам горел, как яркая петарда,посылая в будущее свет.Он творил — вот главное из правил!И, вполне возможно, потомуо себе ни строчки не оставил —не хватило времени ему.
Памятник Хемингуэю в рыбачьей деревушке на Кубе
В рыбачьей деревушке, где Эрнестдержал свой мощный быстроходный катер,все так же сети сушатся окрестда смотрят жены в море на закате.Он сохранял литую тяжесть плеч.Хоть стал седым и мучила одышка,еще один ходил на рыбу-мечи плакал над стихами, как мальчишка.Он виски пил, курил крутой табак,крюки сгибал, чтоб с них тунцу не выпасть.Он был для местных рыбаков — рыбак.Для остального мира — знаменитость.И рыбаки по прихоти своей,с посильною фантазией рыбачьейему отлили бюст из якорей —чтоб видел море и дружил с удачей.И по металлу ходит странный блик,как будто снова пребывают в спореупрямый, несговорчивый старики вечное, как беспокойство, море.А волны мчатся, пеною горя.Выходят к морю добрые рыбачки,надеясь, что помогут якорякого-то удержать от смертной качки.Рыбачки смотрят вдаль. Их взор привыкза грозный горизонт лететь, как птица.И ждут они, наверно, что стариксегодня ночью с лова возвратится…
«Идолы» Николая Рериха
Как сны неведомого берега,как будто радости и раны,я открываю страны Рериха —вновь открываемые страны.Не знали мы подобной Индии,такой пронзительной России.Я помню, как внезапно «Идолы»воображенье поразили.Река. Языческое капищеза частоколом деревянным.А человека нет. Он раб еще,подвластный грубым истуканам.Мы много плавали и видели,мы постигали жизнь не в школе.Но всюду, где торчали идолы,—там черепа па частоколе…Светилась перспектива дальняя.Кисть полотна касалась плотно.И все тревоги и страданияс нее стекали на полотна.Но не давали краски мастера,и акварели и пастели,чтоб туча небо напрочь застилаи чтоб сердца у нас пустели.В горах, в пустыне многоградусной,считая миссию святою,искал художник краски радости —и восторгался красотою.
Трафальгарская колонна
Что вспомнил фанатичный адмирал,когда в бою от пули умирал?Он понимал — лишается руля.Губами, как желтеющим пергаментом,он вас вверял заботам короля,к вам обращался сердцем, леди Гамильтон.Он был жесток; матросов вешал он;был предан лишь всевышнему и трону.И, собственною смертью вознесен,взошел на Трафальгарскую колонну.Оттуда — англичане говорят —он может видеть море и фрегат.Журчат фонтаны; львы молчат; угаспоследний луч; но адмирал со шпагоюне корабли свои — он ищет васс отчаяньем и прежнею отвагою.О леди! Он вас ищет вновь и вновь!Он понял наконец на пьедестале,что так его возвысила любовь,которой короли не обладали.
Марсельский ресторанчик
Столы всего на дюжину персон.У окон — голубей гортанный говор.Мадам Дюпо — хозяйка, и гарсон,кассирша, и уборщица, и повар.Жонглируя подносами, молчкомдарит улыбку всем напропалую,и в платье с отложным воротничкомнапоминает школьницу седую.Здесь тридцать лет к обеду подают,что б ни стряслось —локально иль глобальноодни и те же восемнадцать блюд,впечатанных в меню мемориально.За стенкой порт в морской голубизне.А тут камин — глаз отвести не смей-ка!В нем вертится вертел, и на огнетомительно вальсирует индейка.В ходу и патиссоны, и инжир,и соусы, и всякие соленья.И молниями вспыхивает жир,стекая на вишневые поленья.Кофейников начищенная медь.Похоже, здесь владелица и сводыстабильностью хотят преодолетьвсе измененья моды и погоды.Вращается вертел. Огонь трещит.А ну, снопом янтарных молний брызни!Здесь постоянство, как незримый щитот ускорений беспокойной жизни.Но сквозь меню, что я забрал с собой,мне видно, как, в беспомощной утайке,мелькает что-то жалкое поройв улыбке предприимчивой хозяйки.
Египетский сон
Песок.Пустыня.Древняя гробница.Все в мирепревращаетсяв песок.Спят мумии.Им ничего не снится —ни власть,ни золотая колесница,ни золотойдевичий волосок.Любовь истлела.Ненависть истлела.Как порошок,рассыпалась душа.Песок шершавыйдвижется, шурша.Осталась толькооболочка тела…О, как вы жалки,царственные мумии,пред силою вращенияЗемли!Как много унестис собойвы думали —и ничегос собойне унесли.Ни сан,ни стеныцарского чертогаот зла защитойне служили вам:вас проклинали нищие,как бога,вам жены изменяли,как рабам…И, глядя в даль,сплошным песком покрытую,я понимаю,искренне скорбя,что человек,болевший пирамидою,больнее всехобманывалсебя.
У пирамид
Идея-фикс:создать из камня бога.Патлатый сфинкс,ты знаешь слишком много.Нет облаков,везде раздолье зною.Песок вековтеснится под стеною.Крадется тишьбесшумнее шакала.Что ж ты молчишь?Иль знаешь слишком мало?В лучах зари,во тьме тебе не сладко:заговори —и кончится загадка!
Слово о Баальбеке
Опять в журналах спор про Баальбек,и суть его понятна и близка мне;а был ли в силах лично человекв далекий век таскать такие камни?Иль пращур как бы мне давал взаймы,умея в невозможном подвизаться?Иль все, что застаем в пустыне мы,высокий труд чужих цивилизаций?Ровесники мои, ведите спор,ведите спор, девчонки и мальчишки!А мне ночами снится Самотлори мерзлоту дырявящие вышки.Мне снится побежденная войнаи мир, что утверждаем на планете.Но вот придут иные временаи споры поведут иные дети.Тогда я, к сожаленью, промолчу…А вот сейчас обидеться хочуна тех, кто, может, скажет в дальней дали:— Такое людям разве по плечу?Нет, к ним, наверно, все же прилетали…
Женщина с ребенком
По улице шламолодая японка.Японка неслаза спиноюребенка.Шла женщина,чуть наклонившись вперед.Казалось, онапротив ветраидет.Игрушечно тонки,темнели ручонки,обвившиетеплую шеюяпонки.Но было такое довериев них,что сердце куда-тоупалона миг.Почудилось мне,что японка хотелана улочке узкойпод солнцем косымприкрыть малышабеззащитностью телаот всехнеизвестных ещеХиросим…
Вишневая пушка
Когда-то вишня розово цвела,лишь капли ягод проливала с веток.Я видел пушку из ее стволав железных кольцах,бондарем надетых.Теперь ее поставили в музей,и он открытне только для друзей.Лист пожелтеет,утечет вода.Но есть одна неписаная книга:стреляет даже дерево,когданарод встаети сбрасывает иго!
Каролино-Бугаз
Каролино-Бугаз, если всмотритесь вы,золотая коса на плечах синевы.Век за веком он тянется, этот роман:тут встречается с морем Днестровский лиман.Пережженной листвой опадают года.Под мостом в океаны уходит вода.Мы лежим на косе. Чайки плещут крылом.Словно медом, светило нас поит теплом.Каролино-Бугаз, Каролино-Бугаз,научи удивительной верности нас.Чтоб лежала любовь под лучом маяковзолотою косой на плечах у веков…
Крепость в Белгороде-Днестровском
Все те ж приметы старых крепостей —стена, зубцы, безжизненные башни,ров на пути непрошенных гостей…Давно окаменевший день вчерашний.Лягушки сонно квакают во рву,кузнечики спешат посторониться.И — никого. Порой спугнешь сову,дремавшую в проеме у бойницы.Дворы, давно заросшие травой,везде остатки козьего помета.И только солнце с высоты полетана крепость взор бросает огневой…Что ж ты стоишь? Зови воображенье!Возникнет шелк турецкого шатра,рев янычар, шипучий свист ядра —все голоса минувшего сраженья.Ах, память, память! Я тебя боюсь.Порой при посещении развалинты лучше бы молчала — наш союзневыносимо горек и печален.Однажды я невольно посетилбылой любви холодные руины.Скрипел на узком мостике настил.Все было, словно в крепости старинной:дворы, давно заросшие травой,молчанье стен, безжизненные башни.И понял я под знойной синевой,что попусту вторгаюсь в день вчерашний.Я осознал: не нужно прежних нот.Мне не догнать умчавшуюся стаю.Ведь я все то, что память здесь вернетне так приобрету, как потеряю.На все мои призывные словалишь гул из подземелий возвратитсяда вылетит всполошенно сова,дремавшая в проеме у бойницы.
В степи у Каховки
Лихих коней тугие холки,удар копыт, как динамит…В степи у города Каховкитачанка грозная гремит.Мгновенья замерли в металле,чтоб, встречным ветрам вопреки,седые кони не устали,не поседели седоки.Они летят в копытном стукепо легендарной тишине.Уже их сыновья и внукиубиты на другой войне.Уже в степи морская чайкапарит за мощным плугом вслед.А неумолчная тачанканесется к нам из прошлых лет.Во вьюгах зим, весной зеленой,на конном яростном бегуконноармейцы Первой Коннойеще стреляют по врагу.В необозримости пространства,под грохот бронзовых копыт,как будто символ постоянства,тачанка вечная летит.Звенят натянуто постромки,сжимает вожжи ездовой.И расступаются потомкиперед тачанкой боевой.
Каменные бабы
Мы стоим, как неприкаянные,слышим шорох ветерка.Перед нами бабы каменные,пережившие века.Лица грубы, цветом глинисты,под губами — трещин сеть.Сколько ж надо горя вынести,чтобы так окаменеть!Мы стоим, глядим на трещины,вспоминая, как за мигкаменели наши женщиныот известий фронтовых.Острым горем заарканеннойтрудно бабе. Но, хоть вой,легче стать внезапно каменной,чем из камня стать живой.Оживали наши женщины,возвращалась доброта.Только маленькие трещиныоставались возле рта…
Перун
Неразговорчивый и странный,веками вслушиваясь в гром,Перун, язычник деревянный,стоял на круче над Днепром.С чертами, как земля, простыми,он был людьми боготворимза то, что был придуман имии мог один лишь слыть святым.Однажды берег словно вымер,и вздрогнул идол,и окрестон увидал: идет Владимир,чтобы на нем поставить крест.Под шепот волн и шорох злаков,под беспощадный шум подошвПерун все понял —и заплакал.(А может, просто грянул дождь.)И было странно чуть и струнноВеревки свистнули у ног.И был закончен пир Перуна —во имя бога свален бог!Его в бока кололи долго,и от проклятий он оглох.Так люди оскорбляли бога,как бог их оскорбить не мог!И, осквернен копьем и словом,осмеян на чужом пиру,святой Перун бревном дубовымпоплыл по синему Днепру.Хоть не умел огня он высечь,а истуканом был немым,кидалось в воду много тысячогнепоклонников за ним.И светлый князь отставил чашуи выслал лучников вперед,чтоб взять язычника под стражу,лишь тот минует поворот.Луна уже синила дали.Умолкнул тополь-говорун.Напрасно христиане ждали —исчез таинственный Перун.Прошли века… На зорьке дымнойвесна в Днепре ломает лед.Стоит на круче князь Владимири, может быть, чего-то ждет.
Пушкинский платан
Мне сказали, платан,вы живете до тысячи лет.Простучали дожди.Два столетья уже пролетели.Слишком рано ушел,подаривший вам славу, поэт:жизнь у них коротка,даже если не будет дуэли…Вы могучи еще,хоть стоите слегка набекрень.Под размашистой кронойтуристы толпятся часами.Вы курчавы, платан,как поэта великая тень,хоть стихов гениальных,конечно, не пишете сами.Вы до самой зимы,как светильник на тысячи свеч.Вы весною опять,как вчера, молодой и кудрявый.Что ж вы спите, платан?Научитесь поэтов беречь —ну хотя бы уж тех,что с деревьями делятся славой.
Белые ночи
Наверное, в полночный океанхотело скрыться ясное светило,когда за розоватый сарафанего надежно небо ухватило.И вот всю ночь волшебствует рассвет,и все вокруг таинственно и странно.И власти сна над нами больше нет —мы просто свергли этого тирана!Течет бесшумно невская вода,над шпилем вечный парусник несется.Ну, как уснуть, скажите мне, когдане хочет спать единственное солнце?Загадочна на монументах медь.О, эта беспощадная блокада!В последний час мой, чтоб не умереть,я снова вспомню ночи Ленинграда.Воды и неба розовая глубь.Влюбленных пар волшебное скольженье,магнит сердец и притяженье губсильнее, чем земное притяженье.А Медный всадник скачет в пустоту,и снова Пушкин бродит в упоенье,и кони на известнейшем мостухотят бежатьиз вечностив мгновенье!..
«Ты не вошла бы в мир мой соловьино…»
Ты не вошла бы в мир мой соловьино,когда б не стались тысячи вещей:не выстояла в битвах Украинапод звон мечей и петли палачей.И, нищий, холодея от печали,не знал бы я твоих певучих слов,когда б за сотни лет не прозвучалив твоих садах сто тысяч соловьев.В ресницах чаще б застревали тучи,пронзительные слезы торопя,когда бы вербы, молча и плакуче,веками не грустили за тебя.Вот почему, легко и соловьино,что б ни было судьбою суждено,До самой смертиты и Украинав моей душесливаются в одно!
«Женщина была белым-бела…»
Женщина была белым-бела.На топчан улыбчиво легла.Солнца раскаленные лучиза нее взялись, как палачи.Словно Жанна д'Арк, на топчанерасплывалась женщина в огне.Как фанатик, солнечный просторхвороста подбрасывал в костер.Чудилось соседям: под лучомженщинестать пепломнипочем.А она внезапно над водойвстала статуэткой золотой.Я тогда сомненью крикнул:— Сгинь!В женщинах есть что-то от богинь.Луч погаснет, пепел опадет —красотанад вечностьювзойдет!
Байдарские ворота
Я помню: машина летела вперед.Налево. Направо. И вновь поворот.Все выше, все круче дорога вела.Уже простирались владенья орла.Уже невесомость вступала в права.Уже тошнотворно плыла голова.Терпенье кончалось. Но вдруг поворот —и вспыхнуло чудо Байдарских ворот:открылся, живительно хлынул во взорсиятельныйсинийсоленый простор…Пускай нас страшит лишь один поворот —вдруг в жизни не будет Байдарских ворот?!
«Взволнованно не легеньким пассатом…»
Взволнованно не легеньким пассатом,а злым норд-остом, смыслу вопреки,вчера ты, море, тигром полосатымна нас кидалось, скалило клыки.Вчера взъярилось, глупое, спросонок.Но вышла ночь и усмирила дрожь.Сегодня ты, как голубой котенок,мурлыча, о причалы спину трешь…
«Ялта, Ялта, вспененные реки…»
Ялта, Ялта, вспененные реки,кипарисы в свежести зари,тонкие, как листья, чебурекис солнечной подсветкой изнутри.В уличках горбатых и неровныхсладкие туманы миндаля.Шашлыки на уличных жаровняхпышут жаром, душу веселя.И везде — в киосках, в магазинахи иа синеватых склонах гор —солнце, закупоренное в винах,сердцу откупоренный простор.Гулок и прозрачен воздух синий.И над вами день и ночь подрядгоры, как светила медицины,в белоснежных шапочках стоят.
Мисхор
(ПО СЛЕДАМ ЛЕГЕНДЫ О РУСАЛКЕ)
Бьет струя прозрачнее росыв горло зазвеневшего кувшина.Оглянись, красавица Арзы,—нет ли где-то рядом злого джинна?Ты еще пока что не раба.Ждет тебя жених за перевалом.Но уже старик Али-Бабанад тобой склонился с покрывалом.Под скалой лежит кувшин пустой.Замерли зеленые отроги.Словно гор окаменевший стон,пересох источник у дороги…Ты домой вернешься через год,убежав в русалки от султана.И опять вода в скале забьетговорливо, звонко, неустанно.…Девушка, счастливых глаз не прячьнет Али-Бабы в Мисхоре новом.Но порой как будто чей-то плачслышится в журчанье родниковом.Слушай этот плач и этот вздох,не позволь, чтоб, вызывая жалость,хоть один источник пересох,хоть одна любовь не состоялась!
Дождливый день в Ялте
Попрятал и море, и кручикакой-то бессовестный плут.Мышинные мокрые тучипо улицам Ялты бредут.Лишь птицы шумят, словно рынок,полны деловой суеты.Хрустальные серьги дождиноксебе нацепили кусты.Под кроной орудует дятели каждый обследует сук.Ах, дятел! Он, видимо, спятил —к чему этот яростный стук?Но он продолжает упрямоморзянкой стучать по сосне,как будто дает телеграмму,чтоб солнце вернули весне…
«В ряд стоят на пирсе катера…»
В ряд стоят на пирсе катера,ходят сварки маленькие грозы.Это значит — близится пораполного сверженья зимней прозы.Вижу — просыпается земляот громов ремонтной канонады.А на склонах вспышки миндаля,как весны бесшумные снаряды.Скоро катера во всех портахзагудят, как ветер на кочевьях.Просыхает сурик на бортах.Набухают почки на деревьях.
«Олени вновь отзимовали…»
Олени вновь отзимовали.Как сабли, скрещены рога.А я стою на перевале,там все еще лежат снега.Нет, не снега — напоминанье,что я взошел на перевал,а спуск с него уже в тумане —туман тропу облюбовал.Но солнце здесь — бери руками!Но здесь, где благостная тишь,над облакамии векамитак зачарованно стоишь.И размышляешь о явленьяхи о потерях всех времен.И только звон рогов оленьихневольным эхом повторен.
Ветер в Ялте
Опять на город устремился холод,и ветер с гор обрушился опять.Скрипит наш дом, как судовой рангоут,и, кажется, вздымается кровать.Бросает ветер всей природе вызов,всю ночь гудит, не жалуя жилья.Нахохленные стрелы кипарисовкачаются, как мачты корабля.Шумите, ветви! Здания, скрипите!Из гула выплывают сквозь годаАвстралия,таинственный Таити,портов японских дымная страда.И чудится, что в сказочном биноклея различаю рядом, не вдали,новозеландский небоскребный Окленд,акулью отмель у чужой земли.Мелькает за столицею столица,вновь лезет в душу странствий вечный бес.Но явственней всего я вижу лицамехаников, матросов, стюардесс.Мои скитанья… Дело не в лазурях,не в призрачной экзотике реклам.Спасибо всем, кто был со мною в буряхи разделял все ветры пополам.Гудит ветрище, просто нет спасенья.Несутся тучи, как девятый вал.О, как порой нам нужно потрясенье,чтоб вспомнить всех, кто с нами штормовал!
«На берег катится прибой…»
На берег катится прибой,свивает гребни в кольца,соединив порыв слепойи труд молотобойца.Стоят у моря целый часдонецкие шахтеры,чабан, который первый разсвои оставил горы.Ты потрудись для них, прибой!Среди песка и мидийобдай их пылью голубойстремлений и открытий.Их ждут поля? Прокатный стан?Ничто им не помеха.Пусть в них проснется океан,как в раковине — эхо.Морской волны шипучий басдостоин уваженья,чтоб, словно пена, пела в насромантика движенья.Пыльца сверкает. Пахнет йод.И мой прибой вихрастыйподкову берега куеткому-нибудь на счастье.
Купают матери детей
Купают матери детей.У голых ног играет пена.Жемчужный блеск ее сетейв песок уходит постепенно.Прибой, как тысячи шутих.У мам восторженность во взоре.Им невдомек, что в этот мигих сыновей уводит море.Оно как женские глаза,вдруг облучившие случайно —в нем обещанье, и гроза,и неизведанная тайна.Немного жалко добрых мам.У голых ног играет пена.Она уйдет.Но сыновьямуже не вырваться из плена!
Чайки
Вослед за парусами Магелланалетела белоснежная их рать.Мне чудится ночами, как ни странно,что чайки не умеют умирать.Когда они кладут крыло на ветер,я думаю, испытывая страх;как много нужно штормов и столетий,чтоб стать белее пены на морях!Не зная тесных улиц, пыльных комнат,в себя вдыхая небо, а не чад,они невероятно много помнят —и потому так жалобно кричат.
Учан-Су - летящая вода
На вершинах гор еще зпма,но зима уже сошла с ума.Испарились ледяные сныот прикосновения весны.И гремит летящая вода,словно по земле бегут стада.Будит землю пенный водопад —•может быть, еще растенья спят?— Просыпайтесь! — просит Учан-Су.—Я живую воду вам несу.—Это не каприз календаря,—вспомнила зима, что есть моря,и, как птица, головою внизпрыгает с карнизана карниз!..
Жажда
Какая синь!Кружится головаот высоты,чайкибескрайности и света.У всех в глазах дымится синева.Не нагляжусь!..Откуда жажда эта?Не оттого ль, что миллион красототпущено земле и небосводу?Сосна корнямисок земной сосет,Медведь-горауткнула мордув воду.Готов я от восторга зареветь —вот истинная жажда душу гложет:сто тысяч летпьет синеву Медведь —и оторваться от неене может!
Южный базар
Базар, базар, воскресная страда!Струится с неба краска голубая.На узких стойках, доски прогибая,лежит вся щедрость поля и труда.От гор картошки ломятся столы.Над сладкой дыней — музыка пчелы.Пылает солнце, как стыдливый автор.А вот шары капусты тяжелы,как бремя славы первых космонавтов!Вопросы женщин. Клятвы продавцов.И все оттенки в гуле разговоров:от мирных красок сонных огурцовдо раскаленных ядер помидоров.Початков ряд — так выглядели в знойзенитные снаряды в обороне…Звучите, краски!Я не постороннийна сабантуе щедрости земной.Люблю арбуза сладостную кровь,весомой тыквы желтую планету!..Но продавщица жадно хмурит бровьи рот кривит, торгуясь за монету.Она вошла в купеческий азарт,в копейку оценив свои удачи.О, как бы заорать на весь базар:— Возьмите солнце — и не надо сдачи!..
Кубань
Кубани быстрой шум и плеск,волна, незнающая плена,земля отцовская, Черкесск,позволь мне преклонить колено!Кавказских гор седая грань,дымки, селенья человека…Кубань, прости меня, Кубань,за то, что шел к тебе полвека.Что в этих дедовских местахне побывав, чтоб поклониться,сначала двинул на рейхстаги колесил по заграницам.Но в зной, прохладу дав губам,там, в чужедалье откровенном,ты сквозь меня текла, Кубань,как наша кровь течет по венам.И это ты во мне в тот год,когда дыханья не хватало,давала легким кислороди животворно клокотала.К тебе, прорвавшись сквозь грозу,я наконец припал губами.Мою счастливую слезуприми, пожалуйста, на память.
Джигит
Он влит в седло.Назад папаха сбита.Вот гикнул он,вот шпоры дал коню,припал к луке —я этого джигитауже на всем скакуне догоню!Эльбрус, ты слышишь,как гремят копыта?Грязь из-под них —как стая воронья.Нет, не догнатьмне этого джигита,который простомолодость моя.Плеть ни при чем.Не надо шпор досадных.Скачи, джигит!Пусть только свист в ушах.А мы устали вместе —конь и всадник.Пора обоимперейти на шаг.Но ты, джигит,не стань седым и хмурым,гони коняво всю лихую прыть —чтоб молодостьнеслась навстречу бурям,чтоб нам ееза робостьне корить!
Собака
Снег падал на склоны Домбая.Мы шли к подвесной не спеша.Казалось, у всех голубая,как ясное небо, душа.А горы вздымались громадой.Легонько поскрипывал трос.Попался навстречу лохматый,заметно хромающий пес.Не лез к нам и зубы не скалил.На счастье, нашлась колбаса,и мы на ходу приласкалитого беспризорного пса.Вершина в тумане исчезла,но мы, отрешась от земли,вскочили в бегущие кресла,и кресла нас ввысь понесли.Мы мчались в пристанище бога.По вдруг я забыл про мороз:под нами по снегу отрогабежал верноподданый пес.Бежал он, из сил выбиваясь,упрямо, по брюхо в снегу.Я понял, что черную завистьв себе подавить не могу.На горном отроге Домбаяон падал и несся опять.О, как он боялся, хромая,с любовью своей опоздать!Не верил, что миг будет кратким,не верил в случайность дорог,он с нами до верхней площадкидобрался — и медленно лег.Вздымались бока то и дело.С надеждой глядел он на всех.И таял под ним ошалелонедавно постеленный снег.Светлели небесные краски,а мы опускали глаза.И молча жалели о ласке,предавшей хорошего пса.
Нарзанная галерея
Я никогда о том не пожалею:поддерживая свой курортный сан,паломники, мы ходим в галерею,где властно не искусство,а нарзан.Покорные рабы часов урочных,мы толпами стекаемся туда,где под стеклом находится источник —магическая добрая вода.И у колонок, влагу подкачавших,отвергнувшие сумрачность больниц,мы приникаем к тонким клювам чашек,как будто ртами кормим синих птиц.Нарзан, нарзан, целительный и чистый,пришедший из планетной глубины,гордись, что рядовые и министрыперед твоим достоинством равны!
«Коли погода вас не подвела…»
Коли погода вас не подвелаи на гору взбираться не обуза,увидеть можно с Малого Седласияющую царственность Эльбруса.Великая двуглавая гора,пред нею все никчемно и убого.Она стоит, как трон из серебра,воздвигнутый для призрачного бога.Как тут не слышать шороха времен,не чувствовать возвышенность момента,когда за все века на этот тронне родило и небо претендента?Но мой сосед, наверное, не трус,хоть непохожий на героя сказки,однажды поднимался на Эльбрусв обыкновенной альпинистской связке.Он целый час был выше всех громади видел мир с сиятельной вершины.А в будни он читает сопромати пиво пьет, как многие мужчины.
Речка Теберда
Между пиков по ущельяммчится речка Теберда.То угрозой, то весельемдышит горная вода.Мимо умных речка мчится,мчится мимо дураков —говорливая сестрицамолчаливых ледников.Дураки туги на ухо.Умным слышится в тиши,как бормочет речка глухо:— Эй, послушай, не спеши!Не глуши мой голос песней,сам послушай Теберду —охраню от всех болезней,отведу твою беду.Я скакала по ступеням.Но не зря, круглей луны,вечным пеньем и терпеньемобкатала валуны.Ставь костер на перекатеи свари в котле шурпу —и тебе той встречи хватитна столетнюю судьбу!
Храм воздуха
Меня на Храм заносит постоянноне круг друзей, не зов пустой тщеты,не сытая уютность ресторана,а притяженье горной чистоты.На высоте торжественно, как в храме.Какая даль! Какая тишина!Недаром мы наедине с горамисебя познать стараемся до дна.А горы, гордо заломив папахии сбросив бурки черные долой,забыв о подхалимстве и о страхе,молчат на равных с небом и землей.Ах, горы, горы! Стоя перед вами,легко понять, как мы невелики…Но вот и мы становимся горами.К нам на виски сползают ледники.Не страшен больше зуммер комариный,конфетность лести, тщетность суетни,и как вершины смотрят на долины,так мы глядим на прожитые дни.
Осенний тополь
Что ж ты, гордый тополь,стал сухим и лысыми на землю сыплешьбурые листы?Словно сжег поспешнопачки давних писеми воспоминанийстал бояться ты.Засвистит зимоювьюга одичало.Но тебе, мой тополь,ни к чему тоска:ты весною можешьвсе начать сначала —с самой первой почки,с первого листка…
Кладбище альпинистов
Висят на соснах снежные мониста.Оборвана тропа — конец пути.Есть на Домбае лагерь альпинистов,но им на восхожденье не уйти.Их, чья судьба не очень знаменита,кого бросал к вершинам не приказ,вдавили в землю глыбы из гранитаи сосны скрыли тщательно от глаз.Однако, тяжелее всякой тверди,подобно несдвигаемой горе,меж датами рождения и смертипокоится короткое тире.Обвала шум и грохот камнепада,победного восторга сладкий миг —нет, мертвым больше этого не надо,теперь уже все это для живых.У гор и перевалов нрав жестокий.Вздымаются вершины, побелев.Привинчены к граниту альпенштоки,но есть на монументе барельеф:металл передает лицо мужчины,он вверх упрямо устремляет взгляд,как будто сновагрозные вершины,прекрасные вершиныпредстоят!..
Посещение конезавода
Джигиты поводкамиедва смиряют лють.Не кони перед нами,а золотая ртуть!Весь воздух синий-синий.Крутая мудрость горна совершенство линийсвой обращает взор.А кони ловят шорох,как вспыхнувший пожар -стремительны, как порох,и чутки, как радар!Они косят глазами,кусают мундштуки.Ну, что за наказанье —тройные поводки!Им грустно жить в загонепод скучный шум скребниц.— Пустите! — просят кони.И мы обгоним птиц.И дикое весельедороги раздробит.И гром землетрясеньявзлетит из-под копыт.Боюсь, они готовы,вдохнув простора в грудь,вершины Алатоув прыжке перемахнуть!..
Чабаны
Токтоболоту Абдумомунову
Я видел горы в первозданной дикостии понял, брат, под пиалой луны:отары дум необходимо выпасти…Пора наверх! Мы тоже чабаны!Поднимемся, чтоб откормить на склонахстада высоких звезд в полночной мгле,надежды, песни, поцелуй влюбленныхи все, что с нами будет на земле.За нами в горы двинутся, я знаю,подсолнухи, поля и тополя,разливы рек, и наша боль земная,и добрый дух нагретого жилья.Пойдут за нами и мечты и планы…О наши овцы! Вы — нелегкий труд:то вас накроют хищные бураны,то яростные волки задерут.Но вверх берем и радости и споры.А те, что любят нас, пусть ждут всегда,когда, как чабаны, уходим в горыпасти раздумий буйные стада.А тех, что нам объятья раскрывали,но стерли губы на чужих пирах,—давай забудем их на перевале:они не стоят наших мук в горах.Спасибо ж, брат, за то, что в час осеннийты подарил мне смуглую ладонь,Тянь-шаньских гор полунебесный генийи Иссык-Куля голубой огонь.Нас разлучат заботы и просторы.Но живы мы, пока звучит во мгле:— Дай руку, брат! Пора подняться в горы!У нас такая должность на земле.