Он ждет, и я жду, оба в сильном возбуждении, но по совершенно разным причинам. Мгновение тонко и длинно тянется подобно густому вареному сахару, и мы оба смакуем его. Голод пульсирует в молчании, и хотя Самсон всего лишь заурядное чудовище, в отличие от особенной меня, я знаю, что он чувствует его пульсацию.
Сахарная нить мгновения обрывается, и, схватив меня за волосы, Самсон рывком поднимает мою голову. Его лицо с красными прожилками идентично тому, что я видела в воспоминаниях Келли: среднего возраста, с огромными порами и обвислыми щеками. Только сейчас в его глазах нет довольного блеска, а густые брови подняты в удивлении.
Подозреваю, что я первая жертва, которая улыбается ему.
И стопроцентно уверена, что я первая, кто вскакивает и припечатывает его за горло к стене. Он пытается кричать, но я сжимаю пальцы на его шее, и крик с хриплым бульканьем умирает. В глазах Самсона отражается потрясение и смятение. Он не понимает, как мои маленькие слабые руки могут быть так сильны. Он много чего не понимает. И как же хочется его на этот счет просветить!
Я поднимаю его вверх по стене, пока его ноги не отрываются от пола. Его глаза округляются, в них плещется паника, и я замираю, наслаждаясь этим мгновением — когда охотник осознает, что сам стал жертвой, когда пытается уложить в голове, как такое могло произойти. Его лицо искажается от ужаса.
Я оборачиваюсь и вижу, что Келли тоже наслаждается этим. Она сжала ладошки перед собой, лицо светится оттого, что в этот момент совершается правосудие.
Мое внимание привлекают слабые попытки Самсона вцепиться мне в руку. Он выше меня и умудряется встать на цыпочки. Этого достаточно, чтобы снять немного давления с его горла. Я не против.
— Чтооо?.. — хрипит он.
— Любишь причинять боль другим, Самсон? — спокойно спрашиваю я, хотя сгораю в огне. Голод пожаром бушует внутри.
— Ннн…
Я сжимаю пальцы на его горле, и он хватается за мое запястье, молотя ногами по стене.
— Шшш, все хорошо, — мягко, нежно говорю я, как будто мне не все равно. Затем перехожу на шепот: — Я тоже люблю причинять боль другим. — Я еще сильнее сдавливаю его горло, и он извивается, снова вставая на цыпочки, силясь вдохнуть воздух. Я бью его стопой по пальцам ног и отпускаю.
Он с криком падает на пол и тут же отползает от меня, кашляя и хватая ртом воздух. Я сдвигаюсь, перекрывая ему путь к двери, и он шарахается назад.
— Чт?.. — сипит он, хватаясь за свое измученное горло.
Я шагаю к нему, и он как безумный, задом, на карачках, отползает и забивается всей тушей в угол. Я слышу его зашкаливающий пульс. Его сердце дико колотится, но кровь не достигает лица. Оно смертельно бледное.
— Чт… что ты такое? — наконец хрипит он.
Я лишь качаю головой. Даже если бы знала сама, ему бы не сказала. Я здесь не для этого. Я делаю к нему пару плавных шагов.
— Пожалуйста, нет! — кричит он, вытягивая перед собой руку, словно пытаясь меня остановить. Оторвать ее, что ли? — Я никогда не причинял боли тебе! Я никому не причинял боли!
— Не смей мне лгать.
Он вжимается в стену.
— Пожалуйста… — Его челюсти работают, обвислые щеки дрожат, когда он отчаянно пытается найти подходящие слова. Затем они льются из него, в спешке натыкаясь друг на друга: — Это, должно быть, какая-то ошибка.
Я медленно и многозначительно качаю головой.
— Пожалуйста… Я даже не знаю тебя!
Я опускаюсь так, что наши глаза оказываются на одном уровне, и он дергается в сторону. Наклонив голову, я мягко говорю:
— Нет. Но ты знаешь Келли. — Я бросаю взгляд в ее направлении. Она уже не кажется довольной. Она смотрит на нас расширившимися глазами, зажав рот руками. — Вернее, знал Келли.
На лице Самсона отражается искреннее замешательство. Его губы двигаются, пока мозг вспоминает, где мог слышать это имя.
— Келли Беллемор, — рычу я.
Его, наконец, осеняет.
— Это был несчастный случай.
— Что я тебе сказала по поводу лжи? — Я хлестко бью его рукой по лицу, оставляя на щеке четыре красные линии. Комнату заполняет резкий запах крови. Я чуть ли не пританцовываю сидя на корточках, мои губы изгибаются в улыбке.
Самсон замирает, видя эту улыбку. Он перестает строить из себя невинного.
— Ты наслаждаешься этим, — понимает он.
Моя улыбка становится еще шире. Знаю, что где-то мама сейчас прячет от стыда лицо.
— Ты любишь убивать точно так же, как я. — Самсон выпрямляется, возомнив, что общается с равной. — И не только это. Ты любишь… — он замолкает, подбирая слово.
— Власть, — подсказываю я.
Его лицо просветляется.
— Я не знаю, что ты такое, но знаю, что мы похожи. — Он поднимает руки и спешит добавить, будто боясь, что оскорбил меня этим: — Я не такой… особенный, как ты, но жажда убивать… — Его взгляд становится отстраненным, уголки губ приподнимаются в жуткой улыбке.
Такой же, как у меня. Я проглатываю стыд и позволяю Голоду его поглотить.
Самсон мечтательно продолжает:
— Я не мог ничего поделать, она просто… — По его телу проходит дрожь. Затем его внимание снова переключается на меня. — Я не смог бы остановиться, даже если бы этого хотел. — Он сжимает и разжимает кулаки. — Это сильнее меня. — И смотрит на меня, ища во мне понимание.
И я понимаю его. Понимаю лучше, чем он может себе представить. Потому что для меня это больше, чем ощущение власти. Я питаюсь душами. Без них я умру.
Конечно, это не объясняет, почему я так люблю их поглощать. Я провожу пальцем по щеке Самсона, и он тихо поскуливает. Мама никогда не понимала ту чудовищную тьму во мне, которая так жаждет убивать. Она хотела, чтобы я потребляла души так же, как овощи: без особого желания, просто из необходимости. Самсон, этот отвратительный кусок дерьма, понимает меня лучше, чем она. Но, в отличие от него, я хотя бы стыжусь своей слабости — во всяком случае, когда не отдаюсь ей без остатка. Как барахтающаяся в луже собака, я люблю копаться в мерзком хлюпающем месиве из человеческой плоти, но сожалею об этом, стоит крови высохнуть на мне и коже начать чесаться. Такие дурные существа, как Самсон, не испытывают чувства вины. И у них нет воспоминания-мамы, неодобрительно цокающей языком и качающей головой.
Вместо этого у них есть я.
Подозреваю, что они никогда не чувствуют вины за содеянное, но я делаю все, чтобы они потонули в сожалениях об этом. В красных, липких сожалениях.
Так что Самсон прав, мы похожи. Однако, к несчастью для него, лицемерие — меньшее из моих грехов. Он радуется тому, что нашел схожие у нас черты, я же ненавижу себя за это.
Я наклоняюсь к нему, пока нас не разделяют какие-то жалкие дюймы, и закрываю глаза. Я ощущаю его дрожь, вдыхаю опьяняющий коктейль из страха и крови, и меня заливает жаркой волной удовольствия. Самсон шевелится, и я резко распахиваю глаза, пригвождая его взглядом к месту.
— Ты прав. Я такая же, как ты. — Я делаю вдох, затем медленно качаю головой, не отрывая от него глаз. — Но тебе это нисколько не поможет.
Его глаза округляются, рот беззвучно открывается и закрывается. Я дарю ему еще одно мгновение жизни, проведенное в панике. Потом Голод с ревом несется по венам, сметая все на своем пути. Я выдергиваю Самсона из угла, разрываю его оболочку, как освобождала бы рака от панциря, и он падает в мои руки. Так легко.
Представьте ребенка на его первом дне рождении.