Взрослые понятия не имеют, что делать со мной. Я демон, тамплиер и помеченная — тройной фрик к вашим услугам. Судя по всему, Тамплиеры не в силах разобраться, с чем они имеют дело. И судя по тому, как они со мной разговаривают, это совсем не хорошо. Поэтому, пока они не разберутся, меня всюду преследует охрана. Я говорю им, что помечена, а они отвечают, что Эйнштейн тоже был таким. Получается, сила, которой я обладаю, может посоперничать даже с атомной бомбой.
Я ничего не могу поделать со своим заключением, так что просто забиваю. Здесь явно получше, чем у демонов. Спасибо способностям Тамплиера — я выздоровела намного быстрее. До ритуала мои раны заживали бы не считанные дни, а месяцы.
Люк появляется спустя неделю после того, как я пришла в себя, или спустя пять дней, после того, как мы переехали в новую школу. Но я не разговариваю с ним — есть дела поважнее. Этот день предназначен для поминовения Ури.
Здесь слишком мало места, чтобы все поместились, поэтому церемония проходит на закате, посреди поля. Ранней весной в горах прохладно. Нарциссы и крокусы только начинают цвести. Кто-то нарвал их, чтобы положить возле мемориала Ури — его фотографии, прикрепленной к доске. Рядом приделан небольшой диск. Все это освещается тонкой серебристой свечой, стоящей на маленькой подставке.
Уриэль Джеймс Грин, 1998–2011
На фотографии, которую мы выбрали, он стоит в сумасшедшей кунг-фу позе, улыбаясь в камеру сквозь свои свисающие волосы. Эта фотография совсем не подходит для торжественной церемонии. И поэтому она идеальна.
Последние почести отданы, молитва прочитана. Люди выходят вперед, чтобы сделать ему последний подарок, кто-то поясняет его, кто-то нет. Мне нечего дать ему. Он мой единственный друг, умерший ради меня, а у меня нет ни малейшей безделушки, ничего, что символизировало бы нашу дружбу.
Я плачу. Океан печали вырывается из меня, превращаясь в слезы. Я тону в них и задыхаюсь. Мои всхлипы сменяются судорожными вдохами. Это не воздух. Джо бросается ко мне и хватает за одну руку, а Хай за другую. Океан омывает нас троих, и я снова могу дышать. Они молчат. Мы стоим, оплакивая нашего друга.
Глава 21
Я сижу в фургоне, который выбрала, и читаю. За дверью спорят Джо, Хай и кто-то еще. Я встаю и высовываюсь в гостиную. Ребекка, женщина средних лет, мой охранник, сидит, почитывая журнал. Я вежливо киваю ей и открываю дверь.
— Привет, ребят, — говорю я, но остаюсь незамеченной.
— Когда ты уже выбросишь это из головы?! Я не люблю тебя. — Джо отталкивает его.
— Доброго утра, — добавляю я.
— Ах, если бы в твоих словах была хоть доля правды, — безмятежно говорит Хай, обращаясь к Джо.
— Надеюсь, у вас все хорошо? — Чертовски неприятно чувствовать себя пустым место.
Джо замирает.
— Это и есть правда! — Она поворачивается к нему лицом. — Послушай. Меня. Я хочу, чтобы мы были друзьями. Но меня уже достали твои идиотские игры.
— Привет, Меда. Спасибо, Меда, — отвечаю я сама себе, пока никто не обращает на меня внимания. — Все замечательно, а у тебя?
— Со мной все нормально, — продолжает Хай. — Последнее, что я хотел бы, так это быть твоим другом. — Он хватает ее за руку, но Джо вырывается и со злостью отталкивает его. Хай берет ее за запястья.
— Я больше не хочу ни слышать, ни видеть тебя. — Джо в отчаянии. — Просто отвали от меня! — Ее голос становится выше.
— Ни за что, — говорит он спокойно, — и никогда.
Джо выдергивает запястье из захвата и открывает рот, но тут же закрывает. Ее глаза светятся. Она (наконец-то) оборачивается ко мне, не зная, что сказать. Она пытается убежать, но скорее ковыляет, настолько быстро, насколько позволяют ее еще незажившие раны. Хай оборачивается ко мне.
— Привет, Меда.
— Похоже, ты проиграл свою войну. Хай, мне не охота обламывать тебя, но она из-за этого только злится, так что хватит.
— Это потому что я добиваюсь ее. Хуже было бы, если ей было все равно. Она отступает.
— Ты уверен?
Он улыбается.
— Ага. — Этот влюбленный в Джо псих явно не отступит. — В любом случае тебя спрашивали в главном фургоне. Мы пошли за тобой, но...
Джо убежала.
— И я шел, но, хм...
— Она отступила? — подсказываю я.
— Да, точно. Нужно продолжать наступать.
— Понятно, — говорю я, а Хай благодарно улыбается. — Удачи, — желаю я. — Видимо Ребекка слышала наш разговор. Она встала, чтобы сопроводить меня. Мы проходим через парковку фургонов, сопровождаемые угрозами в адрес Хая, и подходим к главному фургону. Она заводит меня внутрь и оставляет рядом с дверями.
Внутри комнаты стоит несколько столов и стульев. Этот фургон обычно используют для собраний и, как правило, он заполнен людьми, ответственными за возведение нового поселения. Но сейчас в комнате находится лишь мужчина средних лет со всклоченными рыжеватыми волосами. Он стоит, удивленно склонившись над столом.
Люк Бёрджерон.
Он старше, но я легко узнаю его по фото, что когда-то видела.
— Андромеда Портер, — шепчет он, выпрямляясь. Он вытирает руки о грязные джинсы.
— Меланж, — поправляю я его. — Меда Меланж. — Фамилия моей мамы — Портер, но она записала меня как Меланж. И я не собираюсь возвращать ни один из ее даров назад.
— Верно, — говорит он, вероятно раздумывая о том, что со мной делать.
Я рассматриваю мужчину, за которого хотела выйти моя мама. Он выглядит совершенно неопрятным, как и большинство Тамплиеров, с которыми я встречалась. Он высокий и худой, с бородой и длинными волосами. И еще он носит пиджак с эмблемой Маунтин Парка. Однако сейчас он кажется еще неопрятнее, чем обычно. Некоторые Тамплиеры выглядят так, как будто никогда не брились, но Люк, похоже, вообще не догадывается о том, что растительность на лице можно брить.
Замечая мой взгляд, или скорее пытаясь разорвать неловкую тишину, Люк объясняет, перебирая бороду.
— Я притворяюсь бездомным, чтобы выследить Эхо.
— О… — Блестяще. Он знает все секреты моего прошлого, а мы болтаем про его волосы. Но я его не знаю. И он странный. Я понятия не имею, как спросить у него про маму.
Он дает мне небольшую подсказку.
— Знаешь, ты похожа на нее.
— Не похожа. — Моя мама словно создана из света, я же принадлежу тьме.
— Похожа. Но не цветом волос. — Он щурится. — И конечно не стилем. Но выражение твоего лица — особенно как сейчас, которое говорит мне, что я несу чушь, — было ее любимым.
Внезапно плотину прорвало.
Я не знаю, с чего начать.