Дождь все же выдохся, видно, устал, хотя в воздухе еще стояла влага. В доме тоже влажно и как-то неуютно. Дом-то старый, а кто летом затопит? Поэтому и сыро. Однако солнце уже принялось за дело и для начала заглянуло к каждому, чьи окна выходили на восток. Виталий Борисович оказался в числе счастливчиков. Его небольшая квартира, несмотря на скромные размеры, имела одно неоспоримое преимущество — окна выходили как на восток, так и на юг. На восток выходило окно кухни, где, как принято, и начинают каждый день миллионные наших сограждан. Виталий Борисович — не исключение. Еще сонный, он первым делом отправлялся на кухню ставить чайник — шлепал босыми ногами и смешно тер руками глаза. Иногда зевал, иногда потягивался, чесал то один бок, то другой, короче, просыпался. Не один десяток прожитых лет позволял в утренние часы особенно не беспокоиться — все происходило, как говорится, на автопилоте. Если он чистил зубы и брился, это вовсе не означало, что он чистит зубы и бреется. Все эти необходимые составляющие утренней процедуры выполнял двойник Виталия Борисовича, позволив другому Виталию Борисовича посвящать себя другим занятиям, к примеру, о чем-нибудь размышлять. Однако это не означало, что тот, первый Виталий Борисович, был безынициативным исполнителем. Ни в коем случае! Когда мечтатель пытался отвлечь товарища Шумного, ему постоянно напоминали, чтобы не порезался, чтобы чайник на плите не выкипел, да чтобы просто не опоздал на службу.
Виталий Борисович никогда не опаздывал. За все сорок с небольшим и ни разу! По этому поводу он даже иногда над собой подшучивал — очень нехорошо и как-то уж слишком самокритично. Вот, говорил Виталий Борисович, также когда-нибудь и умру, приду загодя, чтобы не опоздать.
Больше книг на сайте - Knigoed.net
Люди на улицах тоже сонные. Молодая мамаша ведет, или точнее сказать, тащит малыша на «службу» в садик. Оба явно спят: и малыш, и его мать. А вот «народной тропой» гуськом, словно призраки, топают курсанты — будущие покорители морских широт. И они спят, каждый второй бредет с полузакрытыми глазами. Насколько помнил Виталий Борисович, курсанты здесь ходили без мало лет сорок и еще столько же будут ходить — кому-то нужно оправляться в плавание.
Если вернуться в прошлое, возможно, и он тоже пошел бы в речное училище — слишком велик соблазн побродить по свету и посмотреть мир — не отправился. В юности Виталий Борисович сходил с ума от техники и, надо признать, к обоюдному удовольствию — техника отвечала ему тем же — раскрывала свои двери в полный загадок и тайн мир. Сейчас в этом можно признаться, но любимым предметом в школе были уроки труда. И преподаватель — хромой на одну ногу ветеран в мятом костюме — не превзойденный авторитет и покоритель мальчишеских сердец. Чего только он не умел! Чего только не знал! В прошлом сержант доблестной Красной Армии и не представлял, что найдет свое призвание на старости лет в полуподвальном помещении мастерских, куда как на праздник веселой толпой бежали пацаны. Именно тогда Виталик впервые сел за баранку такого же древнего как и преподаватель старого грузовика и прохватил пару кругов по школьному двору. А услышав добрые слова похвалы, нисколько не удивился, словно знал наперед, что быть ему в скором времени водителем. Как давно это было? От двора ничего уже не осталось, и проехать можно лишь только на велосипеде — грустно.
Как раз по бывшему школьному двору и шагал сейчас Виталий Борисович. Удивительно течение жизни! Кого-то судьба забросит за десятки тысяч километров в другие края, за моря и океаны, а кто-то будет ходить тем же маршрутом как в детстве через тот же самый школьный двор! И чего его понесло в милицию? Крутил бы сейчас баранку, однако отказать, не оправдать доверие не мог, не в его правилах, да и хлопотали за него люди серьезные. Пожалуй, тот единственный раз, когда ему предложили, и он согласился. А зачем? Уважил, но не самого себя, а человека, взявшего за него ответственность.
Спустился под горку, смешно сбежав по косогору, хотя рядом лесенка. По привычке сбежал, лестницы прежде здесь не было, а горка была всегда, вот он и спустился. Город хоть и изменился, но не настолько, чтобы забыть. Забыть все невозможно, и пусть вокруг новые и чужие дома, в памяти он всегда там… в детстве.
Сережа Кулебяка сегодня пришел раньше — событие невероятное. Обычно он появлялся на службе минута в минуту, а сегодня…
— Уже кое-то освоил, — доложил коллега, не обратив ни малейшего внимания на своего старшего товарища. Уткнулся в экран и жмет клавиши.
Виталий Борисович не возражал, а где-то был и доволен — отпала необходимость делить на двоих старую пишущую машинку, которая, похоже, перешла в полную его собственность.
— Обещали подсоединить к сети, — спустя пару минут доложил Сережа, — чтобы можно было докладывать, не выходя из кабинета. Тяжелые времена, Борисыч, наступают. Щелкнет руководство клавишей, и все видать. Чего мы тут с тобой делаем, как бездельничаем — техника! В Интернет обещали допуск сделать. Весь мир уже давным-давно в Интернете, а мы, получается, плетемся в хвосте событий.
— Сводочку бы мне за прошедшие сутки, — подсказал Виталий Борисович, и вскоре, вооружившись подшитыми обыкновенной скрепкой листиками, приступил к знакомству.
Сводка — нечто вроде газетки, куда вносились все происшествия в городе, как малозначительные, пополняющие обыкновенную статистику, так и серьезные, переходящие сразу на контроль к руководству. Прошедшие сутки действительно выглядели если не безупречно, то вполне миролюбиво — трагических случаев не зафиксировано.
— У нас сегодня как? — спросил он и тут же получил интересующий его ответ. — Тихо.
В этих внешне скупых словах содержался огромный смысл и перспектива на текущий день. Вопрос означал: намечается ли сегодня сбор или иное мероприятие, требующее обязательного присутствия всего личного состава. «Тихо» — подразумевало, что день простоит обычный и можно посвятить себя работе. Подписывать у руководства бумаги Виталий Борисович не планировал, иных документов, которые спускали через секретариат, также не было, поэтому с легким сердцем товарищ Шумный глянул на монитор и вскоре покинул кабинет. Еще через час он вышел к небольшому кафе — обычной забегаловке, где продавали в разлив пиво. Несмотря на раннее время, в клиентах недостатка не было. С десяток человек по привычке начинали новый день со старого занятия — пили пиво. Виталий Борисович прошел к стойке и залез на стул — высокий и потрепанный табурет.
— Привет, — сказал он.
— Привет, — ответили ему и тут же спросили, — пить будешь?
Пить Виталий Борисович не хотел, однако часто к этому принуждает профессия, поэтому кивнул.
Налили — еще в ту, пузатую, советских времен кружку, и пиво под стать кружке — подозрительно похожее на горький напиток, слегка разбавленный водой. Глотнул и поморщился — не понял, понравилось или нет.
— Как дела?
— Нормально, вчера драка была, сами разобрались, вас не вызывали, — сообщили ему последнюю новость.
— Ну и правильно, — согласился Виталий Борисович и еще разок глотнул, — к чему людей беспокоить?
— Если на каждую драку выезжать, — поддержал его собеседник — мрачный тип с золотой фиксой, — бензина не хватит. А дрались свои. Все по-людски: повздорили, вышли прочь, рожу друг другу начистили и обратно зашли. Я же говорю, культурно, никто и не заметил.
— Культурно, — согласился Виталий Борисович и все же спросил: а чего повздорили?
— Они за столиком стояли, по кружке дежурной взяли. У нас, Виталий Борисович, с этим строго, на вынос — пожалуйста, но за каждым не углядишь, может, и принесли чего. А повздорили — всякое бывает, во мнениях не сошлись или слово обидное кто сказал. Разговор-то какой? Мать — перемать. Я, конечно, слежу — публика порой серьезная заходит. И на машинах приезжают, пиво-то и в самом деле неплохое. О чем говорили? О чем могут говорить мужики? Про жизнь вели беседу, начали вроде мирно, политику обсуждали, а потом гляжу… еще?
— Две, — произнес какой-то тип и уставился на Виталия Борисовича.
— Давай, Слава, не задерживай, у нас разговор с товарищем, — произнес мужчина с фиксой.
— А я чего? Я ничего, — ответил Слава и вновь зыркнул на товарища Шумного.
— Нормальный парень, только больно любопытный, кстати, он вчера тоже был. Драться не дрался, но присутствовал — рядом стоял.
— Дурак — говорит Коля, — продолжил мужчина с фиксой, — ну тот, который повздорил, — Коля. На пилораме работает, у них там фирма какая-то, двери стругают, рамы оконные. А другой, я имени его не знаю, что-то ему ответил и засмеялся. Вот и все. А потом они вышли и начистили друг другу рожи. Хотя сдается мне, повод был иной. Дурак — конечно тоже повод. Но сказано было как? Мимоходом, без всякого заднего умысла. Это прибладенные к словам цепляются, а эти обычные мужики.
— И в драку, — подвел итог Виталий Борисович.
— Мне, как понимаешь, нос совать ни к чему, — объяснил мужчина, — у меня своих забот хватает, ноги к вечеру не держат. По двенадцать часов на ногах, не мальчик. Да и подрались они где, а что рожи перепачканные, так дело личное. Главное, чтобы порядок был.
— Из-за покойника они поссорились, — прозвучал голос.
Виталий Борисович обернулся.
Слава в одиночестве пил пиво и, похоже, скучал. Публики поубавилось, а света в помещении напротив прибавилось.
— Какого покойника? — произнес товарищ Шумный и глотнул пива, чтобы заполнить образовавшуюся паузу.
— Коля сказал, видел на днях покойника. Только не в гробу, а на своих двоих, улавливаешь? Вроде, как призрак. А ему и не поверили, слово за слово — вышли переговорить.
— Ты выходил?
— А мне к чему? Кто покойника видел? Колю я знаю — болтать не будет. И в драку просто так не полезет. К чему лезть в драку без причины? Обидели его, не поверили, под сомнение поставили, а это уже серьезная причина.
— Ты его знаешь?
— А кто его не знает. Коля Сиваков, работает на пилораме, нормальный парень, кружку всегда купит — никаких проблем…
Найти Колю также не представляло больших проблем. В небольшом ангаре, упрятанном в одном из переулков рабочей окраины, стоял пронзительный вой пилы, а в воздухе кружилась древесная пыль. Несколько мастеровых, в одном из которых Виталий Борисович без труда опознал Сивакова. Дискуссия, вероятно, и в правду зашла слишком далеко, а приложился оппонент основательно — синяк получился значительный.
Пару минут Виталий Борисович безрезультатно кричал и показывал знаки — шум в помещении стоял чудовищный. И только когда на пол свалилась очередная свежевыструганная доска, удалось объясниться.
— Чего? — спросил Коля, — поговорить? Некогда мне говорить, если хозяин разрешит. Откуда я знаю, где он? Уехал или в офисе. Даст добро, поговорим. Мне с выработки платят. Сколько напилю, столько и заплатят. Ты же за меня пилить не будешь? А то давай попили, а я поговорю, — и смачно сплюнул.
Хозяин — новоявленный капиталист — к предложению переговорить с работником отнесся скептически, однако решил все же не ссориться с представителем право порядка и сдался.
— Только недолго, мы на прошлой неделе три дня стояли, заказчика подводим, едва уговорил — кругом конкуренты. Понятно, что дело важное, но и вы меня поймите, я же не могу круглосуточно сидеть в конторе.
— Пятнадцать минут, — пообещал Виталий Борисович, — со мной пройдете или бумажку напишите?
— Да бросьте вы! Говорите, но только короче.
Николай только кивнул и выключил станок, который еще некоторое время по инерции вращался и скрипел от недовольства. Сели у входа на приготовленные к отправке оконные блоки, еще пахнувшие свежей древесинной.
— Капитал давит? — для начала поинтересовался товарищ Шумный, наблюдая как Николай решил совместить полезное с приятным — доставал непослушными пальцами сигаретку.
— Прежде тоже давили, — не поддержал милиционера Сиваков, — заявление, что ли, написал?
— Меня не интересует драка и заявления никто не писал. Нет заявления.
Взгляд удивленный и не такой сердитый — можно продолжать.
— Вы говорили, видели покойника, — продолжил Виталий Борисович, — вот покойник меня и интересует.
Струйка дыма — кисловато-горькая неожиданно заползла не по назначению — товарищ Шумный кашлянул и посмотрел на часы. Однако Николай продолжал курить, молчать, явно над чем-то размышляя.
— Покойника звали Сидорчук, — наконец произнес он, — Ефим Пафнутьевич Сидорчук. Мой отец ему гроб делал. Он всем делал гробы, этим и жил. Приходил, снимал мерку, а потом делал гроб — за три дня, если по индивидуальному заказу. Это сейчас хоронят, как придется, а прежде, отец сказывал, иначе люди жили и помирали иначе. Лично его я не знал, не было меня — не родился еще, а фотография была. В галифе и кожанке на ступеньках стоит. Ефим Пафнутьевич. Важная персона. А тут на днях иду домой. Фонари не горят, но уже темно, и прохожих, чтобы как днем, не много. Нет вообще прохожих — времена-то нынче смутные, себе дороже под раздачу попасть. Молодежь озорует и не посмотрит — тукнут по голове, а уж потом разбираться будут. Вижу: идет кто-то навстречу, а у меня в кармане всегда гайка, — и Сиваков наглядно продемонстрировал средство самозащиты. Сжал в руке, и в сторону, от греха подальше — не понравился мне прохожий. И сам не знаю почему, что-то в нем было.
— Агрессия? — подсказал Виталий Борисович.
— Агрессии не было, нервозность какая-то и мурашки забегали.
— Как он был одет?
— Обычно, ничего особенного — плащ или пальто, не помню, брюки… не до того было, чтобы разглядывать. Ну и замедлил шаг, а потом и вовсе остановился — любопытство взыграла и мысль в голову — а где я его мог видеть прежде? Проходит, значит, он мимо и как на меня зыркнет!
Николай крепко затянулся и поднял глаза.
— Вы покойников видели?
— А как же, — кивнул Виталий Борисович.
— И я видел. Этот точно покойник! Только глаза открыты, а так — вылитый покойник. И глянул он меня, как покойники глядят! Ужас! Щеки впалые и ни кровинки.
— А почему Сидорчук?
— Не знаю. Домой добрался — всего колотит и сна ни в одном глазу. А взгляд словно приклеился. Я и лицо ополоснул и заварки глотнул — ничего не помогает. Помню, что прежде видел, а где — не пойму. А через день полез в шкаф — искал что-то. И тут его увидел — Ефима Пафнутьевича. Только на фото он был живой, а вечером мертвый.
— А почему вы решили, что ваш отец делал ему гроб?
— Почему?
— Да, почему?
— Я же говорю: отец всем делал гробы, а потом откуда взялась фотография?
— И откуда она взялась? — спросил Виталий Борисович.
— Не знаю. Откуда берутся фотографии? Дарят, наверно. Он же нам не родственник или знакомый.
— А кто он?
— Никто. Просто Ефим Пафнутьевич Сидорчук. Так, по крайней мере на обратной стороне написано.
— Интересно.
Николай затушил окурок и вновь поднял глаза.
— А что тут интересного, когда по вечерам покойники бродят? Фотография-то древняя и мужик тоже древний. Чего ему не лежится? Чего он шастает — людей пугает.
— Еще вопрос — где и когда вы его видели?
Николай назвал время и адрес.
— Не ошиблись?
— Еще в своем уме, не беспокойтесь, память прекрасная.
— Фотографию у вас попросить можно? Она вам нужна?
— Забирайте, — согласился Сиваков, — я и сам хотел было выбросить. К чему мне она? Завтра и принесу.
Положенное время явно истекло, дверь из ангара отворилась и появилась голова напарника Николая.
Любопытно. Виталий Борисович шагал в направлении родного ведомства и размышлял над полученной информацией. А вдруг это один и тот же покойник? Тот, которого видели и математик и Сиваков? Опыт прошлого подсказывал — самые невероятные идеи имеют право на существование. Что на первый взгляд является полным бредом, на поверку заслуживает куда большего внимания.
Небольшая остановка, а рядом, как и полагается, таксофон. До чуда наших дней — сотовых телефонов оставалось совсем немного, каких-то пару лет. Первый звонок на работу — уточнить обстановку, которая меняется столь стремительно, что порой за ней не успеваешь. Второй — еще одному помощнику — Павлу Сергеевичу Душному — управляющему делами непогребенных и невостребованных тел, какие обычно привозят в морг. В морг Виталий Борисович и направился — требовалась консультация специалиста.
Серое, забытое богом и людьми здание не изменилось, если только стало выглядеть еще более устрашающе и мрачно.
— Как! Виталий Борисович! — радостно приветствовал его Павел Сергеевич. — Вовсе старика забыли! Сейчас я чайку организую! По такому-то поводу, — и старик в правду засуетился.
— Забыли меня, совсем забыли, а у нас изменения, компьютер презентовали, говорят, японский!
— Все японские товары сделаны в Китае, — подсказал товарищ Шумный, усаживаясь в крохотной конторке, где ничего не изменилось с его прошлого визита.
— Япония, Китай, по мне все едино! У наших, видно, мозгов не хватает или другим заняты. А тут техника! Признаюсь, сробел, к чему мне компьютер? У меня же картотека, вот, говорят, и переводи свои данные на жесткий диск. Какой еще диск? Жесткий! Фу ты! Как его хранить буду? Он же денег стоит! А у меня и дверь не закрывается. Еще один замок врезали, а заплатили, знаете, сколько? Страшно сказать! А вы как? А то я все о себе, да о себе! Вижу, выглядите неплохо и совсем не постарели. Стареть нынче ну никак нельзя. Уволят тут же! Как узнают, сколько тебе лет, и уволят. Чувствую, и мне недолго осталось.
Павел Сергеевич включил чайник и опустился на стул.
— А мы расширяемся. Мест не хватает, такой аврал! Вы и представить себе не можете — умирает народ не только скоропостижно, но и удивительно дружно. Поэтому, голубчик, расширяемся — здание новое строится. Капитализм он везде капитализм, и покойники не исключение. Бизнес, я вам сообщу, изумительный! Прежде не то, что нынче. За каждую справочку — извольте денежку. А чем мы хуже? У нас что, не предприятие? Еще какое предприятие! План даем, о чем и мечтать прежде не могли. Зарплату мне повысили, на целых пятьсот рублей! А справочка, — Павел Сергеевич оглянулся, — стоит сто пятьдесят! Только я денег-то не получаю, справки-то выдаю, а денег не получаю. Деньги нужно оплатить в другом подразделении. Был я у них — красота! Мебель импортная, дорогая, шкафчики изумительные, все с ног до головы в технике и четверо сидят, это только тех, кого я видел. Вот они денежки и собирают. А сверху печать хлоп и ко мне бегом. Чудно, спрашивается, кому дело до покойников? Оказывается есть! Еще какое дело! Великое! Нынче, Виталий Борисович, на покойников повышенный спрос! Так и интересуются, спрашивают, уважаемый Павел Сергеевич, вы уж нам найдите покойничка, а мы отблагодарим. Смотрите!
При этих словах управляющий делами вскочил и продемонстрировал какие-то коробочки.
— Чай цейлонский, английский! Вот чай из Бирмы, а вот этот из Японии! Я их спрашиваю, как же так? Не растет в Японии чай! Места в Японии уже давным-давно нет, чтобы разводит плантации. А мне отвечают: погляди дед, что тут написано? «Made in Japan» — читаю. А что такое «Japan»? Япония! Самая что ни есть Япония? И конфеты несут. У меня даже виски есть! Может того, по рюмочке или вам нельзя? Все-таки до чего консервативное у вас ведомство! Нельзя же, право, отставать от жизни, все выпивают, а у вас нельзя!
Виталий Борисович подумал и не сильно дыхнул — выпустил пары застоявшегося где-то в глубине пива.
— Иногда можно, — объяснил он, — но только в разумных количествах.
— Конечно, в разумных! Кто же будет пить себе во вред! А у вас как? В смысле перемен? Поговаривали, форма одежды у вас будет новая, веселей что ли? Чтобы не так грустно смотреть. Карманов на мундире прибавят и, конечно, новые ботинки. Ботинки, я вам скажу, главное. И чтобы по лужам, и чтобы зимой нога не мерзла.
— Обещали, — подтвердил Виталий Борисович.
— А так и понятно — обещанного у нас три года ждут. Ничего, подождем. А вы, получается, все там же — в участковых инспекторах ходите?
— Перевели.
— Сердечно рад! — воскликнул Павел Сергеевич, — а то думаю, если специалистам не давать возможности профессионального роста, кто же нас охранять будет? Сейчас без охраны никак нельзя. Вот и у нас кнопку тревожной сигнализации грозятся поставить. Хотя кого охранять? Покойников?
Виталий Борисович кашлянул — подал знак.
— Понимаю, вопрос имеется, профессионального характера.
— Так точно.
— До или после?
Виталий Борисович еще раз прочистил горло.
— Виски?
— Из Шотландии, — доверительно кивнув головой, сообщил управляющий делами. Они там в своей Шотландии окромя спиртного ничего производить не могут. Либо виски, либо играют в футбол. А те, кто в футбол не играет, пьют виски и смотрят, как другие играют в футбол. Удивительная страна! Я сейчас мигом…
Павел Сергеевич ловко выскочил и помахал какой-то табличкой.
— Чтобы не беспокоили.
«Переучет» — успел прочитать товарищ Шумный и немного смутился — какой может быть в морге переучет?
— А что за вопрос? — уточнил Павел Сергеевич спустя пару минут и ловко разлил по стаканчикам.
— По городу бродит покойник.
— Так, — кивнул управляющий делами, — днем бродит или ночью?
— Вечером.
— Покойник бродит по городу вечером, — повторил Павел Сергеевич, — один? В смысле провожатых у него нет?
— Неизвестно. Информации на сей счет не имеем, — честно признался товарищ Шумный.
— А что еще известно?
— По непроверенным данным известна фамилия, завтра будет фотография.
— Это уже кое что. Фотография покойника или живого?
Виталий Борисович с ответом не спешил, припоминая, как он обсуждал с управляющим делами непростую тему: живых — неживых.
— Просто фотография.
— Покойника кто-нибудь ищет?
— Я, — ответил Виталий Борисович и отправил шотландское виски по назначению — в глубокую российскую утробу. Отправил и даже не поморщился, хотя пить не умел.
— Род занятий? — поинтересовался управляющий делами и последовал примеру милиционера — лихо махнул рюмочку.
— Это имеет какое-то значение?
— А как же! Причина его появления может быть какая угодно, в том числе и род занятий, проще говоря, профессия покойного.
— Я так думаю… в каком-то смысле, покойный мог быть моим коллегой, — тихо произнес товарищ Шумный.
— Ваш коллега, — повторил управляющий делами.
— Не совсем чтобы коллега, из другого ведомства.
— Понимаю… из другого ведомства… по вечерам… а что вы хотите от меня?
Виталий Борисович неожиданно почувствовал, что управляющий делами как-то вдруг изменился. Ушел в себя, что ли? Однако повеяло морозцем или прохладой — некой отстраненностью и еще чем-то.
— У вас опыт.
— Простите, я хотя и не молод, но прежние времена не застал — повезло. А многим, скажу вам, повезло гораздо меньше. Книжки, поди, читали? Сейчас, Виталий Борисович, при желании любую книжку найти можно. То, о чем и подумать прежде было страшно. Пишут — а кто, затрудняюсь сказать. Кто мог написать — уже не напишет, вышло их время, закончилось вместе с эпохой — в прошлое провалилось, а кто-то в яму провалился. И тут как еще повезет. Яма-то, может, одна, общая и выбраться из нее тоже можно только сообща. Одному никак невозможно — ни сил, ни желания. А кто видел?
— Покойника? На сегодняшний день двое видели, хотя не уверен, что видели они одного и того же покойника. Будет фотографии, будем и думать.
— Конечно, будем — оживился управляющий делами. — Думать обязательно нужно! Что и осталось старикам — так только думать! Молодежь считает, что думает, и тут ошибается. Как, спрашивается, она собирается думать, когда ничего не помнит? Жалко мне нынешнюю молодежь — слепые они и чрезмерно самоуверенные. Закон развития — когда нужно думать — не думаем, а потом уже поздно — в стариков превратились. И так через поколение — наказание какое-то. Жизнь-то вроде вперед скачет, компьютеры японские, чай английский, а как приглядишься внимательно, течет время вспять. Неуютно, признаюсь и холодно. Год прошел, за ним другой… расширяемся, вы наверно, тоже расширяетесь, сейчас все расширяются, то есть растут вширь, а следовало бы вглубь. Фотографию несите, вместе подумаем, чтобы вглубь, чтобы обсудить, мнениями обменяться. Давайте на дорожку или у вас работа?
— Служба у нас, Павел Сергеевич, — подсказал товарищ Шумный, — это у вас работа.
— И то верно, прежде всегда проводили грань — где работа, а где служба. Потому как служба стоит превыше работы, а, значит, и усилий требует больше. И служить — себе не принадлежать, соблюдать интересы отечества. А интерес этот всего касается, куда ни кинь, куда ни глянь — кругом интерес! И везде отечественный, а как же неотечественный, простой личный интерес? Вот и получается, что личный он уже шкурный, мелкий и пакостный. А когда интересы совпадают — тогда перспективы и для отечества и для тебя лично. Что есть государство? Сегодня одни, завтра другие и интересы у них такие же.
— Какие? — уточнил Виталий Борисович.
— Интересные, — еще больше запутал управляющий делами.
Приближался вечер — еще один итог еще одного прожитого дня. Спешил народ в направлении, противоположном утреннему маршруту. Те же озабоченные лица, вот и малыш с молодой мамашей о чем-то беседуя, неторопливо шагали с работы. Кроха, как и полагается, из садика, а юная мать — неизвестно откуда. Брели домой, чтобы завтра вновь отправиться и вновь вернуться — он пока не вырастет, она — пока не состарится. А затем уже он будет тащить в садик крохотную девочку, а крохотная девочка еще более крохотного мальчика…