Пастушный Владимир Николаевич никогда не мечтал стать общественной фигурой — он вообще никогда ни о чем не мечтал. Володя — именно так его звали большую часть жизнь — перебивался мелкими заработками и особенных пристрастий не имел. Жил скромно, одевался скучно, говорил невыразительно, но любил читать газеты. Читал все подряд, благо работал приемщиком на предприятии, которое собирало у населения макулатуру. Контингент клиентов — соответствующий: подростки, личности опустившиеся и подозрительные, пенсионеры, безработные — он их всех разделил на группы и вел себя в соответствии с установленной классификацией, хотя никому и никогда не грубил. И если прежде газеты вызывали откровенную тоску и уныние, то с некоторых пор картина изменилась.
За какой-то с небольшим год Володя прочитал и узнал столько интересного, что не заметил, как расширился его кругозор. Темы, которой он бы не владел, не существовало! И в редкие моменты беседы — а говорить, к сожалению, было почти не с кем, он поражал своей эрудицией и знаниями. Помогала память — она заботливо складывала в свой архив информацию и при случае любезно раскрывала двери — Володю несло. К нему стали прислушиваться, задавать вопросы и интересоваться его мнением. Спрашивали, вроде, люди случайные, а порой и вовсе незнакомые, однако данный факт нисколько не огорчал. Володя познавал искусство оратора, чувствуя, как меняется на глазах, и продолжал читать дальше с еще большим энтузиазмом и каким-то вдохновением. Школьное образование — познать алфавит и выучить таблицу умножения. Для многих на этой ступени оно и заканчивается, все остальное — сидение за столом в ожидании звонка. Однако знание алфавита и умение складывать буквы в слова принесло благо, о котором Пастушный и мечтать не мог. Первое публичное выступление, когда его слушали не двое случайно оказавшихся поблизости людей, а целая толпа. Они не только внимательно слушали — они аплодировали! Прерывали, казалось, в самых обыденных местах и хлопали! А потом к нему подошли и предложили работу — больно проникновенно и, главное, по делу говорил выступающий. Прежняя зарплата не позволяла особенно разгуляться, но всегда тепло, крыша над головой и не дует — сквозняков Володя смертельно боялся.
— Вы будете и руководителем и исполнителем в одном лице. Работы предстоит много — больше, чем вы думаете. Зарплата — сколько заработаете. А сколько можно заработать на мервецах? Конечно, от подобного вопроса Володя удержался, но подумал.
— Будет вам оклад, а премиальные — уже ваша забота. Не волнуйтесь, вас мы поддержим, выделим помещение, согласны?
Первое предложение, когда обращаются к вам… не вы доказываете, просите, унижаетесь, а просят вас! Вероятно, именно этим можно объяснить тот факт, что Володя согласился.
Как извилисты пути наши, Творче! Что припас ты для каждого из нас? Сколько спусков и подъемов предстоит преодолеть?
Именно так приветствовал себя Володя, поднимаясь в небольшую комнатушку деревянного здания, мимо которого он иногда проходил.
Пастушному предстояло искать мертвецов — неизвестных мужчин и женщин, о которых вдруг вспомнили потомки. Вспомнили и обратились к обществу — бесформенной массе, что колыхается, словно ладья в бурных волнах истории. Общество поддержало — отрыгнулось газетными статейками о сотнях и тысячах репрессированных, загубленных, расстрелянных и где-то похороненных. Где — неизвестно, страна у нас огромная, может, тут, а может, там — искать надо.
Володя сидел за пустым столом, смотрел в потолок и не представлял, с чего начать. Одно дело выступить на митинге, обличить палачей и убийц, вступиться за их жертвы — тем более что ни тех, ни других видно не было. Они остались в прошлом, поэтому ни согласия, ни осуждения Пастушный не услышал и услышать не мог. Захотелось обратно в теплый и уютный подвал — там хоть кто-то заходил, а тут никого — какие-то списки мертвых душ — покорные и равнодушные.
Вот и телефон, а звонить некому — кому нужны мертвецы? Чужие покойники, которых и покойниками назвать нельзя — они либо сгнили, либо превратились в прах.
Кроме телефона — справочник, немного устаревший, но существует служба, готовая предоставить информацию. Не долго думая, Пастушный поднял трубку и набрал первый попавшийся номер предприятия. Оказалось, что предприятия уже давно нет, оно то ли разорилось, то ли обанкротилось, и вообще тут никого нет, а она — женщина, которая взяла трубку, спешит в больницу и ей ужасно некогда.
Володя не расстроился — пожелал женщине успехов и скорейшего выздоровления. Набрал другой номер и попал на секретаря — вполне здоровую (судя по голосу) даму. Представился, назвав себя не иначе, как генеральным директором и тоже предприятия, после чего вышел на прямой контакт. Говорить Пастушный, как он думал, умел, оказалось — не умеет. Говорить на митинге и по телефону — совершенно разные вещи, поэтому его тут же отфутболили и попросили связаться еще с кем-то. Все последующие звонки в иные предприятия и организации имели одни и те же последствия — с Володей не желали говорить. Поэтому он рассердился и написал статью в газету. Статью опубликовали, хотя денег не дали. Пастушный плюнул, взял газету и отправился на прием в администрацию, где и провел почти три дня. Вернулся с письмом на бланке, гербовой печатью и трехцветным калором — выглядело впечатляюще. Купил другую газету, где обычно было много рекламы, и принялся звонить по указанным телефонам.
Результаты проделанной за неделю работы вносили определенный оптимизм. Володе бесплатно выдали три комплекта пятнистой формы охранника, три пачки бумаги размером А4, старый телефонный аппарат, штандарт с советской символикой и бюст Иосифа Висарионовича, который, впрочем, он по естественным причинам забрать с собой не мог — слишком тяжелый.
Володя вновь сел за стол и вновь написал статью, уже с благодарностью к тем неравнодушным бизнесменам, кто помнит прошлое и не желает повторения геноцида. Затем в театральном буфете он познакомился с редактором одной из программ местного телевидения и заплатил за него, получив при этом приглашение обратиться к прогрессивной общественности с голубых экранов. Обратился. Его заметили, предложили придти на прием. Пришел. Поговорили — дали денег.
Это уже была победа! Небольшая, как говорили прежде, местного значения, но победа. Продолжив поиски, оказалось, что все общественные организации существуют непонятно на какие деньги — одни лучше, другие хуже. Дали совет, после чего Пастушный вновь написал письмо уже на иностранном языке, где изложил задачи организации, которую он возглавляет, устав и прочие необходимые атрибуты. А так как иностранного языка Володя не знал, отправился в институт, который готовил специалистов данного профиля. Здесь ему предложили горячего чая, пирожки с капустой и участие в научной конференции «Молодежь — наше будущее». После конференции, кстати сказать, с участием зарубежных гостей, которым Володя и передал свое письмо с просьбой переправить его в соответствующие учреждения, к нему пришли и… обили вагонкой кабинет. Бесплатно. И врезали новый замок. Вскоре пришло письмо с предложением принять участие в перезахоронение останков воинов, но не наших, а других. Володя выехал за границу и был поражен. За границей ему бывать не приходилось и на кладбище — тем более. Сложные чувства, разобраться в которых он долгое время не мог, хотя и пытался.
Память и уважение потомков — вот, пожалуй, главные чувства, что он испытал, стоя на чужой земле, где каждое имя было высечено на огромной гранитной стене. И усталый солдат с винтовкой, что присел на пень, походил больше на лесоруба, чем на воинственного завоевателя. И воевать — убивать людей — каменный солдат больше не хотел. Кладбище — огромный и ухоженный парк, где каждый вечер зажигаются тысячи крохотных огоньков, — поразило, и защемило под сердцем. Все они обрели покой, даже за сотни и тысячи километров от своей Родины — о них помнили. Помнили молча, каждый день, заботливо зажигая свечи и произнося поминальную молитву в небольшой церквушке, расположенной тут же.
Именно там — под мелким дождем, среди чужих людей Володя вдруг понял, в чем его предназначение. Понял и удивился — работы предстояло непочатый край. Еще он понял, как ему будет трудно.
Работа — это всегда некая монотонность, повторяющаяся череда событий, поглощающая и позволяющая забыться — раствориться в чужых заботах и проблемах, где нет места для твоих хлопот и забот. Возможно, в этом и скрывается некое милосердие, когда чужие люди заставляют тебя заниматься чужими делами. Работа бывает разной — сколько существует людей, столько же и разновидностей работы. И работать на одной и той же работе можно по-разному — вот вам еще один повод задуматься. Каждый из нас — универсальный работник, которому подвластна любая профессия. Желаете возразить? И мы возразим — любая! А как же талант, заложенные родителями способности? Плевать! И без способностей можно овладеть любым ремеслом. Однако при всем многообразии только одна дарует счастье.
Пастушный, конечно, никогда не задумывался о своем призвании, он только заметил, что время в новой должности стремительно полетело куда-то вперед. Настолько стремительно, что не хватало ни времени, ни его самого. Володя не поспевал управляться с теми проблемами, что на него свалились.
Позвонили из какой-то деревни следопыты и детским голосом пригласили приехать. Приехал. И вправду дети — подростки, не достигшие совершеннолетия. Группа странных юношей, в свободное от прочих дел время занимающаяся поиском пропавших воинов. Показали три могилы, вернее, захоронение — сами нашли. Следующая встреча — новое открытие.
Мрачный мужчина шагнул в избу, когда Володя уже собирался спать. Воздух лесной и путь неблизкий забирают много сил. Порой больше, чем тебе кажется.
— Гурий, — сказал мужчина и протянул руку.
Володя руку пожал. Сильная, как у штангиста, хватка, хотя сам мужчина внешне поджарый и даже болезненный. Лицо черное, глаза провалившиеся и небритый.
— Условие одно, — присев на стул, продолжил Гурий — никаких наводок.
Володя кивнул, смутно представляя, о чем идет речь.
— Пойдем через день — мне отлежаться надо, а вам — купить керосина. Они ужасно не любят керосина. Адрес я вам дам, там вдвое дешевле, скажете от Гурия. Если в газету писать собираетесь — никаких имен. Ты меня не знаешь, я — тебя.
Гурий оказался тем самым «черным копателем» — лесным бродягой, о которых в последнее время так много шумят. Почему он сделал предложение, по какой причине предложил пройтись лесными тропами — неизвестно. Вопросов здесь задавать не принято. Единственное, о чем узнал Пастушный, — Гурий прежде работал лесорубом, а когда наступили времена пакостные, ушел в «бизнес» — потрошил землю, беспокоил мертвецов и добывал военные трофеи — от оружия до военной геральдики. Работал самостоятельно и в партнерах не нуждался. После объявленной местными органами охоты на копателей стал еще более осторожным, поэтому прозвучавшее предложение действительно выглядело необъяснимым жестом с его стороны.
Отправились утром. Северный край — навсегда останется заповедником, он не позволит вторгнуться на свою территорию: свидетельство тому похороненные и забытые в его лесах люди и техника враждующих сторон, которых одинаково «радушно» встретила северная тайга. Историки и ученые никогда не доберутся до истины и не узнают, кто в действительности похоронил в холодном чреве десятки тысяч солдат. Похоронил лес. Суровый и беспощадный, с ордами мошкары, непроходимыми болотами — он их всех проглотил и… не заметил.
— А ты, стало быть, мертвецами занимаешься, — подал, наконец, голос Гурий, когда солнце заняло верхушку небосвода.
— Пытаюсь, — уклончиво ответил Володя, к тому времени изрядно вымотавшийся и усталый.
— И к чему тебе это надо?
— Кто-то должен.
— Не обязательно, — возразил Гурий. — Вот мне никто не должен, и я — никому. А уж они — тем более. Кто их сюда загнал? Чего тут делить? Что искать? Если только смерть. Вот смерть их и встретила. Подвиг? А кому он нужен — их подвиг?
— Родину защищали.
— Родину, говоришь, а что есть Родина? Родина — мать с отцом, а все остальное обман, лирика, красивые слова.
Гурий сел на пень и сплюнул.
— Долго еще?
Следопыт усмехнулся.
— Уже пришли.
Володя оглянулся — вокруг обычный лес, елки и сосны, встречаются неизвестно как оказавшиеся здесь молодые березки.
— Сразу видно, человек ты городской, иди сюда…
Это был блиндаж, вернее то, что от него осталось — массивный ствол полусгнившего дерева с такими же более мелкого диаметра бревнами, поросшими травой.
— Можешь залезть.
Володя в сомнении глянул. Гурий вновь улыбнулся — показал редкие зубы.
— Вдвоем можно, вдвоем не страшно.
— Это еще почему?
— Полезешь или нет? — следопыт стоял рядом.
— А что там?
— Духи.
— Духи?
— Ты же мертвецами интересуешься, — с иронией произнес Гурий, а дух — тот же мертвец, только без плоти.
— А ты?
— Вдвоем нельзя, — объяснил следопыт, — если тебя придавит, кто на помощь придет? Соображаешь? Не бойся — снаряд в одну и ту же воронку дважды не попадает. Сползай, осмотрись, только ничего не трогай… я тронул, и двое суток выбирался — завалило меня всего с потрохами. Думал: все, конец. А тут ко мне дух и явился. Дурак, говорит, чего тебе дома не сидится? А потом и второй дух — злющий и отвратительный. Ползи, кричит, вали отсюда! У нас тут и так места мало! Представляешь? Я как крыса землю стал грызть, а этот второй орет: не туда, бестолочь, в другую сторону! Так они меня и подбадривали — то один, то другой.
— Шутишь? — спросил Володя, у которого вдруг пропало желание спускаться под землю.
— Ага, напугать тебя решил, сказку рассказать, чтобы в лес больше не ходил. Проверить я себя хочу, понимаешь?
Залезть вниз — подвергнуть себя неоправданному риску, земляной потолок мог рухнуть в любой момент. Что прежде служило надежной защитой, сейчас представляло огромную угрозу, но и любопытство противным червячком давало о себе знать.
Гнилой запах земли — когда-то здесь жили люди. Володя осторожно просунул голову и ничего не увидел. Но и просунуть руку с фонарем не получалось — либо голова, либо рука.
— Дай-ка, — Гурий уже был рядом, — слушай…
Странный предмет, видеть которого прежде не приходилось, пролез в щель и загудел.
— Слышишь?
— Металл?
— Нет, так металл не звенит, — объяснил Гурий, — металл, он другой, а этот непонятно какой.
— Духи?
И в следующее мгновение кто-то крикнул! Володя отчетливо слышал человеческий крик — надрывный и испуганный. Так кричит человек, почувствовав боль в своем теле.
— А я о чем говорил? — прошептал Гурий, — значит, не показалось. Двоим показаться не может, двое — уже объективность, не игра воображения, ты же слышал?
Володя кивнул.
— И я слышал, пойдем отсюда, от греха подальше.
И они пошли.
— Непонятно мне, — первым заговорил Гурий, — блиндаж целый, в смысле, в него снаряд не попадал, а своих они хоронили в другом месте, сейчас я тебе покажу.
Спустились в низину. Иной пейзаж, иная местность, словно две разные планеты.
— Дураки они, кто же в низине хоронит? А они хоронили, видно, боялись, а потом покойнику все равно где его похоронят. Главное, в землю сунуть.
Еще минут десять ходьбы по вязкой и уходящей из-под ног почве. Небольшие прямоугольные канавки, заполненные водой, одна за другой по две в ряд.
— Кладбище, — сказал Гурий, — тут они своих и хоронили.
Так это было кладбище! Ни в жизнь не догадаться, что заполненные водой ямы — могилы.
— А что они тут делали? — спросил Володя.
— Как что? Воевали. Наши и фрицы. Это только в кино красиво, линия фронта, окопы — не было тут линии фронта. Все что было — леса и болота. Иногда в одной яме находил и того и другого. Как этих духов — все никак не могу разобраться. Наши они или немецкие? Хотя говорят, вроде, как на русском. А с другой стороны, где говорят? В голове, а там уже язык не важен. Вот жизнь вредная — придти и умереть в болоте в чужой стране. Я тебе так скажу, повезло нам сказочно. Нам — живущим сегодня, потому как стреляли бы в друг друга, а потом и хоронили — опускали в яму с водой. И никуда ты бы не делся. Дали бы винтовку и пошел бы как миленький. И стрелял бы, и штыком колол бы, а иначе никак нельзя. Видишь?
Ствол дерева раздваивался и, как две змеи, уходил ввысь, причудливо переплетаясь.
— Дурное место, ужасно дурное — аномалия кругом, хотя кормит. А еще тянет. Придешь никакой, усталый, свалишься, думаешь забыться. Черта с два! Такое приснится, хоть рассказ пиши! Не успеешь отойти, сил набраться, а уже обратно тянет.
— Одному не страшно?
— А я всю жизнь один, — объяснил Гурий, — прежде, по молодости, лес валил. Куда пошлют, там и валил, перекати поле, короче. Кому такой мужик нужен? А сейчас — тем более, здоровье-то еще имеется, а волос нет. Вылезли окончательно, покинули глупую голову. А мне они и не нужны — лысину проще вытирать. Вот денег скоплю и построю себе дом в лесу, хотя я его и без денег могу построить, только жить в нем пока некому. Я — в лесу, семьи нет — кому еще жить? Мертвецы тебе нужны? А ты подумал зачем? Пойдем, я тебе еще одну могилу покажу — братскую.
Побрели уже в другую сторону, вдоль каменной гряды.
— Я на них уже насмотрелся и на наших, и на ваших — здесь их тысячи, никакого преувеличения. Первое время робел, пугался, а потом… «привет» ему скажешь и дальше копаешь, иногда под настроение поговоришь. Говорить-то с кем-то надо, вот и говоришь — с покойником. Отдыхаешь и говоришь. А тут и со мной заговорили! Все, думаю — добегался! Видишь канавку — пулеметчик лежал. А там, — Гурий махнул рукой, — уже другие лежат, тех, кого он завалил. Не веришь? В качестве эксперимента, — и решительно спустился по косогору.
Вновь в руках появился металлодетектор, который вскоре и запищал — подал знак.
— Копай тут, а я — здесь, — подсказал Гурий, и вдвоем они принялись снимать податливый болотный ковер…