А теперь… Теперь его заставляют сделать «это». Ему не верят. Ему причиняют боль. Но он не может. Он лучше умрёт, чем нарушит приказ, нет просьбу, мольбу ласкового голоса, никогда «этого» не делать. Умрёт. Но они не позволяют умереть. Они приходят и приносят с собой боль. Он привыкает к боли, но они придумывают что-то новое. Они — мастера, виртуозы боли. Но он всё равно не сделает «это».
Преодолев страх, он впивается зубами в запястье…
Огромный волк задрал морду к небу и хрипло взвыл. Какой-то двуногий идиот выдумал байку о волке воющем на Луну. Что возьмёшь с примитивных, самовлюблённых созданий с грубым слухом, не способных отличить и десятой доли оттенков в песне серых бродяг. Волчий вой — целая симфония, часть партитуры в нескончаемой песни природы. В зависимости от обстоятельств, искушённый слушатель различит любовный призыв и предупреждение сопернику, охотничий азарт и предсмертную скорбь. Да мало ли радостей и бед в нелёгкой лесной жизни, кои год от года вплетаются в ночную песнь серого племени. Нужно только уметь, а самое главное хотеть услышать.
Могучий самец на холме прощался с собратом. В его песни не было глубокой скорби, скорее лёгкое сожаление и даже снисходительность. Его брат сам выбрал этот путь. Он всю жизнь убивал в себе Зверя. Следуя желанию матери, он стремился войти в мир двуногих. Вошёл. И что же — двуногие прикончили его. Он умер не в бою, не в смертельной схватке, как полагается Зверю. Он грыз свою лапу, подобно перепуганной лисице, попавшей в капкан. А перед этим, двуногие искололи его мерзкими препаратами, изрезали скальпелем и самое главное, задушили в нём остатки Зверя.
Серый никогда не питал нежных чувств к брату. С рождения тот был слабаком. Он избегал игр, где испытывались мышцы и сила, пускай ещё молочных, но всё же звериных клыков. Он не любил обращения, предпочитая облик двуногого. Он безоговорочно принимал каждое слово двуногой самки, назвавшейся их матерью. И вот результат, он умирает в человеческом обличии — униженный, сломленный, запертый в тесной комнатёнке.
Конечно из него никогда бы не вышло вожака. Он никогда бы не повёл стаю на охоту. Никогда бы не отвоевал себе охотничьей территории. Стройная красавица-волчица никогда бы не оскалилась в приветственной улыбке при его приближении. Он никогда бы не подошёл к логову, где его ждёт десяток поскуливающих бурых комочков — продолжателей рода. Но он не заслужил смерти. По крайней мере такой.
Серый отомстит за соплеменника. Сперва, той, что вероломно назвалась матерью. Раньше он мстил лишь за себя, за попытку усмирить в себе Зверя, отнять у него волю, приобщить к обществу двуногих. Она, прежде всего она, виновна во всём. Теперь она ответит вдвойне, за него и за брата. Каким бы тот не был слюнтяем.
Он почему-то не помнил её запаха. Миллионы оттенков и оттеночков запахов различных предметов, животных, людей и даже событий хранилось в его памяти, но самого главного и ненавистного почему-то не было. Да она хитра. Ей как-то удалось стереть себя из её памяти. По хитрости она пожалуй не уступит волчице… Потому приходилось полагаться на зрение. Потому он уже несколько раз ошибся. Те самки чем-то на неё походили. Он замечал подмену в последний момент. Он выслеживал их. Подкрадывался. Он хотел всего лишь спросить — зачем она обращала их в двуногих и почему она их так вероломно бросила. Он видел свою ошибку, собирался уходить, но всегда появлялись двуногие. Всегда. Серый ускользал, а вслед ему крики страха, а потом боли. Самка звала на помощь. Похоже, двуногие тоже охотились.
Серый снова завыл, но сейчас в его песне звучала ни горечь потери, а злобное отчаяние и вызов…
«Чёрт вас всех бы побрал! Почему, я ни сурок, или, на крайний случай ни медведь?! Почему я должен просыпаться каждый день, особенно, когда какая-то сволочь нахально теребит плечо?!» — подобные мысли рождались в ещё не отошедшем ото сна мозгу Красильникова.
Ратибору, или как там его, всё же удалось привести капитана в чувство, то ли с помощью дополнительной порции мёда, то ли загадочного препарата почти силой влитого невменяемому оперу, то ли в совокупности того и другого. Так или иначе, но Игорь пришёл в себя и ещё раз потребовал повторения рассказа всадника (так странный человек назвался, когда Красильников упомянул о званиях). Услыхав повторно о собственном родстве и со свирепствующим в округе оборотнем, и с подопытным, капитан махнул рукой. То ли он смирялся с фактами и принимал всё как есть, то ли наоборот объявлял услышанное полной ерундой и умывал руки. Этого Рат так и не узнал, так как через секунду Игорь рухнул на кровать и крепко уснул. Алкоголь, успокоительное и нервное потрясение оказались лучшим снотворным. Всадник предпочёл удалиться.
Красильников забыл, когда спал так крепко на трезвую голову (несколько глотков из фляжки Рата ни в счёт, от подобной порции и воробья не развезёт). Сперва пришли кошмары. Капитану привиделось, что он находится то ли в тесной комнате, то ли в камере. Испуганный и забитый, он поскуливая от страха пытался перегрызть себе вены. Как бы наблюдая за собой со стороны (во сне и не такое бывает) Игорь подумал — не слишком ли много суицида за последнее время? То с табельным оружием чуть конфуз не вышел, теперь, вообще, какая-то мелодрама в багровых тонах.
Не успел Красильников-наблюдатель постичь тайный смысл и подсознательные мотивы пока-занной сцены, как уже очутился в другом месте. От страха и боли не осталось и следа. Он чувствовал себя сильным, гордым и свободным. Он шёл вдоль забора базы, не обращая внимания на утробный лай собак. Неужто эти выродки волчьего, племени, эти рабы двуногих помешают ему?! Да, они угрожают, укрывшись за забором, но когда дело дойдёт до схватки, тогда…
Нет, урод, вцепившийся в плечо, кем бы он ни был, решил разбудить Игоря во что бы то ни стало. Красильников открыл глаза, зевнул, хмуро глянул в рыбьи глаза Каплика.
— Чего надо?
— Прошу извинить за бесцеремонность. Вашему ээээээ… организму, действительно необходим отдых, максимум сна. В целях эээээ… , так сказать, восстановления… Но поймите, дела не ждут… Мы ээээ… попробуем совместить работу, с вашим, так сказать, мммм… оздоровлением.
— Нечего меня оздоравливать. Вполне прилично себя чувствую. Уж лучше работать. Я тут скоро от скуки на стены начну прыгать. Делать нечего, пить только вечером, да и то, сколько разрешите. Телевизора нет, радио нет, курева нет! И чем прикажете заниматься?
Профессор закусил тонкие губы:
— Ваши претензии абсолютно законны. Я распоряжусь, чтобы в ваше жильё доставили всё необходимое. Сигареты же вы можете приобрести в «Чайной». Вечером — в кафе.
— На какие шиши? Ваши ребята обчистили меня до нитки.
— Ваши личные вещи в полной сохранности. Здесь они вам вряд ли эээээ… понадобятся. Расчеты же производятся с помощью идентификационной карты. Для персонала существуют система кредитов, открыто несколько ээээээ… магазинов, небольшой кинотеатр, ммммм… , думаю с этим вы разберётесь. А кто, позвольте спросить, снабдил вас ээээ… табачными изделиями?
— А то вы не знаете — проверяющий ваш, с дурацким именем.
При упоминании Ратибора, Каплик передёрнул плечами. По-видимому, профессор не испытывал особой симпатии к визитёру из центра.
— Вы правы, я эээээ… в курсе вашей встречи. Хочу дать, дружеский совет, ведите себя помягче, я прослушал запись разговора… По-моему вы ээээ… чересчур агрессивны и ммммм… откровенно грубы. От этого человека очень многое зависит…
Ха! От него зависит больше чем ты думаешь, треска учёная! Интересно, какой ахинеи навыда-вал приборчик всадника укреплённый к микрофону?
— Плевать я хотел и на него, — это уже вслух, — и на то, что от него зависит.
— Ммммм… вам, так сказать, виднее. Я просто эээээ… предупредил. Насчёт здоровья же, батень-ка, скажу следующее. Может ээээ… вы себя и чувствуете замечательно, но это не значит, мммм… что вы абсолютно здоровы. Сегодня у вас визит к эээээ… одному специалисту, завтра полноцен-ная медкомиссия.
Упоминание о специалисте особой радости не вызывало. Последний раз Игорь был у врача (если не считать участкового с липовыми больничными на два-три дня — время нужное для выхода из запоев), под напором жены и начальства. Хвалёной кодировки хватило месяцев на восемь. Кошмарное время, когда Красильников чувствовал себя инвалидом и едва сдерживал рвущуюся наружу ярость. Именно тогда он получил два выговора за превышение полномочий при допросах подозреваемых.
Если Каплик со товарищи решил задействовать очередного шарлатана — борца с зависимостью от зелёного змия — ситуация выглядела отнюдь не забавной. Одно дело тотальный контроль и дозированные порции выпивки. Потерпим. Другое — полный отказ! Тут придётся задействовать приятельские отношения с «проверяющим». Тем более, тот сам ни дурак глотнуть эксклюзивного мёда. Не пора ли проверить полученное оборудование, пока ещё крепкие ребята из охраны не тащат на экзекуцию?!
Похоже мысли капитана отразились на лице. Профессор улыбнулся:
— Это отнюдь не тот специалист, о коем вы эээээ… подумали.
— И о ком же я подумал?
— Бросьте, Игорь Владимирович, и я, и вы, и многие из окружающих в курсе ваших, эээээ… проблем. Не скрою, я бы ни отказался их ммммм… разрешить. Однако, лечение от алкоголизма — дело сугубо добровольное. В случае с вами бесполезен будет и гипноз, и химические препараты, при учёте почти полного отсутствия у вас ээээээ… чувства самосохранения.
— Я, вообще-то, ээээээ… про стоматолога подумал, — как же велико желание разбить эту бледную самодовольную физиономию! — Терпеть их ммммм… не могу!
Грубое передразнивание подействовало на Каплика, как укол булавки на слона. Он даже не повёл белёсой бровью. Да, чтобы пронять профессора нужно нечто посерьёзнее.
— Ну, здесь я вам ничего гарантировать не могу. Состав медкомиссии утверждён ээээ… сверху. Для всех. Придётся смирить детские страхи, Игорь Владимирович. Однако, сегодня у вас встреча с другим эээээ… доктором. Можно сказать, не совсем даже мммм… доктором. Вы должны побеседовать с нашим ээээээ… психологом. Предвидя возражения, заявляю — процедура обязательная. Нам необходим ваш эээээээ… психологический портрет.
Нет, подвоха от этого трескоподобного уродца стоит ожидать в каждую секунду, но сейчас можно немного расслабиться. Нервы не железные, особенно, когда нет возможности подлечить их глотком чего-нибудь согревающее-расслабляющего. К тому же все эти психологи — дерьмологи — обычные шарлатаны, качающие деньги из богатых придурков. Почему бы не пообщаться с местным клоуном? К тому же на халяву. Может из него даже удастся кое-что вытянуть. Особенно про парня в лаборатории… Да, надо бы сообщить Рату.
— … но сперва, — продолжал тем временем Каплик, — мне бы хотелось показать вам кое-что из ээээээ… рабочих помещений. В частности лабораторию. Там вчера произошло небольшое мммм… ЧП…
ЧП?! Хм! Велико искушение выколотить из профессора подробности, так называемого, не-большого мммм… ЧП, а заодно и способ смотаться отсюда. Но терпение. Всему своё время. К тому же и Ратибору помощь обещал…
— … поэтому я буду крайне признателен, если вы ээээээ… поторопитесь.
— Профессор, а вы в курсе, что даже в Советской Армии, в самых уставных частях, после подъёма, бойцам давалось пять минут, чтобы оправиться.
Каплик захлопал бесцветными ресницами.
— В смысле?
— В сортир мне надо! Я уже полчаса вас слушаю и разве что на стуле ещё не запрыгал! Или прикажете по вашим лабораториям в мокрых штанах шляться?!
— Да ради бога! Что же вы раньше молчали?!
— Вежливый чересчур. Не могу собеседника перебить.
Воду Игорь включил на полную мощь. Неплохо бы отвернуть оба крана, но проклятая турец-кая штамповка такую возможность исключала. Каплик, крысёныш, наверняка к двери ухом прижался. Так, хрен вам в зубы, уважаемый профессор! Капитан глянул на неприлично сверкающий унитаз. В последнее время он почему-то возненавидел такой вот музейный порядок и показную чистоту. Наверное, профессиональное. Всегда казалось, что с помощью безукоризненной, отутюженной одежды, вылизанного жилища, пытаются отвлечь внимание, пустить пыль в глаза и скрыть что-то мерзкое и неприятное.
Хотя вот Паранов вроде тоже чистюля и пижон, а парень вроде ничего, старательный. Прокля-тие, он почти с симпатией вспомнил ненавистного напарника! Вот к чему ведёт сотрудничество с органами госбезопасности и трезвый образ жизни. Не хватало ещё заскучать о бывшей жене! Нет, господин Ратибор (или как там тебя) закругляйся со своими делишками и поскорее выводи отсюда.
Почти целиком выпустив в воздух баллончик с освежителем воздуха (на халяву чего бы не шикануть), Красильников опустил крышку и присел на вылизанный до блеска шедевр сантехники.