Одиссей, который сначала всячески избегал того, чтобы назвать себя, а потом назвался ложным, несуществующим именем, теперь открывает свое истинное имя: он Одиссей, разрушитель городов, сын Лаэрта, проживает на Итаке. Упоминание Одиссеем своего истинного имени действует на слепого великана как вспышка молнии, и тот внезапно понимает суть давнего пророчества о том, что стало причиной его слепоты. Вооруженный этим знанием циклоп на этот раз отвечает не камнями, а силой слова. У Полифема получается подчинить язык своим нуждам, и он, вознося своему отцу Посейдону молитву наказать Одиссея, тщательно, слово в слово, повторяет имя Одиссея, его прозвище, родовое имя и название его родины.
Отправлено: 22 минуты назад Смотреть беседу
Итак, две недели назад я отправился на собеседование по поводу работы, и они развернули лэптоп монитором ко мне и спросили: «Это ваше?» И там было все то, что я выкладывал в свой пост даже несколько лет назад, фотки, где я пьян в стельку, или просто поддатый, или с умным видом несу какую-то подростковую чушь; в общем, представляешь…
Понятно, что работу я не получил.
Перед ЭТИМ собеседованием я стер ВСЁ: стер «Фейсбук», стер «Твиттер», все, что смог найти. Вхожу в кабинет, и первое, что они спрашивают: есть ли у меня «Фейсбук». Я отвечаю: нет. Они спрашивают: а как насчет странички на сайте колледжа, в «ЛинкдИн» и все такое. Я отвечаю: нет. Они переглядываются и говорят, что, видите ли, их компания хочет «чувствовать себя спокойно» в отношении происхождения, связей и облика своих новых сотрудников, а у меня, по всей видимости, такой подноготной нет. Они не говорят, что я что-то делаю не так, но когда у кого-то нет «Фейсбука», сразу возникает подозрение, что человек что-то скрывает, и ты заранее в проигрыше.
Самолет круто шел вверх, и Уил ждал, когда вертолет обстреляет их, или врежется в них, или взорвется без всякой причины. Но минуты текли, и ничего не происходило, только мерно гудели двигатели да за бортом простиралась ночь.
— Проскочили? — спросил он у Тома, или у Т.С. Элиота — кто его знает, как его называть. Элиот не ответил, но Уил решил, что проскочили. На него навалилась дикая усталость: минуту назад он дрожал от страха за свою жизнь, и тут вдруг захотел спать. — Я сяду, ладно?
Он прошел в хвост самолета и устроился в одном из кресел. Надо бы пристегнуться. Но концы ремня где-то далеко.
Уил открыл глаза, когда снаружи было светло. Самолет трясло и мотало. Он вцепился в подлокотники, в голове метались остатки сна. Девушка с плохими словами. Кенгуру. Двигатели натужно выли. За круглым окном Уил увидел снег и деревянный забор, и казалось, что все это очень близко и проносится мимо слишком стремительно. Звук двигателей изменился, и скорость начала падать. Мир вокруг замедлился и остановился. Элиот вышел из кабины, откинул крышку на панели сбоку и стал открывать дверь.
— Где мы?
Элиот продолжал заниматься дверью. Дверь превратилась в лесенку, и он спустился по ней.
Уил вскочил. Он не был в восторге от того, что опять придется вязнуть в снегу, но все же спустился. Элиот стоял на обочине и писал. Уил огляделся. Асфальт тянулся в обе стороны, насколько хватало глаз. Вдоль шоссе висели провода. И больше ничего не было.
— Отличное приземление, — сказал Уил. В ответ Элиот продолжал выдавать упругую струю мочи. — Где мы?
Элиот застегнул молнию на брюках и прошел вперед по асфальту. Уил двинулся за ним. Он обратил внимание на то, что самолет очень современный, лоснящийся и чистый, что у него вздернутые крылья. Он был на удивление большим, хотя, возможно, производил такое впечатление, потому что стоял на шоссе, там, где не должен был бы стоять.
Уил остановился рядом с Элиотом и сунул руки в карманы. Изо рта его вырывались клубочки пара.
— Что дальше?
— Поймаю попутку, попрошу подвезти. Потом позавтракаю. Очень бекона хочется. Много бекона.
Уил потопал, стряхивая снег с ботинок.
— Договорились.
— Я о себе. А ты можешь делать что хочешь.
Уил удивленно покосился на него:
— В каком смысле?
— С нами покончено. Вот в каком. Ты идешь своей дорогой, а я — своей.
— Что?
— Все кончено.
— Но поэты… Вульф… она же все еще хочет убить меня?
— О, да.
— Тогда мы должны спрятаться. Поехать к другим твоим друзьям.
— Больше никаких друзей нет.
Уил вперил в него ошеломленный взгляд:
— Нет?
— Нет.
— Ты хочешь сказать, что вчера всех твоих соратников по… как бы… сопротивлению, или как его там назвать, — уничтожили? Всех до одного?
— Да.
— И у тебя нет резервной команды в другом городе или…
— Нет.
— Господи, — выдохнул Уил. — Тогда нам нужно держаться вместе.
— Гм, — не без удивления сказал Элиот.
— Она ведь и за тобой охотится, да? Вульф и тебя тоже хочет прикончить.
— Да.
— И что?
— А то, что, с твоей точки зрения, я тот, кто поможет тебе выжить. Но с моей точки зрения, ты бесполезный мешок дерьма. От тебя никакой помощи.
— Ты говорил, что я важен! Ты должен выяснить, почему я невосприимчив! К словам!
— Это было раньше, — сказал Элиот. — Обстоятельства изменились.
— Я еду с тобой, — сказал Уил. — Куда бы ты ни ехал. Я с тобой.
— Нет.
— Тебе меня не остановить. Твои вуду-слова на меня не действуют. Верно? И как же ты собираешься…
Элиот помахал пистолетом. Он его не доставал ниоткуда. Пистолет просто неожиданно появился у него в руке.
У Уила обожгло глаза.
— Видишь? — Элиот убрал пистолет. — Есть и другие методы убеждения. — Он снова устремил взгляд на горизонт.
Уил тяжело дышал.
— Ладно. Ладно. — В нем кипел гнев, и он не знал, что с ним делать. — Замечательно. Значит, вот так? — Уил пошел к самолету. Он плохо представлял, что будет делать. Но там хотя бы тепло. Что-нибудь да придумается… На полдороге он крикнул: — Что случилось в Брокен-Хилл? Вульф всех убила, да? — Элиот не шевельнулся. — Ага! Значит, ты намерен скрываться, пока она будет творить, что ей в голову взбредет, со всеми нами! Ну и скрывайся!
Уил поежился и затопал вверх по ступенькам.
Элиот стоял на шоссе, сканируя горизонт. Полы его пальто хлопали на ветру. По его оценкам, Уил должен был выкатиться из самолета минут через пять. Столько времени уйдет на то, чтобы страх быть брошенным пересилил желание согреться. Было бы здорово, если бы попутка появилась до окончания этого срока. Тогда Элиот смог бы скомпрометировать водителя и уехать, чтобы больше никогда не видеть Уила.
Холодный ветер щипал щеки. Элиот больше не мог удерживаться от сравнения с последним разом, когда стоял точно так же, ожидая и наблюдая за тем, что происходит на горизонте, держа пистолет и надеясь, что применять его не придется. А было это чуть больше года назад. И стоял он на окраине Брокен-Хилл.
Элиот включил кондиционер на полную мощность, но ничего не изменилось. Солнце слепило сквозь лобовое стекло, он изнывал от жары и обливался потом. Парнишка, которого он забрал в аэропорту, Кэмпбелл, ерзал и дергал свой галстук, затем, наконец, снял льняной пиджак и повесил его на спинку своего сиденья.
— Солнце кажется огромным, — сказал он. — А оно на самом деле больше, чем в других местах?
— Это озоновый слой, — сказал Элиот. — Там дыра.
— Вы привыкли к этому?
— Еще нет.
— Когда я уезжал, в округе Колумбия было двенадцать градусов, — сказал парнишка, закатывая рукава. — Двенадцать. — Он глянул на Элиота. — Вам хочется вернуться в округ Колумбия?
— Я часто там бываю.
— Да, но… — Парнишка повернулся к окну и устремил взгляд на проносящуюся мимо местность с искореженной землей. — Вы давно здесь? Три месяца?
— Семь.
— Ясно. — Парнишка кивнул. — Конечно. Что ж, после этого вы сможете поехать домой. — Он улыбнулся.
Элиот посмотрел на него.
— Сколько тебе лет?
— Двадцать один. А что?
— Ты хорошо знаком с тем, что собираешься делать?
— Я знаю об этом все. — Парнишка рассмеялся. — Элиот, я полностью проинструктирован. Я шесть недель провел на интенсивной подготовке. Меня выбрали за мои таланты. Я знаю, что делаю.
Элиот ничего не сказал.
— Четыре месяца назад Вирджиния Вульф высвобождает элементарное слово в Брокен-Хилл (Австралия, население три тысячи). Сейчас население — ноль. Официальная версия: взрыв на горно-обогатительном комбинате, вызвавший катастрофическую утечку токсичных веществ. Карантинная зона распространяется на пять миль вокруг города. Устрашающего вида предупредительные знаки гарантируют смерть всякому, кто пересечет границу зоны. Самое забавное, что знаки не врут. Мы отправляем туда людей, и они не возвращаются. Отсюда следует, что то слово еще там. — Он вытащил рубашку из брюк и принялся обмахиваться подолом. — Безумная идея, правда? Что слово все еще может действовать. Висеть в воздухе, как эхо.
— Не может.
— А что тогда? Ведь там и в самом деле что-то плохое, но это не утечка токсичных веществ.
Элиот едва не промолчал.
— Может, Вульф?
— Гм, — сказал парнишка. — На самом деле, Элиот, никто не считает, что такое возможно. Мы все абсолютно уверены, что Вульф мертва. — Он постучал костяшками пальцев по боковому стеклу. — У нас спутник над городом. Мы снимали его сотнями различных способов. Никакого движения.
Элиот вел машину в молчании.
— Я был лучшим, — ощетинившись, сказал парнишка. — Честное слово, без хвастовства. Именно поэтому я здесь. Меня выбрали, потому что меня нельзя скомпрометировать. Сомневаюсь, что будут какие-то проблемы.
— Ты понимаешь, что ставишь на кон свою жизнь?
— Понимаю.
Элиот покосился на него. «Двадцать один», — подумал он.
— Кто тебя выбрал? Йитс?
— Да, я удостоился чести общаться с Йитсом.
— Ты не обязан это делать.
Парнишка внимательно посмотрел на него. «Дай мне только знак, Кэмпбелл, — думал Элиот, — и мы проскочим мимо Брокен-Хилл, будем ехать до тех пор, пока не доберемся до какого-нибудь аэропорта. К закату мы окажемся далеко. Кэмпбелл, ты когда-нибудь подумывал о том, чтобы выйти из Организации? Просто взять и уйти? Когда ты услышал об элементарном слове, ты поинтересовался, для чего оно? Кэмпбелл, ты заметил, что с Йитсом не все в порядке? Как будто в нем что-то умерло? Ты заметил?»
Парнишка отвернулся.
— Вы, Элиот, слишком долго прожили в пустыне.
Тот смотрел на бесконечную дорогу.
— Вот тут ты прав, — сказал он.
Элиот подъехал к сетчатому забору и выключил двигатель. Они сидели в молчании, глядя на предупреждения. КАРАНТИН. ТОКСИЧНО. ОПАСНО ДЛЯ ЖИЗНИ. Черепа с толстыми красными линиями. Жара давила, как ладонь.
— Ведь это же просто слова, правда? — сказал парнишка. — Слова страха. — Он отстегнул ремень. — Черт, мне надо вылезти из машины.
Снаружи было так же жарко, но с тем отличием, что ветер гонял пыль и песок. Шоссе было перегорожено витками колючей проволоки. Слева и справа тянулся сетчатый забор, на котором через каждые сто футов были развешаны предупреждения. Из красной почвы торчали редкие низкорослые кусты. Такой пейзаж продолжался насколько хватало глаз.
У Элиота в багажнике были кусачки для проволоки, так, на всякий случай. С последнего раза ничего не изменилось. «Колючка» перекрученными спиралями топорщилась на асфальте, но никем не охранялась. В этом не было надобности, парнишка прав — именно слова держат людей на расстоянии. Элиот оттащил проволоку с дороги.
Парнишка пытался сделать тюрбан из своего льняного пиджака.
— У меня есть кепка на заднем сиденье, — сказал Элиот. — Возьми ее.
— Всё в порядке.
— Возьми кепку. — Элиот открыл заднюю дверцу, достал кепку и бутылку воды.
— Отлично. Спасибо. — Парнишка надел кепку. На козырьке была надпись: «ГРОМОВЕРЖЕЦ ИЗ АВСТРАЛИИ»; Элиот купил ее у уличного торговца в Аделаиде. — Как я выгляжу?
— У тебя есть спутниковый телефон?
— Угу.
— Позвони мне.
— Он работает. Я проверял в аэропорту. Я позвоню вам, когда доберусь до города.
— Позвони мне сейчас.
Парнишка достал телефон и набрал номер. Зазвонил телефон Элиота.
— Всё в порядке? — сказал парнишка.
— У тебя есть запасной аккумулятор?
— Есть.
— А у основного заряд полный?
— С ним все в порядке.
— Полный или нет?
— Посмотрите. — Парнишка показал ему экран. — Видите маленькую батарейку? Я умею пользоваться телефоном.
— Позвони мне, как только мой силуэт начнет расплываться. И не сбрасывай звонок. А если связь оборвется, набирай мне, пока не соединишься.
— Есть.
— Какой твой сегмент?
— Что?
— Девяносто третий?
Лицо парнишки стало пустым. Вот так их выдрессировали. Парнишка думает о чем-то другом, о чем-то радостном, о чем-то грустном, о чем-то болезненном. Только он все понимает. Чтобы сделать его нечитаемым, добавляется посторонний шум к выражению на его лице.
— Ты девяносто третий.
— Черт, — сказал парнишка, — вы не должны так делать. Зачем вы это делаете?
— Ради твоей защиты.
— Это не имеет значения. Меня нельзя скомпрометировать. Хотите попробовать? Вперед.
Элиот задумался. Он не сомневался, что парнишка одарен. Но раньше он выполнял большую часть работы в относительно контролируемой среде. А вот если Элиот набросится на него, сунет дуло пистолета ему в рот и выкрикнет слова, это будет уже другое дело.
— Не беспокойтесь за меня, — сказал парнишка. — У меня все получится.
— Не рискуй. Если что-то покажется тебе неправильным, не пытайся понять, что там. Просто отойди. Сегодня мы не обязаны выполнить всё.
Парнишка поправил кепку с «ГРОМОВЕРЖЦЕМ». Он, естественно, считает Элиота ненормальным.
— Ну, а я попробую.
Элиот кивнул.
— Удачи.
— Эх, — сказал парнишка. — Спасибо. — Он обошел колючую проволоку и зашагал вперед.
Чем дальше он уходил, тем ярче мерцала его фигура в раскаленном мареве, поднимавшемся от асфальта. Вскоре стало трудно различить его силуэт, он превратился в один из многих потоков горячего воздуха. Элиот ладонью прикрывал глаза от солнца и смотрел ему вслед.
Зазвонил его телефон.
— Спасибо за кепку, — сказал парнишка. — Она мне очень пригодилась.
— Пожалуйста.
— Признаться, я никогда не бывал на такой жаре.
— Ты видишь окрестности города?
— Пока нет.
— Он уже близко.
— Да, знаю. Я хорошо помню карту.
Они замолчали. Солнце обрушивало свой жар Элиоту на голову. Надо бы сесть в машину. Еще несколько минут… Он подождет, пока парнишка доберется до города.
— Вы когда-то преподавали у нее в Академии. У Вирджинии Вульф. До меня доходили такие слухи. Это правда? — Парнишка слегка задыхался. — Элиот, нам придется провести на телефоне почти час, мы могли бы беседовать. Господи, — он втянул в себя воздух, — дико жарко. — Элиот услышал, как парень отвинчивает крышку на бутылке с водой.
— Да, я обучал Вульф.
— Вы видели, что это в ней есть? Ну, хоть какие-то признаки? Вы чувствовали, что она может…
— Что может?
— Прийти в ярость, — сказал парнишка. — Убить целый город. Я не подвергаю сомнению ваше мастерство делать наблюдения, я знаю, что вы в этом спец, честное слово. Мне просто интересно, как вы могли пропустить такое. А знаете что? Не только вы. Все. Ведь считается, что мы знаем людей.
— Всегда есть риск, когда готовишь кого-то. В случае с Вульф мы думали, что ее потенциал стоит того. — Элиот пожал плечами, хотя никто не мог видеть этот жест. — Мы ошибались.
— Я никогда с нею не встречался. Она закончила, когда я только поступил. — Парень кашлянул. — То есть ее вышибли. Исключили. В общем, не знаю, что там было. Как же пыльно… Ветер… Кажется, я вижу комбинат.
— Будь внимателен.
Парнишка рассмеялся, что вызвало у него приступ кашля.
— Честное слово, вы вынуждаете меня нервничать без всякого повода. Здесь никого нет.
Элиот ничего не сказал.
— А вы знаете, чем я занимаюсь? В Организации? Я в Цифровых технологиях. Веб-сервисы. Знаете?
— Вообще-то нет.
— А должны бы. Именно там все и происходит. Давайте я вам расскажу. Введу в курс дела.
— Замечательно, — сказал Элиот.
— Вот только не надо мне поддакивать. Мне безразлично, интересно вам или нет. Я просто предлагаю изнутри взглянуть на то, что Йитс сам назвал — цитирую: «Величайший вектор атаки со времен книгопечатания». Конец цитаты.
— Замечательно.
— Организация меняется, Элиот. Это больше не газеты и телевидение. Все это — старая школа. Исчезающий вид. И вы, те, кто старше, если вы не будете начеку, вы тоже станете исчезающим видом. Вы ведь не хотите исчезнуть, правда?
— Не хотим.
— Не хотите. Тогда позвольте мне помочь вам выбраться из этой ситуации. — Парнишка помолчал, восстанавливая дыхание. — Ключ к Сети в том, что она интерактивна. В этом вся разница. Кто-то посещает ваш сайт, вы даже можете устроить небольшой опрос. Например: «Что вы думаете о сокращении налогов?» Люди будут кликать и сами сегментировать себя. В этом первое преимущество. Вы не просто вербуете приверженцев, обращаясь в пустоту, вы получаете данные. Но у сайта есть одна умная особенность. Он не статичен. Он динамичен. Вы знаете, что это такое?
— Нет.
— Это значит, что для разных посетителей сайт выглядит по-разному. Скажем, вы выбираете вариант ответа, где говорится, что вы за сокращение налогов. Теперь в вашей машине есть «печеньки», и когда вы снова видите сайт, там появляются статьи о том, как правительство растрачивает ваши деньги. Сайт динамически выбирает контент, базирующийся на том, что вы хотите. То есть не на том, что вы желаете, а на том, что вас раздражает. Что привлекает ваше внимание и укрепляет ваши убеждения, заставляет вас верить сайту. А если вы говорите, что вы против сокращения налогов, мы покажем вам статьи о том, как республиканцы блокируют социальные программы и все такое прочее. Все это работает именно так. Ваш сайт создан из зеркал, отражающих каждому его же собственные мысли. Здорово, правда?
— Здорово.
— А ведь мы даже близко не подошли к ключевым словам. Это только начало. Третье важное преимущество: люди, посещающие такой вот сайт, начинают от него зависеть, подсаживаются на него. Неожиданно все другие источники новостей, те, которые не выдают статьи, созвучные убеждениям пользователя, начинают сбивать с толку или выглядят чужеродными. Предубежденными, что, в общем-то, нелепо. И вот у вас появляется пользователь, который не только доверяет вам, но для которого вы становитесь главным источником информации и новостей о событиях в мире. Хлоп, и парень ваш. Можете рассказывать ему что душе угодно — никто вам не возразит. Он… — Парнишка тихо охнул. — Черт.
— Что там?
— Кажется, я вижу тело.
— Ты не знал, что там будут тела?
— Знал. Естественно, знал. Но знать и видеть — это… ох, бр-р-р… Это отвратительно.
— Они пролежали на солнце четыре месяца.
— Ага. Ясно.
— Это только скелет или?..
— В основном скелет, — сказал парнишка. — В этом самое отвратительное. — Некоторое время Элиот не слышал ничего, кроме тяжелого дыхания. — Надо же. Они повсюду.
— Ты рассказывал мне о своем Цифровом департаменте.
— Как, по-вашему, они умерли? — Его голос звучал сдавленно, как будто он говорил в рукав. — Элементарное слово взорвало их чертов мозг? Как аневризма? Потому что не похоже, чтобы они умерли от аневризмы.
— Почему не похоже?
— Они лежат кучами. Как будто сползлись в кучи. А потом умерли.
Элиот молчал.
— Значит… да, департамент. — Голос парнишки подрагивал. — Четвертое преимущество. Мы можем нашептывать. Проблема старых СМИ всегда в том, что мы не можем управлять теми, кто смотрит или слушает. Происходит самоотбор: люди не могут настроиться на передачи, которые отвечают их убеждениям, поэтому в вашей аудитории все равно присутствуют люди из неправильного сегмента. И они считают, что вы несете полнейшую чушь, и это естественно, потому что вы действительно несете полнейшую чушь, и иногда они делают из этого самую настоящую проблему, и это бьет по целевому сегменту. И основное послание не достигает адресата. А в Цифровом эта проблема исчезает. Вы можете говорить пользователю что угодно, и больше никто вас не услышит, потому что сайт динамично генерируется именно под этого пользователя. Для следующего пользователя он будет выглядеть по-другому. Конечный результат: вы берете людей из различных сегментов, и они не соглашаются ни в чем — в буквальном смысле ни в чем, — кроме одного: этот сайт — огромный и беспристрастный источник информации. — Он перевел дух. — Прохожу мимо домов. Плоских, уродливых домов.
— Ты в порядке?
— Да. В полном. Только жарко.
— Если нужно, передохни.
— Почему, как вы думаете, они лежат группами?
— Не знаю.
— Это могут быть семьи? Выглядит так, будто… они успели найти своих близких?
— Может быть.
— Думаю, нет. Судя по тому, как… Не знаю. Но я так не думаю. — Что-то царапнуло по телефону. — Я должен попить.
— Отдохни.
Парнишка стал громко заглатывать воду.
— Нет. Я хочу побыстрее закончить. — Молчание. — Значит… наш Цифровой. Здорово, правда?
— У меня возникает вопрос: а зачем тогда мы носимся со всем остальным?
— Э-эх. Да. В общем, у нас есть проблема с неидентифицированными пользователями. Некто посещает наш сайт в первый раз, и у нас нет представления, кто он такой. Мы не знаем, что ему показывать. Мы можем делать предположения, основываясь на его географическом местоположении и программном обеспечении, которое он использует. Но все это субоптимально. Мы стараемся. Вы слышали о социальных сетях?
— Нет.
— Вы… вам надо вникнуть в тему, Элиот. Это будущее. Каждый создает свои странички. Представьте, как сотни миллионов людей кликают на один из ответов в опроснике, рассказывают о своих любимых телепрограммах, товарах, политических пристрастиях, и так день за днем. Это профиль с максимальным объемом данных. Причем он выдается добровольно. В этом самое забавное. Люди отказываются участвовать в переписи, но стоит дать им возможность создать страничку со своим профилем, и они целыми днями будут рассказывать, кто они такие. Что очевидно… очень полезно… для нас…
— Что там?
— Там… ох, все в порядке.
— Что там?
— Заправка. Выгорела. Повсюду машины. А одна… а одна перевернута вверх тормашками. Это же… гм… совсем не плохо, а, Элиот? То, что слово может переворачивать машины? — Парнишка засмеялся, неестественно визгливо. — Нейролингвистика производит чертовски глубокое впечатление, вы не согласны?
— Там есть тела?
— Естественно, есть! Я по колено в телах! Исходите из того, что тела повсюду, пока я не сообщу об обратном!
— Понятно.
Парень часто задышал.
— Я не по колено. Я…простите, я преувеличиваю. Но их очень много. Ужасно много. — Он несколько раз судорожно сглотнул. — Откуда их так много? Я в том смысле, что она сделала? Как она могла убить всех?
— Передохни.
— Проклятье!
— Кэмпбелл, тебе нужно успокоиться.
— Я вижу больницу. Она дальше по дороге. И дорога завалена телами.
— Ты можешь вернуться. Тебе не надо делать все за один день.
Парнишка вдохнул и медленно выдохнул, потом еще раз.
— Все, я иду, Элиот.
— Все это неважно. Забудь о Йитсе.
Послышалось фырканье. Элиот распознал в этом звуке смех.
— Вы точно оторвались от жизни. Не вопрос. «Забудь о Йитсе». Господи, черт бы все побрал. — Он втянул в себя воздух. — Здесь сильные разрушения. Машины на тротуарах. Я видел это на снимках со спутника, но вблизи это… реальнее, наверное. На компьютере они выглядели как плохо припаркованные. Как будто все очень спешили. Но… они все врезались. Они… оказались на своих местах не просто так. — Он сглотнул. — Почти доехали до больницы. Между прочим… она выглядит… мельче… чем я ожидал. Похожа на библиотеку. Вижу вход в отделение «Скорой». У входа «Скорая». То есть машина «Скорой помощи». На вершине подъездного пандуса. Вход в отделение стеклянный, но внутри я ничего не вижу. — Элиот услышал, как парнишка остановился. — Там темно. Или закопчено. Или это грязь. — Он заколебался. — Я пройду к главному входу, ладно?
— Ладно.
— Просто я думаю, что мне не надо пробираться через задние помещения, если есть другой вход.
— Согласен.
— Ладно. Я иду к главному входу. Черт. Даже не знаю, правильно это или нет.
— Рассказывай мне, что видишь.
— Тела. Высохшие тела, наваленные у стекла. Но зато я могу заглянуть внутрь. Я у дверей. Там…
— Что? — Элиот подождал. — Кэмпбелл?
— Там какой-то звук.
— Какого рода звук?
— Не знаю. Заткнитесь на секунду, дайте вслушаться. — Время шло. — Как гул.
— Голосов?
— Нет. Чего-то вроде двигателей. Чего-то электронного. Но этого не может быть. Там нет питания. Он не очень громкий. Я открываю двери. — Раздался скрип. Потом парнишка охнул. — Вот проклятье!
— Что там?
— Запах.
— Стой, где стоишь.
— Ладно-ладно. Я остановился.
— Оглядись. Рассказывай мне все.
— Сиденья. Регистратура. Дерьмо на стенах.
— Дерьмо?
— Я имею в виду чушь собачью. Объявления. «Пройдите вакцинацию». Листовки. «Восемь из десяти женщин страдают от послеродовой депрессии. Когда вы в последний раз проходили обследование у уролога?».
— А что насчет звука?
— О. Так это мухи. Миллиарды мух.
— Постой там минуту.
Минута прошла.
— Ее здесь нет, Элиот. Я говорил вам. Если бы поблизости двигался кто-нибудь крупнее белки, мы бы обязательно увидели.
— Кролика. В Австралии нет белок.
— Нет… — Парнишка расхохотался. — Нет белок? Вы прикалываесь?
— Нет.
— Может, хватит мне стоять на месте, а?! Мне уже начинает казаться, что я в раю!
— Держи себя в руках.
Дыхание парнишки стало хриплым и рваным.
— Вы правы. Вы правы. — Он немного успокоился. — Я вхожу. — Опять скрип. Фоновый шум изменился, стал глуше. — Я внутри.
— Рассказывай все.
— На полу линии. Цветные линии. Боже… думаю, я пойду по красной. К отделению «Скорой». Так много тел… их трудно обойти. Господь всемогущий! Я никогда не отмоюсь от этой вони. — Шуршание. — Все двери нараспашку, тела не дают им закрыться. Я в коридоре. Здесь темно. Ах, да… электричества нет. Просто убедился в этом. Там…
— Что?
— Череп с торчащим в нем топором.
— Топором?
— Ага. Красный топор. Пожарный. Я вижу, откуда его сорвали. Кто-то разбил стекло пожарного щита, взял топор и воткнул его в башку этого типа. Эй? Элиот?
— Да?
— Я беру топор. Ладно? Я просто… мне с ним спокойнее. Я сейчас на минуту отложу телефон, чтобы взять топор.
— Ладно.
Кэмпбелл со стуком положил телефон. Элиот услышал, как парнишка что-то проворчал, затем издал пронзительный возглас.
— Ты здесь?
— Здесь.
— Он у меня. — Парнишка рассмеялся. — Я вытащил этот чертов топор из черепа. — Он выдохнул. — Мне лучше. Я чувствую себя крутым парнем. Эй, а у меня идея. Я сейчас сфотографирую все это дерьмо и перешлю вам.
— Телефоном?
— Ага.
— А ты можешь сделать это, не прерывая связь?
— Я не… гм… не уверен.
— Тогда не делай.
— Я отправлю вам и снова наберу.
— Не отключайся.
— Ладно. Господи. Ладно. Ладно. Я просто высказал идею. Впереди вижу дверь в отделение «Скорой». Дверь двойная. Много… ох, я только что понял, что это за черная дрянь на стенах.
— Кровь.
— Точно. Море крови. — Пауза. — Это?.. Да. Это они.
— Кто?
— Экстракционная команда. Я знаю этих ребят. То есть… я видел их на видео. Вы же понимаете, о ком я? Такие ребята в черных комбинезонах, их иногда использует Йитс. Солдаты в защитных шлемах. Считается, что они экранированы от любой компрометации.
— Да.
— Так это они. Во всяком случае, некоторые из них. И они без шлемов. Они… они как из мясорубки.
— То есть?
— Они перемешаны. Друг с другом. У них черные лица. Засохшая кровь. И у них нет глаз. Я не знаю… я не знаю, что это — разложение или… или что. — Его голос дрожал. — У них такой вид, будто их пропустили через шреддер. — Элиот понял, что парнишка плачет.
— Кэмпбелл…
— Но они не были поэтами. В этом-то разница. А я — король защиты.
— Возвращайся. Доложишь то, что уже знаешь. Завтра попытаешься снова.
— Нет. Нет.
— Йитс может подождать еще один…
Голос парнишки поднялся до крика:
— Элиот, вы, черт побери, хоть немного представляете, что требуется? Вы слишком долго прожили в своей проклятой пустыне и ничего не знаете. Я не собираюсь рассказывать Йитсу, что зашел так далеко и вернулся. Я не могу этого допустить, и если бы вы хоть немного разбирались во всем этом, то не предложили бы такого.
— Не все из нас согласны с Йитсом.
Парнишка несколько мгновений молчал и тяжело дышал.
— Одно мое слово, Элиот, и мне принесли бы вашу голову. За то, что вы только что мне сказали, мне подали бы ее на блюдечке с голубой каемочкой.
— Я это знаю.
— Ага. Ага. — Секундное молчание. — Впереди дверь. Закрытая двустворчатая дверь. На ней надпись: «Отделение скорой помощи».
— Кэмпбелл, прошу тебя.
— Я хочу держать топор обеими руками. А телефон я прижму к плечу. — Послышалось шуршание. Парнишка буквально глотал воздух. — Эй, Элиот?
— Да.
— Я ценю это. То, что вы сказали насчет Йитса. Вы молодец.
— Кэмпбелл, прошу тебя, остановись. — В его сознании всплыли командные слова. По телефону они прозвучат слабо, поэтому, вероятно, будут бесполезны.
— Если что-то пойдет не так, я хочу, чтобы вы передали Йитсу, что я стойко выдержал давление, — сказал парнишка. — Я открываю… — Заскрипели петли.
— Что ты видишь?
Учащенное дыхание парнишки.
— Кэмпбелл? Что ты видишь? Говори со мной.
Телефон рявкнул ему в ухо. Элиот резко отстранился от него. Когда он снова приложил аппарат к уху, на том конце линии уже ничего не было, только неподвижный эфир. Наверное, телефон упал на пол, подумал Элиот, поэтому был такой звук. Парнишка уронил его.
Ему показалось, что он услышал слабый шорох. Ботинки парнишки?
— Кэмпбелл? — Элиот снова позвал парнишку, и снова, и снова, но ответом была пустота.
Элиот ждал, привалившись к машине, а позади него садилось солнце, и постепенно спадала жара. Он не рассчитывал, что парнишка вернется. Но хотел дать ему шанс.
«Что ты здесь делаешь, Элиот? Ты же видишь, куда идет Организация. Ты же знаешь, что грядет. И все равно стоишь тут».
Через час стемнеет. Вот тогда он сядет в машину, за четыре часа доедет до своей гостиницы и позвонит Йитсу. Он бесстрастным голосом скажет ему, что Кэмпбелл не вернулся, и Йитс, таким же тоном, выразит свое сожаление.
«Эмили, Эмили», — подумал Элиот.
Что-то замерцало на дороге. Он прищурился. Раскаленный воздух уже не поднимался над асфальтом, но глаза забивала поднятая ветром пыль. Наконец Элиот убедился: кто-то идет в его сторону. Он выпрямился. Поднял руку. Фигура не отреагировала. Было нечто странное в том, как она двигалась. Кривобоко, неровно. Не Кэмпбелл? Но это может быть только он. Вокруг больше никого нет.
Прошла минута. Фигура приняла облик Кэмпбелла. А его странная походка объяснялась тем, что он волочил за собой топор.
Элиот нырнул в машину, открыл перчаточный ящик и достал пистолет. Когда он подошел к забору, Кэмпбелл был уже в двухстах ярдах от него. Элиот смог разглядеть его лицо, сосредоточенно-пустое.
Он сунул пистолет за ремень брюк и рупором приставил руки ко рту.
— Кэмпбелл! Стой!
Парнишка продолжал идти. Его рубашка промокла от пота. Из-под кепки с «ГРОМОВЕРЖЦЕМ» торчали влажные, спутанные космы. На нем не было одного ботинка.
— Кэмпбелл, брось топор!
На какое-то мгновение ему показалось, что парнишка подчинится. Но нет: тот лишь забросил топор на плечо. Пятьдесят ярдов. Достаточно близко, чтобы ощутить запах.
— Вестид форесаш райнтрае вало! Стой!
Парнишка прошел через слова, как через воду. Элиот вытащил пистолет.
— Стой! Кэмпбелл, стой! Вало! Стой! Вало!
Парнишка оттянул губы в оскале. Жилы на его предплечьях вздулись. Топор поднялся. Элиот нажал на спусковой крючок. Парнишка глухо охнул. Выражение на его лице не изменилось. Элиот еще дважды нажал на спуск. Топор со звоном ударился об асфальт. Парнишка рухнул на колени. Он попытался подняться, снова застонал и ничком рухнул на дорогу.
Элиот сел на корточки. Солнце почти спряталось за горизонтом. Весь мир окрасился в оранжевый. Он встал и принялся грузить тело парнишки в машину.
Элиот похоронил парнишку в пустыне, а потом ехал всю ночь. Когда впереди показались огни города, он не выдержал, остановился на обочине и вылез из машины. Привалившись к дверце, набрал номер. Ночной воздух был вкусным. Мимо проносились автомобили.
— Да?
— Это Элиот.
— А. — Он услышал, как в стакане звякнули кубики льда. — Как идут дела?
— Кэмпбелл мертв.
Он услышал, как Йитс отпил из стакана.
— То есть он не вернулся?
— То есть я выстрелил ему в грудь. — Элиот закрыл глаза, но лучше ему не стало, и он открыл их. — То есть он вышел оттуда с топором, и я пристрелил его.
— Судя по голосу, ты в неустойчивом состоянии.
Элиот отодвинул телефон от уха. Затем, справившись с собой, снова приблизил его.
— Я в порядке.
— Ты говоришь, что Кэмпбелл вернулся безумным. Это правильно?
— Да. Безумным. Скомпрометированным. В общем, не таким.
— Ты знаешь, что там произошло?
— Он прошел в отделение скорой помощи. Мы разговаривали. Потом он остановился.
— Какой у него был голос в этот момент?
— Он стойко противостоял давлению.
Молчание.
— Очень интригующе, — сказал Йитс. — Я бы отдал все, чтобы узнать, что она там натворила.
Элиот ждал.
— Возвращайся домой, — сказал Йитс. — Прошло много времени.
— Я пока не нашел Вульф.
— Вульф мертва.
— Я в это не верю.
— Хватит верить в то, во что ты хочешь верить. Тебе это не к лицу. Ты не нашел никаких следов. Твоя миссия окончена. Возвращайся домой.
Элиот прижался головой к холодному металлу машины и закрыл глаза.
— Да, сэр.
На снежной равнине возникла точка. Машина? Он запахнул пальто и убедился, что обрез не виден.
Позади него Уил затопал по трапу самолета. «Быстро он, — подумал Элиот. — Должно быть, что-то придумал».
— Что случилось с «быть достойным»? — закричал Уил. — Разве не так ты мне сказал? Что я должен быть достойным тех людей, что умерли там?
Элиот не ответил.
— Там машина?
По шагам Элиот понял, что Уил направляется к нему. Он остановился рядом с ним и обхватил себя руками. Элиот покосился на него.
— Не бросай меня, ублюдок, — сказал Уил.
— Замечательно.
Уил захлопал глазами.
— Что? Значит… мир? Мы вместе?
— Да.
— Тогда что это было? Шутка?
Машина сбросила скорость. Элиот увидел, как люди из-за стекла таращатся на самолет.
— Будет проще, если ты успокоишься.
— Ты опять насилуешь мне мозги? Я пытаюсь наладить отношения с… колдунами, поэтами-убийцами, а ты трахаешь мне мозги?
— Я передумал, — сказал Элиот. — Ты привел веские доводы.
И он пошел к машине.
После открытия самых богатых в мире залежей цинковой и свинцовой руды в 1883 году Брокен-Хилл превратился в один из крупнейших шахтерских городов. В годы расцвета его население составляло до тридцати тысяч человек, и большая часть жителей работала в ООО «Брокен-Хилл».
Закат города начался в 70-х, когда выработались две главные шахты. Хотя оставались шахты и поменьше, изоляция — ближайший город расположен в трехстах милях — и суровые жизненные условия внесли свою лепту в то, что население города стало неуклонно уменьшаться.
В середине дня 14 августа 2011 года на горно-обогатительном комбинате, который располагался в самом сердце города, произошел сильнейший взрыв, а затем начался пожар. Огонь стремительно распространялся, пожирая все на своем пути. По сообщениям, по главной улице текла река смертельно опасного метилизокарбоната. В течение нескольких часов все три тысячи жителей умерли от токсичных испарений. Несколько команд спасателей, вошедших в город, постигла та же участь.
В настоящее время вокруг города, в радиусе пяти миль от его границ, установлена карантинная зона. Предполагается, что Брокен-Хилл будет оставаться непригодным для жизни еще двести лет.
From: http://nationstates.org/pages/topic-39112000-post-8.html
Re: заговор в брокен хилл???
чего люди не понимают про брокен хилл так это того что люди померли совсем не от испарений во всяком случае не напрямую. началась паника когда они поняли что происходит и не смогли выбраться мой дядя стоял в охране первого периметра и он рассказывал что люди там убивали друг друга
Она сидела в красном кожаном кресле и наблюдала за рыбой. Рыба плавала в высоких песочных часах, где вместо песка была вода. Каждые несколько секунд из верхней части в нижнюю с тихим «чпок» падала капля, и она слышала этот звук, потому что в комнате было тихо, как в мавзолее. Рыба то раздувалась, когда приближалась к изогнутым стенкам часов, то уменьшалась, когда отплывала на середину. Казалось, ее не волнует, что с каждой каплей ее мир сжимается. Возможно, она уже привыкла к этому. Когда уровень воды опускался слишком сильно, часы, по идее, переворачивались полной частью вверх, туда переплывала рыба, и вода капля за каплей начинала заполнять пустую часть. Своего рода искусство, решила она. Часы просто стояли в центре комнаты, и в этом была их единственная функция. Другого применения просто не было. Вероятно, они намекали на время или возрождение. Она не знала. И вообще, ей надо думать не о рыбе. У нее непростая ситуация.
Шарлотта привезла ее на машине, привела в эту комнату и куда-то уцокала. За все это время Шарлотта не произнесла ни единого слова, хотя Эмили всячески и провоцировала ее. В это утро Шарлотту отличала вызывающая беспокойство мягкость. Сочувствие, сквозившее в ее молчании. И это Эмили совсем не нравилось.
Она жалела, что Джереми нет рядом. Она жалела, что нет возможности закончить этот день в его комнате, рассказать ему обо всем. «Ты не поверишь, у них там рыба в песочных часах», — сказала бы она. И Джереми ничего бы не ответил, но она смогла бы определить, интересно ему или нет.
Ее время в школе закончилось. Так сказал Элиот. Но никто не потребовал, чтобы она уехала. Ее переселили в другую комнату, а на следующее утро на двери висела новая школьная форма. И тут еще Шарлотта, мягкая и молчаливая… Эмили не знала, как все это совместить.
Она всерьез подумывала о побеге. Она не сомневалась: с побегом множество проблем будет решено. Правда, Эмили точно не знала, как добраться до улицы, потому что в эту комнату ее привез лифт из подземного гаража. И все же стоит держать в голове этот вариант в качестве опции. Эмили устремила взгляд на часы. Чпок. Чпок. Переворотный механизм она разглядеть не смогла. Но скоро часы должны сдвинуться с места, потому что уровень воды опустился очень сильно.
Эмили услышала стук каблуков и узнала шаги Шарлотты. Это был последний шанс сбежать, и она его упустила. Шарлотта вошла и, не глядя на нее, пересекла комнату. Она открыла одну из дверей и замерла в ожидании.
Эмили встала.
— Мы уезжаем?
Шарлотта не ответила. Она посмотрела на Эмили, и под ее взглядом у Эмили возникло четкое ощущение, что она совершила ошибку, не сбежав. Но было уже поздно. Ну и пусть, она все равно выберется отсюда, так или иначе. Ей всегда удавалось.
— Ладно, — сказала Эмили и прошла в дверь.
Шарлотта повела ее к лестничной клетке, потом — к двери с надписью «КРЫША». Она открыла эту дверь, и Эмили вышла на солнечный свет.
Крыша была шириной ярдов сто в каждую сторону, с садами, бассейном и теннисным кортом. И напоминала плавающий курорт. Вокруг Эмили увидела другие плавающие крыши, и все они находились на одной высоте, потому что это был Вашингтон. Она несколько мгновений любовалась зрелищем, и тут дверь позади нее с клацаньем закрылась. Она повернулась. Шарлотты не было.
— Гм, — сказала Эмили.
Она принялась исследовать сад. Откуда-то послышался короткий приглушенный свист. Пойдя на звук, она наткнулась на мужчину в светло-серых брюках, без пиджака. Он стоял широко расставив ноги на зеленом коврике, спиной к ней. Его колени были слегка согнуты. В руках он держал клюшку для гольфа. Она старалась не шевелиться, потому что догадалась, что это Йитс, тот самый человек, с которым, как уверял ее Джереми, ей никогда не доведется общаться, тот, с акульими глазами.
Мужчина взмахнул клюшкой. «Ш-шик», и мячик дугой взвился в воздух. Она наблюдала за ним и предположила, что он приземлится на одном из соседних зданий, однако они были дальше, чем казалось вначале. Мячик упал за низкую стенку крыши. Он превратится в опасное оружие, когда долетит до земли, думала Эмили. В своего рода пулю.
Йитс повернулся к ней. К ее величайшему облегчению, на нем были солнцезащитные очки. Он выглядел почти нормальным. Вернее, не нормальным, а политиком — конгрессменом или сенатором, в общем, кем-то из тех, кто рассказывает ей, что страну нужно привести в порядок. Йитс был скорее убедительным, чем нормальным. Он не улыбался, но и сердитым не выглядел. Он просто смотрел на нее.
— Здравствуйте, — сказала Эмили.
Йитс взял белую тряпочку и принялся чистить клюшку. Пока он этим занимался, ни на секунду не отвел от нее глаз.
Она переступила с ноги на ногу.
— Меня сюда привела Шарлотта, но…
— Вартикс велкор манник вишик. Замри.
Ее рот захлопнулся. Эмили не сразу сообразила, что произошло. Самое удивительное, что она восприняла это как собственное решение. Ей и в самом деле искренне захотелось замереть. Она знала: все дело в словах, в Йитсе, который компрометировал ее, однако она не ощутила на себе никакого воздействия. Ее мозг лихорадочно подкидывал логические обоснования, объяснения, почему ей сейчас нужно обязательно впасть в неподвижность, почему это действительно правильный поступок. И все это произносилось ее голосом. Она и не подозревала, что воздействие выглядит вот так.
Йитс достал из корзинки мячик и бросил его на зеленый коврик. Затем, приняв стойку, поднял клюшку. Он ударил по мячу и наблюдал, как тот летит. Когда мячик исчез из поля зрения, Йитс вернулся к корзинке и повторил всю последовательность действий. Эмили обратила внимание, что он не смотрит, куда падают мячики. Похоже, он не испытывал извращенной радости от того, что мячики для гольфа превращаются в пули. Судя по всему, его это вообще не заботило. Эмили просто неправильно оценила всю ситуацию. Она-то думала, что речь пойдет о ней. А те песочные часы в приемной — она сообразила, что они не переворачиваются. Это чья-то обязанность: приходить дважды в день и пересаживать рыбу.
Йитс продолжал бить по мячикам, а Эмили пыталась пошевелиться, но у нее ничего не получалось. Она чувствовала себя оскверненной и злилась, а еще ей было стыдно, что она не может управлять собственным телом. Это было унизительно. Случившееся сподвигнуло ее на то, чтобы переоценить отношения с самой собой. «Дыши чаще, — сказала она себе, потому что это нарушило бы полнейшую неподвижность. Эмили понимала: нужно вогнать клин и попытаться расшатать себя. — Дыши».
Голова Йитса повернулась к ней. Она не представляла, о чем он думает. Но у нее возникло чувство, что партия в гольф окончена. Он убрал клюшку в сумку, сел в кованое кресло и принялся развязывать шнурки на ботинках. Все это он делал с особой тщательностью, как будто в его ботинках прятались секреты. Покончив с этим, Йитс надел черные блестящие туфли. Деловые туфли. Туфли для бизнеса. Он крепко завязал шнурки, встал и направился к ней.
Эмили дышала. У нее получалось проталкивать сквозь зубы небольшое количество воздуха, и при этом она издавала едва слышное шипение. Вот и всё.
Йитс снял солнцезащитные очки и сунул их в карман рубашки. Глаза у него были серые и невыразительные, как камень, а лицо — плоским. Эмили даже решила бы, что он сделал подтяжку, если бы подобная идея — что поэт обнажил ментальную слабость ради тщеславия — не была безумной. Возможно, Йитс просто захотел стереть всяческое выражение. Или, возможно, он просто такой. Если никогда не улыбаешься, не смеешься, не хмуришься, лицо наверняка становится вот таким: гладким и пустым, как стоячий пруд.
Йитс расстегнул манжеты и стал закатывать рукава. Он стоял достаточно близко, чтобы Эмили могла оцарапать его, или укусить, или врезать ему по яйцам, однако все это, естественно, было ей не под силу. «Он сейчас убьет тебя!» — кричала она самой себе, но это ничего не меняло. Ее мозг вдруг обнаружил склонность к фатализму. Он знал, что она несет ответственность за то, что случилось с Джереми, и трудно было убедить его в том, что она не заслужила ничего из того, что на нее свалилось.
Йитс сложил руки на груди и закрыл глаза. Несколько долгих секунд он не двигался. Эмили подумала: «Он молится?» Потому что все выглядело именно так. Но Йитс не мог молиться, потому что идея о верующем поэте была еще более нелепой, чем о тщеславном. Вера в Бога — это ментальная слабость, обнажающая потребность в чувстве принадлежности к какому-либо сообществу и в более высоких целях. Предполагалось, что поэты должны подавлять подобные желания. Они были потенциальными направлениями атаки. Они раскрывали твой сегмент. Ее всему этому научили. Однако Йитс демонстрировал все признаки общения с высшими силами. Ее сердце глухо и болезненно забилось. Ситуация была ей абсолютно непонятна.
— С-с-с, — сказала она.
Его глаза открылись.
— Боже мой, — сказал он. Эмили подумала, что он насмехается над ней, но допускала, что, возможно, и нет. Йитс внимательно оглядел ее. Она почувствовала себя объектом исследования, как если бы ее изучали инженеры: бесстрастно, пристально, с применением приборов. — Мне сообщили, что у тебя плохо с дисциплиной, — сказал он. — Но это…
Прошли мгновения. Эмили видела, как раздуваются его ноздри. Она сказала:
— С-с-с.
— Предполагается, что ты одарена. Ты обладаешь способностью к атаке, достаточной, чтобы компенсировать недостаток защиты. Я хотел бы взглянуть на это. Потому что, моя дорогая, мне очень трудно представить, как такое может быть. Я дам тебе одну возможность заговорить со мной. Используй ее, чтобы убедить меня в том, что я должен оставить тебя. Вартикс велкор манник вишик. Можешь говорить.
Спазм, сжимавший горло, исчез. Эмили кашлянула, чтобы убедиться в этом, и сказала:
— Угу. — Ее порадовало то, что можно издавать звуки.
Йитс терпеливо ждал. Ей придется постараться, чтобы найти аргумент и хоть в чем-то убедить его, подумала Эмили. Она уже была в таких ситуациях, когда люди говорили: «Убеди меня», и каждый раз они не хотели ни в чем убеждаться. Она могла выдвигать идеальные аргументы, а они тут же придумывали очередной бред, чтобы обосновать, почему их ответ остается «нет». Она знала: когда люди говорят: «Убеди меня», это вовсе не означает, что они открыты к диалогу. Это означает, что они обладают властью и хотят пусть на минуточку, но попользоваться ею. Эмили не знала, так ли это в отношении Йитса. Однако она не чувствовала, что сможет словами найти выход из сложившейся ситуации. Ради чего Йитс должен оставить ее в школе? Будь она проклята, если понимает. Ведь от нее одни проблемы.
— Феннелт! — сказала Эмили. — Рассден! — Это были слова внимания, которые она подсмотрела у других учеников. Вероятность того, что они подействуют, была чрезвычайно мала, Эмили даже не знала, для какого они сегмента. Но даже если она бьет в цель, Йитс без труда отмахнется от всего того, чему их научили. — Триленс! Маллинто! — Он не реагировал. Даже глазом не моргнул. — Умри! — сказала Эмили. Это, конечно, было глупостью, но у нее просто не нашлось других слов. А ей очень хотелось, чтобы он умер. — Умри, мерзкий ублюдок!
— Хватит.
Ее рот закрылся. Слова застревали в горле, наталкиваясь друг на друга. На вкус они были едкими, как желчь.
Йитс некоторое время разглядывал ее. Эмили ничего не могла прочитать по его лицу. Она не знала, что ей предстоит: жить или умереть.
— У меня для тебя есть имя, — сказал он, — получишь его, когда придет срок. — И пошел прочь. Эмили слышала, как он приблизился к двери, но повернуть голову не могла. — Можешь двигаться, через некоторое время.
Текли минуты. На одну из клюшек села птичка, а потом радостно запрыгала вокруг зеленого коврика. Эмили дышала. Грудные мышцы освобождались по очереди, одна за другой при каждом вдохе. Таким вот образом она возвращала себе тело. Мышца за мышцей. Она каким-то образом выжила. Она все еще находилась здесь.
За ней пришла какая-то женщина; Эмили видела ее и раньше, когда та вылезала из черной машины вместе с Йитсом, приехавшим с визитом в школу. Женщина тогда не представилась, но Эмили уже знала, что ее зовут Плат. Она еще тогда поинтересовалась. Плат буквально состояла из скул и локтей, и у Эмили сложилось впечатление, что она столкнет ее под поезд ради того, чтобы заработать жалкий грош. У нее были жестокого вида туфли и телефон, а ее взгляд сразу напомнил Эмили один грустный день в Сан-Франциско, когда она шла по тротуару от пирса, а ей заступили дорогу.
— Двигаться можешь? — сказала Плат.
— Да.
Женщина поманила ее. Эмили последовала за нею. После многочисленных лестниц она оказалась на парковке. Там стояла машина, которую Эмили хорошо знала. Ее сердце радостно забилось. В этот момент она впервые поверила, что выберется отсюда. Она посмотрела на Плат, та ничего не сказала, и Эмили пошла к машине. Двигатель был выключен. Она открыла пассажирскую дверцу. Внутри сидел Элиот.
— Привет, — сказала она. Ей хотелось расцеловать его.
Элиот промолчал. Но по его взгляду она поняла, что ей ничего не грозит. Он все еще, конечно, сердился на нее. Но сейчас он неопасен. Рядом с Элиотом Эмили могла расслабиться. Когда машина выехала из гаража на яркий солнечный свет, она закрыла глаза. А потом и заснула, пока они ехали по спутанной паутине улиц.
Эмили открыла глаза и обнаружила, что они выехали за пределы города.
— Где мы? — Она увидела указатель. — Мы едем в аэропорт? — Элиот включил «поворотник». Машина покатила к полосе, ведущей к «ВЫЛЕТУ». — Эй, — сказала она, — Элиот. Йитс сказал, что я все еще могу быть поэтом. Он устроил мне экзамен, и я прошла его. Я не обязана уезжать. — Это было все равно что говорить со стеной. — Элиот, я могу вернуться в школу.
Он остановился на обочине и достал что-то из кармана в сиденье.
— Это твой паспорт. Это твой код подтверждения. — Синяя книжица с белой визиткой, воткнутой внутрь. На визитке, над «ТОМ ЭЛИОТ, ИССЛЕДОВАТЕЛЬ-АНАЛИТИК», синими чернилами была выписана вереница букв и цифр. — Зарегистрируйся на терминале.
— Поговорите с Йитсом, Элиот. Позвоните Йитсу. Он вам скажет.
— Это его инструкция.
Эмили изумленно уставилось на него:
— Но я сдала…
— Это на время, — сказал Элиот. — Через несколько лет ты сможешь вернуться домой.
— Лет? — выдохнула она. — Лет?!
— Воспринимай это как лучший из возможных исходов.
— Нет. Элиот, пожалуйста. — Он отказывался смотреть на нее, поэтому Эмили схватила его за предплечье. Он ничего не сказал. И не шевельнулся. В конце концов она поняла, что это финал. — Ладно. Тогда пока.
— Твой рюкзак в багажнике.
— Спасибо. — Эмили открыла дверцу. Для этого ей потребовалось определенное усилие: казалось, все предметы отяжелели. Ее руки онемели. Она с трудом выбралась из машины.
Элиот сказал:
— Если будешь много практиковаться и приучишь себя к дисциплине, ты, вполне вероятно, сможешь вернуться…
На остальных словах Эмили захлопнула дверцу.
Сначала ночной перелет из округа Колумбия в Лос-Анджелес: шесть часов. Она приземлилась на рассвете и полдня проболталась на отрезке в двести ярдов между залами внутренних и международных рейсов. Во время перелета Эмили не спала и решила вздремнуть сейчас. Она свернулась калачиком в одном из кресел, но вокруг не утихали высокочастотные визги детей и глухой хохот мужчин. Молодая пара по соседству обсуждала фильмы, которые показывают на борту. У обоих был какой-то очень явный тягучий говор. Она летит в Австралию. Об этом ей сообщил посадочный талон.
— Вот бы нам показали «Властелин колец», — сказал мужчина. «Влаааастелин, — подумала Эмили. — Влаааастелин колеееец». Ведь в Австралию ссылали преступников, так? Это была колония для осужденных. Место ссылки.
Объявили посадку для пассажиров первого и бизнес-классов, и Эмили стала пробираться к выходу. Однако когда она протянула свой посадочный талон, представительница авиакомпании взяла его и с улыбкой вернула.
— Посадку для эконом-класса объявят через несколько минут.
Эмили молча уставилась на нее. А она-то думала… Она вернулась на свое место.
— Облом, — сказал мужчина рядом с ней, тот, который надеялся на «Властелина колец». Он выглядел дружелюбно, и она улыбнулась в ответ, и за всю жизнь у нее не было ничего более фальшивого, чем эта улыбка.
Эмили спала урывками — ее постоянно то будил грохот тележек с едой, то толкали люди на соседних местах. Как указывалось на ее мониторчике, длительность полета составляла четырнадцать часов, что, по ее мнению, было неправильно, так как, вероятно, включало разницу во времени. Вот если бы у нее было побольше знаний в таких вопросах, она бы точно знала, хватит у нее времени, чтобы нормально поспать, или нет…
Где-то над Тихим океаном к ней наклонилась бортпроводница.
— Прошу прощения. Это вам.
Эмили, которой снился гольф и Йитс, непонимающе уставилась на женщину. Была ночь, салон освещали только мониторы, встроенные в спинки кресел, и маленькие желтые светильники, врезанные в пол прохода. Бортпроводница протянула Эмили сложенный листок бумаги. Бумага была странной на ощупь, плотной, с логотипом какой-то авиационной администрации.
— Спасибо, — сказала Эмили.
Женщина ушла, а она развернула листок.
ЭМИЛИ ТЕБЕ ПРЕДСТОИТ ЖИТЬ В БРОКЕН ХИЛЛ АВСТРАЛИЯ ОН СТАНЕТ ТВОИМ ДОМОМ ПОКА ТЕБЯ НЕ ПРИЗОВУТ ПРЕДВАРИТЕЛЬНАЯ ПОДГОТОВКА ПРОВЕДЕНА НЕ БЫЛА ТЫ ДОЛЖНА ИСПОЛЬЗОВАТЬ СОБСТВЕННЫЕ РЕСУРСЫ
У ТЕБЯ ПОЛУЧИТСЯ ЭЛИОТ
Эмили отложила листок, подтянула колени к груди и тихо заплакала. Если бы она была в школе, то не позволила бы себе такое. Она контролировала бы себя. Но здесь она дала себе поблажку. Позволила себе разрыдаться. Потом все будет очень сложно, и ей придется сосредоточиться, так что сейчас это последняя возможность.
Линия маршрута буквально загипнотизировала ее. Красная линия начиналась в Лос-Анджелесе, изгибалась дугой над океаном и заканчивалась мультяшным самолетиком, который, казалось, совсем не движется. На мониторе периодически появлялись статистические данные — например, показывалось, с какой скоростью они летят и какая температура за бортом, и это было самым захватывающим, потому что числа выглядели выдуманными. Трудно было поверить, что мультяшный самолетик, который совсем не движется, на самом деле летит со скоростью девятьсот двадцать восемь километров в час. Однако он летел. И полет длился четырнадцать часов.
Первой проблемой, как понимала Эмили, станет то, что она приземлится в Сиднее, не имея обратного билета и багажа и одетая лишь в школьную форму. Она не знала, что представляют собой иммиграционные службы Австралии, но можно было попытать счастья в нескольких направлениях. Например, изобразить из себя этакую капризную дочку богатого папочки, расплачивающуюся папиной кредиткой. Ее спросят, зачем она сюда прилетела, и где собирается жить, и когда полетит обратно. Если им не понравятся ее ответы, они развернут ее на сто восемьдесят градусов и запихнут в самолет, летящий обратно. Идея, конечно, была великолепной, за исключением провала в той части, где ей предстояло ЖИТЬ В БРОКЕН-ХИЛЛ и ИСПОЛЬЗОВАТЬ СОБСТВЕННЫЕ РЕСУРСЫ. Элиот сказал: «Воспринимай это как лучший из возможных исходов», и она поверила ему. Ей нужно прорваться через иммиграционный контроль.
Эмили выбралась из тесного кресла эконом-класса и прошла к хвостовым туалетам. В зеркале она примерила на лицо несколько выражений. Затем умылась и отперла дверь. На обратном пути остановилась возле девушки, которую приметила заранее. Девушка — она была примерно ее возраста — спала. Эмили открыла багажное отделение у нее над головой и принялась шарить там. Вероятность, что кто-то из бодрствующих пассажиров насторожится и скажет: «Прошу прощения, разве эти вещи ваши?», существовала, но была невелика и не предполагала серьезных последствий. Однако все прошло гладко. Эмили нашла маленький чемоданчик и спортивную сумку и, встав на цыпочки, залезла в них. Внутри были кошелек, бумажник, цифровая камера, которую она взяла, потому что ее можно было продать, и книжка. А еще пальто, которым можно было бы прикрыть школьную форму, и Эмили сунула его себе под мышку. Она закрыла отделение. На нее были направлены две или три пары глаз, но все они были остекленевшими и безучастными; их владельцы критиковали ее стрижку или предавались фантазиям с участием школьниц, и это было замечательно. Все выглядело так, будто она просто берет свои вещи. Делая вид, будто разминает ноги, Эмили открыла книгу и стала читать ее, стоя над спящей девушкой, которую только что обокрала. Вскоре в проходе появился мужчина, и она смогла сесть на свое место так, чтобы это не показалось бегством с места преступления.
Перед началом снижения Эмили пересела на другое место, чтобы избежать ситуации с «а где мое пальто?». Она в первых рядах покинула самолет и быстро прошла к посту паспортного контроля. Подол нового пальто вился вокруг ее щиколоток. Очереди оказались недлинными, совсем не такими, как в Лос-Анджелесе, и у нее появилась возможность выбрать себе офицера-пограничника. Его звали Марк, он был из сто четырнадцатого или сто восемнадцатого, добродушный и более-менее умный, но смирившийся со своей работой, которую считал важной, но скучной. Это Эмили определила с первого взгляда. Без очков, без бороды, прическа простая, но не строгая, без явного высокомерия или тщеславия. Без креста или других религиозных символов. Она станет его отражением. Она — Эмили Рафф, скромная и открытая, прозябает в должности инспектора ДПС и обеспечивает связь с клиентами. Должность, конечно, невысокая, но все равно нужно стараться выполнять свою работу добросовестно, иначе можно навредить людям.
— Здравствуйте, — сказала она. — Хочу сразу предупредить: у меня нет обратного билета. Сожалею. Я знаю: это значит, что вам придется присвоить мне третью степень.
Два часа спустя ее выпустили из комнаты для собеседований. Они задавали множество вопросов, но ни разу Эмили не ощутила реальной опасности, ни разу с того момента, когда лицо Марка расслабилось после ее вступительного предложения. Она нагородила массу лжи, придумала историю о том, как у них в отделе случился скандал, как сильно он травмировал ее нежную душу, как ночью ей на глаза попалась реклама турпоездки в Австралию и как она в стремлении сбежать от всех проблем собралась за одну минуту (Марк, вы же понимаете меня, правда? Вам же знакома эта потребность сбежать?). Она была очаровательна и откровенна и разбиралась в том, как мозг принимает решения, лучше, чем эти ребята — во всем остальном. От пальто она избавилась до того, как вышла в зал прилета, на тот случай, если его хозяйка болтается где-то поблизости и пишет заявление о пропаже. Она нашла обменный пункт, где ей удалось снять с кредитки целых пятьсот долларов. Она обнаружила, что австралийские доллары на вид очень забавные: яркие и блестящие, как игрушечные деньги. Они ей очень понравились. Она купила журнал и съела булочку. Затем пошла к стойке выдачи багажа и наблюдала, как плывут по кругу чемоданы, сумки и тюки, и ждала, когда появится что-нибудь дорогое, женственное и незабранное. Пограничник в серой форме привел бигля в пурпурном комбинезоне, и тот обнюхивал багаж. Когда он нашел банан в чьей-то ручной клади, то тут же сел, а офицер угостил его лакомством. В Лос-Анджелесе такую работу выполняли немецкие овчарки. Когда фиолетовый чемодан от Луи Виттона в третий раз проплыл мимо нее, Эмили стащила его с карусели, вытащила ручку, поставила на него свой рюкзак с Пикачу и направилась к выходу.
Солнце было ярче. Воздух пах солью и почему-то казался просторнее. Эмили нашла стоянку такси, и водитель укладывал ее ворованный чемодан в багажник, пока она усаживалась на заднее сиденье.
— И куда, дорогуша?
Водитель был белым — еще один аспект, к которому она не привыкла.
— В Брокен-Хилл, пожалуйста.
Водитель повернулся к ней:
— В Брокен-Хилл?
— Какие-то проблемы?
— Ну, не знаю. Почти тысяча километров — это проблема?
— Что за… — Эмили почувствовала себя полной дурой. — Сколько это в милях?
— Семьсот как пить дать.
Почему вдруг она решила, будто Брокен-Хилл находится рядом с Сиднеем?
— Прошу прощения. А в каком штате Брокен-Хилл?
— В Новом Южном Уэльсе.
— А я в каком?
— В Новом Южном Уэльсе. — Таксист улыбнулся ей. — У нас большие штаты, дорогуша.
— Как мне туда добраться? Какой ближайший крупный город? — Она надеялась, что он не скажет: «Сидней».
— Аделаида.
— Значит, я могу прилететь в Аделаиду, — сказала Эмили, — а оттуда доехать до Брокен-Хилла?
— Это точно, можете.
— Спасибо. Извините, что побеспокоила. — Она уже начала выбираться из машины.
— Только от Аделаиды до Брокен-Хилл триста миль. — Водитель усмехался во весь рот. — Добро пожаловать в Австралию, дорогуша.
— Спасибо, — сказала она.
На тот день рейсов уже не было, поэтому Эмили на такси доехала до центра и сняла номер в гостинице со средними ценами. Овеваемая нежным бризом с залива, который проникал в комнату через открытую балконную дверь, она принялась рыться в чемодане, изучая юбки и жакеты. Нашла роман, причем из тех, что не станешь читать в самолете, и ежедневник с деловыми и прочими встречами. Хотя это не было дневником с откровениями, Эмили все же открыла его. Хозяйка ежедневника довольно часто виделась с кем-то по имени Мэтт Р. Вполне возможно, подумала Эмили, они встречались в таких же гостиничных номерах, как этот. Она представила, как женщина после секса рассказывает Мэтту о своих надеждах, и проблемах, и мыслях. Она закрыла ежедневник.
Пора устраиваться. Пользоваться украденными карточками слишком опасно, с ними она до Аделаиды не доедет. Эмили повернулась к зеркалу и стала примерять блузку. Великовата, но можно подвернуть манжеты. Девушка сняла с телефона трубку и позвонила портье.
— Я хочу поиграть в покер, — сказала она. — Подыщите заведение попроще.
В конечном итоге портье прекратил рекомендовать ей различные казино и отправил ее на второй этаж ближайшего бара. Там Эмили встретила мужчин средних лет в дорогих костюмах; они были очень дружелюбны и снисходительны, пока она проигрывала свои первые двести долларов, улыбались ей, глядя поверх стаканов с сингл-молтом и выдвигали различные теории о креативных способах восполнить ее потери. Но у нее под левым бедром была дама, а под правым — король и восьмерка. Эмили уже три года не делала ничего подобного, и будь аудитория повнимательнее, ее обязательно поймали бы. В какой-то момент она попыталась спрятать в рукав валета, но промахнулась, и карта упала на стол. Эмили приготовилась «делать ноги», но все лишь рассмеялись, а один мужчина сказал: «Тебе уже достаточно выпивки». Мужчину отличали красные щеки, и он был разведен, хотя еще не знал об этом.
— Прощу прощения, — сказала Эмили и вернула карту в свой хэнд.
В финальной партии она выиграла у того мужчины две восемьсот. Его лицо стало еще краснее, цвета газового баллона. Теперь уже никто не улыбался. К столу подошел оператор игрового зала, но Эмили и так все было ясно. Она собрала свой выигрыш, поблагодарила игроков и, выйдя на улицу, со всех ног бросилась в гостиницу. Вот так она добралась до Аделаиды.
Оттуда Эмили ехала на автобусе, и мир за окном постепенно терял зеленые краски, пока не стал цвета змеиной кожи. Кондиционер практически не работал, и она то и дело просыпалась от щекотки, когда по спине стекал пот. В автобусе был только еще один пассажир, женщина с лицом, похожим на коралл, которая стала клевать носом еще до того, как они выехали из Аделаиды, и всю дорогу спала как убитая. Эмили же ерзала на своем сиденье, ища спасения от жара собственного тела.
В конце концов она открыла глаза как раз в тот момент, когда на обочине появился указатель: «БРОКЕН-ХИЛЛ. НАС. 10 100». Один угол указателя был отломан, а остальная его часть — изрешечена пулевыми отверстиями. Он блестел в полуденном солнце и, словно едва стоящий на ногах пьяница, норовил припасть к пропеченной красной земле. Эмили выпрямилась и увидела заправку, заброшенную, и какую-то жестяную конструкцию неизвестного назначения, без окон и тоже заброшенную. Плоский покосившийся дом с грязным двором, заставленным распотрошенными машинами. Вдали показалось нечто высокое и металлическое, смутно напоминающее символику Советского Союза, но оно было по другую сторону автобуса, так что рассмотреть его она не смогла. В пыли возилась тощая собака. Еще одно приземистое здание, на этот раз с вывеской: «ДЕШЕВЫЕ ЗАПЧАСТИ», хотя для чего были эти запчасти, Эмили так и не поняла. По обеим сторонам здания все окна были ложными. Все в этом городе было разбросано на большом расстоянии друг от друга, центр представлял собой маленькую пустошь. А почему бы нет, сказала она себе, быстро сообразив, что этого добра тут было в избытке: земля, земля и земля. Ее взгляд упал на указатели «ул. СУЛЬФИДА» и «ул. ХЛОРИДА» — оказывается, здесь называли улицы в честь химических веществ. Автобус повернул на улицу ОКИСЛА и стал сбавлять скорость. Эмили увидела указатель «ЦЕНТР» и подумала: «Ты наверняка пошутил». Когда она вылезла из автобуса, жар тут же проник в ноздри, а потом и в горло. Вероятно, здесь очень давно не обновляли тот указатель с числом жителей, лет двадцать, наверное, потому что десять тысяч мух здесь обитало, а вот людей — нет. Точно не людей. Эмили стояла на перекрестке, улицы представляли собой дороги с одной полосой движения и тянулись во все четыре стороны, такие же широкие, как и шоссе. Создавалось впечатление, что горстка зданий просто свалилась с неба. А небо было низким и давило, и казалось, что оно стремится сомкнуться с землей, чтобы смять в лепешку этот проклятый город. У Эмили возникло ощущение, словно ее распирает, словно внутренности пытаются выбраться из тела. Так бывает в космосе, когда человека ничто не удерживает.
— Вот я и дома, — сказала она.
По идее, все это должно было бы выглядеть забавным, но ей хотелось плакать, причем не просто плакать, а рыдать до самой смерти.
Событие, при котором общий для всех язык вдруг заменяется множеством различных. Считается мифическим; см. источники и свидетельства
Известные примеры:
1. Вавилонская башня · Иудейский миф
1. Строительство
2. Разделение языков
2. Энки * Шумерское божество
1. Разделяет языки
2. «Всемирный потоп»
3. Большой водораздел · Подлинный миф каска
4. Гермес * Греческое божество
1. Ссорится с Зевсом
2. Разделяет языки
3. Наказание
5. Безумие говорливости· Миф Ва-Санья
1. Голод
6. Языки тысячи трупов· Миф Каурна
1. Каннибализм
7. Ватея· Полинезийское божество
1. Строительство башни
2. Разделяет языки
8. Солнце ветра· Ацтекский миф
1. Строительству Цакуалли (башня)
2. Разделение языков
3. Перекрестная мифология: Майя, Науатль
Еще →
Миф (смешение языков): исконно австралийский
Во Времена сновидений Земля была плоской. Не было ни ущелий, ни холмов, ни рек. Звери жили одной большой семьей и говорили на одном языке, поэтому они могли понимать друг друга.
Однажды Таджура, Радужный змей, вырезал свое имя на коре дерева кулаба. Он сказал другим зверям: «Смотрите, что я сделал, я написал свое имя на этом дереве, поэтому вы должны делать то, что я скажу».
Звери послушались и стали делать так, как сказал Таджура. Они отдавали ему свою еду и построили для него большое убежище. Они принесли землю и насыпали ее под дерево кулаба, чтобы оно росло, чтобы можно было любоваться именем Таджуры, и так появился первый холм.
Но Бора, кенгуру, не подчинился. «Почему мы должны отдавать Таджуре нашу еду, нашу лучшую кору и работать на него?» — спрашивал он. Потом поднялся на холм и сорвал кору с дерева кулаба там, где было вырезано имя Таджуры, и закопал ее в землю.
Зверям стало стыдно, и они сказали: «Мы будем говорить на своем языке, чтобы на нас не действовали слова Таджуры». Они ушли — одни на север, другие на восток, третьи на запад, четвертые на юг, — и вот поэтому сегодня динго воют, лягушки квакают, какаду визгливо кричат, и никто не понимает друг друга.
Во времена появления европейцев количество языков, на которых говорило коренное население Австралии, по оценкам специалистов, варьировалось от 250 до 400, что делало материк самым примечательным, с точки зрения языкового многообразия, местом на земле.
Почти все местные языки имеют общие фонологические черты (например, отсутствие фрикативных звуков), что позволяет предположить существование относительно малого количества прототипов или, возможно, даже одного общего языка. Почему от него отказались, несмотря на его исключительно утилитарные свойства в отношении межплеменного общения, остается неясным.
Официантка принесла еду и кофе и дала им четкое указание наслаждаться всем этим. Уил наблюдал, как Элиот расстелил на коленях салфетку, взял приборы и принялся резать яичницу. Затем положил кусок бекона в рот и принялся жевать.
— Давай, — сказал он с полным ртом, — ешь.
Уил взял нож и стал ковырять еду. У него не укладывалось в голове, как Элиот, который сначала убил кучу людей, а потом всю ночь просидел за штурвалом самолета, может завтракать со здоровым аппетитом. Это было неправильно. Потому что Элиот знал тех людей на ранчо, в том числе женщину, которую он застрелил, Шарлотту Бронте. После такого у человека должен пропасть аппетит. Сам собой напрашивался вывод, что Элиот — психопат; не сумасшедший, которого будто бы «голоса толкают на убийство», а настоящий, клинический психопат, лишенный способности что-либо чувствовать. Однако это заботило Уила меньше, чем то, как Элиот ел: его движения были быстрыми, целеустремленными, он взглядом делил тарелку на секции, чтобы опустошать каждую из них с максимальной эффективностью. И это тоже было неправильно, потому что Элиот не спал с того момента, когда Уил встретился с ним. Он должен быть вымотан до крайности.
— Не ожидал, что будет так вкусно, — сказал Элиот и указал ножом на тарелку Уила. — Тебе надо поесть.
Тот ел без энтузиазма. У его бекона отсутствовал вкус. Мясо напоминало дохлое зажаренное животное, а яйца — абортированных цыплят.
— Я так вкусно ел только на Среднем Западе, — сказал Элиот. — Вот там точно умеют готовить хорошие завтраки.
Уил наколол на вилку полоску бекона. В красноватом мясе он увидел того мужчину, которого застрелил на перевернутом пикапе. То, как тот сложился. Он опустил вилку.
— Ты в порядке? — Естественно, никакой обеспокоенности в голове Элиота не было. Он просто задал вопрос, чтобы получить факты.
Уил встал и прошел в заднюю часть кафе, нашел там грязный туалет, опустился на колени, и его вырвало. Когда тошнота прошла, он сел на пол, привалился к стенке и закрыл глаза. Он весь покрылся испариной. Он решил какое-то время побыть здесь. В туалете всегда безопасно. Эта клетушка четыре на шесть футов превращается в убежище и остается таковым столько, сколько человеку нужно.
Когда у него уже не осталось веры в надежность своего убежища, Уил умылся и вернулся в зал. Мужчина в бейсболке, с запавшими щеками и в очках серийного убийцы, оторвался от тарелки с картофельными оладьями и оглядел его. Уил четко прочитал по его лицу: он считает, что Уил накачивался там наркотиками. Официантка тоже с подозрением косилась на него. На диване у окна сидел краснощекий мужчина и смотрел в тихо бормочущий телевизор, подвешенный в углу под потолком. До его ухода мужчины в кафе не было. Уилу захотелось объясниться. «Это не то, что вы думаете. У меня просто был очень трудный день». Но это было бы безумием. Он никого бы не убедил.
Он прошел на свое место. Элиот уже съел свой завтрак и поменялся тарелками с Уилом.
— Эй, — сказал он. — Закажи еще. Я плачу.
— Разве?
— Ну, нет, — сказал Элиот. — Но ты же понимаешь, что я имею в виду.
Уил сел.
— Тебе бы не помешал протеин, — сказал Элиот, жуя.
— Какой у тебя план?
— Гм?
— Эти люди, ведь они опять станут искать нас, да? Они уже сейчас ищут нас.
— Не сомневаюсь.
— Поэтому нам нужен план.
Элиот кивнул.
— Верно.
— У тебя есть план?
— Нет.
— Нет?
— У меня есть план на ближайшее время, — сказал Элиот. — Я планирую доесть твою яичницу. — Уил промолчал. — Питание важно. Я не шутил насчет протеина.
— Так есть у тебя план или нет?
— Нет.
— А разве тебе не следует… даже не знаю… побеспокоиться об этом?
— Я беспокоюсь.
— Что-то не похоже.
— Тебе стало бы лучше, если бы я обливался потом? Бегал бы в сортир метать харч? Так нельзя. Состояние паники только мешает принимать хорошие решения.
— Мне стало бы лучше, если бы мы сдвинулись с места, — сказал Уил. — Например, если бы ты поскорее расправился со своей яичницей.
— Ну, а я хотел бы знать, куда идти, прежде чем идти туда. Это ошибка — претворять план в жизнь прежде, чем ты его построил. По опыту знаю.
Уил вздохнул.
— Можешь позвонить им?
— Прошу прощения?
— Поговорить с каким-нибудь поэтом по телефону. Ведь ты был одним из них. Позвони им.
— И что сказать?
— Не знаю. Убедить их, что не надо гоняться за нами. Ведь ты именно этим занимаешься, верно?
— Да. Но и они тоже.
— Тогда предложи им что-нибудь. Заключи сделку. Дай им то, что они хотят.
— Но они хотят тебя.
— Еще что-нибудь.
Элиот положил вилку.
— Ты — ключ к объекту, обладающему библейской силой. Их не интересуют суррогаты. — Он потянулся. — И когда я говорю «библейской», то имею в виду буквальное значение, из Библии.
Элиот потер лицо. Когда он начинал говорить, Уил убеждался, что с каждым разом понимает все меньше.
— А ты не молчи, — сказал Элиот. — Твоя болтовня помогает мне, облегчает процесс оценки ситуации.
— Тогда нам надо спрятаться. Приедем куда-нибудь, ты займешься своими поэтическими штучками и заставишь людей спрятать нас. Это ведь возможно, так?
— До вчерашнего дня я ответил бы «да». Мы думали, что прячемся. В свете недавних событий оказалось, что на самом деле за нами постоянно наблюдали, пока мы не навели на тебя Вульф.
— Значит, мы не можем спрятаться.
— Можно попытаться. Но до настоящего времени все подобные попытки были безуспешными.
Подошла официантка и налила Элиоту кофе. Она была молоденькой и розовощекой. Судя по бирке, ее звали Сарой. Она, кажется, благоговела перед Элиотом, хотя Уил не понимал, с какой стати.
— Спасибо, Сара, — сказал Элиот, и та зарделась.
— Итак, спрятаться мы не можем, — сказал Уил, как только она ушла, — и вести переговоры не можем, и оставаться здесь тоже. К тому же ты не хочешь трогаться с места, пока мы не решим, куда трогаться. Все правильно?
— Да, — согласился Элиот. — Все правильно.
— Тогда что мы будем делать?
— Я считаю, что наш единственный выбор — конфронтация. В частности, такая конфронтация, после которой они будут мертвы, а мы — живы.
— Ладно, — сказал Уил. — Это уже звучит как план.
— Это не план. Это цель.
— Господи! Разговаривать с тобою — все равно что пасти кошек.
Элиот поднял чашку и подул на кофе.
— Проблема в том, что мы с Вульф на равных, только ее щедро снабжают деньгами и поддерживают опытные поэты, а у меня нет ничего и никого, кроме тебя, и ты абсолютно бесполезен. В моем комментарии нет ничего личного, это просто констатация факта. Так что мне трудно представить ситуацию, в которой мы бы противостояли Вульф и выжили. Это также означает, что наши враги будут и дальше без устали преследовать нас, так как мы представляем для них опасность. Это практически та же проблема, с которой сталкиваются те из нас, кто вышел из Организации. У наших врагов есть элементарное слово, а у нас — нет.
— Что у них есть?
— Слово, которое погубило Брокен-Хилл, — сказал Элиот. — Оно у них есть.
— И это элементарное слово?
— Да.
— Что за слово?
— Полезное. — Элиот пристально посмотрел на Уила. — Отсюда и наша попытка достать его из твоего мозга. План остается в силе, если оно еще там.
— Ты хотел его использовать? А я думал, тебе понадобилась моя невосприимчивость… Ты говорил, что хочешь все остановить.
— Мм, — сказал Элиот. — Ну, была кое-какая неправда, но только ради того, чтобы получить твое согласие. Я, если честно, немного беспокоился, что ты можешь использовать это слово против меня.
— Но я не помню его.
— Да.
— А если бы помнил…
— О, тогда все было бы по-другому.
— И Вульф не преследовала бы нас?
— Преследовала бы, — сказал Элиот, — но действовала бы осторожнее.
Уил посмотрел в окно, на снег и облака, похожие на куски гранита. Ему трудно было представить, как можно жить в грязи и пустыне.
— Я действительно не помню ничего, что связано с Брокен-Хилл.
— В общем, — сказал Элиот и допил кофе, — это прискорбно. — Официантка Сара снова наполнила их чашки. — Ну, ты и красотка, — сказал он.
— Вы с Восточного побережья? — Она покраснела. — Судя по акценту.
— Ты права, — сказал Элиот. — Я оттуда. А вот он из Австралии.
— Вот как, — сказала Сара и посмотрела на Уила другим взглядом. — Я бы с удовольствием попутешествовала.
— О, обязательно нужно куда-нибудь съездить, — сказал Элиот. — Мир гораздо ближе, чем тебе кажется.
Уил снова выглянул в окно. Его так и подмывало встать, швырнуть на стол салфетку и уйти. Просто идти по дороге, пока что-нибудь не случится, и чтобы вокруг был только сыплющийся с неба снег. Идти куда глаза глядят, не важно. Это будет хоть каким-то действием. Пусть и глупым, но действием.
— Какое у тебя красивое ожерелье, — сказал Элиот. — Сама сделала?
— Это моя бабушка, — сказала официантка. — Женский профиль, вырезанный на кусочке дерева. Рельеф… так он, кажется, называется? — Вид у женщины был суровый. — Я вырезала ее по фотографии.
— Ты, наверное, очень талантливая, — сказал Элиот. — Прошу прощения, Сара, но не могла бы ты на несколько минут оставить нас наедине? Я вспомнил, что нам с коллегой нужно обсудить одну вещь.
— Да, конечно, без проблем.
Она ушла. Уил посмотрел на Элиота.
— Чтоб я сдох, — сказал тот. — Проклятое ожерелье. — Уил ждал. Он решил, что впредь будет ждать, когда Элиот начнет говорить о чем-то, чего он, Уил, не понимает. — Мы едем в Брокен-Хилл.
— Зачем?
— Мы думали, она забрала его оттуда. Но она ничего не забирала. Просто сделала копию.
Уил ждал.
— Черт! — сказал Элиот. — Надо трогаться в путь. — И встал.
Вертолет висел над дорогой, взметая снег и раскачивая провода. Под ними стоял маленький самолетик. В самолете никого не было: она видела следы, ведущие прочь от него. В наушниках раздался голос пилота. Он сидел рядом с ней, но голос его звучал так, будто он звонит с Марса.
— Хотите приземлиться?
Она покачала головой. Пилот потянул на себя рукоятку управления. Мир под ними куда-то провалился. Они летели над снежными полями, которые напоминали миллионы бриллиантовых крестиков, и она отвела взгляд, потому что это причиняло боль звездочке в ее глазу. Ее сетчатку жгла маленькая суперновая. Вот такое было ощущение. Оно практически никогда полностью не проходило, но на свету становилось острее. Всегда, когда она видела солнце. Иногда ей казалось, что она видит ее: маленькую белую дырочку в мире.
— Две минуты, — сказал пилот. — У нас есть кафе. Центр города. Мы его окружили, но не приближались. Как вы планируете провести операцию?
— Безопасно, — сказала она. — Пусть они прочешут его.
Пилот кивнул. Она услышала, как он передает ее указание: «Прочесать город, мы зависнем». Город возник, как клякса на белой скатерти. У него было две дороги: одна на въезде, другая на выезде. С десяток, наверное, зданий. Когда они повисли в воздухе, она увидела, как со всех сторон выскочили черные машины, а потом из них посыпались крохотные фигурки. Они двигались от здания к зданию, жестикулируя и иногда останавливаясь, чтобы переговорить друг с другом. Вероятность, что они найдут здесь Элиота и того неподдающегося, составляет тысячу к одному. Но все равно нужно соблюдать осторожность. Нужно помнить, что никакая сила в мире не способна остановить пулю. Много лет назад в школе ее научили играть в шахматы, и идея, которую она вынесла оттуда, заключалась в том, что фигуры различаются только пределами применения своей атакующей силы. А вот убить их одинаково легко. Захватить. Это называлось «взять в плен». Задача состояла в том, чтобы с наибольшими предосторожностями разместить свои самые сильные фигуры, потому что достаточно было одной бессловесной пешки, чтобы свалить их.
Пилот получил сигнал и повел вертолет к улице. Она наблюдала в выгнутое лобовое стекло, как город наклонился к ней. «Это твой шанс, Элиот. Я просто сижу тут». Как она вычислила, Элиот — это слон, склонный к атакам дальнего действия и более мобильный, чем можно ожидать. Она никогда не любила эту шахматную фигуру.
— Касание, — сказал пилот.
Она отстегнула ремень. Молодой парень с длинными волосами, Розенберг, открыл дверцу и подал ей руку. Она сочла это своего рода оскорблением и на руку не оперлась. Вихрь, поднятый лопастями, вздыбил ей волосы. Она внимательно оглядела улицу, пытаясь учуять рассеянные элементы Элиота.
— Кафе чисто, — сказал Розенберг. — Думаю, они раздобыли машину, часа два назад. Внутри трое работяг, сегментированные и подготовленные. Мы еще не допрашивали их.
— Спасибо, — сказала она. — Я ими займусь.
Она пошла к приземистому зданию кафе. К ней направились несколько поэтов, и Розенберг взмахом дал им понять, чтобы они отошли. Внутри, позади барной стойки, стояла молодая напуганная официантка в зеленом переднике. На диване у окна сидел краснощекий мужчина, фермер, как она предположила. Тощий парень в огромных очках сидел за столом ближе к центру зала. Позади нее ухнула, закрываясь, дверь. Парень в очках неуверенно встал из-за стола.
— Я не сотрудничаю с правительством. Вы хотите…
— Сядь, заткнись. — Он упал на стул. Она указала на официантку. — А ты иди сюда.
Та резко шагнула вперед, прижимая к груди блокнот. Ее глаза были огромными.
— Двое мужчин. Один темнокожий, другой белый. Ты знаешь, о ком я говорю?
Ее голова дернулась в кивке.
— Расскажи мне все, что видела и слышала.
Официантка заговорила. Спустя минуту фермер принялся выуживать из кармана своих джинсов мобильный телефон. Он хотел сделать это тайком, но его широкая клетчатая рубашка сигнализировала о каждом движении. Ее это позабавило. Неужели он решил, что она слепая? Она не трогала его, пока он не достал телефон и осторожно, как коробочку с обручальным кольцом, не раскрыл его. Вот тогда она сказала:
— Сунь руку в рот.
— И я снова налила ему кофе, — сказала официантка. — Он был очень мил, мы немного поговорили, и я спросила, откуда он — из Лос-Анджелеса, или из Нью-Йорка, или из тех краев, и он сказал «да», сказал, что везде побывал, что видел пожар в Лондоне и восстания в Берлине, а еще сказал, что мне надо уехать. Он сказал, что мир ближе, чем я думаю. Это были его слова. — Фермер начал давиться. — А потом он захотел поговорить со своим другом, австралийцем, и потом спросил, можно ли одолжить машину. Я ответила «конечно» и дала ему ключи от своей машины, и мне было ужасно неудобно, потому что я не чистила ее почти год и потому что она такая непрезентабельная. Я подумала…
— Мне плевать, что ты подумала.
— Я спросила, куда они едут, и он спросил, куда я посоветую, и я сказала, что куда угодно, только бы подальше отсюда, и он улыбнулся на это. Потом мы поговорили о тех местах, где я была, и я сказала, что, когда я была маленькой девочкой, мама однажды возила меня в Эль-Пасо, мы ездили вдвоем, она и я, и…
— Ясно, — сказала она. — Стоп.
Она задумалась. Фермер издал звук вроде «бэ-э-э» и вырвал со вставленной в рот рукой. Он запихнул кисть в рот почти полностью. Она и не предполагала, что такое возможно. Она наблюдала, как он корчится и давится. Надо бы сказать ему, чтобы он вынул руку. От мертвого фермера никакой пользы.
— Ты слышала, чтобы они называли какие-нибудь города? Штаты? Аэропорты?
— Нет.
— Ты имеешь представление, куда он поехал?
— Куда захотел, туда и поехал, — сказала официантка. — Такой мужчина.
— Ага, — сказала она. — Ладно.
Ее люди снаружи запросто определят, в каком направлении уехал Элиот, на восток или на запад. А потом они за несколько часов выяснят, где машина. Только в машине, естественно, никого не будет, он бросит ее на какой-нибудь заправке или в переулке. И тогда начнется новая погоня. Но Элиот не может убегать вечно. И он не может передвигаться быстрее, чем сеть, которую она набросит на него. «Ничего личного, Элиот», — подумала она. Ей хотелось пристрелить его. Причем сделать это своими руками. Желание было очень сильным. А еще, прежде чем убить его, ей хотелось несколько минут поговорить с ним. Наверное, эта мечта несбыточна. Трудно представить обстоятельства, при которых ей удалось бы захватить Элиота, не убивая его. Но если все же удастся, она бы сказала ему, что высоко ценит те ориентиры, что он дал ей когда-то вначале. Ей хотелось сказать: «Без тебя, Элиот, я не стала бы той, кто я есть», и сказать так, чтобы он услышал в этом комплимент.
Фермер дернулся. Его голова ударилась о стол. Блевотина закапала на пол.
— Вынь… — сказала она, но было поздно. Она собиралась сказать ему, чтобы он вынул руку изо рта. Но забыла. В общем, как-то так. «Эй, Эмили, а ты знаешь, что делают звезды? Они жрут. Они сжигают все вокруг дотла. А потом начинают пожирать свет. Ты ведь понимаешь, что именно этим и занимаешься, правда? Пожираешь все?»
Она посмотрела на официантку. Самое разумное — это убить Сару. Девица обменялась словами с Элиотом, потенциально в нее уже загружены инструкции. Вероятность обратного мала, но было бы неразумно рисковать.
«А ведь лучше не становится, не так ли? Ведь это уже давно очевидно, верно? Что звезда никуда не делась?»
— Забудь, что мы были здесь, — сказала она Саре. — Тот тип подавился завтраком, и ты не успела спасти его. — Она повернулась к выходу. — Но ты пыталась изо всех сил.
Они ехали до темноты, останавливаясь только для того, чтобы поесть и убедить людей поменяться машинами. Уил не хотел смотреть на это, но справиться с собой не мог. Сначала люди, на которых нацеливался Элиот, выглядели настороженными. Затем Элиот что-то говорил, и их лица расплывались в улыбке. Как будто они улыбались против своей воли. Поражала скорость превращения из чужака в близкого друга. Их лица становились совершенно иными. И спустя минуту выражение снова менялось, делалось интимным и успокоенным, и Уил отворачивался, потому что чувствовал, что неправильно смотреть на все это.
Втиснувшись в розовый «мини» с пластмассовой кошкой-болванчиком на приборной панели, он сказал:
— Значит, теперь у тебя есть план?
— Да. — Элиот проверил, как переключаются передачи. Пятая ему не понравилась. Уил уже предлагал Элиоту сменить его за рулем, но тот отказался, и он уже начал подумывать о том, что Элиот вообще никогда не спит.
— Мне дано право услышать подробности?
— Мы едем в Брокен-Хилл, забираем элементарное слово и с его помощью побеждаем наших врагов.
— Оно там? В Брокен-Хилл?
— Такова моя теория.
— Но ты не уверен?
— Нет.
— Что, никому не пришло в голову проверить? Ты так туда и не сунулся, чтобы посмотреть, там ли оно, это оружие библейской мощи?
— Все не так просто. После того, что натворила Вульф, все, кто туда совался, оттуда уже не высовывались.
— Ну, а мы-то туда едем.
— Да. — Элиот посмотрел на него. — С тобою все будет в порядке.
— Когда ты говоришь «мы»…
— Я имею в виду тебя. У меня же нет иммунитета.
Они проехали мимо большого седана, в котором разместилась целая семья. Уил увидел там счастливую собаку, которая проводила его взглядом. Ему стало завидно.
— А что, если ты ошибаешься и у меня нет иммунитета?
— Это было бы плохо. Но давай не будем цепляться за всякие мелочи, которые могут пойти не так. Я не утверждаю, что мой план надежный. Я просто говорю, что предпочтительнее действовать по какому-нибудь плану, чем бесцельно мчаться куда-то, пока удача не отвернется от нас.
— И что тогда? Я отдам тебе слово?
— Нет. Ты не должен произносить его в моем присутствии, показывать его мне или даже описывать. Я подчеркиваю это особо.
— Ты серьезно?
— Взгляни на меня, — сказал Элиот. — Если ты раздобудешь эту штуку и хотя бы намекнешь, на что она похожа, я скормлю тебе твои пальцы. Ты веришь мне?
— Да. — Они проехали через город, где висело объявление трехлетней давности о фестивале свекловодов. — И все же я не понимаю, как это может быть словом. Слова не убивают людей.
— Очень даже убивают. Слова убивают людей повсеместно. — Элиот переключил скорость. — Просто конкретно это слово более мощное.
— А что делает его таким особенным?
— Ну, это трудно объяснить, не углубляясь в последние достижения лингвистики и нейрохимии.
— А ты через аналогию попробуй.
— В парке есть дерево. Дерево, которое ты по каким-то причинам хочешь срубить. Звонишь в городскую администрацию и спрашиваешь, с каким департаментом тебе нужно связаться и какие формы заполнить. Твое заявление поступает в комитет, который решает, стоит рубить дерево или нет, и если стоит, они направляют рабочего, который и рубит дерево. Вот так же работает мозг; это процесс принятия решения. Я же — ты называешь это «слова-вуду» — подкупаю комитет. Процесс тот же. Но я нейтрализую те части, которые могут сказать «нет». Пока понятно?
— Да.
— Отлично. То, что осталось в Брокен-Хилл, — это элементарное слово. А элементарное слово, по аналогии, это когда я просто достаю цепную пилу и спиливаю дерево.
Уил ждал.
— Это другой путь к тому же исходу. Я не связываюсь с комитетом. Я перепрыгиваю через него. Разумно?
— Для деревьев — да.
— Никакой разницы. Твой мозг — это множество направлений действия. Ты видишь горячую плиту и осознанно решаешь держаться от нее подальше. Но если ты дотронешься до нее, ты без всякого осознанного вмешательства отдернешь руку.
— Значит, это разница между добровольным действием и рефлексом, — сказал Уил.
— Да.
— А почему бы это так и не назвать?
— Потому что это не аналогия. Все именно так и происходит. А ты спросил об аналогии.
— Ладно, — сказал Уил. — Хотя я все еще не понимаю, как слово может включить рефлекс.
— Слова — это не просто звуки или формы. Они имеют значение. Это и есть язык: протокол для передачи значения. Когда учишь английский, ты обучаешь свой мозг тем или иным образом реагировать на те или иные звуки. Так уж получается, что протокол можно взломать.
— Ты меня научишь?
— Чему?
— Тому, что ты делаешь. Этим словам-вуду.
— Нет.
— Почему?
— Потому что это очень сложно.
— Выглядит совсем не сложно.
— Ну, — сказал Элиот, — и все же сложно.
— Не понимаю, почему нельзя хоть немного научить меня.
— У нас нет времени, чтобы сделать из тебя компетентного поэта. А если бы и было, все равно ничего не получилось бы, потому что ты от природы неподдающийся. А если бы и поддавался принуждению, то я все равно не смог бы научить тебя, потому что у тебя мало базовых знаний, а мы недавно пришли к выводу, что давать слова, обладающие огромной силой, людям, у которых есть проблемы с самоконтролем, — это очень плохая идея.
— Я от природы неподдающийся?
Элиот бросил на него быстрый взгляд:
— Ну, в общем, да.
— Я поддающийся.
— Ты единственный известный нам человек, на которого не действует элементарное слово, то есть неподдающийся, — сказал Элиот. — На это я и рассчитываю.
Уил помолчал, потом спросил:
— Что делает меня невосприимчивым?
— Твой мозг обрабатывает язык не так, как у других людей. А почему так, я не имею представления.
— У меня выдающийся мозг?
— Гм, — сказал Элиот. — Я бы так губы не раскатывал.
— Я могу противостоять убеждению; для меня это звучит как усовершенствование.
— Когда-то у меня была кофе-машина, которая не добавляла молоко, как я ни жал на кнопки. Она не стала лучше. Она просто была сломана.
— Я не сломан. Кто ты такой, чтобы называть меня сломанным?
Элиот ничего не сказал.
— Это эволюция, — сказал Уил. — Вы, ребята, долго охотились на нас, и я развил в себе защиту.
— Как звали твою девушку?
— Что?
— Сесилия, верно? — Элиот посмотрел на приборную панель. — Ты уже сутки не упоминал о ней.
— На что ты намекаешь? Что я должен скорбеть о ней?
Элиот кивнул:
— Именно на это я и намекаю.
— Какого черта… Я пытался выжить! Меня хотел задавить скотовоз! Прости, что я не рыдал у тебя на плече, оплакивая свою девушку!
— Веские причины, ты полностью оправдываешь себя.
— Ублюдок! Да что ты знаешь о любви! Что это, по-твоему? Мозговая активность? Нейрохимия?
— Подозреваю, это своего рода убеждение.
— Значит, я невосприимчив к нему? В этом твоя теория?
— Фундаментальной характеристикой людей является желание. Оно их определяет. Скажи мне, что человек хочет, хочет по-настоящему, и я скажу тебе, что он собой представляет и как его убедить. Тебя убедить нельзя. Ergo[8], у тебя нет желаний.
— Чушь собачья! Я любил Сесилию!
— Ну, раз ты так считаешь…
— Надо же, робот читает мне лекцию о любви! Я сломан? Это ты сломан! Скажи мне, что такое, по-твоему, любовь! Ответь, я действительно хочу знать!
— Ладно, — сказал Элиот. — Это определение себя через видение другого человека. Это познание другого человеческого существа на настолько интимном уровне, что ты перестаешь замечать хоть какую-то значимую разницу между вами и начинаешь считать, будто без нее ты неполный. И так происходит все двадцать четыре часа в сутки, пока она не направляет на тебя скотовоз, а ты не стреляешь в нее. Вот так.
Уил некоторое время смотрел на дорогу.
— Прости, что назвал тебя сломанным, — сказал Элиот.
— Забудь об этом.
— Мы все сломаны. Так или иначе.
Уил спал, а когда проснулся, увидел, что лобовое стекло превратилось в металлическую решетку. Мост, сообразил он, желтые уличные фонари с натриевыми лампами раскидали его стальные балки во все стороны. Элиот закинул одну руку на спинку соседнего сиденья и сдавал задним ходом. Проносившиеся мимо машины гудели. Протарахтел мотоцикл, водитель прокричал нечто непечатное. Они съехали куда-то за угол, и Элиот выключил двигатель.
— На мосту камера видеофиксации, — сказал Элиот. — Едва не попались.
Уил посмотрел в окно на кофейню, предлагавшую вафли. Улица была застроена высокими, причудливой архитектуры зданиями. Из-под присыпавшего их снега виднелись цвета пастельных тонов. Уличные фонари украшало кованое кружево. Людей в поле зрения не было. Час, судя по всему, был поздний.
— Где мы?
— В Гранд-Форкс.
— И что мы делаем?
— Ждем, — сказал Элиот. — Чуть-чуть подождем, а потом пешком перейдем через мост. Не вместе, по отдельности, я думаю, потому что мы и так могли вызвать подозрения. А на той стороне мы найдем машину и продолжим наш путь до Миннеаполиса. Там мы в какой-нибудь будке с плохоньким освещением сделаем фотографии на паспорт и посетим административное здание на Третьей авеню, которое является агентством по выдаче паспортов, и подадим заявления на выдачу новых взамен украденных. Нас попросят предъявить документы, которые доказывают, что, во-первых, мы граждане США, а во-вторых — что мы те самые, кто указан в первых документах. Все это происходит в форме снисходительного, вялого собеседования, противоположного тому, что проводится в аэропорту, когда офицер так и будет тянуться к нашим бумагам, так что позволь мне повлиять на нашего чиновника и убедить его в том, чтобы он принял наши фотографии из экспресс-фото. Этот человек запустит процесс выдачи новых паспортов на фальшивые имена с нашими фотографиями.
— На это должны уйти недели, разве не так?
— Нет. Это займет четыре часа, если ты приплатишь за скорость. После этого мы окольными путями доберемся до Сиднея, балансируя между опасностью, что наши поддельные документы будут обнаружены, и необходимостью избегать аэропорты с системой распознавания лиц. Я подумываю сначала о Ванкувере, потом о Сеуле, потому что «Корейские авиалинии» очень подходят для наших целей. Никакого обмена данными. Я ответил на твой вопрос?
— Да.
Они ждали. Уил зевнул. Мимо прошла женщина, она напомнила Уилу кого-то — он так и не понял, кого именно. Наконец Элиот открыл дверцу.
— Выжди десять минут, потом иди прямиком через мост. Не поднимай головы. Это важно. Не смотри вверх ни под каким видом. Ясно?
— Ясно, — сказал Уил.
Элиот вылез из машины. Дверца захлопнулась. Уил увидел, как бежевое пальто Элиота скрылось за углом кофейни.
Окно запотело. Машина наполнилась холодом. Уил думал о Сесилии. Они познакомились в зоомагазине. Он прошел мимо, потом сдал назад и сделал вид, будто заинтересовался щенком. Почти купил его. Только потому, что щенков продавала она. На втором свидании Уил выяснил, что она не очень любит животных. Что ей гораздо сильнее нравится организовывать их. Главным образом, сажать в клетки. И решать, что им есть. Когда Сесилия стала бросать намеки насчет жениться — это началось через три месяца, — столь необычная черта ее характера заставила его задуматься.
Уил вылез из машины. В легком тумане было видно всего на несколько сотен ярдов вперед. Он сунул руки в карманы и тронулся в путь. Опустив голову. Слева изредка проезжали машины, разбрызгивая шугу. Уил дошел до моста и начал подъем. Внизу скользила черная река. Мост оказался высоким. И длинным. Уил даже не представлял, что таким длинным. Какой-то пикап гуднул на необычной ноте, и он поднял голову, прежде чем вспомнил, что делать этого нельзя. Примерно на середине моста сзади подъехала машина и сбросила скорость. Уил продолжал идти. Покрышки машины подминали под себя нетронутый снег возле самого бордюра. Она двигалась вровень с ним. Уил не поворачивался. Он уже видел другой конец моста, но Элиота там не было.
Мир озарился красными и синими вспышками. Уличный шум разорвало рявканье.
— Сэр, остановитесь. — Это был мегафон.
Уил остановился. К нему подъехала патрульная машина. Дверца открылась, и оттуда вылез коп с темными усами.
— Будьте любезны, сэр, выньте руки из карманов.
Он показал им свои руки.
— Сэр, это вы владелец розового «мини», госномер джей-си-экс один-четыре-ночь?
— Нет.
— Вам известна эта машина?
— Нет, инспектор. — Ветер крепчал. Уил посмотрел в конец моста, но Элиота там не увидел.
— Куда вы направляетесь, сэр?
— Я перехожу мост.
— Я вижу. Куда вы направляетесь?
Он проверил, не появился ли у моста Элиот.
— Вы куда-то спешите?
— Нет, инспектор. Я просто замерз.
— Положите руки на капот, сэр.
Уил уперся ладонями о машину.
— Ноги на ширину плеч, пожалуйста.
— Я просто гуляю.
— Расставьте ноги.
Он подчинился.
— Я собираюсь обыскать вас. Вы понимаете, что это означает?
— Ладно, это я был в «мини». Если вам так нравится…
— Не оборачиваться!
— Я не оборачиваюсь, — сказал Уил.
Коп схватил его за шиворот и пригнул к обледеневшему капоту. Уил испугался, что его щека приклеится к этой глыбе льда. Коп обыскал его, похлопав по ногам и бедрам, залез в карманы. Когда брюки вдруг сели на нем свободнее, он сообразил, что коп достал из заднего кармана бумажник.
— Уил Парк? Это вы?
— Послушайте…
— Стоять! Не двигаться без моей команды! Ясно? Если еще раз шевельнешься, у тебя будут проблемы.
Ему пришлось прижаться щекой к капоту, и он увидел, как в снежном тумане к ним движется фигура. Элиот? Он не смог разглядеть.
— Диспетчер, четыре-один-три, — сказал коп.
Уила охватила тревога. Коп докладывал, что задержал Уила Парка, возможно, с фальшивыми документами. Продолжая опираться на капот, чтобы коп не бесился, он приподнялся, но в следующее мгновение горло ему пережала полицейская дубинка, его развернули и стали заваливать спиной на капот, а коп орал ему что-то в лицо.
— Подождите, — сказал Уил, но копа не интересовало ничего из того, что он хотел ему сказать.
Краем глаза Уил увидел знакомое пальто Элиота — тот приближался быстрым шагом. Хватка копа ослабла. Выражение на его лице изменилось. Как если бы этот парень смотрел телевизор, подумал Уил, и увидел бы что-то любопытное, но где-то в очень-очень далеком месте. Коп выхватил рацию.
— Диспетчер… — сказал он, прозвучали два глухих хлопка, и коп с поворотом повалился на землю. Элиот подошел к нему и выстрелил еще дважды.
— Черт! — сказал Уил каким-то неестественно визгливым голосом. — Зачем? Зачем?
— Спокойно.
Вокруг все замерцало: приближалась машина. Элиот вышел на проезжую часть.
Уил посмотрел на копа. У него были стеклянные глаза. Кровь, разливавшаяся вокруг его тела, смешивалась со снегом.
— А как же то самое слово-вуду? — Элиот не ответил. — Почему ты не убедил его?
На гребне моста появился пикап. Элиот замахал руками, пикап остановился, и водитель высунулся в окно. Молодой парень с песочного цвета волосами. Сейчас Элиот убьет его — водителя — и всех, кто есть в машине, а потом всех, кто проедет мимо. Уил бросился бежать, поскользнулся и ударился коленом об асфальт. К тому моменту, когда он добежал до машины, Элиот уже успел наставить свою пушку на водителя.
— Пятьдесят, — сказал парень. — Я не знаю, что вам надо…
Элиот спросил:
— Ты любишь свою семью?
— Элиот!
— Конечно, люблю, только не убивайте меня, у меня две дочки, и я очень люблю их…
— Я не убью тебя, если ты мне ответишь, — сказал Элиот. Он вдруг стал ярче, буквально засветился. Приближается еще одна машина, догадался Уил. — Зачем ты это сделал?
— Элиот. — Он попытался опустить руку Элиота. — Пожалуйста, не убивай этого парня.
— Вы о?.. — сказал водитель. — О, Господи, простите меня, я сделал это, потому что другого выбора не было. — Элиот опустил оружие. Водитель резко выдохнул. — Спасибо, спасибо…
— Гитире машилик кротон авари, — сказал Элиот. — Возьми это. Стреляй по машинам. Беги от копов.
Водитель взял протянутый ему обрез. Элиот открыл дверцу пикапа, и парень вылез на дорогу. Затем огляделся и пошел на Уила.
— Что… — сказал тот.
Парень поднял обрез. Уил успел только заткнуть уши. Водитель выстрелил, Уил обернулся и увидел позади себя машину, темный минивэн. Он взревел двигателем и стал сдавать задним ходом. Автомобиль двигался вихляя, и лучи от его фар метались из стороны в сторону. Парень побежал за ним.
Элиот схватил Уила за руку.
— Пошли.
Уил пошел.
— Зачем? — спросил он. — Зачем?
— Заткнись, — сказал Элиот.
Его голос прозвучал категорично. Уил заткнулся.
Они выехали из Гранд-Форкс, дорога была пуста. Примерно через полчаса им навстречу с воем сирен и включенными проблесковыми маячками пронеслись три полицейские машины. Уил ничего не сказал, промолчал и Элиот.
Уил смотрел, как светлеет небо.
— Ты нехороший, — сказал он наконец. — Ты говоришь, что хороший, но это не так.
— Что-то не припомню, чтобы я когда-либо называл себя хорошим.
— Ты мог бы справиться с тем копом своими словами.
— Он был скомпрометирован. Еще две секунды, и он сдал бы нас.
— Ты мог бы попытаться.
Мимо промелькнул указатель, сообщавший, что до Миннеаполиса осталось двести миль.
— Ты такой же плохой, как Вульф, — сказал Уил.
Элиот ударил по тормозам. Натянувшийся ремень врезался Уилу в грудь. Машина проскользила на задымившихся покрышках и остановилась.
— Я готов выслушивать от тебя любое дерьмо, — сказал Элиот, — но не допущу, чтобы меня сравнивали с Вульф.
— Она…
— Захлопни пасть. Худшее, что я сделал в жизни, — это позволил Вульф стать тем, что она есть. Я несу ответственность за все, что она творит, с того момента, как она погубила Брокен-Хилл, до той минуты, когда я зарою ее в землю. Но мы — не одно и то же. Мы даже близко не стоим.
— Ты убиваешь людей.
— Да, я убиваю людей, когда альтернатива еще хуже. Таков наш мир. И именно поэтому мы с тобой еще здесь.
Уил отвел взгляд.
— Я поеду с тобой. И буду делать все, что ты скажешь. Но не потому, что ты прав.
Элиот тронул машину с места.
— Замечательно, — сказал он. — Меня это вполне устраивает.
В международном аэропорту Миннеаполиса их никто не задержал и никто не заинтересовался их паспортами. Они поднялись на борт Е-175 компании «Дельта», когда самолет уже ревел двигателями. Элиот туго скатал свое пальто и запихнул его в щель между спинкой кресла и стеной.
— Я намерен поспать.
Уил посмотрел на него.
— Серьезно? — Они летели до Виннипега. Полет должен был продлиться сорок минут.
— Серьезно, — сказал Элиот и закрыл глаза.
Черты его лица расслабились, губы приоткрылись. Уил было решил, что он не дышит. Когда они взлетели, самолет ухнул в яму, и женщина, сидевшая по другую сторону прохода, вскрикнула, а голова Элиота скатилась на плечо Уила.
— Элиот? — Тот поднес руку к ноздрям Элиота, но ничего не почувствовал. Он облизнул палец и снова проверил. Ощутил слабый поток воздуха. Очень слабый. Попытался успокоиться.
Посадка была жесткой, но и на этот раз Элиот не отреагировал. Уил пихнул его локтем в ребра.
— Элиот. — Он потряс его за плечо. — Том. — Потряс сильнее. Потом большим и указательным пальцами ущипнул его за предплечье.
Глаза Элиота открылись. Они напоминали кусочки стекла. Его лицо вытянулось и стало пепельно-серым. Он выглядел мертвым.
— Мы сели.
Взгляд глаз Элиота переместился на нечто за пределами фюзеляжа.
— Мы прилетели, Элиот. Просыпайся. Элиот…
Взгляд стал осмысленным.
— Что?
— Ты выглядишь ужасно.
— Я отлично себя чувствую, — сказал Элиот и неожиданно стал выглядеть выспавшимся и бодрым. Он вытащил из щели свое пальто и сунул под мышку. — Пошли.
В Виннипеге они сели на самолет до Ванкувера, и Элиот опять заснул, как только они поднялись на борт, и опять при приземлении побудка напоминала реанимирование трупа. В Ванкувере они перешли в терминал международных рейсов и благополучно преодолели все проверки. Бортпроводники «Корейских авиалиний» носили синие бумажные шляпы. Элиот устроился в кресле у окна, точно так же пристроил свое пальто между спинкой и стеной и закрыл глаза.
— Разбуди меня, если вдруг начнем резко снижаться.
— Ох, — сказал Уил. Но Элиот, кажется, уже спал. — Ладно, разбужу.
Он достал из кармашка на спинке переднего сиденья журнал, потом убрал его обратно. Он сомневался, что сможет заснуть.
From: http://discuss.isthatjustme.com/forum/topic — 11053 — r.html?v=1
В общем, я не хочу влезать в теории заговора, но ты читал о том стрелке из Гранд-Форкс? Они заявили, что он поссорился со своей девчонкой, поэтому мы все подумали: «О, так вот почему он слетел с катушек». Но, отметь, никто напрямую не сказал, что есть связь. Они просто позволили нам так думать, а иначе зачем бы они стали об этом упоминать?
Я не говорю, что конкретно в этом инциденте что-то есть, но я сталкиваюсь с таким ПОСТОЯННО. Когда смотришь по телевизору новости, каждый раз история выглядит так: «Случился пожар, у владельца были финансовые проблемы». Они не утверждают, что он сам сжег свой дом. Но они больше ничего нам не говорят.
Это беспокоит меня, потому что мы считаем себя умными, складывая вместе кусочки мозаики, но на самом деле это система. Нам дают только те кусочки, которые подходят друг к другу только одним образом, но если вдруг оказывается, что из них складывается неправильная картинка, они никогда не говорят, что она верная.
А вот если это на самом деле крупное событие, например, национального масштаба, все репортажи поступают от одного репортера, который записывает все, что ему говорят копы. Репортаж пускают по АР, а потом его повторяют другие новостные службы. И создается впечатление, будто все они провели собственное расследование и нашли одинаковые факты; в действительности же все они цитировали один источник.
Короче, парень из Гранд-Форкс, наверное, действительно поцапался со своей девчонкой. Но я думаю, ссора яйца выеденного не стоила, потому что никто в буквальном смысле не утверждал, что стрелять он начал из-за ссоры. Если бы было сказано, что причина стрельбы осталась тайной, в людях пробудилось бы любопытство, и они начали бы задавать вопросы. А так получается, что достаточно одного неясного намека — и мы довольны, потому что считаем, что всё вычислили.
Она стала неразборчивой. Не потому, что так надо было. Просто ей больше ничего не оставалось. Она считала себя «неразборчивой», а не «легкомысленной», потому что во всех ситуациях главной была она. Если в магазин одежды, в котором она работала, заходил какой-нибудь юноша и если его взгляд означал, что он уже слышал о ней, она держалась молчаливо и продавала ему пару штанов цвета хаки. Но если — а это случалось не часто, всего лишь изредка — появлялся юноша с вьющимися волосами и темными глазами и если он искренне желал что-то купить, ее душа тут же отзывалась. Она подходила к нему и предлагала свою помощь, и если вокруг юноши крутилась какая-нибудь блондинка с плохим перманентом — а так бывало практически всегда, — она рекомендовала ему рубашки и разглядывала его, пока девица щупала юбки. И он тоже смотрел на нее, и между ними что-то происходило. А когда девица удалялась в примерочную, Эмили решительно подходила к нему и жадно, как хищник, целовала. И он целовал ее в ответ, каждый раз, а если она опускала руку вниз, он оказывался твердым, как камень. «Как дела?» — обращалась она к примерочной, не спуская глаз с юноши, и девица отвечала что-то насчет того, что вещь не так сидит и не подходит по цвету, и интересовалась, есть ли у них такое же, но с «перламутровыми пуговицами». Эмили не всегда удавалось пойти дальше: дважды девица выходила слишком рано, и юноша покидал магазин на ватных ногах, оглядываясь на нее. Но дважды она успела. В последний раз юношу сопровождала черноглазая девица, которая даже не удосужилась ответить, когда Эмили вышла к ним навстречу и поздоровалась. Ей понравился взгляд юноши, он был дружелюбен, немногословен и играл в футбол, так что она не только залезла ему в штаны, пока девица была в примерочной, но и продолжила, когда девица вышла. Она наблюдала за лицом юноши, пока девица бродила по магазину, и восхищалась, потому что тот выглядел ужасно испуганным, но не останавливал ее. Девица рассматривала платья и язвительно бросила, что одно из них — точно старье из бабушкиного сундука, а юноша что-то прохрипел и задергался в своих джинсах. Эмили зашла за прилавок. Он смотрел на нее так, будто не верил, что она бросает его. Будто считал, что она поможет ему выкрутиться из сложного положения или что-то вроде этого. Но ей было плевать. Самое интересное закончилось, в том, что касалось ее. Юноша еще несколько секунд стоял как пригвожденный к месту, потом выпалил череду несвязных слов, ошметки от двух или трех столкнувшихся мыслей. Девица даже не повернулась. «Прикольненько», — сказала она, поворачивая к себе пушистую куртку с капюшоном.
Это было, вероятно, совсем не то, что имел в виду Элиот, когда говорил ей, что нужно «много практиковаться и приучить себя к дисциплине». Но Эмили находилась в миллионе миль от остального мира и мастерски выполняла задачу — правда, противоположную той, что поставил перед ней Элиот, — по сокрытию того факта, что она является самым опытным практикующим специалистом по убеждению из всех, кто когда-либо почтил своим присутствием этот район пыльных бурь. Ей же надо было что-то делать. Она не могла иметь мышцы и не играть ими.
Тогда Эмили две ночи провела на автовокзале, прежде чем поняла, что в городе полно пустых домов. Достаточно зайти в один из них — и можно устраиваться. Она нашла работу в «Запутанном клубке», самом популярном в Брокен-Хилл магазине одежды для молодых, и старых, и всех тех, кого в модных тенденциях интересуют не только джинсы и майки. Здесь платили наличными, а это означало, что Эмили сможет снять жилье с электричеством. Все оказалось проще, чем она представляла. Даже купила старую, разбитую машину. Это был немного рискованный шаг, потому что Эмили не отважилась получить водительские права, но в городе было всего два копа, и оба из сегментов, которые она отлично понимала, а от автобуса ее уже тошнило.
Эмили была «американской девочкой». По ее истории, она приехала, чтобы «найти связь с землей» — нелепая идея, в которой любой распознал бы фальшивку, если бы понаблюдал, как она отворачивается от солнца, ежится от ветра, кривится от пыли. Но если серьезно, какую еще причину можно было придумать? «И надолго вы к нам?» — спрашивали люди, облокачиваясь на прилавок и дивясь на нее, на человека, который уехал из Америки, чтобы оказаться здесь, именно здесь, когда любой из местной молодежи, даже последний недоумок, слинял бы отсюда при первой же возможности. Представители старшего поколения, те, кто утратил способность мечтать о жизни в другом месте или, возможно, никогда об этом не мечтал, воспринимали ее как первую из многих, словно Эмили была предвестником модного веяния, охватившего мир, когда молодые люди в больших городах работают в поте лица, копят деньги — и спят и видят, как в один прекрасный день они отправятся в путешествие, чтобы «соединиться» с Брокен-Хилл и дать городу новое будущее. Она отвечала: «Может, на год, я думаю», потому что не хотела давать ложные надежды и потому что ей претила мысль, что срок может оказаться длиннее.
Но прошел год, потом другой, и Эмили отпраздновала свой двадцать первый день рождения, глядя в телевизор, где шло тупое австралийское шоу, в доме с четырьмя спальнями, правда, почти без мебели. Изредка она задавалась вопросом, а существует ли Организация. Не выдумала ли она ее. Иногда, когда в «Запутанном клубке» звякал входной колокольчик, ей казалось, что это Элиот приехал сообщить, что все в порядке, все закончилось и она может вернуться домой. Но такого не случалось. Ее жизнь превратилась в каждодневное ожидание. Так что она могла позволить себе время от времени брать под свой контроль какого-нибудь привлекательного юношу. Могла.
Однажды вечером после закрытия магазина Эмили вышла на парковку позади здания и обнаружила, что ее ждет стайка девиц в коротких юбках и подбитых мехом курточках. При ее приближении одна из них, блондинка с грязными волосами, подружка того самого футболиста, спрыгнула с капота машины, и Эмили поняла, что это проблема. Она повернулась, собираясь укрыться в магазине, но еще две девицы преградили ей путь. Эмили подняла вверх руки.
— У меня нет денег.
— Нас не интересуют твои деньги, сука, — сказала девица, и что-то выпало из ее сжатого кулака. Металлическая цепь. Эмили охватило отчаяние, но источником этого чувства была не она сама, а девица и Брокен-Хилл с Австралией, потому что цепь была нелепостью. Если бы кто-нибудь вытащил такую штуковину в Сан-Франциско, его тут же пристрелили бы. — Ты знаешь, кто я?
— Кажется, ты однажды заходила в магазин. — Девицы окружили ее. Числом их было пять. Другого оружия у них не наблюдалось, так что возможность бегства оставалась. — Если хочешь что-то вернуть, мы открываемся в девять.
— Ничего я не хочу возвращать, шлюха поганая.
— И это не магазин, — сказала другая девица, тощая, как высохшее дерево. — Это бутик.
— Ладно, — сказала Эмили. — Это ваша петиция? Давайте ее обсудим. — Она произнесла слово «петиция» так, чтобы оно прозвучало как «полиция», дабы напомнить всем, что за такое можно угодить за решетку. — О, я знаю тебя. Я знакома с твоей мамой. — Это было неправдой, но размеры городка позволяли в это поверить. Смысл заключался в том, чтобы в сознании девиц всплыли «мамы» и присоединились к «полиции».
— Ты запала на моего парня, — сказала девица.
В этом Эмили признала «гипотетическое утверждение», которое они в школе называли «шарами-зондами». Когда люди делают гипотетическое утверждение, они надеются, что оно будет опровергнуто. Сейчас это означало, что девица не собирается бить ее цепью. Если бы она сказала: «Ты сейчас поплатишься за то, что сделала с моим парнем», вот тогда у Эмили точно были бы проблемы. Но девица просто стояла и ждала, когда Эмили ответит и объяснит, что все было просто чудовищным недопониманием. Ее почти охватило разочарование — ведь на минуту ей показалось, что предстоит ответить на интересный ментальный вызов.
— Между прочим, он сам полез ко мне, — сказала Эмили. Она очень хочет, чтобы ей причинили боль, и это единственное объяснение. Девица таращилась на нее, пытаясь поверить своим ушам, а тем временем другая сказала:
— Ну, погоди, сука.
И Эмили побежала.
Ей почти удалось прорваться мимо прыщавой девицы с испуганными глазами, но кто-то схватил ее за воротник и повалил на землю. Охваченная дикой яростью, девица с цепью приблизилась к ней, и Эмили, хотя и осознавала, что сейчас на нее обрушится боль, испытала огромное наслаждение от мысли, что ей удалось вытолкнуть девицу за пределы прекортексного контроля. А ведь это нелегкое дело. Чтобы этого добиться, нужно нанести удар в самую сердцевину того, во что человек верит. Она закрыла руками голову и приняла позу эмбриона.
По спине разлилась боль. Эмили перекатилась на спину, но это оказалось ошибкой, потому что цепь хлестнула ее по лицу. Ее рот исчез. Она кое-как встала на четвереньки и попыталась отползти. В грязи лежало что-то светлое и замазанное кровью. Зуб. Она почувствовала себя полной дурой, ей стало грустно и захотелось повернуть время вспять и не быть такой идиоткой.
Замелькали огни. Эмили не видела, откуда льется свет, но, очевидно, он имел определенное отношение к ситуации, потому что девицы бросились врассыпную. По бетону застучали шаги. Больше ударов не последовало. И одно это уже было хорошо.
Кто-то взял ее за плечи. Эмили вздрогнула. Он сказал:
— Все в порядке, успокойся. Я помогу.
— Му фу, — сказала она, что должно было означать «мой зуб».
Пальцы мужчины впились ей в ребра. Он отошел, и она почувствовала себя покинутой. Он вернулся и надел что-то ей на шею. Эмили попыталась встать, но мужчина сказал «нет-нет» и придержал ее одной рукой. Она смогла разглядеть только его волосы, которые были длинными и песочного цвета. Он подкатил к ней какую-то штуку, которая оказалась низенькой тележкой.
— Мо фуп, — сказала Эмили.
Мужчина уложил ее на тележку и повез через парковку к белому минивэну, который, как ей было известно, выполнял в городе функцию машины «Скорой помощи». Окинул ее быстрым, профессиональным взглядом, прежде чем закрыть дверцу.
Когда машина остановилась и чьи-то руки стали выгружать ее, Эмили уже не знала, где находится.
— Драка в пабе? — спросил кто-то, и мужчина ответил:
— Девчонки подрались. За «Запутанным клубком».
Над ней склонилась женщина:
— Ей выбили зуб.
— Он у меня во рту, — сказал ее спаситель.
Это показалось Эмили забавным, и она улыбнулась, а потом уже ничего не помнила. Вероятно, прошло немало времени, потому что в следующий раз она уже сидела на больничной койке в открытой палате, а в окна струился утренний свет. На ней была тоненькая сорочка, шею обхватывал корсет. Казалось, что спина набита мячиками для гольфа. Во рту на месте зуба было пустое место, и Эмили ощупала его языком, а затем подумала, что делать этого не следовало бы. Если не считать ощущения, будто голова стеклянная, она чувствовала себя вполне нормально.
Проходившая мимо медсестра остановилась. Эмили иногда видела ее в местном супермаркете, когда та покупала соевое молоко.
— Доброе утро, дорогуша. Как ты себя чувствуешь?
— Хорошо, — сказала та.
Медсестра обхватила ладонями лицо Эмили:
— Открой рот. Хорошо. У тебя нет только одного зуба?
— Да.
Она выпустила лицо Эмили.
— Что произошло?
«Я потеряла контроль над собой. Я доказала, что мое место здесь».
— Ничего.
— Гэри хочет поговорить с тобой.
— Что за Гэри?
— Сержант полиции.
Эмили попыталась помотать головой. Она не хотела выдвигать обвинения. У нее не было удостоверения личности.
— Сколько еще мне это носить?
— Шесть недель. Считай, что тебе повезло.
Она так и считала. Все могло быть значительно хуже.
— Кто подобрал меня?
— Фельд.
Эмили не знала, что это означает.
— Мужчина со «Скорой». Фельдшер. Это Гарри.
— Могу я его поблагодарить?
— Он уже закончил смену, — сказала медсестра. — Но я уверена, что ты обязательно увидишь его. Городок-то маленький.
— Да, — сказала Эмили.
Она уже видела этот минивэн. Белый с желтыми и оранжевыми полосами. После своего приезда в город Эмили видела его, наверное, дважды в неделю. Но сейчас, после того как ее выписали из больницы, он как будто канул в Лету. Иногда в поле зрения мелькало что-то белое, и она поворачивалась, чтобы узнать, не он ли это, но шею пронзала острая боль, поэтому она каждый раз опаздывала и думала: «Это точно был он».
Эмили чувствовала себя старшеклассницей, запавшей на водителя «Скорой». Надо же, влюбиться в мужчину, который спас ее… Однако мысленно она то и дело возвращалась к вопросу, как это он принес ее зуб во рту. А еще вспоминала его волосы, подсвеченные светом фар. Эмили чувствовала себя возбужденной и беспокойной и ходила на долгие прогулки, надеясь встретить белый минивэн с желтыми и оранжевыми полосами.
Она решила купить ему цветы. Она просто купит цветы и вложит в них карточку, и если его не окажется в больнице, когда она занесет их, это будет здорово. Она просто оставит их. Эмили мучительно придумывала, что же написать, остановилась на «БЛАГОДАРЮ ОТ ДУШИ МОЕГО ЗУБА», в ужасе уставилась на написанное и отправилась в магазин за новой карточкой. Следующая попытка закончилась возвышенным посланием. «БЛАГОДАРЮ, ЧТО СПАСЛИ МЕНЯ. ЭМИЛИ РАФФ». Наверное, записка получилась не совсем возвышенной. Потому что она не удержалась и написала «спасли меня». А еще подписалась полным именем. Однако она не добавила к этому свой телефонный номер. Смогла сдержать себя.
Эмили поехала в больницу. Цветы она положила на пассажирское сиденье и направила на них поток прохладного воздуха, чтобы те не завяли от жары. Женщина в регистратуре решила, что она пришла на прием, что, как догадалась Эмили, было вполне логичным, ведь ее шею все еще поддерживал корсет, но потом, когда все прояснилось, сказала:
— Вы хотите увидеться с ним лично или просто оставить это?
Эмили запаниковала и сказала:
— Просто оставить.
Она дошла до дверей.
— А он на месте?
Судя по взгляду, которым женщина окинула Эмили, она уже миллион раз видела подобные сцены.
— Сейчас узнаю. — Она подняла телефонную трубку. Эмили ждала и старалась не чувствовать себя четырнадцатилетней девчонкой. Женщина положила трубку. — Сожалею.
— О, Господи, — сказала Эмили, потому что ей было противно.
У нее, как у собаки Павлова, выработался рефлекс на звяканье входного колокольчика. Каждый раз, когда кто-то открывал дверь «Запутанного клубка», Эмили вскидывалась, но оказывалось, что это не он, и через несколько дней она поняла, что Гарри никогда не придет. Он увидел в цветах именно то, чем они и были: неловкую, эксцентричную попытку завязать роман. Эмили разозлилась на себя, да и на него тоже за то, что он вынудил ее так поступить. Потому что, если по справедливости, он застиг ее на пике эмоционального шока. Она была сама не своя. Кто он такой, чтобы судить?.. Он — никто, один из обитателей невзрачного, затерянного в пустыне городишки, у него даже нет нормальной машины. И цвет волос у него старомодный. Не будь она одна, то даже и не посмотрела бы на него. Ей безумно хотелось, чтобы в магазин вошел какой-нибудь юноша, кто-нибудь молодой, забавный и глупый. Эмили томилась за прилавком и разбирала одежду на вешалках, пока не успокоилась.
В середине дня она отправилась в закусочную, где готовили бургеры, и встала в очередь за рабочими с шахты — не мускулистыми парнями, как можно было ожидать, в борцовских майках, с кирками и пятнами сажи, придающими им сексуальности, а за толстым водителем грузовика и крановщиками, от которых воняло мазутом. Сейчас мало кто спускался в шахты. Это процесс был автоматизирован. Да и шахт как таковых не было: добыча велась открытым способом в карьерах, которые напоминали метеоритные кратеры. Город как раз и стоял вокруг такого, и от кратера его отделяли похожие на горы отвалы пустой породы, которая, когда ее вытаскивали из земли, не годилась ни на что, кроме того, чтобы ее куда-то сбросили. Никто, кажется, не видел ничего странного в том, чтобы жить на пончике, дырка которого по краям медленно заполняется всяким дерьмом. Ей хотелось спросить, почему они не сдвинули город на пять миль к северу, или к югу, или к востоку, или к западу — в общем, в любом направлении. Но она сама могла предсказать ответ. Они бы заявили: «Потому что он стоит там, где стоит». Австралийцы оказались очень практичными, как обнаружила Эмили. Они делали все быстро и решительно, и в соответствии с минимальными требованиями. Это был свежий и открытый подход, но иногда он приводил к ситуациям вроде той, когда город построили вокруг дырки. Изначально Эмили решила, что название Брокен-Хилл, то есть «разрушенная гора», — это шутка, образец извращенного юмора, побудившего называть рыжеволосых «Синеватыми». Потому что, если не считать отвалы, земля здесь была плоской, как зеркало. Очевидно, когда-то здесь была гора. И ее срыли.
Эмили вдыхала запах пота и сигарет, пока не подошла ее очередь, потом села на террасе и стала есть бургер, глядя на проезжую часть. Все машины, что проезжали мимо, она видела раньше. Эмили повертела головой, проверяя, как работает шея, и вдруг заметила, что на противоположной стороне паркуется машина «Скорой».
Ее охватила паника. С ним же покончено, ты забыла? Она на секунду действительно забыла об этом. И успокоилась. И стала высматривать его, так, от нечего делать. Она надеялась, что, увидев его, тут же поймет, насколько он прост и скучен в обычной обстановке, когда не несет во рту ее зуб. Эмили доела бургер. И тут увидела его. Кажется, это был он. Он шел по тротуару и разговаривал с женщиной. Покачал головой, и Эмили убедилась, что это он. Он был привлекателен. Может, у нее и была травма головы, но вкус она не потеряла. Широкоплечий. С потрясающими руками. На нем не было борцовской майки. Когда он подошел поближе, она на глаз прикинула, что ему двадцать пять. Его спутница была миловидной брюнеткой, Эмили видела ее фотографию в газете в разделе объявлений о недвижимости. Брюнетка рассмеялась в ответ на какие-то слова Гарри и взъерошила свои волосы, и Эмили стало тепло на душе. Она пожелала мисс Недвижимость всяческой удачи с красивым австралийским фельдшером.
Она почти позволила им пройти мимо. Но в последний момент спросила себя: а какого черта? Ведь в этом ничего нет, не так ли?
— Здравствуйте.
Он остановился. Его глаза — она уже и забыла, какие они.
— Вы…
— Беззубая.
— Верно. — Эмили увидела, что он вспомнил о цветах. Значит, ему точно стало неловко.
— Просто хотела поблагодарить, — сказала она. — Не буду вас задерживать.
Женщина от недвижимости улыбнулась и сунула свою руку в ладонь Гарри. Он, кажется, испытал облегчение от того, что она не взбеленилась.
— Ничего страшного. — Женщина от недвижимости потащила его прочь. Неожиданно он вернулся к ее столику и протянул руку.
— Меня зовут Гарри.
Удивленная, Эмили пожала ему руку, он весело улыбнулся и пошел к женщине от недвижимости. Все это разбередило ей душу. Она смотрела ему вслед. Что это было? Он что, просто попытался подцепить ее? Это возмутительно. Она взяла со стола банку «Кока-колы» и снова посмотрела ему вслед. Ее сердце едва не выпрыгивало из груди. «А, черт», — подумала она.
Эмили решила переспать с ним и на этом покончить со всей историей. Это был единственный способ. Он превратился в докучливую занозу, которая мешала ей принимать душ, или работать, или спать. Она даже не целовалась с ним по-настоящему. Поэтому можно было спокойно двигаться дальше. И прекратить фантазировать. Недопустимо, чтобы она теряла себя из-за какой-то занозы. Это ослабляет ее способность функционировать. А вот когда она превратит его в игрушку, как тех мальчишек в «Запутанном клубке», все встанет на свои места. Она вернет себе контроль над самой собой.
Эмили купила платье в «Запутанном клубке», маленькое и черное. Она отговорила от него трех потенциальных покупательниц на тот случай, если оно ей вдруг понадобится. Затем уложила волосы, стремясь увеличить объем, — стиль, который нравится не девушкам, а молодым людям. Накрасила ресницы, и они стали длинными и пушистыми. В пятницу вечером Эмили вошла в прокуренную и пропахшую потом пивную, в паб, и оглядела зал в поисках Гарри. Заведение было забито ясноглазыми подростками и битыми жизнью шахтерами; эти две демографические группы, обычно противостоящие друг другу, здесь объединяла страсть к пиву и яростным гитарам. Какой-то мальчишка проорал ей в самое ухо: «Винс!» Все это было теми самыми причинами, по которым Эмили обычно не ходила в это заведение. Она взяла у бармена порцию крепкого алкоголя, выпила ее и ощутила, что храбрость начала куда-то улетучиваться. А потом заметила его возле бара в обществе молодых мужчин в костюмных рубашках. Она подошла к ним и крикнула:
— Привет!
Гарри улыбнулся ей.
— Купи мне что-нибудь выпить, — сказала Эмили.
Четыре часа спустя у нее в голове гудело, и она сидела на пассажирском сиденье машины «Скорой». Ее везли домой. Не к ней. К нему. Эмили расстегнула ремень безопасности и, привалившись к нему, стала целовать его в шею, прищипывать губами мочку его уха. Если бы она задумалась, то поняла бы, что все эти ласки — прямой путь к аварии. Но думала она только о том, чтобы остаться с ним наедине и заняться жуткими вещами. Он ехал и ехал, и наконец остановился. На нее стала прыгать собака, Эмили завопила, и он подхватил ее на руки. Ей это понравилось. Это напомнило ей, как они встретились. В его доме было темно, но там имелась кровать, а за окном светила луна. Эмили попыталась расстегнуть его брюки, но он сказал «нет», а она сказала «да», причем с нажимом, почти командным тоном, но это не сработало. В кровати он прикоснулся губами к ее шее, и она поняла, что этого-то ей и не хватало. Она сообразила: ее хищнический подход не предполагал взаимности. А взаимность играла огромную роль. За последние годы Эмили успела забыть об этом. Она снова набросилась на него, и на этот раз он сжал оба ее запястья и закинул ее руки ей за голову.
— Я хочу тебя, — сказала она. — Дай мне прикоснуться к тебе.
— Нет, — сказал он, и по какой-то причине это еще сильнее возбудило ее. Ей всегда нравилось, когда ей бросали вызов. Но его руки скользили по ее телу, и у нее пропало желание спорить.
— Да, — сказала она, — да, да.
Эмили увидела блеск глаз в темноте снаружи — это его собака наблюдала за ними, но ей на это было плевать. Страсть быстро уносила ее вдаль. Его прикосновения были нежными, а она прежде не знала, каково это, когда с тобой нежны. То была ночь новшеств. Он обнимал ее, и его пальцы проникали внутрь нее, и оргазм пронзил ее, как удар грома, как чистая природная сила. Это было то, чем Эмили не могла управлять, и она еще некоторое время лежала неподвижно, пока вновь не обрела себя. Гарри выпустил ее запястья. Он все еще был в брюках. Ей нужно было срочно принять меры в связи с этим.
— Сейчас, — сказала Эмили, и он наконец-то кивнул, и она сказала: — Сейчас. — И в буквальном смысле набросилась на него.
Утром она проснулась, но рядом его не оказалось. Эмили села. В спальне не было штор. За окном виднелась плоская земля до самого горизонта. Спальня напоминала место преступления: сбитые простыни, разбросанная одежда. Кроме кровати, другой мебели не было. И картин тоже. И фотографий.
На столе в кухне она нашла записку:
Уехал кататься. Завтракай сама.
«Кататься», — подумала Эмили. Он уехал кататься. Он уехал на каком-то виде транспорта в неизвестном направлении по неизвестной причине на неопределенный срок. Она порадовалась тому, что он все так четко объяснил. Затем обследовала комнату. На телевизоре стояла фотография собаки. Это была единственная личная вещь, что смогла найти Эмили. Поэтому она взяла ее. Большая собака. Собака настоящего мужчины. Эмили поставила снимок на место. Ее желание проникнуть в жизнь Гарри было не настолько велико, чтобы анализировать его собаку.
Она прошла на кухню и открыла холодильник. Съела овсянку. Приняла душ. Голышом прошла в спальню и порылась в его гардеробе. Эмили не увидела ни одной книги. Она не знала, чем он занимается на досуге. Она принялась мыть посуду, и когда надраивала кастрюльку, вдруг сделала страшное открытие: он ждет, когда она уйдет. Именно об этом и говорится в записке. Эмили отшвырнула щетку и отправилась за своей одеждой.
Существовал один анекдот — или загадка, это как посмотреть. Женщина встречает мужчину на похоронах своей матери. Между ними сразу возникает симпатия, но они расстаются. Женщина не знает его имени и не может найти его. Несколько дней спустя она убивает свою сестру. Вам предлагается ответить, зачем. Если вы отвечаете, значит, вы психопат, потому что она сделала это, чтобы снова встретиться с тем мужчиной. В течение следующих дней Эмили не раз вспоминала эту загадку, когда поймала себя на мысли о том, чтобы инсценировать ситуацию, требующую выезда «Скорой».
В конечном итоге она поехала к Гарри. Было темно, и она заблудилась на пыльных дорогах и раз десять почти возвращалась домой. Потому что одно дело было спать с ним. И совсем другое — самой приезжать к нему. Эмили чувствовала, что совершает нечто рискованное. Как если бы она соскальзывала с края мира.
И, наконец, Эмили покатила по подъездной аллее. Свет в доме горел, однако она не стала выключать двигатель, потому что все еще не была уверена, что ей следовало приезжать сюда. Вернее, она знала, что не следовало, но хотела, чтобы было по-другому. Входная дверь распахнулась. Он вышел на крыльцо, приставил руку козырьком ко лбу, прикрывая глаза от света фар. Разглядев ее, улыбнулся. И это решило все. Эмили вылезла из машины.
— Я не вовремя? — Она держалась вежливо.
— Нет, — сказал он.
— Я тут подумала, а почему бы не навестить тебя.
— Я рад, что ты приехала.
Эмили замерла возле машины.
— Заходи, — сказал он, и она зашла.
Три месяца спустя Эмили переехала к нему. Хотя она уже и так фактически жила у него. Она предложила переехать, когда в телевизоре появился список актеров, игравших в одной австралийской комедии, которая ему очень нравилась и которую Эмили все меньше ненавидела.
— Мне пора переехать, — сказала она.
Возможно, это не было предложением. Но подразумевала Эмили именно предложение. Она иногда применяла к Гарри техники убеждения, но не делала ничего такого, что он не мог бы разрушить. Ей так нравилось: пытаться манипулировать им и терпеть в этом неудачи. Вот если бы у нее имелись его слова, тогда все было бы по-другому. Тогда даже и вызова не было бы.
Эмили готовила для него. По сути, она просто разбивала яйца и жарила их, а потом относила ему на подносе. Лежа у него на руке, она чувствовала себя в безопасности. Гарри брал ее кататься. У него были кроссовые мотоциклы, полный гараж, и они вдвоем отправлялись колесить по окрестностям. Он учил ее держать ружье так, чтобы оно не отдавало ей в плечо, объяснял, как делать поправку на гравитацию, чтобы пуля пролетела нужное расстояние. В ясные вечера, пока солнце растворялось в земле, они сидели на задней террасе, выпивали и занимались любовью. До этого небо всегда казалось Эмили враждебным. А он заставил ее увидеть его чистую красоту, ощутить силу развороченной земли и похожих на скелеты деревьев. Теперь во всем был смысл. Даже змей, которых Эмили боялась до дрожи в коленках — они всегда оказывались там, где меньше всего ожидаешь, вися, как веревки, — она стала воспринимать иначе, увидела в их поведении не воинствующую агрессию, а агрессивную защиту, как у нее самой. Она прожила в Брокен-Хилл два года и даже не поняла этого.
Когда Гарри в первый раз подстрелил кенгуру, Эмили плакала. Она знала, что он охотится на них, что они считаются вредными животными, но вида запыленной коричневой шерсти, губ, до ужаса похожих на человеческие и обнажавших мелкие зубы, она выдержать не смогла.
— Они вредители, — сказал Гарри. — Они жрут все, что растет.
— Все равно, — сказала Эмили.
Он облокотил ружье на мотоцикл.
— Ты знаешь историю о кенгуру?
— Какую историю?
— Легенду чернокожих. — Гарри имел в виду аборигенов. — Жила-была девушка Миннавара. Она была очень умной и хорошо владела копьем. Ее взгляд был таким острым, что она могла за километр увидеть кукабарру[9]. Однажды она украла пращу. Считалось, что праща принадлежит всему племени, но Миннавара спрятала ее в сумку. Когда племя обнаружило, что праща пропала, все страшно рассердились, и старейшина спросил у Миннавары, не она ли взяла пращу. Та ответила, что нет. Тогда старейшина заколдовал землю, и земля стала нагреваться. Старейшина сказал: «Твоим ногам жарко, Миннавара?» Это было волшебство — только тот, кто солгал, чувствовал жар. Миннавара ответила, что нет, что с ее ногами все в порядке. Но вскоре она уже не могла терпеть и начала переступать с ноги на ногу. А потом запрыгала. Старейшина спросил: «Зачем ты прыгаешь, Миннавара?», и она ответила: «Мне нравится прыгать. Я всегда буду прыгать». Так и случилось: она прыгала до конца своих дней, потому что оказалась слишком упрямой, чтобы отдать пращу. Ее стопы удлинились и огрубели, и она стала первой кенгуру.
— От этого еще хуже, — сказала Эмили. — Теперь это не так обезличено. — Она посмотрела на бедную «Миннавару».
— Но она воровка, — сказал Гарри.
Он не разговаривал. То есть не разговаривал без надобности. Это нервировало Эмили. Это заставляло ее гадать, о чем же он не говорит. Сначала она безжалостно пытала его, расспрашивая о политике, высказывая всяческие неправдоподобные предположения насчет их отношений. Однажды ночью, когда Гарри уже стал погружаться в сон, она сказала:
— Как ты думаешь, кто умнее: ты или я?
Эмили была из тех людей, кому надо все знать. Она не хотела гадать, что у него в голове. Она хотела слышать это из его уст, чтобы он сам рассказывал ей. Таким способом она старалась уберечься от сюрпризов. Однажды, когда Гарри чинил забор, поправлял покосившийся столб, Эмили нашла у него в сарае странную штуковину, состоящую из спутанных размахрившихся веревок и окаменевших кусочков дерева, и тут же отправилась к нему.
— Что это?
Он бросил быстрый взгляд на штуковину:
— Мобиль.
— Что это значит? — Эмили потрясла им. Пыль слетела. Судя по виду, мобилю было не меньше миллиона лет. На каждом кусочке дерева была темная отметина, и некоторые из отметин выглядели странно.
— Это мобиль, — сказал Гарри. — Для малышей.
Она села на землю.
— Неужели трудно сказать больше? «Это мобиль» для меня мало. Понимаешь? — «Нет», — увидела она. — Зачем тебе мобиль? Откуда он у тебя? Что это за значки? Что ты о нем думаешь?
Гарри выпрямился и сел на пятки.
— Я не привыкла к людям, которые не разговаривают, — сказала Эмили. — Честное слово, это бесит меня.
Гарри притянул ее к себе, хотя она сопротивлялась, чуть-чуть. Его руки, обнимающие ее, запах его пота мешали ей судить здраво. Он сказал:
— Ты считаешь, что я должен что-то сказать, чтобы он стал реальным?
— Да. Именно так я и считаю.
Он помолчал, собираясь с мыслями.
— Мой отец был шахтером. Еще в те времена, когда шахты были большими. Когда он находил что-нибудь интересное, то приносил это домой. Отец сделал этот мобиль для меня, когда меня еще на свете не было. Я нашел его, когда перебирал вещи после его смерти. И решил сохранить на тот случай, если он мне когда-нибудь понадобится. Мне кажется, это хороший мобиль.
— Ладно, — сказала Эмили. — Спасибо, это мне и надо было. Ведь это нетрудно, правда?
Гарри принялся целовать ее. Все вокруг потеряло очертания. Но позже она задумалась над его словами. О том, что не надо что-то говорить, чтобы что-то стало реальным. Все это противоречило тому, чему ее учили. Мозг использует язык, чтобы формулировать понятия; он использует слова, чтобы идентифицировать и организовывать свой собственный химический суп. Речь человека даже определяет образ его мышления, правда, лишь в некоторой степени, благодаря тонким логическим связям, которые создаются между понятиями, выраженными похожими внешне или одинаково звучащими словами. Тогда — да, слова действительно делают вещи реальными, хотя бы в одном, но очень важном аспекте. И в то же время они остаются просто символами. Слова — этикетки, а не те вещи, на которые наклеены этикетки. Для того чтобы чувствовать, слова не нужны. Во всяком случае, те, которые можно произнести. Эмили решила, что точка зрения Гарри вполне обоснована. Только вот сама точка зрения казалась ужасно странной.
Он, конечно, был богатой добычей. Женщины останавливали Эмили на улице и поздравляли. Они оживленно восторгались и желали ей всего наилучшего. Она вошла в фольклор Брокен-Хилл как «девушка, приручившая Гарри». Очевидно, у всего этого была своя предыстория. И череда «девушек, не приручивших Гарри». Но Эмили не интересовалась подробностями. Не стала она интересоваться даже после того, как столкнулась с женщиной от недвижимости, с той, которая раньше была с Гарри. Они одновременно с разных концов завернули в один проход в гастрономе и стали сходиться, как рыцари на турнире. Все время, пока они беседовали и эта женщина рассказывала Эмили о преимуществах свежевыжатого апельсинового сока по отношению к концентрированному, та думала: «Что же случилось?» Ведь совсем недавно Гарри был с этой женщиной, а потом они расстались. И как же это произошло? Как Гарри разорвал их связь? Как он повел себя? Жестоко? Холодно? Индифферентно? Возникало множество вопросов, на которые ей хотелось получить ответы. Но Эмили их не задавала. Она знала: незачем выяснять, каков был конец, если она не хочет, чтобы и в их отношениях наступил конец. Сейчас она понимала, что до переезда в Брокен-Хилл никогда не была счастлива.
Как выяснилось в пятницу, Британская национальная партия собрала личные данные на десять тысяч избирателей.
База данных, получившая название «Электрак», используется для персонализированной доставки информационных материалов и проведения телефонных кампаний.
Марк Митчел, 38 лет, утверждает, что он восемь месяцев работал над этим проектом для БНП, собирая информацию из различных источников, в том числе из обзоров, писем в редакцию и интернет-постов, а также из списков участников многочисленных мероприятий, на которых присутствовал лично.
Он заявил, что собранные сведения позволили разделить избирателей на различные группы, каждая из которых в период подготовки к всеобщим выборам получает разработанные специально под нее материалы.
Представитель БНП признал, что его партия использует «Электрак», но при этом отметил, что подобная практика широко распространена среди политических организаций и что при этом не нарушаются никакие законы об охране частной жизни и личных данных граждан.
From: endgame.org 201112260118 irc client
<maslop> угу
<maslop> я просто не вижу проблемы
<vikktor> ок
<vikktor> дело вот в чем
<vikktor> я агитирую на улице
<vikktor> хожу по квартирам
<vikktor> прежде чем постучать, я смотрю в бумажку где написано: «Маслоп, 21, муж., основная забота — иметь работу в следующем году»
<vikktor> итак я стучу и говорю: «Здравствуйте мистер Маслоп, я выставляю свою кандидатуру, и мой главный приоритет — создание рабочих мест»
<maslop> так
<vikktor> и ты думаешь «ого, этот парень то что надо, мой голос у него в кармане».
<vikktor> потом я иду в соседнюю квартиру и говорю: «Здравствуйте мисс КиттиПендрагон, я баллотируюсь на пост, и мой главный приоритет — борьба с изменением климата»
<КиттиПендрагон> ура =^_^=
<vikktor> потому что в моей бумажке говорится что именно это сильнее всего заботит КиттиПендрагон
<maslop> но это же хорошо
<maslop> они должны знать о чем думают люди
<maslop> и чего хотят
<vikktor> ну, скажем меня избрали
<vikktor> каков мой главный приоритет?
<vikktor> тебе ясно?
<maslop> да но людей хотя бы кто-то выслушал
<vikktor> это подрывает основы демократии
<vikktor> в той части где кандидат обязан декларировать свою позицию
<vikktor> ты все не видишь проблемы?
<maslop> вообще-то нет
13. «ТруКорп» придает большое значение частной жизни своих клиентов. Ваши личные данные тщательно охраняются и не могут быть обнародованы без вашего разрешения[10]. Мы применяем новейшие методы шифрования и системы ограничения физического доступа к хранилищу данных.
Уил уже в сотый раз поправил козырек, пытаясь отгородиться от низко висевшего солнца, и сердито фыркнул.
— Как же жарко.
Он посмотрел на Элиота. Тому было плевать на жару. Элиот молчал с самого Миннеаполиса, когда Уил обвинил его в том, что он такой же, как Вульф. Уил решил, что Элиот все же изнемогает от жары, хотя, естественно, сказать наверняка он не мог, потому что лицо Элиота поддавалось прочтению с тем же успехом, что и кирпич.
Машину подбросило на рытвине. Они окольными путями ехали в Брокен-Хилл, сидя в нелепом «валианте» пурпурного цвета, широком, шумном и древнем — машине было лет тридцать, не меньше. И без кондиционера, естественно. Много лет назад пластик приборной панели лопнул, не выдержав жара, и оттуда вылезла желтая пена. Спидометр показывал скорость в милях. То, что в машине имелись ремни безопасности, было самым настоящим чудом. Машина «ела» девять с половиной литров на сотню. Уил смотрел, как мимо мелькают голые деревья. За те восемь часов, что он жарился в духовке из стекла и металла, жара успела проникнуть во все поры его тела. Ему очень хотелось выбраться из машины. А еще ему хотелось, чтобы Элиот заговорил.
— Ты уже бывал здесь раньше?
Никакого ответа. Уил опять устремил взгляд на пропеченную землю, тянущуюся до самого горизонта, плоскую, как доска. Он, Уил, уже бывал здесь. Он жил в Брокен-Хилл. Вероятно. Он не помнил. Трудно было поверить, что он мог забыть эту испепеляющую жару.
— Да, — сказал Элиот.
Уил на секунду задумался, вспоминая вопрос.
— До или после? — Элиот не ответил. — Ты же знаешь. До или после? — Опять ничего. — Или и до, и после? — Он вздохнул и принялся возиться с воздушными дефлекторами.
— Прекрати. Лучше не получится.
Уил посмотрел на него:
— Я просто…
— Оставь их в покое.
Уил откинулся на спинку. Элиот чем-то раздражен. Мимо промелькнул указатель, предупреждавший о повороте на Менинди.
— Нам нужно заправиться. — Перекресток приближался. — Элиот? Всего тридцать километров. До Менинди. Элиот? Ты знаешь, сколько ехать до следующей заправки? Я серьезно, если у нас кончится горючка, мы тут умрем. Такое случается.
Перекресток промелькнул мимо. Уил сник. Он понял, что Элиот не хочет останавливаться. В аэропорту возникли проблемы. Они прошли через паспортный контроль, и тут из ниоткуда появился маленький темнокожий офицер и вежливо попросил их пройти за линию. Уила отвели в крохотную комнатку без окон, и он просидел там двадцать минут, глядя в камеру системы видеонаблюдения. С каждым мгновением Уил все сильнее убеждался в том, что их узнали, но не знал, как вести себя в связи с этим. Поэтому он просто ждал. В конце концов дверь открылась. Это был Элиот. Из коридора слышалась громкая австралийская речь, люди о чем-то спорили.
«Все в порядке?» — спросил Уил. Элиот ничего не сказал, но было ясно, что ответ «нет». Они нашли такси. Уил слышал усиливающийся вой полицейских сирен. А потом не было ничего, кроме дороги, и больше никаких событий.
У него уже слипались глаза, когда неожиданно раздался глухой хлопок и машина накренилась.
— Что это? — вскинулся он, думая о погоне и смерти. Элиот свернул на обочину. Поднялась пыль.
— Покрышка, — сказал Элиот и резким толчком открыл дверцу.
Уил несколько мгновений сидел на месте, но тут сообразил, что у него есть шанс вдохнуть свежего воздуха, и быстро вылез наружу. Затекшие ноги пронзила боль. Воздух был раскаленным, как в печке, но он хотя бы двигался. Уил обошел машину, на ходу размахивая руками, чтобы размять плечи.
— М-да, — сказал он. Было приятно делать хоть что-то.
Элиот вытащил из багажника запаску. Приставив руку козырьком, Уил оглядывал окрестности. Вокруг не было ничего. Только безбрежное море воздуха. Даже глазу не за что было зацепиться.
Он услышал недовольное ворчание Элиота.
— Помощь нужна?
Тот искоса посмотрел на него, лицо у него было красным.
— Приржавели.
— Гайки?
— Неважно. Можно ехать и так. — Элиот встал.
— Ты достаточно сильно нажимал?
— Да, — сказал Элиот. — Я сильно нажимал.
— Дай попробовать.
Элиот покатил колесо к багажнику.
— Забудь об этом.
— Черт побери, я не безрукий.
— Это одна из тех игр, когда очередь выпадает всем. Садись в машину.
— Это же дело двух минут!
— Садись в машину.
— Нет.
Элиот посмотрел на него без всякого выражения.
— Замечательно. — Он бросил Уилу гаечный ключ.
Тот снял майку и опустился на колени перед колесом на поддомкраченной машине. На диске действительно было много ржавчины. Он накинул ключ на верхнюю гайку и надавил.
— Ну? — сказал Элиот.
Уил рукой вытер лоб.
— Это так, разминка.
— У нас проблемы со временем.
— Господи, ты считаешь, что мне даже не под силу поменять колесо. — Уил с усилием нажал на ключ. — У меня все получится.
Прошло некоторое время.
— Ладно, — сказал Элиот, — хватит.
— Я почти открутил.
— Ничего подобного. Ты зря тратишь время.
Уил навалился на ключ. Что-то хрустнуло.
— Ты сейчас сорвешь ее.
Гайка со скрежетом провернулась. Уил с усилием сделал еще один оборот, а потом гайка пошла легко. Он скрутил ее и бросил на землю. Ему ужасно хотелось взглянуть на Элиота, и он не удержался.
— Мои поздравления, — сказал Элиот. — К сожалению, остались еще три.
Уил поставил ногу на колесо.
— Это ты хочешь, чтобы я был бесполезен. Тебе нравится держать все под контролем и считать, будто я, как слепой щенок, тыкаюсь везде носом, плохо представляя, что делаю.
— Нет, я хочу совсем противоположное. Я хочу как можно быстрее добраться до Брокен-Хилл, и чтобы ты внес в это весомую лепту.
Уил принялся изучать следующую гайку. Судя по виду, она проржавела очень сильно. Он постучал по ней ключом.
— Все это превращается в фарс, — сказал Элиот. — Садись в машину.
От гайки в разные стороны полетели куски ржавчины. Уил накинул на нее ключ и провернул его.
— Еще одна.
— Здорово, — сказал Элиот.
— Тебе нужно расслабиться, — сказал Уил. — Тебе, черт побери, нужно вдохнуть полной грудью и вспомнить о том, что ты не единственный, кто умеет все на свете.
— Ты предлагаешь мне расслабиться?
Уил накинул ключ на третью гайку.
— Тебе это кажется забавным?
— Когда у меня возникает примитивная физиологическая потребность в еде, воде, сне и сексе, я следую протоколам, чтобы удовлетворить их, не испытывая при этом желания. Да, это забавно.
— Что ты делаешь?
— Это нужно для поддержания защиты от компрометации. Желание — это слабость. Уверен, я все тебе объяснил.
— Звучит сногсшибательно. Знаешь, Элиот, ты ведешь очень интересную жизнь. — Гайка прокрутилась. — Еще одна! — сказал Уил.
— Хочешь взглянуть, что бывает, когда желание одолевает дисциплину? Садись в машину. Мы будем там через два часа.
— И ты все это не остановил. — Последняя гайка так проржавела, что Уил с трудом накинул на нее ключ. — Ты и твои протоколы не смогли спасти город. — Ключ сел на место, и он резко надавил на него. — Смотри, как я свинчиваю эту гайку, несмотря на полное отсутствие у меня дисциплины. — Его мышцы горели, по спине струился пот.
— Прекрати. Ты сейчас сорвешь машину с домкрата.
— А как насчет Бронте? За двадцать лет ты не сделал ни единого шага, ведь так? Готов спорить, что ты даже не держал ее за руку.
— Садись в машину.
Уил крякнул, но гайка не сдвинулась. Он, тяжело дыша, выпустил ключ.
— Ты знаешь, что я прав.
— Ты не прав, — сказал Элиот. — Ты ошибался насчет всего с того момента, как стал высказывать свое мнение, в том числе и насчет твоей веры в то, что ты сможешь поменять колесо. Садись в машину.
Уил пошире расставил ноги и взялся за ключ.
— Я… отвинчу… эту… гайку! — Он нажал на ключ изо всех сил. Все тело задрожало. Он издал вопль. Гайка со скрежетом провернулась, и Уил шлепнулся в пыль. Затем подполз к колесу. — Видишь! — Он помахал гайкой. — Я был прав! Я действительно был прав!
Элиот обошел машину и сел на водительское сиденье.
— Ха, — сказал Уил.
Он ухватился за колесо, и оно легко соскочило со шпилек. Уил поставил запаску, поднял с земли свою майку и вернулся на пассажирское место. Элиот завел двигатель. Он ничего не сказал. Ничего не сказал и Уил, потому что на этот раз молчать было приятно.
— Не нравится мне этот вертолет, — сказал Элиот. Дело было час спустя. А может, и два. Определить было трудно, потому что ничего не изменилось. Лента дороги тянулась далеко вперед, полоса колышущегося в мареве асфальта казалась бесконечной.
Уил наклонился к лобовому стеклу и вгляделся в даль. В небе впереди и справа зависла черная точка.
— Это опыливатель. Здесь для этого используют вертолеты.
— А что опылять?
Резонно. Черная точка росла.
— Не знаю.
— Там, на заднем сиденье, сумка. Возьми ее.
Уил повернулся, взялся за ручки черно-зеленой спортивной сумки и перетащил ее к себе на колени. Внутри что-то звякнуло.
— Это то, что я думаю?
— Да.
— Когда ты успел раздобыть пушку? — Но он и так знал: тогда же, когда Элиот раздобыл машину. Уил тогда вышел из туалета и увидел бородатого парня, который показывал Элиоту нечто, лежавшее в багажнике. Они обменялись рукопожатием. Вот тогда-то у них и появился «валиант».
— Достань оружие.
— Я не собираюсь стрелять в фермера, опыляющего посевы.
— Я и не прошу тебя ни в кого стрелять. Я прошу тебя подготовиться.
— Видишь те шесты, торчащие по обе стороны? Они для орошения. Орошения посевов. — Вертолет подлетел к дороге и завис над ней. Дверца распахнулась. Металл блеснул в лучах солнца. — А может, он охотится на кенгуру, — сказал Уил.
Элиот нажал на газ. По крыше что-то щелкнуло. Поток горячего воздуха вздыбил волосы Уила, и он, подняв голову, увидел в потолке аккуратную голубую дырочку. Голубой она была из-за неба. Он обернулся и обнаружил еще одну дырку, в заднем сиденье.
— Господи!
Двигатель взревел. Уил увидел, как стрелка спидометра подползла к отметке девяносто миль в час. Дорога была разбитой, в рытвинах, запорошенной песком. Одно неверное движение — и они вылетят с дороги. Запросто взовьются в воздух. Вертолет пронесся над головой, и Уил успел заметить седого мужчину в акубре[11] и с ружьем. Когда он посмотрел в заднее стекло, вертолет уже поднимался и разворачивался, чтобы лететь за ними.
— Итак, — сказал Элиот. — Вот теперь я хочу, чтобы ты выстрелил кое в кого.
Уил достал из сумки двустволку с прикладом из коричневой пластмассы, такую, которую приходилось переламывать после каждого выстрела.
— Боезапас.
— Сейчас.
Пошарив в сумке, Уил достал коробки с патронами и разорвал одну из них. Колесо попало в яму, и машину тряхнуло. Патроны рассыпались по коврику. Машина выровнялась, Уил переломил ружье и вогнал по патрону в каждый ствол. Затем опустил стекло. Ему в лицо ударил яростный ветер. Он высунулся и увидел, что вертолет парит низко над дорогой позади них. В прозрачном фонаре кабины Уил разглядел пилота, руки которого лежали на рычагах, и ему показалось странным, как он может одновременно стрелять и управлять вертолетом. Он втянул голову в машину.
— Этот парень — поэт?
— Хороший вопрос.
— Я думаю, это обычный парень. — Машину подбросило. — Они контролируют его!
— Похоже на то.
— И что мне делать?
— Стрелять в него.
— Что? Нет!
— Да. — Элиот кивнул, не отрывая взгляда от дороги. — Прямо сейчас.
— Я не буду стрелять! Он просто преследует нас!
— И все же. Стреляй.
— Элиот, он же не может стрелять и одновременно лететь?
— Понимаю! Стреляй!
— Если он не может стрелять и он не поэт, зачем мне убивать его?
— Потому что он собирается врезаться в нас своим чертовым вертолетом!
— Ой, — сказал Уил. — Ой!
Он высунулся в окно. Вертолет стремительно мчался на них, лопасти бешено колотили по воздуху. Уил вскинул ружье, но было уже поздно, и он быстро втянулся назад в салон. Элиот ударил по тормозам. «Валиант» юзом вылетел на обочину. Вверх взвились облака пыли. Мир потемнел. Мимо пронеслась лопасть, Уил нутром почуял, какая она огромная и мощная. Вокруг были только пыль и оглушающий грохот. А потом наступила тишина.
— Сиди на месте, — через какое-то время сказал Элиот.
Уил повернулся к нему. Элиот отстегивал ремень.
— Что?
— Не вылезай. — Он взял ружье из рук Уила, открыл дверцу и исчез.
Уил оперся локтями на колени. Время шло. Прозвучал резкий хлопок, а потом еще один, более громкий и низкий, — это выстрелило ружье. Уил встрепенулся и тут же замер.
Дверца открылась. В салон прикладом вперед просунули ружье. Уил сообразил, что от него требуется взять его. Затем Элиот сел на водительское место и повернул ключ зажигания.
Уил откинулся на спинку сиденья.
— Ты как?
Элиот вывел «валиант» на дорогу и объехал вертолет, который выглядел уже не как воздушное судно, а как нечто, собранное из металлолома. Пилота видно не было. Машина разогналась до шестидесяти пяти миль, потом до девяноста, потом до ста десяти. На этой скорости окна взвыли, как волки, а каждая рытвина ощущалась, как подрыв на мине. От биения неотбалансированных колес по кузову шла предательская вибрация. Уил не хотел ничего говорить, но когда он в четвертый раз почувствовал себя на краю гибели, не сдержался.
— Что ты делаешь?
— Спешу. — Голос Элиота прозвучал странно.
— В чем проблема?
— Теперь очень многое зависит от тебя. — Элиот покачал головой. — Черт.
— Что?
— В будущем, когда тебе понадобится стрелять в кого-то, стреляй.
— Ладно. Ладно.
Элиот покачал головой:
— Это была дурацкая идея. Чертовски глупая.
В водительское боковое окно Уил увидел столб пыли.
— Эй, а там еще одна машина.
— Ты думаешь, мне нравится убивать людей? Не нравится. Я убиваю, потому что приходится. Понимаешь?
— Да.
— Ты догадываешься, что случится, если мы потерпим неудачу? Если не останется никого, кто мог бы остановить их?
— Нет. Ты мне не рассказывал.
— Господи, — сказал Элиот. — Это же нелепо.
Уил снова посмотрел в водительское окно.
— А они быстро едут. Очень быстро.
— Они хотят перехватить нас.
— Да?
— Для тебя это сюрприз? Ты не предполагал, что их может быть больше?
— Почему ты злишься на меня? — Уил уставился на рубашку Элиота. На ней было пятно. Темное. — Тебя ранили? — Нет ответа. — Элиот! Тебя подстрелили?
— Да.
— Мы должны… доставить тебя…
— Если ты произнесешь еще одну глупость, я выстрелю прямо в твой поганый рот.
— Элиот, — сказал Уил. — Элиот.
— Я же велел тебе пристрелить того типа.
— Прости. Прости. — В окне Элиота столб пыли превратился в полицейскую машину. — Что я могу сделать?
— В следующий раз, когда тебе придется выбирать между фермером Джо и судьбой мира, постарайся всадить пулю в фермера Джо. Вот что ты можешь сделать.
— Ладно.
— А еще ты можешь убить Вульф. Ты сможешь это сделать?
— Да.
— Ага, — сказал Элиот. — Как же, сможешь.
Полицейская машина заняла все боковое окно. Указатель впереди предупреждал, что впереди выезд на «БАРЬЕРНОЕ ШОССЕ», и знак «СТОП» требовал остановиться. Уил увидел, что они сейчас протаранят полицейскую машину.
— Сбавь скорость, — сказал он, но Элиот не сбавил. Вместо этого он дернул ручник, и «валиант» заскользил боком. Затем он пересек шоссе перед носом полицейской машины, побуксовал в пыли на обочине и понесся по асфальту. Позади них взвыла полицейская сирена.
— Выясни, не является ли этот коп пролом, — сказал Элиот.
— Кем?
— Прозелитом. Скомпрометированным. Выясни, что он хочет — арестовать нас или убить.
— Как мне это выяснить?
— Как-как? Ружьем!
Уил покрутил ручку, опуская стекло. Полицейская машина неслась практически рядом справа, воя и взлаивая, как животное в разгар гона. Он решил стрелять по колесам. Но в тот момент, когда Уил высунул ствол ружья в окно, звук двигателя полицейской машины изменился, и между ними образовалось расстояние. Уил убрал оружие из окна.
— Он не хочет, чтобы в него стреляли.
— Не скомпрометирован, — сказал Элиот. — Это хорошо.
Впереди Уил увидел указатель «БРОКЕН-ХИЛЛ, 8» и щиты «ПРОЕЗД ЗАКРЫТ», и «КАРАНТИН», и «ОПАСНО ДЛЯ ЖИЗНИ». Дальше, почти у горизонта, — две пары мерцающих огоньков, похожих на ранние звезды.
— Не дай ему обогнать нас.
— Насколько тяжело ты ранен?
— Тяжело. — Элиот бросил взгляд в зеркало заднего вида. — Черт побери, Уил, чтоб тебя!..
Он резко повернулся. Полицейская машина переместилась в другой ряд и стала догонять «валиант» с водительской стороны. Уил перебрался на заднее сиденье. Когда он выпрямился, полицейская машина уже вплотную приблизилась к ним и чиркнула по ним своим боком. «Валиант» заскользил, как на льду. Мир завертелся. Уил выронил оружие. «Валиант» сделал один полный оборот вокруг своей оси, прежде чем Элиот надавил на газ. Машина рванула вперед.
Уил схватил ружье. Полицейская машина собиралась повторить свой маневр и еще раз закрутить «валиант», и времени опускать стекло не было, поэтому Уил уперся ногами в дверцу, прицелился и нажал на спусковой крючок. Стекло взорвалось. Звук от двигателя полицейской машины взлетел на полдесятка октав, она дернулась и исчезла из виду. Уил высунулся в разбитое окно; ему в лицо ударил тугой, раскаленный, как в топке, воздух. В полицейской машине были двое копов с обеспокоенными лицами. Он прицелился в радиатор и нажал на спусковой крючок. Капот распахнулся. Полицейская машина пошла юзом, на дымящихся покрышках, и слетела с шоссе. Уил спрятался в салон.
Когда он перебрался на свое место, огоньки впереди превратились в две сияющие на солнце полицейские машины, бок о бок несущиеся на них.
— Они, что… камикадзе?
Элиот не ответил. Уил попытался нашарить свой ремень безопасности, но так и не нашел его. Элиот наверняка отвернет с дороги. Машины стремительно увеличивались, заполняя все лобовое стекло, низкие и мощные.
— Элиот! Элиот!!
Одна из машин перестроилась и встала позади другой. Они промчались мимо окна Элиота, от воя их сирен у Уила перехватило дыхание.
— Заряди ружье, — сказал Элиот.
Уил наклонился, достал с коврика коробку с патронами и переломил стволы.
— Они разворачиваются. Не пускай их вперед.
— Знаю.
— Не обсуждай. Делай.
— Я делаю! Разве ты не заметил, что я только что стрелял в полицейскую машину?
— В следующий раз стреляй в водителя.
— Проклятье! — сказал Уил. — Какая разница?
— Если ты стреляешь в водителя, ни один коп не приблизится к нам на пятьсот футов, вот какая! А если в машину…
— Ладно! Ладно!
Уил опять высунулся в окно и пристроился так, чтобы удобно было стрелять. Ветер буквально раздирал его в клочья. Далеко позади над подстреленной машиной поднимался столб белого пара, казавшийся твердым на фоне голубого неба. Ближе к ним две полицейские машины стремительно пожирали расстояние. Уил прицелился. Когда-то он охотился — очищал участок от кроликов и кенгуру… Когда это было? Вспомнить он не смог. Но это ощущение — приставленная к плечу и нацеленная винтовка, бескрайняя, абсолютно плоская земля перед ним — было ему знакомо. Уил ждал. Копы наверняка увидели его и будут держаться подальше. У него не было желания кого-либо убивать.
«Валиант» кашлянул. Машина дернулась, клюнула носом. Уил схватился за стойку, чтобы не выпасть, и едва не выронил винтовку.
— Эй! — заорал он. — Какого черта?
— Бензин! С ним проблемы!
— Зачем ты дергаешь машину?
— Чтобы достать бензин из бака!
— Я едва не вывалился!
Элиот что-то сказал, но из-за рева ветра Уил не расслышал. Он нырнул внутрь.
— Что?
— Я сказал: нельзя останавливаться.
— Да знаю я! Дай мне пять секунд, веди машину прямо!
Уил снова высунулся в окно. Полицейские машины оказались ближе, чем ему хотелось бы. На этом расстоянии ему придется стрелять в лобовое стекло. Они же видят его, ведь так? Они же видят, что у него винтовка. Уил ждал, чтобы они отстали.
— Стреляй! — заорал Элиот.
Уил прицелился в левую машину и нажал на спуск. Заряд пронесся по капоту. Лобовое стекло треснуло. Обе машины, резко затормозив, едва не тюкнулись носами в асфальт. От покрышек поднимался дым. Уил наблюдал за ними, пока они не удалились на добрых двести ярдов. Тогда он скользнул внутрь.
— Они отстали.
— Хорошо.
Элиот не спросил, почему он стрелял в капот. Возможно, не понял, что Уил сделал это намеренно, и решил, что тот просто промахнулся. Он же не знает, что Уил охотник. То есть что он вспомнил, что Уил охотник.
— Тебе срочно нужно в больницу.
— А как ты себе это представляешь? — сказал Элиот. — Как конкретно ты собираешься доставлять меня в больницу, в этой-то ситуации?
— Не знаю. Но ты же можешь умереть, черт побери! Никому не станет лучше, если ты умрешь.
— Держись, — сказал Элиот.
Уил увидел, как на них ринулся съезд с шоссе. Под колесами захрустел гравий грунтовки, по обе стороны охраняемой красно-черно-желтыми щитами, сулившими «ВЪЕЗД ЗАПРЕЩЕН», «ДОРОГА ЗАКРЫТА» и «КАРАНТИН». Они проехали еще немного, и машина надсадно закашляла, в ее движущей силе появилась непривычная мягкость. Двигатель издал булькающий звук. «Валиант» дернулся и сердито заворчал.
— Плохой симптом.
— Да.
Уил оглянулся. Полицейские машины превратились в единое целое. Они следовали за ними на значительном расстоянии и без каких-либо проблем повернули на грунтовку.
— Они будут тут сидеть и ждать, когда у нас кончится бензин.
— Не будут.
— Позволь мне внести кое-какие изменения, — сказал Уил. — Мы останавливаемся, они нас арестовывают, тебе оказывается медицинская помощь. — Элиот ничего не сказал. — После этого ты вытаскиваешь нас. С помощью своего слова-вуду. — Он наклонился вперед и оглядел небо в поисках вертолета. — Тебе не кажется, что нашим приоритетом должно быть твое состояние?
— Наш приоритет — элементарное слово.
— Ах, да. Слово. — Уил посмотрел вперед. — Там на дороге что-то есть. — По обе стороны от дороги тянулся забор, а то, что было посередине, расплывалось в дрожащем раскаленном воздухе. — Там ворота?
— Колючая проволока.
— Ты уверен?
— Абсолютно.
— Ты действительно уверен? — переспросил Уил, но к тому моменту, когда он произнес последнее слово, ответ стал ясен сам собой. Это был барьер из красных и желтых блоков. «Валиант» врезался в них, и Уилу в лицо полетел желтый блок, который с легким чмоком отрикошетил от лобового стекла.
Уил поглядел в заднее стекло. Разноцветные блоки медленно катились по дороге.
— Пластмасса, — сказал Элиот.
— Ты же говорил, что проволока.
— В последний раз была проволока.
Полицейские машины уменьшались.
— Эй, а они остановились.
— Это потому, что они верят в то, что им наговорили про Брокен-Хилл. Они не хотят умирать.
— Значит, сюда никто за нами не погонится? Мы в безопасности?
— Обычные люди — нет. А пролы — да.
— Ах, да, — сказал Уил, озадаченный. — Пролы.
— А еще ИВПы, — сказал Элиот. — Ты этих еще не видел. Когда они объявятся, нам не обойтись без слова. — Он бросил взгляд в зеркало заднего вида. — Я сейчас остановлюсь. Поведи немного.
Машина остановилась. Уил обежал ее, пригибаясь на тот случай, если у копов есть оптические прицелы или вдруг появится вертолет, в общем, на всякий случай. Предугадать он не мог, случиться могло что угодно. Двигатель зачихал, и Уил подумал: «Прошу тебя, дружище, не умирай». Он открыл водительскую дверцу. Элиот уже сидел на пассажирском месте и напоминал мешок, который бросили на сиденье. Одна его рука лежала на животе. Лицо, казалось, было из бумаги. Водительское кресло было мокрым от крови.
— Проклятье, — сказал Уил.
— Садись.
Он сел на пятно. Остро пахло землей, как в огороде после дождя.
— Плохи твои дела, Элиот. — Уил закрыл дверцу и тронул машину с места, пока в ней еще оставались силы. — В Брокен-Хилл есть больница? Или клиника? — Он бросил на Элиота быстрый взгляд, испугавшись, что тот умер за прошедшие пять секунд. Но Элиот был жив. — Может, здесь мы сможем что-нибудь сделать для тебя. — Может, у Элиота есть познания в медицине. Может, у него получится вытащить пулю из своего тела и подобрать себе правильную дозу лекарств десятилетней давности. Он же втыкал иглу в глаз Уилу — так что наверняка разбирается в каких-то вопросах. Двигатель кашлянул трижды. Впереди показалось какое-то сооружение, нечто старое и промышленного назначения. — Ты слушаешь?
— Да. Хороший план.
— Разве? — По выражению на лице Элиота Уил понял, что все наоборот. — Черт! Тогда что?
— Мы найдем слово.
— И? — Элиот ничего не ответил. — Что… — начал Уил и приказал себе прекратить засыпать Элиота вопросами. Пусть тот сосредоточится на сдерживании своего темперамента.
Справа появился дом, заброшенный, с выгоревшей на солнце краской. В Портленде Уил видал развалины и похуже. Кстати, дом не выглядел нежилым. А, все дело в окнах, сообразил он. В них стекла целы. И вокруг нет ни сорняков, ни буйных зарослей. Все выжгло солнце. Уил заметил тут и там серо-белые кучи и подумал: «Муравейники?» Одна была на дороге, он ее разглядел и выкрутил руль.
— Черт!
Элиот хмыкнул.
— Скелеты, — сказал он.
Конечно, это были скелеты. И все же… Скелеты. На дороге. В поле зрения появилась длинная заправка. Из сгоревшего микроавтобуса свисал еще один скелет. Уил покосился на Элиота, проверяя, видит ли тот это и испугался ли хоть капельку, но глаза раненого были закрыты.
— Элиот.
Его глаза открылись. Он принялся усаживаться прямо, и двигался он так, будто укладывал на сиденье нечто тяжелое.
— Не давай. Мне. Закрывать глаза.
— Вот поэтому я и говорю. — Указатели сияли, отполированные ветром. «УЛИЦА СУЛЬФИДА». «ШАХТА ОТКРЫТОЙ РАЗРАБОТКИ № 3». Складывалось впечатление, будто жителям изначально хотелось стать местом химической катастрофы. Только катастрофа не произошла. Это была просто легенда. Что-то щелкнуло у него в мозгу. Какое-то воспоминание.
— Где твое слово?
— Больница, — сказал Элиот.
Уил удивленно посмотрел на него.
— Ты наконец-то захотел в больницу?
— Слово. В больнице. В отделении «Скорой».
— Откуда ты знаешь?
— Просто знаю, — сказал Элиот.
Уил сбавил скорость, потому что теперь дорогу усеивали кости. Иногда у него просто не было выбора и приходилось ехать по серым грудам, при этом звук был как от ломающихся веток, и он морщился. Увидел библиотеку, чьи ступени за полтора года подгоняемый ветром песок превратил в пандус. С трудом верилось, что скелеты — это люди. Уил знал, что это так, но не верил в это. Он вгляделся вперед, выискивая указатель на больницу. Справа из магазина торчала задняя половина пожарной машины, передняя была внутри. Что бы тут ни случилось, происходило это не быстро. У людей было время убежать. Или хотя бы попытаться. Уил вел машину по горам скелетов. На некоторых были какие-то вещи. Он не хотел замечать этого, но избежать не мог. Плоть сгнила, а вещи сохранились. Он видел отблески солнца на кольцах, сохранившихся на костях пальцев, на ременных пряжках, на золотых серьгах, браслетах, кулонах. На тротуаре Уил увидел скелет, очень маленький. Его охватило дикое желание убраться отсюда. Оно возникло неожиданно, поднялось откуда-то из самых примитивных глубин.
Уил увидел кафе и агентство недвижимости, и оба показались ему знакомыми, только воспоминание было слишком далеким, путаным и затянутым дымкой. Он убедил себя, что не надо избегать улицы Окисла, и направил «валиант» на самую толстую кость, бедренную. А что, если она расщепится и острым концом проткнет покрышку? Ну и пусть. Машина и так на последнем издыхании. Как и Элиот. Как и он сам. В настоящий момент они все близки к смерти. Она тут повсюду.
Уил увидел голубую вывеску с белым крестом.
— Элиот! Я нашел ее. Оставайся со мной.
Он лавировал между машинами, загромождавшими улицу. Здесь разрушения были сильнее, все стекла выбиты, а кости покрывали землю, как снег. Все здания, стоявшие напротив больницы, представляли собой руины, и так было по всей улице. Сгорела, возможно, половина делового района города.
— Говоришь, твое слово в отделении «Скорой», да? — Уил это помнил. Ему не надо было, чтобы Элиот еще раз повторял это. Он просто старался не молчать.
Уил увидел вывеску «НЕОТЛОЖНАЯ ПОМОЩЬ» и направил «валиант» туда, протискиваясь между двумя сгоревшими пикапами. На пандусе стоял белый минивэн «Скорой». За ним Уил разглядел широкую двойную стеклянную дверь и красную надпись и рванул ручник. Он не успел заглушить двигатель, потому что тот булькнул и умер сам.
— Элиот. Приехали.
Голова раненого дернулась:
— Хорошо.
— Помочь тебе внутри? — Тот покачал головой. — Забыл. Тебе придется остаться здесь. А я пойду искать слово.
— Не…
— Не рассказывать тебе о нем ничего. Понял. — Элиот кивнул. Он был вынужден последовать совету Уила: расслабиться. Он ослабил контроль. Элиот больше не был главным.
— Скоро вернусь. — Уил вылез из машины.
Он оказался не готов к тишине. Захлопнул дверцу машины — и звук испарился. Под ногами скрипел песок. Тишина сомкнулась на нем, как кулак.
Уил обошел минивэн. Стеклянная дверь в отделение была странного черного цвета. Но не из-за краски. Она была запачкана. Уил, сам не понимая почему, замедлил шаг. Нет. Все он понимал. Просто ему не хотелось оказаться лицом к лицу с тем, что превратило три тысячи человеческих жизней в ременные пряжки и кости. Задняя дверь минивэна была открыта. Уил заглянул внутрь. Носилки, матерчатые ремни, приборы, маленькие бутылочки — все, что он и ожидал увидеть. Но от увиденного в мозгу опять что-то дернулось. Опять появилось знакомое ощущение узнавания. Он заколебался, размышляя. Кое-что из содержимого «Скорой» может пригодиться Элиоту. Можно воспользоваться водой. Уил забрался в машину, собрал все, что напоминало лекарственные средства, и вернулся в «валиант». Глаза Элиота были закрыты.
— Элиот! — Глаза открылись. — Не спи! — Уил ссыпал свой груз раненому на колени. — Вот, принес тебе. — Элиот опустил взгляд. — Кое-какие лекарства. И вода. Тебе нужно много воды.
— Что…
— А знаешь, думаю, ты прав. Я действительно жил здесь. Я все острее чувствую, что это место мне знакомо.
— Черт, — сказал Элиот. — Слово.
— Я его еще не раздобыл. Я решил, что сначала нужно заняться тобой. — Глаза Элиота расширились. — Ладно! Ухожу! Господи!
Уил вернулся к двери в отделение. Он подошел достаточно близко, чтобы разглядеть силуэты за темным стеклом. И понять, что это такое. Два или три десятка трупов, прижатых к стеклу. И это было только то, что он смог увидеть. А ведь помещение может оказаться герметичным, подумал Уил. Тогда воздух будет токсичным. И убьет его. Он потрусил к «валианту».
— Черт! — сказал Элиот.
— Подожди секунду, — сказал Уил. — Я хочу спросить кое о чем. Ты уверен, что нам надо открывать этот ящик? Ведь то, что внутри, убило много людей. Речь идет о чем-то невероятно опасном. Мне кажется, это большая глупость — входить внутрь и пытаться забрать его. Это же огромный риск. Ты это понимаешь? Ты говоришь, что я невосприимчив, но ты уверен в этом? А что, если в тот раз я просто как-то уберегся от него? Пролежал в канаве, а оно пролетело надо мной? Я хочу сказать, Элиот, что помещение отделения «Скорой» забито трупами, от стены до стены. Понимаешь, от стены до стены. А в этом помещении, полном трупов, есть нечто, что заставляет меня задуматься о том, хочу ли я туда зайти. Не смотри на меня так. Дай мне минутку. Дай мне одну… Я знаю, что тебе больно. Иду. Но отнесись серьезно к тому, что я делаю. Больше мне от тебя ничего не нужно. Я только хочу, чтобы ты признал… на секунду… простой факт: мне грозит смерть. Ясно? Возможно, мне суждено умереть. Я иду с радостью. Я ухожу. Всё в порядке. Я только хочу…
Уил отвернулся и пошел прочь. Стекло было очень темным. Он с трудом переставлял ноги. А вот и дверь. Уил провел пальцем по стеклу. Оно было теплым. Как будто внутри билось сердце. Хотя никакого сердца там не было. Дверь нагрело солнце. Здесь все вокруг было теплым. Уил оглянулся на «валиант», но не увидел его за минивэном «Скорой».
— Элиот, если я не вернусь, — крикнул он, — будь ты проклят! — Его голос дрогнул. Он распахнул дверь.
Следовательно (лат.).
Кукабарра — австралийский зимородок.
За исключением случаев, установленных законодательством. Клиент должен иметь в виду, что некоторые властные структуры вправе обязать «ТруКорп» представить информацию соответствующим административным органам, при этом «ТруКорп» может не иметь возможности известить об этом клиента. Прилагая все усилия к обеспечению сохранности данных, «ТруКорп», однако, не несет ответственности за любую утечку и/или раскрытие частой информации независимо от того, каким образом эта утечка и/или раскрытие произошло (в том числе в результате предоставления информации по решению суда, по запросу правительственных агенств, несанкционированного доступа сотрудников и субподрядчиков, хакерских действий, а также в результате других причин). «ТруКорп» вправе передать полные статистические данные, полученные на основе личных данных клиентов, в анонимной форме другим организациям по своему выбору. «ТруКорп» снимает с себя обязательства, изложенные в данной статье, в отношении клиентов, которые задержали выплату задолженности на срок более 28 дней или оказались недоступными для контактов. Данные условия и положения могут быть изменены в будущем, и ответственность за своевременное получение информации на нашем сайте ложится на вас.
Австралийская шляпа, похожая на американский стетсон.