C тобой я не живу,
Но жизнь — то быть с тобою.
И жизнь есть только там,
За прочною стеной.
Уил плечом толкнул дверь и вышел из отделения «Скорой». После темноты солнечный свет показался яркой вспышкой. Он жадно глотнул воздуха. Затем прошел к белому минивэну и привалился к нему. В одной руке он держал ту самую штуку. Хотя внутри было темно, Уил сразу заметил ее. Кусок дерева размером с книгу, с листком пожелтевшей бумаги на нем. Листок он брать не стал. Дерево оказалось более тяжелым, чем обычно, и холодным на ощупь. Создавалось ощущение, будто оно хочет высосать тепло из его тела. На поверхности этой штуки был символ, Уил видел его впервые, и чем дольше он смотрел на него, тем тяжелее становился ком, образовавшийся у него в желудке. У него даже начали слезиться глаза, и он отвел взгляд. Однако в нем самом ничего не изменилось. Все было правдой. Он обладал иммунитетом.
Уил пошел обратно к «валианту». Но остановился, потому что не мог показать эту штуку Элиоту. Тот дал ему абсолютно четкие указания на этот счет. Уил огляделся по сторонам в поисках чего-нибудь, чем можно было бы обернуть эту штуку. Дверцы минивэна были открыты. Он заглянул внутрь, нашел небольшое полотенце и стряхнул с него песок.
Подойдя к машине, Уил увидел, что Элиот сидит с закрытыми глазами. Он распахнул дверцу. Грудная клетка Элиота поднялась и опустилась, его глаза приоткрылись.
— У меня получилось, — сказал Уил. — Я нашел слово.
Элиот заморгал.
— Вот оно, — сказал Уил, поднимая сверток, но Элиот уже успел зажмуриться. — Все в порядке! Я его закрыл. Это что-то вроде символа на… — Голова Элиота дернулась сначала вправо, потом влево. — Я не собираюсь в подробностях описывать его тебе! Я говорю в общем!
— Ш-ш-ш, — сказал Элиот.
— Я знаю, что здесь произошло. Почему все погибли. К слову было прикреплено нечто, что…
— Ш-ш-ш!
— Ладно! Я просто хочу сказать, что ты не умрешь, если посмотришь на эту штуку. Она уже не несет смертельной опасности. — Это никак не изменило мнения Элиота. — Ну и жуткий у тебя вид. Ты попил? — Уил увидел бутылку со свинченной крышкой у ноги Элиота. Коврик был мокрым. — Господи, не пил. — Он перегнулся через Элиота в поисках других бутылок. Запах в машине стоял мерзкий. — Пей. — Он отвинтил крышку и поднес бутылку к губам Элиота. В горле раненого что-то щелкнуло. Его кадык дернулся. Когда вода полилась у него по подбородку, Уил убрал бутылку, чтобы Элиот не захлебнулся и смог проглотить все, что налилось ему в рот. Потом он сказал: — Еще, — и снова поднес бутылку к его губам.
— Фр-р, — сказал Элиот.
— У меня идея. Мы поедем в больницу. В больницу, где есть живые люди. Потом я с помощью этой штуки заставлю их помочь тебе. Договорились? Просто подействую на них словом. Мы скажем, чтобы они помогли тебе, но никому не рассказывали, что мы были у них. — Элиот опять стал захлебываться, и Уил убрал бутылку. — Хороший план?
Голова Элиота повернулась влево, потом вправо.
— Эх, — сказал Уил. — Ну, а у тебя какой план? Вот мне, например, совершенно очевидно, что ты помираешь. И мы оба знаем, что у меня нет шансов одному одолеть тех, кто нас преследует, даже с этим волшебным словом. Так что вариантов два: либо больница, либо я оперирую тебя тем, что сумею найти. Правда, я дилетант в хирургии. Хочешь, чтобы я тебя оперировал? — Элиот ничего не сказал. — Я и не буду. Я отвезу тебя в больницу. — Уил закрыл дверцу, обошел машину и сел на водительское место. — Продолжай пить.
Он сунул штуку, завернутую в полотенце, между сиденьями и повернул ключ зажигания. Раздался одинокий щелчок. Уил захлопал глазами. И вспомнил, что у них нет бензина. Он повернулся к Элиоту и увидел, что тот абсолютно без удивления смотрит на него.
— Заткнись, — сказал Уил. Он перевел взгляд на дорогу, усыпанную костями и ржавым металлом. — Я найду бензин. Вернусь через пять минут. Постарайся не умереть за эти пять минут.
Элиот свесил голову.
— Не ври мне. Если понадобится, я вскрою тебя.
— Нрм, — сказал Элиот. — Я. В. Норме.
Уил оглядел его. Он знал, что не прочитает в лице Элиота ничего, кроме того, что тот захочет довести до его сведения.
— Я вижу, — сказал он. — Ты в норме. — И он вылез из машины.
Уил нашел покрытый толстым слоем пыли джип с ключом в замке зажигания и бензином в баке. Этот вариант был лучше, чем пытаться оживить полуразвалившийся кусок дерьма, каким был «валиант», поэтому он сел за руль и поехал, объезжая разбитые машины. Внутри стоял странный запах, но Уил старался не думать, откуда он. Подъехав к «валианту», переключил скорость на нейтральную и выпрыгнул. Состояние Элиота, судя по всему, сильно ухудшилось. Его кожа стала похожей на бумагу, взгляд расфокусировался.
— Эй! — сказал Уил. — Я нашел машину получше. — Он открыл дверцу Элиота. — Закинь руку мне на шею.
— Нет.
— Да.
— Ты. Езжай. Я. Останусь.
— Нет, так не пойдет. Ты поедешь со мной. Таков наш план. Мы отвезем тебя в больницу.
— Плохой. План, — сказал Элиот. — Тебя. Убьют.
— У тебя есть альтернатива?
— На север. Две мили. Грунтовка. Потом. Напрямую. Сорок миль. До шоссе. Город. Кикару. Потом. Куда угодно. Куда захочешь.
— А в Кикару есть больница?.. Нет. Так что мы туда не едем.
— Должна. Быть.
— Вот что я тебе скажу. Посмотри мне в глаза и честно ответь: веришь ли ты, что я справлюсь без тебя? Если да, я оставлю тебя здесь.
Элиот посмотрел на него.
— Неубедительно, — сказал Уил. — Хватай меня за шею.
— Нет.
— Вылезай из машины, черт побери!
— Нет.
Уил нырнул внутрь и подсунул руки под Элиота. Голова раненого дернулась и ударила его по носу. Не сильно, но очень больно, у него даже в глазах потемнело.
— Ублюдок! — Уил отпрянул. — Козел! — Перегнулся через Элиота и схватил сверток. — Я заставлю тебя, чтоб тебе пусто было! — Он принялся разворачивать полотенце.
— Нет.
Напряженный тон Элиота заставил его замереть.
— Тогда…
— Никогда. — На мгновение Уилу показалось, что Элиот собрался вылезти из машины. Но тот всего лишь наклонился вперед. — Никогда. На меня.
— Ладно, — сказал Уил, испугавшись. — Договорились. — Но когда Элиот снова откинулся на спинку и стал менее устрашающим и более беспомощным, он передумал. — А знаешь что? Я им воспользуюсь.
Он полностью развернул полотенце и стал убирать его. Полотенце зацепилось за острие и порвалось. Элиот издал какой-то звук, нечто среднее между рыком и стоном, и его голова повернулась в противоположную сторону. Уилу пришлось развернуть его лицом к слову, однако глаза Элиота так и остались закрытыми.
— Черт побери! — Одной рукой держа слово, он попытался большим пальцем другой руки поднять Элиоту веки. — Открой глаза! — Ему удалось открыть один глаз. Зрачок расширился, и Элиот перестал сопротивляться. — Вот и хорошо, — сказал Уил. — Вылезай из машины.
Элиот поднял руку и ухватился за боковую стойку. Уил отступил на шаг. В проеме появилась другая рука Элиота и задергалась в разные стороны, как паук, ищущий жертву. По телу раненого прошла волна дрожи.
— Эй, ты как? Что с тобой? — сказал Уил.
— Хрррр, — сказал Элиот. Его лицо стало очень сосредоточенным.
Он пытается вытащить свое тело из машины, догадался Уил. Напрягается, а сил не хватает. Уил наклонился, чтобы помочь ему, и обнаружил, что все тело Элиота вибрирует, что его мышцы окаменели и напоминают жгуты проволоки.
— Ну вот, — сказал Уил. Элиот выпрямился и дерганым движением выбросил вперед ногу, делая шаг. Уил отпустил его. Элиот упал. — Черт! Прости. — Элиот заскреб руками по бетону. — Господи! Элиот! Дай я помогу тебе.
— Гиии.
Уил обхватил Элиота за торс.
— Пошли. Сюда. — Элиот сделал четыре шага, и его стошнило. Глаза были расширены, взгляд устремлен в одну точку, зрачки затянуты белой пленкой. Он напоминал мертвеца. — Элиот, прости. Но надо идти. — Нога раненого повисла в воздухе, и Уил переместил его тело так, чтобы ступня опустилась на бетон. — Вот так. — Элиот издал звук, который можно было бы с натяжкой принять за кашель. — Прошу тебя, Элиот. — Тот не справлялся с задачей. Он уже был мертв, а Уил заставлял его идти к джипу. — Прости меня. Но я не могу дать тебе умереть.
— Хррр.
— Не умирай! Не умирай! — Уил помахал словом перед лицом Элиота, хотя не знал, видит его тот или нет. — Не умирай!
Тело Элиота забилось в конвульсиях, изо рта брызнула слюна.
— Черт! — сказал он.
Они дюйм за дюймом продвигались к минивэну «Скорой», и Уил подумал, что там могут быть седативные препараты, что-нибудь, уже набранное в шприц. Он бы вырубил Элиота, и тот перестал бы напоминать реанимированный труп.
— Давай сюда!
Он привалил Элиота к минивэну, и раненый стек вниз. Но Уил все равно забрался внутрь и принялся обыскивать ящики. У него снова возникло ощущение, что он бывал тут, и на этот раз оно было гораздо сильнее. Он чувствовал, как воспоминания толкутся в глубинах памяти, вне досягаемости. Однако у него не было времени, чтобы разбираться с ними. Элиот лежит на земле, и ему нужно каким-то образом перетащить его в джип. Надо закинуть его на плечи пожарным захватом. И чего он все это время водил Элиота за руку? Глупость какая-то. Если надо перенести кого-то, достаточно закинуть его на плечо. Это все знают. Все, кто работает в «неотложке», сотни раз делали это на тренировках. Уил оглядел внутренности минивэна. Машина не просто была знакома. Он знал ее как свои пять пальцев.
Уил пробрался мимо носилок к кабине, к водительскому сиденью. Положил руки на руль. А Элиот тем временем истекал кровью. Но машина звала его. Он ощутил твердую уверенность в том, что когда-то был врачом «Скорой».
Уил открыл отделение между сиденьями и порылся в нем. Среди мелочи и прочего хлама он нашел пожелтевший информационный бюллетень. Быстро глянул на него и уже собрался выбросить, но в последний момент сообразил, что на фотографии, напечатанной на первой странице, он сам. На снимке он выглядел совершенно иначе. Стоял с группой каких-то людей перед дверью в отделение «Скорой помощи». У него были длинные волосы. Кожа была смуглой от загара. Плечи были гораздо шире. И вообще, вид у него был расслабленный; Уил не помнил, чтобы когда-либо ощущал такое спокойствие и умиротворение, как на снимке. Он прочитал подпись и, для надежности, отсчитал фигуры слева направо. «ГАРРИ УИЛСОН». Это был он. Раньше его звали Гарри.
Позади него кашлянул Элиот. Уил подумал: «Этот парень потерял много крови». Он ошеломленно захлопал глазами. По какой-то причине Уил не стал обрабатывать огнестрельную рану Элиота. Очевидно, чтобы тот истек кровью. Это озадачило его. И почему он так долго тянул?
Уил перебрался назад и перенес Элиота на носилки. Тот застонал. Это был хороший знак. Ну, просто знак. Уил обшарил полки в поисках скальпеля, хирургических перчаток, перевязочного материала и соляного раствора; все оказалось на своих местах. Затем он уложил Элиота на бок, зажал скальпель между зубами, подтянул к груди одно его колено и переложил его руку так, чтобы она не закрывала бок. Затем разрезал на нем рубашку и увидел входное отверстие, огромное, с ладонь, розовое, рваное, сочащееся кровью. Он ужаснулся самому себе. Вовремя оказанная помощь спасла бы жизнь этому парню. А теперь единственное, что он может сделать, — это остановить кровотечение, наложив повязку.
Уил сунул палец Элиоту в анальное отверстие и слегка потянул вверх. Раздался чавкающий звук, и ему на руку вытекло маленькое озерцо. Это было плохо, наверное, худшее, что он мог предположить, потому что означало, что внутри Элиота есть дырки. Чтобы определить источник, ему пришлось засунуть в него четыре пальца, и Элиот издал жуткий звук. Уил делал то, что мог. Немного, но вполне достаточно. Затем он принялся накладывать повязку на рану.
И как только Уил углубился в работу, из дальних уголков сознания стали выпрыгивать воспоминания, как жарящийся попкорн. Крохотные, не связанные между собой. Лицо какой-то девушки. Запах земли поутру. Они все выпрыгивали и выпрыгивали. Прорываясь через все барьеры, возведенные в его сознании. Тут его осенила одна настолько важная мысль, что он замер.
Элиот учащенно дышал. Он был без сознания. Кожа на его лице была серой. Проблема состояла в том, что слишком много от Элиота осталось в двух машинах, а еще на его рубашке и пальто. Он был на волосок от гиповолемического шока, и Уил ничего не мог с этим поделать. Он выглянул из минивэна и посмотрел на двери больницы. До отделения «Скорой помощи» всего двадцать футов, и там полно упаковок с элементами крови, только они все черные и твердые, как камень.
Уил наклонился над носилками.
— Элиот. — Он выкрутил Элиоту ухо. Это очень больно, если делать правильно. — Эй, Элиот, ты, ублюдок…
Тот застонал.
— Элиот. — Уил заговорил в самое ухо раненого. — Элиот.
— Мм, — сказал Элиот.
— Какая у тебя группа крови?
Элиот открыл глаза. Наверху был потолок, выложенный квадратами. Фальшпотолок, такой, под которым тянутся трубы и змеятся провода. Он не знал, где находится и сколько времени прошло.
Затем Элиот услышал треск. Он насторожился. В животе болело. В его теле вообще было много боли. Он попытался поднять голову, и перед глазами все поплыло. Элиот увидел бледно-голубые стены и потолок с трещинами. Проводной телефон, висящий на одной стене. Стулья, прикроватную тумбочку. Кровать, ту самую, на которой он лежал. В воздухе пахло пылью.
«О, боже, — подумал Элиот. — Я в Брокен-Хилл».
Он принялся изучать окружающую обстановку на ощупь. Что-то мешало ему двигать одной рукой, и он обнаружил трубку. Он был подсоединен к чему-то. Дюйм за дюймом передвигая голову по подушке, Элиот увидел вешалку, с которой свисали три мешка и от которой тянулись трубки. В одном мешке была прозрачная жидкость, в другом темная, в третьем — тоже темная, но раньше, потому что сейчас он был почти пуст. Увиденное озадачило его, потому что ничего такого он не помнил.
Еще один треск. На этот раз Элиот определил его как выстрел. Из ружья. Его мысли стали приходить в порядок. Он приехал в Брокен-Хилл с тем неподдающимся, с Уилом. Его подстрелили, какой-то фермер. Когда он понял, что ранение смертельное, то велел Уилу бросить его. Но тот отказался. Ситуация страшно разозлила Элиота, потому что ему надо было убедить Уила, но у него ничего не получалось, так как парень был неподдающимся. А еще до тупости упрямым. Элиот отключился до того, как вопрос был решен. По всей видимости, Уил спас ему жизнь.
Элиот услышал шаги. Он прислушивался, пока не убедился, что они приближаются, и стал шарить рядом с собой в поисках оружия. В представлении Элиота имелось два вероятных сценария. По одному, Уил уехал со словом, как и инструктировал его Элиот, и тогда шаги принадлежат кому-то из Организации, присланному убить его. По другому, шаги принадлежат Уилу, который оказался слишком большим трусом, чтобы уехать, и теперь только и ждет, когда Элиот проснется и скажет ему, что делать дальше. Какой бы сценарий сейчас ни разыгрывался, он ощущал настоятельное желание пристрелить кого-нибудь.
Самым смертоносным объектом в поле его зрения была вешалка, которая могла бы послужить в качестве дубинки. Элиот потянул на себя одеяло, чтобы освободить ноги. Но продвинулся в этом процессе недалеко, так как в дверном проеме появился человек с ружьем на плече. В первое мгновение Элиот его не узнал.
— Лежи, — сказал Уил. Он прошел через комнату и выглянул в окно.
Элиот опустил голову на подушку, сломленный непосильной тяжестью собственного горького разочарования. Зря он ожидал чего-то другого. Уил не сделал ничего из того, о чем Элиот просил его с того момента, как они встретились. Какой же он дурак, если надеялся, что Уил станет другим только потому, что все зависит от него… Элиот откинул одеяло.
— Надо… ехать. Сейчас.
Уил проигнорировал его. Он смотрел на что-то снаружи. Элиот не знал, на что именно.
— Послушай, ты… вот черт, — сказал он. — Вульф… уже близко.
Элиот попытался продолжить, но речь превратилась в кашель. Когда он открыл глаза, Уил держал перед ним чашку с водой. Элиот взял ее. В манерах Уила что-то изменилось. Видимо, поэтому он его сначала и не узнал — Уил стал в чем-то другим. Элиоту в голову пришла странная, сбивающая с толку мысль: «Это не Уил Парк».
Похожий на Уила человек без всякого выражения на лице наблюдал, как он пьет. Когда Элиот допил воду, человек сказал:
— Ложись.
— Надо…
— Ты вот-вот опять отключишься, — сказал Уил-чужой. — Ложись.
Элиот чувствовал, что это правда, но все равно сопротивлялся.
— Вульф.
— Ты имеешь в виду Эмили. Эмили Рафф.
«О, Господи», — подумал Элиот.
— Не бойся, ты не называл ее настоящее имя. Ты много говорил о Вульф. Но ни разу не упоминал, что я знаю ее. Что мы были с ней близко знакомы, как выясняется.
— Я… могу… объяснить.
— Ага, — сказал Уил. — Обязательно объяснишь. Но сначала поспи. — Он снял с плеча ружье. — А мне надо пристрелить парочку типов.
«Каких типов?» — попытался сказал Элиот, но не успел: он впал в бессознательное состояние.
Элиот погрузился в сон, но не глубокий. Он вспомнил, как в темноте звонил телефон. Не сейчас, а давно. Он тогда тоже лежал и ощущал вокруг себя Брокен-Хилл. Он тогда открыл глаза и увидел шторы. И часы рядом с кроватью. «Гостиница, — вспомнил он. — Я в кровати, в гостинице, в Сиднее». Телефон звонил и звонил, но Элиот не двигался, опасаясь, что телефон исчезнет, и он опять окажется на дороге, неподвижный, лицом в асфальт.
Он взял трубку.
— Вы просили разбудить вас, мистер Элиот. Время половина пятого.
— Спасибо.
Он осторожно опустил трубку на аппарат, и тот не исчез. Элиот встал и раздвинул шторы. За окном был город; знаменитый сиднейский Дом оперы купался в огнях, а за ним виднелся стальной мост. В заливе было несколько лодок, на воде качались отсветы фонарей. Все это — вода, металл — умиротворяло его, потому что подтверждало, что сейчас — не три недели назад, когда вокруг него погиб Брокен-Хилл.
Элиот побрился и оделся. В коридоре под дверью номера лежала свежая газета, и он перешагнул через нее. Внизу его ждал лимузин, и коридорный уже спешил открыть ему дверцу. Мимо проносились извилистые улицы города, потом они по мосту пересекли залив и направились к зоопарку. По узкой дорожке, рядом с которой темные волны бились о камни. Наконец, лимузин затормозил возле какой-то лестницы, и водитель указал рукой на крутые ступеньки, тем самым давая понять Элиоту, что ему следует подняться вверх.
Наверху стоял дом в колониальном стиле. Открытая площадка, выложенная терракотовой плиткой, была освещена десятком тщательно спрятанных садовых светильников. На одном из стульев за маленьким изящным столиком сидел Йитс.
— Прежде чем ты приблизишься, — сказал он, — взгляни на воду.
Элиот повернулся. Залив напоминал черное зеркало, и он плохо представлял, что должен увидеть. Затем перевел взгляд на Йитса.
— Рад видеть тебя. — Пока Элиот смотрел на залив, тот успел бесшумно подняться и сейчас шел к нему с вытянутой вперед рукой. Элиот пожал ее. Как всегда, лицо Йитса было таким же бесстрастным, как деревянный забор. Сотрудники Организации гадали, не сделал ли он пластическую операцию, чтобы парализовать мышцы лица. Элиот был склонен считать, что да, так как знал, что у Йитса есть персональный хирург. Однако временами он замечал дергающуюся процерус[14] или оксипитофронталис[15] и начинал сомневаться. — Как ты?
— Три недели назад меня ненадолго парализовало, — сказал Элиот. — Ну а с тех пор нормально.
Йитс жестом пригласил его сесть.
— И никаких последствий?
— Никаких с рассвета второго дня.
— Как она и сказала. Забавно. Если честно, я все еще не могу прийти в себя от того, что поэт твоего калибра не устоял перед этим.
— Этим, — сказал Элиот. — Давай назовем это так, как оно называется. Элементарным словом.
— Очевидно, да.
— Прошу меня простить, — сказал Элиот, — но у меня ощущение, будто меня обвели вокруг пальца.
— То есть?
— Ты отправил меня в Брокен-Хилл, не рассказав, с чем мне предстоит иметь дело.
— Кажется, я сказал тебе, что это концентрированное элементарное слово.
— Концентрированное, — сказал Элиот, — еще какое концентрированное.
Повисла тишина.
— Ну, — сказал Йитс, — очевидно, его действенность застала нас врасплох.
Вошла женщина и принялась готовить чай и кофе. Элиот ждал. Когда она ушла, он сказал:
— Так мы поговорим откровенно?
Йитс развел руки.
— Ты прибыл в Брокен-Хилл практически сразу. Ясно, что ты был рядом. Ясно, что информацию от меня скрыли. Я хочу знать почему. Я хочу понять, какими своими действиями я заслужил меньшее доверие, чем Плат.
— На что это было похоже?
— Что на что было похоже? — сказал Элиот, хотя уже догадался.
— Как я представляю, все было мгновенно. Но ты наверняка что-то ощутил. Потерю восприятия на долю секунды. Желание уцепиться за меркнущий свет.
— Я почувствовал себя так, будто меня оттрахали в мозг.
— А ты не мог бы выразиться точнее?
— Эта штука была у тебя в О. К. Я уверен, у тебя масса данных от тех бедняг, которых ты запирал в лаборатории.
— Есть, но не так много. И все же я хотел бы услышать от тебя.
Элиот посмотрел на черную воду.
— При обычной компрометации чувствуешь себя так, будто сидишь с кем-то в одном «фонаре». Как будто рядом с тобой есть еще кто-то, кто переключает тумблеры у тебя за спиной. В этом же случае у меня не было ощущения, что я смогу вернуть себе контроль. Ни малейшего. Ощущение полного утомления. Словно тебя вымотало нечто примитивное.
Потекли мгновения.
— В общем, — сказал Йитс, — за это я прошу прощения. В мои намерения не входило жертвовать тобой. Честное слово, я выбрал именно тебя, потому что считал тебя самым талантливым из моих коллег и единственным, кто способен остановить ее. Что касается причин, почему я скрыл от тебя свое местонахождение, признаюсь, это была страховка от того, что Вульф могла направить тебя против меня. Эгоистичное решение. Но у меня нет желания противостоять тебе, Элиот. От одной мысли об этом меня охватывает ужас.
Элиот никак не отреагировал на эти слова. В отдалении очень по-австралийски закричало какое-то животное.
— Итак, у тебя есть элементарное слово.
— Первое за восемьсот лет, — сказал Йитс. — Это волнующее и радостное событие.
— Где оно сейчас?
Йитс едва заметно пожал плечами:
— Там, где она его оставила.
— То есть?
— Мы его не обнаружили, — сказал Йитс. — Очевидно, оно все еще где-то в больнице.
— Очевидно?
— Местные власти направили туда несколько команд, и ни одна из них не возвратилась. Я полагаю, что их убивает слово.
Элиот помолчал несколько секунд, собираясь с мыслями.
— Меня удивляет, что ты не предпринял необходимых шагов, чтобы забрать его. Даже передать не могу, насколько сильно удивляет.
— Гм, — сказал Йитс. Он довольно долго смотрел в темноту. — Позволь задать тебе вопрос. Если слово такое мощное, почему те, кто владел им, пали? А ведь они действительно пали — об этом говорят все истории. В каждом случае за появлением слова следует что-то вроде вавилонского события, в результате которого существующие правила ниспровергаются и исчезает общий язык. Если говорить современными терминами, это равноценно тому, как если бы исчез английский. Представь, что исчез итог работы нашей Организации. Весь наш лексикон уничтожен. И все же для меня очевидно, что все происходило именно так. Такое случается каждый раз, без исключений, когда обнаруживается элементарное слово. Разве это не любопытно?
— Рано или поздно все империи гибли.
— Но почему? Ведь не из-за недостатка могущества. По сути, все было наоборот. Могущество убаюкивало их, и они расслаблялись. Исчезла дисциплина. Тех, кто вынужден был добиваться власти, заменили те, кто не знал ничего иного. Чьи потребности не поднимались выше примитивных желаний. Власть портит, как говорит народная мудрость, и элементарное слово, Элиот, является не только абсолютной властью, но и обладает качеством похуже: оно не заслужено. Мне не надо ничего делать, чтобы овладеть им, достаточно просто взять его. И это беспокоит меня. Я вынужден спросить себя: если я возьму элементарное слово, останусь ли я прежним? Или оно испортит меня?
— Не имею ни малейшего представления, — сказал Элиот. — Но я твердо уверен, что нам нельзя оставлять его в той чертовой пустыне.
Йитс молчал.
Элиот подался вперед:
— Верни его домой. Спрячь за семью печатями. Господи, залей в бетон… Похорони на следующие восемьсот лет.
Йитс отвел взгляд.
— Оно нам не нужно, — сказал Элиот. — Если только, конечно, ты не собираешься строить башню.
— Есть еще одна проблема. Вульф сбежала.
Элиот закрыл глаза. Хотя подобное противоречило профессиональной этике, ему это было необходимо.
— Как такое стало возможным?
— Она очень изобретательна, — сказал Йитс. — О чем, я полагаю, ты и сам знаешь.
— Газеты писали, что никто не выжил.
— Но ты же не веришь им.
— Где она?
— Не представляю.
— Ты не представляешь?
— Как я говорил, — сказал Йитс, — она изобретательна. Ей удалось вытащить еще кое-кого.
— Кого?
— По всей вероятности, того типа, ради которого она вернулась.
— Гарри?
— Да, это имя мне знакомо.
— Давай проясним кое-что, — сказал Элиот. — В Брокен-Хилл находится элементарное слово. Местонахождение поэта, который с его помощью убил три тысячи человек, остается неизвестным. Я что-то упустил?
— Нет, — сказал Йитс. — Это всё.
— И все же у меня ощущение, что я что-то упустил, так как такая ситуация — это безумие.
Йитс молчал.
— Элементарное слово необходимо вернуть. Вульф необходимо нейтрализовать. Уверен, ты понимаешь, что эти вопросы обсуждению не подлежат.
Йитс пригубил чай.
— Да. Ты, конечно, прав. Все это необходимо сделать.
По какой-то причине Элиот не верил ему.
— Я найду Вульф.
— Между прочим, ты вернешься в О. К. Билеты уже заказаны. Ты вылетаешь сегодня днем.
Элиот покачал головой.
— Я хочу остаться.
— Как ты, Элиот?
— Ты уже спрашивал меня.
— Я спрашиваю опять, потому что ты во второй раз за наш разговор используешь слово «хочу». Будь ты третьеклассником, я пришел бы в ужас.
— Я выражусь иначе. Важно нейтрализовать Вульф, и я в этом лучший.
— Но как ты себя чувствуешь? — Йитс впился в него глазами. — Она же очень сильно задела тебя. Я это ясно вижу. Разве дело только в элементарном слове? Нет. Кое в чем еще. Ты всегда был слишком близок с ней. В тебе проснулась привязанность. Почему — не представляю. Но эта привязанность уже тогда мешала тебе выносить объективные суждения, мешает и сейчас. Тебе кажется, что тебя предали. Тебя одолело желание рассчитаться с ней за свою неудачу, за то, что тебе не удалось остановить ее в Брокен-Хилл.
— Так вот как ты на это смотришь? Как на мою неудачу?
— Естественно, нет. Я просто изложил то, как видишь ситуацию ты. — Йитс устремил взгляд на другую сторону залива, туда, где над поросшими лесом холмами появились первые лучи солнца. — Когда случается подобная трагедия, мы все виним себя.
«Разве?» — подумал Элиот.
— Я абсолютно уверен, что должен остаться.
— Именно поэтому оставаться тебе нельзя. — Солнце приподнялось над дальним холмом и осветило залив. — Ах, — сказал Йитс. — Вот оно. Смотри.
Окрестности огласились криками, возгласами, рыками — животный мир приветствовал новый день. Там, где солнце своими лучами касалось воды, она моментально становилась ярко-голубой. Элиот не сразу понял, что рой отблесков — это не визуальный эффект. Вода действительно двигалась.
— Ментициррусы, — сказал Йитс. — Свет привлекает планктон, планктон привлекает рыбу поменьше. Мелкая рыбешка привлекает ментициррусов. Если точнее, то ментициррусы уже на месте, ждут, потому что у них достаточно мозгов, чтобы выявить зависимость и сделать выводы.
Элиот ничего не сказал.
Йитс вздохнул.
— Оставайся. Обыщи всю страну, найди Вульф, если это поможет тебе справиться со своей совестью.
Элиот повертел эти слова и так, и этак. Он не смог определить, что в них содержится: благожелательность или угроза. Однако они полностью отвечали тому, что он чувствовал.
— Спасибо, — сказал Элиот.
Он ощутил свет. Сначала решил, что это солнце над заливом. Потом открыл глаза. Свет проникал через окна. А между окнами стоял Уил. С ружьем. Стены были бледно-голубого больничного цвета. Элиот находился в Брокен-Хилл.
— Доброе утро, — сказал Уил.
— Сколько, — сказал Элиот. — Сейчас. Времени. — Он принялся выбираться из простыней.
— Тебе наверняка захочется полежать.
— Нет. Определенно. Нет. — Он спустил вниз ноги. От этого в глазах на мгновение помутнело, голова закружилась. Чтобы справиться с этим состоянием, Элиот несколько минут сидел неподвижно, с закрытыми глазами. Затем открыл их. Уил целился во что-то снаружи. Элиот вспомнил, что слышал выстрелы. — Что ты делаешь?
Уил не ответил. Элиот обратил внимание, что он умело обращается с оружием. Ствол плавно следовал за тем, во что целился Уил, ружье казалось продолжением его рук. Потом оно дернулось. Уил отступил к стене, оттянул затвор и вставил патрон, который достал из кармана джинсов.
— Сейчас около шести утра.
Элиоту трудно было в это поверить. Если это так, Вульф должна быть здесь. Город должен кишеть пролами, или ИВПами, или поэтами, или и теми, и другими, и третьими. Сейчас не может быть утро, потому что они все еще живы.
— Нам надо убираться.
— Мы никуда не поедем, Элиот.
— Мы… — начал он, но Уил быстро вскинул ружье, и Элиот замолчал. Тело Уила застыло. Ружье дернулось.
— Пожалуйста, расскажи мне, что, по-твоему, нам следует делать, — сказал Элиот.
— Отстреливать всяких типов.
— Каких типов?
— Пролов, я думаю.
— Ты стреляешь в пролов, — сказал Элиот. — Понятно. Когда я просил тебя стрелять в того типа в вертолете, ты не стрелял. А сейчас стреляешь.
Уил перешел к другому окну.
— Их там много, — сказал Элиот. — Если ты до сих пор этого не понял. Она будет посылать и посылать столько, сколько понадобится.
— Кто? Эмили?
«О, да», — подумал Элиот. Уил все вспомнил. Именно поэтому он и обращается с ружьем так, будто умел стрелять с пеленок. Именно поэтому.
— Уил, чем, по-твоему, ты занимаешься?
— Гарри.
— Что?
— Меня зовут Гарри Уилсон.
— Точно, — сказал Элиот. — Конечно, да, моя ошибка… так чем, черт побери, ты занимаешься, Гарри?
— Жду.
— Ждешь… — Элиота осенило. — Ждешь ее? — Уил или Гарри, как его ни назови, не ответил. Но было ясно, что да. Было ясно, что у него сформировалось извращенное, дикое представление о ситуации, и это наверняка приведет их обоих к гибели. И в этом виноват он, Элиот. Как и во всем остальном. — Она — не то, что ты думаешь.
— Она Эмили Рафф?
— Да, — сказал Элиот. — Вульф — это Эмили Рафф. Но…
— Ты же понимаешь, почему у меня возникли проблемы с этим. С тем, что ты хочешь убить ее.
— Ты осознаешь, что ведешь себя как другой человек? Совершенно другой?
— Я все вспомнил.
— Ладно, — сказал Элиот, — но я с сожалением вынужден сообщить тебе, что твои воспоминания больше не имеют силы, потому что изменился не только ты, но и она. Она больше не та девушка, с которой тебе нравилось гулять по Брокен-Хилл, пить молочные коктейли, гоняться за кенгуру и все такое прочее в этом духе. Сейчас она убивает людей. И собирается убить нас.
— Я тебе не верю.
— А с какой стати мне лгать?
— Из-за Шарлотты.
Элиот задумался, подыскивая слова.
— Ты думаешь, я ненавижу Вульф из-за Шарлотты? Из-за Монтаны?
Гарри пожал плечами.
— Черт побери! — сказал Элиот. — Ты поймал меня. С тех пор как она вынудила меня убить женщину, которую я любил, я не могу без ненависти думать о ней! Чтоб ей провалиться! — Он провел рукой по лбу. Гарри бесстрастно наблюдал за ним, и спокойная реакция на его бешенство со стороны человека, которого он знал как Уила Парка, произвела на него впечатление. Ведь Элиот был поэтом, когда-то. — Есть один крохотный фактик: Вульф — кровожадная сука, которая еще до этого охотилась на нас обоих.
— Ты наврал мне.
— А что, по-твоему, мне было делать? Ты единственный неподдающийся! У меня не было возможности найти неподдающегося, который не спал с ней! Уил, я понимаю, что ты злишься. Но взгляни на себя. Едва ты выяснил, что она — это Эмили, ты сдался. Прости, что соврал тебе. Однако это не меняет того факта, что нам надо остановить Вульф. Мы обязаны. Ну что мне сказать, чтобы убедить тебя?
— Я не хочу, чтобы ты что-то говорил. Я хочу, чтобы ты спокойно сидел и ждал, когда она придет сюда.
Элиот рухнул на кровать. Все бесполезно. Никакой из известных ему методов не поможет, потому что Гарри нельзя убедить.
— Что с ней было?
— Когда?
— После Брокен-Хилл?
Элиот посмотрел в потолок.
— Она исчезла. Я искал еще много месяцев.
— А потом?
— А потом она вернулась.
«Сити икзэминер», т. 144, изд. 12
…воздействовали с помощью электрода на мозг человека французско-китайского происхождения, говорящего на двух языках, и пациента попросили сосчитать до двадцати. Он начал на французском, но затем электрод переместили на левую нижнюю лобную извилину, и он невольно перешел на китайский. Когда стимуляция закончилась, он вернулся к французскому.
В другом случае — обследование проводилось в прошлом году, в Дорсете, — женщина-билингвист из-за мозговой травмы, полученной в автомобильной аварии, утратила способность говорить по-английски, хотя сохранила свободное владение датским.
Результаты показывают, что языки развиваются в дискретных частях мозга, и этим объясняется тот факт, что смешение языков у билингвистов не происходит.
«Если представить наш мозг как компьютер, то у людей, говорящих на двух языках, система оснащена мультизагрузчиком», — говорит доктор Саймон Оакс из Медицинской школы при Оксфордском университете, имея в виду компьютер с двумя операционными системами. — У них множество режимов работы, но единовременно активным может быть только один».
Ожидается, что дальнейшие исследования влияния специфических языков на мозг приблизят нас к ответам на многие вопросы — например, помогут разгадать загадку, почему те, кто говорит на каком-то одном языке, придерживаются совершенно определенных установок и верований, независимо от культурных факторов.
Она успела на поезд до Блэктауна и блуждала по улицам, пока не нашла магазин «Распродажа армейского обмундирования», о котором прочитала за день до этого. Магазин оказался огромным, размером со склад, стеллажи были забиты квазивоенным барахлом, до которого так охочи приверженцы стиля «милитари», с потолка свисала маскировочная сетка. Протискиваясь мимо байкеров, бушменов и молодых людей с ярко выделяющимися чипами на четко очерченных плечах, она брала то бутылку, то ножик, то упаковку, показавшуюся ей интересной. В третьем проходе к ней подошел бородатый мужик в джинсах и свободной майке и спросил, не нужна ли ей помощь.
— Да, — сказал Эмили. — Я ищу какой-нибудь непромокаемый камуфляж.
— Для пустыни или для буша?
— Для пустыни, — сказала она, радуясь, что не пришлось отвечать на вопрос: «А зачем вам это понадобилось?»
— У нас есть плащи, а еще есть маскировочная сетка. Можно набрасывать одно на другое.
— Мне нужно что-то одно.
— Вы будете переносить это?
— Да, — сказала она. — Именно так.
— Тогда можно порекомендовать вам космический мешок.
— А что это?
— Очень легкий спальный мешок с теплоизоляционной мембраной внутри и непромокаемый снаружи. В зоне головы имеется сетчатое отверстие для вентиляции, сетка предохранит от насекомых. Убирается в крохотный сверток. Это новшество на рынке. Очень трудно достать, все еще используется в армии.
— Сколько?
— Две тысячи.
Эмили кивнула. Такая сумма была ей по силам.
— Расцветка камуфляжная?
— Нет. Но я могу предложить вам такой вариант: если эта штука вас устраивает, я нашью на нее камуфляж.
— Отлично! — сказала Эмили. — То, что надо.
Мужчина проводил ее к прилавку, и она внесла аванс.
— Позвоните мне через два дня. Чем еще я могу помочь вам? — Он увидел, что женщина колеблется. — Если вы планируете провести какое-то время в пустыне, вы, надеюсь, уже позаботились о системе водоснабжения.
— Вода не проблема. Меня гораздо больше беспокоят змеи.
— Прекрасно вас понимаю.
— Что нужно делать, чтобы они держались подальше?
— Суть в том, чтобы самой держаться от них подальше.
— У меня есть хорошие сапоги. Но… — Эмили неопределенно взмахнула рукой. — Есть какое-нибудь электронное приспособление, которое отпугнуло бы их? Что-то вроде такого, которое прогоняет из дома насекомых? — На лице мужчины стала проявляться улыбка, и она поняла, что не существует. — Ну, хоть что-то?
Он почесал бороду.
— Нужно смотреть, куда ставишь ногу.
— Гм, — сказала Эмили.
— И возьмите с собой палку, — сказал он.
Ситуация со змеями ее не обрадовала, зато все остальные вопросы были практически решены. Спальный мешок был последним элементом в мозаике; теперь Эмили могла приступить к тестированию. Искушение перепрыгнуть через этот этап было велико, однако она раздобыла очень тревожные данные насчет потери воды из-за обильного потоотделения в пустыне, а ей не хотелось проверять правоту этих выкладок в сорока милях от ближайшего жилья и людей. Вернее, от доброжелательных людей — она основывалась на предположении, что Брокен-Хилл окружен пролами, мужчинами и женщинами, которые трудятся в пекарнях, или на автозаправках, или водят грузовики, или просто стоят на значимых перекрестках и которые при виде нее сразу же сосредоточатся, насторожатся и побегут к телефону.
Так что путешествия по пустыне не избежать. Несколько месяцев назад, когда Эмили возвращалась к Гарри, она уже пересекла ее на кроссовом мотоцикле. Сейчас, оглядываясь назад, она видела, насколько рискованной была эта затея. Но ей не терпелось поскорее добраться до него. Она спешила к нему. И это очень плохо закончилось. Ей не хотелось думать об этом. На этот раз она будет осторожна. Ей предстоит пройти пешком по пустыне тридцать миль, и никто не увидит ее, потому что то, что она затеяла, — просто невообразимо.
Как только заберет слово, она начнет новый этап своего путешествия, в округ Колумбия. Когда она доберется туда, то вырвет у Йитса сердце, точно так же, как он вырвал у нее. А что будет потом, уже не имеет значения.
Эмили провела много времени в поездах, читая словари. Она носила толстовку с капюшоном и почти не снимала капюшон, опасаясь камер. На два доллара она путешествовала целый день и нигде не задерживалась дольше, чем на несколько минут. Последний поезд отходил в два, и ей предстояло найти место для ночлега, однако в этом для нее не было ничего сложного. В прежней жизни она не раз делала это.
Иногда Эмили засыпала в поездах. Она пыталась не спать, потому что боялась проснуться и увидеть поэтов, идущих по вагону и перекрывших все выходы, однако у нее это плохо получалось: словари оказались неинтересным чтением. Так что когда Эмили чувствовала, что голова медленно склоняется к окну, за которым мелькали фабрики и поля, она не сопротивлялась.
На следующий день после того, как она заказала спальный мешок, Эмили проснулась и обнаружила, что напротив сидит мужчина и наблюдает за ней. В испуге она подскочила, с ее языка уже готовы были сорваться слова, но в последний момент она поняла, что это не Элиот. Что это самый обычный человек. Эмили тяжело опустилась на сиденье. Голова еще гудела от пережитого ужаса — так бывало всегда, когда ее вырывали из сна.
— Простите, что напугал вас, — сказал мужчина.
— Все в порядке. — Эмили постепенно приходила в себя. Мужчине было около сорока, на нем был красивый свитер и дорогие часы. Она иногда вела беседы с такими людьми, еще до школы, ради того чтобы убедить их отдать ей свои деньги.
— Много у вас книг. Словари?
Эмили кивнула.
— Вы студентка?
— Учусь жизни, — сказала она. Людям нравился такой вид остроумия. Он побуждал их раскрываться. — Читаю их ради удовольствия.
— Словари?
— Да.
— Какое тут может быть удовольствие? Просто бросает в трепет от ужаса.
— Трепетать можно и от восторга. Я узнала о значении слова «трепет» из словаря.
Он захлопал глазами.
— Видите? — сказала Эмили. — Вот вам и удовольствие.
— Очень увлекательно. А что еще интересного?
Она заглянула в свои записи. А записи у нее были.
— Изменилось слово «причинять». Раньше оно означало «творить, производить какое-то действие». Сейчас к значению добавили «отрицательной направленности».
— Они изменили «причинять»?
— Они заметили перемену. В словари заносится общеупотребительное значение.
— Я думал, это удел профессоров в каком-нибудь университете, — сказал мужчина, — решать, что значит то или иное слово.
Эмили покачала головой.
— Значит, сейчас «причинять» — это делать что-то плохое?
— Да. И «чинить препятствия» тоже, наверное. Это однокоренные слова.
— Ну и ну, — сказал он. — Я за целую неделю не встречал более интересного собеседника.
— Благодарю, — сказала Эмили. У нее в душе уже поднималось нехорошее чувство; она уже сожалела, что завязала разговор. — Мне сейчас выходить. — Сложила словари в сумку.
— Вам есть где сегодня переночевать? — Эмили ничего не сказала. — Простите, я неправильно выразился. Я хотел спросить: у вас все в порядке? Вы неважно выглядите.
— У меня все в порядке.
— Не примите мои слова за оскорбление, но я сижу достаточно близко от вас, чтобы учуять запах. — Выражение на его лице говорило об искренней заботе, но ей не понравились его глаза. Вокруг них было множество крохотных мышц, и то, что они делали, не сочеталось с движениями остальных лицевых мышц. — Я могу чем-то вам помочь?
— Спасибо, но нет. — Эмили встала. — Моя остановка.
— И моя тоже.
Она села.
— Я ошиблась.
Мужчина наклонился вперед. Он наклонялся медленно, как будто продолжал осмысливать ее слова.
— Вам нужны деньги?
Она заколебалась, потому что ей и в самом деле нужны были деньги. Но не от этого типа. Ей даже не хотелось компрометировать его. Ей просто нужно было избавиться от него. У нее разболелся глаз.
— Какие бы ни были у вас проблемы, я в состоянии помочь. Я адвокат. У меня есть деньги. Без всяких условий. Я вижу перед собой умную молодую женщину, которой надо протянуть руку помощи. Вот и всё. Скажите «нет», и я вас больше не побеспокою.
Поезд остановился. Вагон был почти пустым, перрон тоже. Эмили выждала несколько мгновений, чтобы убедиться, что этот тип не собирается никуда идти, затем встала и поспешила к дверям. Ударила по кнопке, ступила на перрон и пошла вперед. Ночной ветерок взъерошил ей волосы. Ей хотелось оглянуться, но она не решилась, испугавшись камер.
— Пятьсот долларов, — сказал мужчина. Его голос прозвучал позади нее. — Взгляните на это. — Она проигнорировала его. — Вы что, совсем тупая? Просто возьмите их. Берите. — Он положил руку ей на плечо.
Эмили развернулась и оттолкнула его. Мужчина попятился. Он действительно держал в руке пачку купюр. Позади него тронулся с места поезд.
— Я хочу помочь вам.
— Пошел к черту! — заорала она, зачем-то подбежала к нему и еще раз толкнула. — Оставь меня в покое! — Мужчина попытался поймать ее за руку, но Эмили ловко уворачивалась. Кем бы он ни был, он не был готов к такому отпору. Она еще раз толкнула его. — Оставь меня в покое!
Мужчина ударился спиной о двигающийся поезд и, отпрянув, сделал шаг прочь от края платформы. Мозг Эмили кипел от ярости, ее звездочка оживилась. Еще один толчок мог привести к тому, что он упал бы между вагонами. Если бы она правильно выбрала момент. Эмили подумала: «Йитс, прибереги это для Йитса».
— Господи, — сказал мужчина. — Господи. — Он повернулся и побежал.
Эмили осталась стоять, тяжело дыша. Надо выбираться отсюда. Надо убираться прочь, пока не прибыли копы. Она пошла к выходу, поглубже натянув капюшон. Ждать, когда будет готов спальный мешок, нельзя. Придется позвонить в магазин и попросить, чтобы его переслали по почте. Ей надо запретить себе приближаться к городам, к людям, иначе кто-нибудь пострадает.
Месяц спустя Эмили брела по пустыне. У нее с собой была палка. Она шла ночью, потому что днем ее было видно на расстоянии двадцати миль во всех направлениях, и она допускала, что кто-то может бросить взгляд в ее сторону. А еще по ночам змеи спали. Она была одета в подбитую мехом парку и свободные шорты. Странный наряд, конечно, но ночи в пустыне были достаточно холодными, чтобы на теле замерзал выступивший пот. Для надежности Эмили застегнула ремешок тринадцатикилограммового рюкзака у себя на поясе. Ей все больше и больше нравились ее сапоги: большие, коричневые, удобные говнодавы.
В первую ночь Эмили прошла довольно большое расстояние и устроила привал при первых признаках рассвета. Она нашла выемку рядом с тремя низкорослыми деревцами и пересохшим колодцем и расстелила свой космический спальник. Некоторое время сидела, отдыхая и наблюдая, как звезды меркнут, а небо светлеет. Тело наполняла приятная усталость, как после хорошо сделанной работы. Утомленной Эмили себя не чувствовала. Она была в отличной форме. Съела галету, забралась в мешок и заснула.
Эмили проснулась через несколько часов, ощущая себя будто в топке. Она буквально плавала в поту. Выглянула наружу, думая, что тень ушла. Но нет. Просто было жарко. Эмили выбралась из мешка и, прижимаясь к земле, добралась до рюкзака. Расстегнув молнию, достала четыре деревянных колышка и развесила на них мешок. Идея состояла в том, чтобы сохранять маскировку и одновременно открыть доступ воздуху. Она разделась догола, забралась под мешок, через трубочку попила воды из мягкой фляги и попыталась заснуть.
Вторая ночь оказалась тяжелее. Ноги болели, что вызывало подозрения, потому что раньше с ней ничего такого не было. Наверное, она неосознанно подгоняла себя, шла быстрее, чем требовалось. А еще она перерасходовала воду. Эмили заставила себя замедлить шаг, чаще останавливалась для отдыха, но тут же начинала беспокоиться из-за того, что отстает от графика, — ведь это влекло за собой проблемы с водой. Шанс, что она сможет пополнить запас свежей воды в Брокен-Хилл, был велик, и в этом случае проблем бы не было. Но ей не хотелось рисковать: ведь если с водой ничего не получится, она умрет. И Эмили трогалась в путь, держа палку наготове на случай появления змей.
Она прошла меньше, чем рассчитывала, и устроила привал рано, потому что чувствовала головокружение. Выпила много воды и даже немного брызнула себе на лицо. И съела галет больше, чем можно было. Запас галет был небольшим — Эмили сделала это намеренно, чтобы избежать искушения, потому что пищеварение требует воды. И это уже казалось ошибкой.
Ее снова разбудило солнце, опалявшее землю, и ей снова пришлось делать навес из мешка. На этот раз, однако, Эмили сообразила, что деревья, под которыми она разбила лагерь, стоят без листьев, что было проблемой, так как они не давали тени. Воздух был недвижим, без намека на ветерок, и внутренняя поверхность мешка отражала жар. Эмили пролежала под навесом сколько смогла, наблюдая, как ее кожа розовеет, потом краснеет. Не выдержав, она вылезла наружу и свернулась калачиком под деревом. Там было лучше, но всего чуть-чуть. Эмили стала всерьез задаваться вопросом, а выживет ли она. Две недели назад она отказалась брать с собой длинные белые бедуинские халаты, которые позволили бы незамеченной идти днем, — она тогда решила, что ради них не надо утяжелять рюкзак. Сейчас же все указывало на то, что это решение убьет ее.
Каждые полчаса она набирала в ладони капельку воды и обтирала лицо и шею. Фляга быстро худела, но вопрос стоял так: пить или отдать концы. Во второй половине дня легкий ветерок принялся играть с песком, и Эмили даже позволила себе немного поплакать, несмотря на потерю жидкости.
Наконец солнце начало спускаться к земле. Вскоре после этого Эмили снова почувствовала себя человеком. Она поднялась на ноги, собрала рюкзак и прикинула, в каком направлении идти. Самым разумным было бы идти назад. На это ушло бы две ночи, и у нее хватило бы воды на эти переходы. Там бы она набралась сил и заново обдумала, как быть дальше. Но одновременно это означало бы, что все надо начинать сначала. И до города всего одна ночь пути. И там наверняка есть вода. Даже если резервуары опустели, остаются бутылки. Там есть магазины и кафе с отключенными холодильниками для напитков. Эмили проигнорировала ту часть себя, которая спрашивала: «А что, если?..», и пошла вперед.
Ноги опять разболелись, потом она ощутила в сапогах влагу, потом ступни вообще онемели. Ей не хотелось винить в этом свои сапоги, но Эмили чувствовала, что те погубят ее. Они напоминали ей юных кавалеров: сначала такие крутые и обходительные, а потом ты понимаешь, что они самые настоящие козлы. Ближе к полуночи у Эмили начались галлюцинации, и она стала забывать о важных вещах — например, о том, что нужно сверяться с компасом. На пути ей попался валун, она села на него и проснулась на песке. Губы напоминали корочку у пирога. Эмили пила и пила — и допила всю воду.
Город вставал на ее пути вместе с солнцем. И она шла к нему. Она где-то потеряла палку. Появились первые дома, Эмили шла и узнавала места. Она увидела первое тело и старалась не смотреть на него, но глаза отказывали подчиняться. Это была женщина, Эмили ее знала. Черил. Она узнала платье. «Я здесь, чтобы все исправить, — сказала она Черил. — Попросить прощения». Но она прекрасно понимала, что это не обрадует Черил, что она никогда не простит Эмили. Она ухватила губами трубку от фляги и вспомнила, что воды нет. Вошла в ближайшую калитку, сообразив, что пора искать воду. Пройдя по дорожке, остановилась, потому что на бетонных ступенях крыльца лежала коричневая змея и грелась на солнце. Эмили уставилась на нее.
— Пошла прочь! — заорала она и затопала. Змея уползла.
Она перерыла все шкафы, потеряла сознание в спальне, блевала в туалете — ей трудно было вспомнить, в какой последовательности все это происходило. Эмили нашла воду и заснула. Когда она проснулась, лучи солнца падали под углом сорок пять градусов, и Эмили долго смотрела на них, пытаясь определить, что сейчас, начало дня или конец. Она проспала полтора дня. Она была голодна как волк.
Эмили нашла и жадно сгрызла фруктовые батончики. Ее мозг получил питание, и к ней вернулась способность рассуждать здраво. Пустые бутылки из-под воды были повсюду. Она села за деревянный кухонный стол и стала ждать, когда солнце сядет. Затем закинула на спину рюкзак.
Дул сильный ветер, бросая ей в лицо горсти песка. Эмили шла вдоль шоссе. Она приказала себе не вздрагивать каждый раз при виде тела, старалась смотреть только вперед и думать о посторонних вещах, но чем ближе к центру она подходила, тем глубже ужас запускал в нее свои когти и требовал, чтобы она развернулась и побежала прочь отсюда. Песчинка попала ей в глаз, и Эмили потерла его, но боль не прошла.
Она прошла мимо заправки со сгоревшими легковушками и грузовиками. Эмили действовала, как запрограммированный робот: бездумно передвигала ноги, стремясь к цели. Она дошла до больницы. Перешагнула через нечто, состоящее из обрывков одежды, человеческой кожи и костей, и открыла боковую дверь. Пошла по коридору, не узнавая ничего вокруг, потому что часть ее мозга была закрыта. Дойдя до дверей в отделение «Скорой помощи», она сбросила рюкзак и закрыла глаза. А потом вошла.
Запах был жутким. Некоторое время Эмили постояла неподвижно, привыкая к нему. Затем приблизилась к стойке и стала ощупывать ее. Ей под руки попадались различные предметы, в маленьких она узнавала, например, степлер или именную бирку, а среди тех, что покрупнее, жаждала найти то, за чем пришла и о чем старалась не думать. Так Эмили добралась до стены и застонала.
Она дважды обыскала стойку. Затем вернулась к тому месту, где раньше лежало элементарное слово, опустилась на четвереньки и стала искать его на полу. Почти сразу наткнулась на ткань и волосы, и ее стон перерос в вопль. Продолжать поиски она не смогла — у нее не хватило духу ползать среди трупов. Она поднялась на ноги. Ей в голову пришла мысль: «Я заблудилась». Ей уже не найти выход. Она проведет остаток жизни, ползая по телам тех, для кого она стала причиной гибели, и будет искать выход, страшась открыть глаза и оглядеться. Ее дыхание участилось и перемежалось взвизгами. Наконец ее руки нащупали дверь, и она выползла наружу.
Эмили вернулась в тот дом. Она могла бы вернуться в дом Гарри, но там ее ждали воспоминания. В четырех стенах Эмили почувствовала себя спокойнее. Она тщательно вымыла руки в бачке, потом села на унитаз и уставилась в никуда. Оцепенела. Где же слово? Оно должно быть там.
Вероятно, Йитс намеренно поставил ее в такое положение. Вероятно, он уже давно забрал слово, тайком. За ней все это время следили, и сейчас они окружают ее, стягиваясь сюда по разным улицам и шепотом переговариваясь друг с другом…
И все же ей казалось, что это не так. Эмили плохо понимала Йитса, но по опыту знала, что люди, наделенные властью, всегда используют эту власть. Она чувствовала, что слово там. Она остро это чувствовала.
Неожиданно ей в голову пришла одна мысль. Эмили встала.
Она вернулась в больницу, к дверям, ведущим в отделение «Скорой помощи». Привалила свой рюкзак к стене и достала фотоаппарат, который нашла в том доме. Эмили загодя проверила заряд аккумулятора и на всякий случай сфотографировала огнетушитель. После этого закрыла глаза и переступила порог.
Она прошла вглубь на несколько шагов и подняла аппарат. Ее мысль состояла в том, что эта штука — действительно слово. Оно было на окаменелом куске дерева, но дерево как таковое не играло важной роли. Главным был символ. Эмили нажала на кнопку и сквозь веки увидела вспышку. Слегка сместив фотоаппарат, опять нажала на кнопку. Она сделает множество снимков. На большинстве из них будут запечатлены страшные картины, но на одном окажется слово. Люди заходили в это помещение и превращались в убийц, ergo, слово находилось там, где его можно было увидеть. Эмили снова сместила аппарат, нажала кнопку и сделала еще один снимок. Она будет снимать, пока в аппарате хватит памяти. Потом перекинет фотографии на компьютер, увеличит их в тысячу раз и изучит каждую, пиксель за пикселем. На это уйдет целая вечность. Она увидит страшные вещи. Но своего добьется. Она найдет то, что выглядит как кусок деревяшки. И поймет, где расположено само слово. Она увеличит его в сотню раз, пока оно не вылезет за края монитора. И скопирует его. Слово — это не вещь. Это информация. Ее можно продублировать. Она скопирует его, вырежет на куске дерева, и это будет то же самое. Возможно, она найдет кого-нибудь, кто поможет ей, чтобы ей не приходилось держать в голове все слово. Она разделит его на сотню крохотных кусочков, пронумерует их, чтобы потом можно было собрать. Ей придется придумать, как безопасно переносить его. Держать его закрытым. Эмили снова нажала на кнопку. Хорошо бы сделать из него ожерелье.
Эмили вышла из больницы. Воздух казался невероятно свежим, и она буквально глотала его. Сначала она просто шла, потом побежала. Рюкзак бил ее по спине. Она крепко прижимала к себе фотоаппарат. Надо бы остановиться и завернуть его во что-то мягкое, а потом убрать в рюкзак. Но Эмили не могла остановиться и бежала по мертвым улицам. Над головой проорала ворона. Она крикнула ей в ответ, издала нечто, похожее на безумный йодль, который разорвал царившую вокруг тишину. А ведь она должна соблюдать осторожность. Ведь они могут услышать ее. Эмили бежала, изредка икая и что-то бормоча себе под нос. Ей отчаянно хотелось оказаться как можно дальше от этого места, там, где можно будет вдохнуть полной грудью и завизжать от радости — ей этого так хотелось…
Йитс поднялся на крыльцо, и его окружили дворецкие. Он думал, что они закончатся у подножия лестницы, но здесь их оказалось еще больше. Один поспешил проводить его через открытые двойные двери, другой принялся мягко расспрашивать, не желает ли он выпить прохладительного, третий захотел забрать у него пальто. Все это сопровождалось переговорами на низких тонах, и Йитсу стало казаться, будто он движется в бурлящем потоке. Он позволил, чтобы с него сняли пальто. Четвертый дворецкий вообще проявил небывалую наглость: быстро подошел к нему и поправил галстук-бабочку. Дворецкий, который хотел напоить Йитса прохладительным, встал так, чтобы Йитсу достаточно было сделать один шаг — и бокал с шампанским сам оказался бы у него в руке. Однако Йитс не знал этого дворецкого и ни за что на свете не позволил бы абсолютно чужому человеку поить его любыми напитками.
— Там испанец, — сказал Элиот.
Он вслед за Йитсом поднялся по лестнице и сейчас заглядывал в дом. Дворецкие шарахались от него, словно он был утлым суденышком в бушующем океане, а все потому, что Элиот не надел смокинг. На нем был коричневый костюм и бежевое пальто, которое Йитсу пришлось бы в буквальном смысле сдирать с него, если бы он вдруг захотел увидеть его в чем-то еще. Это, естественно, был определенный кодекс. Организация устанавливала потолок для качества одежды, которую разрешалось носить поэтам, и этот потолок зависел от уровня поэта. Суть заключалась в том, чтобы избежать ситуаций, когда недавно закончивший школу поэт осознавал, что в этом мире ему доступно практически все, и принимался скупать костюмы по диким ценам, машины за триста тысяч долларов и тем самым привлекал к себе внимание. В техническом плане этот код распространялся и на Йитса. Технически стоимость всего его наряда не должна была бы превышать половину стоимости тех туфель, что сейчас были на нем. Однако Йитс не следовал кодексу, потому что не был двадцатилетним идиотом, которому требовалась защита от соблазнов. Он был достаточно умным, чтобы уважать значение кодекса, но при этом рабски не следовать его букве. Элиот же был в костюме из прошлого века, в отвратительных башмаках из обычного универмага и в совершенно мятом пальто. Он отказывался нарушать правила даже ради того, чтобы спасти себе жизнь, и это было самым главным в Элиоте.
— Ты идешь? — сказал Йитс. — Думаю, некоторые из делегатов прихватили с собой советников.
— Нет. Я неподобающе одет, — сказал Элиот и только потом сообразил, что, по сути, это не было приглашением.
— Тогда увидимся в офисе.
— Русский не придет. Я специально зашел, чтобы предупредить тебя.
Йитс заколебался. Дворецкий с шампанским воспользовался шансом проскользнуть вперед, и Йитс повернулся к нему, чем вызвал у несчастного приступ жесточайшего стыда за то, что он посмел привлечь к себе внимание. Униженный, дворецкий быстро исчез.
— В каком смысле?
— Русский будет участвовать по спикерфону.
— Ты, наверное, шутишь.
Элиот пожал плечами.
— Так говорят люди.
— Что ж, — сказал Йитс. Он тщательно готовился к таким встречам и старался предвидеть все случайности. Но спикерфон… Русский боится, что его скомпрометируют? Разве он не знает, что, используя спикерфон, демонстрирует свой страх всем делегатам, находящимся в этом доме, буквально кричит о своей уязвимости? Это же нелепо.
Элиот все не уходил, поглядывая в зал, на роскошные платья и смокинги.
— Спасибо, — сказал Йитс.
Элиот кивнул и стал спускаться. Йитс почувствовал, как с каждым шагом Элиота, с каждым дюймом, увеличивающим расстояние между ним и теми жуткими ботинками, его настроение улучшается. Дворецкие зароились вокруг него, возбужденные его невниманием. Он отмахнулся от них едва заметным движением плеча и вошел в дом.
Внутри у самых дверей он встретил фон Гете, который любовался толпой гостей, включавшей, если Йитс не ошибался, одного сенатора и двух конгрессменов. Гете был немцем, низкорослым и остроносым, с зализанными темными волосами. На нем были очки в золотой оправе, и Йитс был уверен, что это лишь декорация. Обут он был в изумительные коричневые туфли ручной работы. Гете извинился перед собеседниками, подошел к Йитсу и обеими руками обхватил его руку.
— Guten Tag, mein Freund, — сказал Йитс, чем вызвал гримасу отвращения на лице Гете. — Wie geht es Ihnen? [16]
— Паршиво.
— Прошу прощения, — сказал Йитс. — У меня нет возможности совершенствовать свой немецкий так часто, как хотелось бы.
— Вы прощены. — Этот диалог означал, что Гете не желает общаться с Йитсом по-немецки, что, с одной стороны, было разумно: ведь гораздо проще противостоять, когда тебя пытаются компрометировать на выученном тобою языке, а не на твоем родном. С другой стороны, это было трусостью, по той же причине. Йитс был рад поддержать дух встречи. Он прибыл сюда не для того, чтобы кого-то компрометировать. К тому же он искренне сомневался в способности Гете причинить ему какой-либо вред на английском. — Вы организовали великолепный прием. Все очень достойно.
— Ну… — сказал Йитс и впервые оглядел место действия: столы застланы белыми скатертями, сделанная с большим вкусом вывеска рядом с подиумом провозглашает: «МИР ГРАМОТНОСТИ». — Мы делаем все возможное.
— Я тут беседовал с одним из ваших политиков, и он сказал мне, что ваше правительство инвестирует несколько сот миллионов долларов в обучение азиатских детей чтению.
— Мы делаем все возможное.
— Чтению на английском.
— Ну, — сказал Йитс, — вряд ли стоит рассчитывать, что мы будем учить их немецкому. — Он пожал руку высокой женщине с бронзовой кожей. Двадцать секунд назад эта женщина переглянулась с ним поверх толпы и, как торпеда, принялась прокладывать себе путь через весь зал. — Розалия, как я рад.
— Уильям, — сказала она. — Клянусь, ты только молодеешь.
— Де Кастро, — сказал Гете, окидывая взглядом ее зеленое платье, которое было смелым, когда она стояла спокойно, и вызывающим, когда она двигалась. Де Кастро протянула ему руку, и он ее поцеловал. — Мы с Йитсом как раз обсуждали план наводнить мир английскими миссионерами.
— Уверена, вы сами понимаете, что общий мировой язык послужит интересам Организации.
— Вполне возможно, — сказал Гете. — Но меня печалит перспектива, что этим языком станет английский.
— Не станет, — сказала де Кастро. — Им будет испанский. Английский уже достиг своего потолка. Понадобится нечто большее, чем миссионеры Йитса, чтобы вернуть ему былое величие. — Она посмотрела на Гете сверху вниз — тот был на целый фут ниже ее. — Думаю, все это больше беспокоит тех делегатов, чьи языки умирают.
— А, вот оно, — сказал Гете. — Традиционное немецкое преувеличение.
— Скажу честно, меня восхищает ваша сила духа. Смотреть, как твой язык сползает в сноски истории, — это нелегко.
— Ничего такого не происходит.
— Хотя, полагаю, вы уже давно привыкли к униженному положению, — сказала де Кастро. — Немецкий всегда был на втором месте среди самых популярных германских языков.
— Детки, прошу, не ссорьтесь, — сказал Йитс.
Де Кастро лучезарно улыбнулась:
— Я не ослышалась? Пушкин будет общаться с нами по спикерфону?
— Очевидно.
— Очень надеюсь, что нам не понадобится еще один русский делегат. Они дохнут, как мухи. У Александра так хорошо шли дела…
— Все дело в языке, — сказал Гете. — Слишком много морфем. Они по своей сути уязвимы.
— Не могу поверить, что он рассчитывает обезопасить себя с помощью спикерфона. Эта затея абсурдна.
Для слова «абсурдно» де Кастро использовала немецкое «lächerlich», слегка исказив первый слог. При этом она пристально наблюдала за Гете, и Йитс предположил, что де Кастро придала этому слову определенную лингвистическую глубину. Такое можно будет наблюдать на протяжении всей встречи: делегаты станут то и дело прощупывать друг друга, выискивая слабые места. Это неизбежный побочный результат того факта, что Организация является свободной коалицией независимых сообществ. Все делегаты имеют одинаковый ранг. Технически, Йитс был не более важной фигурой, чем аль-Захави из арабской группы или Баратендра Харишчандра — из урду-хинди. И именно это он и собирался изменить.
— Давайте допустим, что у Пушкина другие мотивы, — сказал Йитс, — и не будем тратить наше время на домыслы.
— Договорились, — сказала де Кастро. — Кстати, Уильям, я очень надеюсь и на то, что ты положишь конец всяким домыслам и в отношении меня. Ты вернул свое элементарное слово?
Йитс бедром почувствовал, как в кармане брюк зажужжал телефон. Звонок удивил его, потому как все, кто знал этот номер, знали и то, что звонить на него не следует.
— К сожалению, нет.
— Печально, — сказала де Кастро. — Но все это чушь. Ведь никто из нас не верит, что ты, Уильям, допустил бы, чтобы элементарное слово почти год пролежало в Брокен-Хилл.
— Эта концепция экстраординарна, — сказал Гете.
— Мы сможем обсудить все, во что вы желаете верить, на заседании, — сказал Йитс. — Которое еще не началось.
Де Кастро огляделась по сторонам:
— Для того, что другие делегаты до сих пор не подошли к тебе, есть определенные причины. Думаю, по тем же причинам Пушкин решил не приезжать. — Она вперила в него свой взгляд. — Ты решил скомпрометировать нас?
— Какая нелепость, — произнес Йитс.
Де Кастро продолжала пристально смотреть на него. Гете сказал:
— Никто не станет отрицать, что вы делали попытки вернуть его. Однако чем больше времени проходит, тем чаще возникают сомнения, что все усилия — это фикция, и на самом деле мы являемся зрителями фарса.
— У меня нет элементарного слова, — сказал Йитс. — В качестве доказательства прошу вас принять очевидный факт, что если бы оно у меня было, я бы воспользовался им, дабы избавить себя от этого разговора. — Его телефон снова зажужжал. — Мои извинения.
Он отвернулся, достал телефон, посмотрел на монитор и сунул его обратно в карман. Затем устремил взгляд вдаль, осмысливая слова: «ОБНАРУЖЕНИЕ [email protected] POI 665006».
Сообщение было автоматически отправлено компьютером в тот момент, когда интересующий объект — POI — был обнаружен одним из элементов обширной системы слежения, к которой у него был доступ. Эти системы не были абсолютно надежны, возможные обнаружения становились сообщениями только тогда, когда компьютер, чтобы достичь необходимого уровня достоверности, аккумулировал достаточное количество таких обнаружений в приемлемом качестве. В данном случае его информировали о наличии трех обнаружений за последние двадцать четыре часа и еще одного, более раннего, и вероятность, что это именно POI за номером 665006, составляла девяносто пять процентов. И Йитс отлично знал, что под этим номером числится Вирджиния Вульф.
Он вернулся к Гете и де Кастро.
— Если честно, — сказала последняя так, будто он и не уходил, — я не вижу особого смысла в том, чтобы сидеть и обсуждать цифровые технологии и социальные сети, когда не решена такая важная проблема.
— Она решена, — сказал Йитс. — Даже не знаю, как еще убедить тебя. — У него вдруг возникло странное подозрение, что следующее обнаружение Вульф произойдет в этот момент, на этой встрече. Интересно, спросил он себя, кто из делегатов имеет к этому отношение.
— Ты можешь назвать мне нынешнее местонахождение Вирджинии Вульф, — сказала де Кастро. — Это тоже беспокоит меня.
— Мы искали. Мы ее не нашли. По всей вероятности, она мертва.
Гете посмотрел на де Кастро.
— Он утверждает, что ничего не знает.
— Уильям, я многое слышу от людей из твоей организации, — сказала де Кастро, — как и ты, без сомнения, от людей из моей. И мне недавно рассказали одну историю, которая вызывает немало тревоги. В ней говорится, что Вирджиния Вульф украла элементарное слово и привезла его в Брокен-Хилл не из ребячливого желания потешить оскорбленное самолюбие, как ты нам рассказывал, а по твоему приказу, для тестирования его эффективности. Если учесть, что в настоящий момент население Брокен-Хилл составляет ноль человек, тестирование прошло успешно. Что является тревожной новостью само по себе, так как все мы, при всем нашем глубоком уважении к тебе, Уильям, можем оказаться перед опасностью, что ты воспользуешься способом убеждения, от которого нет защиты. Однако в этой истории меня сильнее всего беспокоит другое: то, что Вирджиния Вульф, как твой агент, бродит где-то поблизости, вовлеченная в какую-то деятельность, которая служит твоим интересам. Я не могу представить, что это за деятельность. И вот от этого мне становится очень неуютно.
Пока она говорила, телефон Йитса все вибрировал и вибрировал. У него вдруг возникло очень неприятное подозрение, что столь странным совпадением — обнаружением Вульф во время проведения встречи — он не обязан никому из делегатов. Он обязан этим исключительно самой Вульф.
— Доверьтесь нам, — сказал Гете. — Мы все союзники, Уильям.
— У меня нет слова, — сказал Йитс. — И Вирджиния Вульф мертва. А теперь прошу меня извинить, но у меня нет возможности принять участие в собрании. У меня появилось срочное дело.
Он воспользовался вертолетом и приземлился на вертолетной площадке при офисе в округе Колумбия. На это ушло тринадцать минут. Во время перелета Йитс пытался по телефону скоординировать действия людей. Это оказалось довольно сложной задачей, потому что каждые несколько секунд телефон сообщал о поступившем сообщении, и ему приходилось отвлекаться, чтобы нажать на кнопки. К тому моменту, когда в поле зрения появилось здание Организации, выяснилось, что большую часть времени Йитс потратил на то, чтобы привести телефон в удобное для разговоров состояние. Когда сервер перегружен рассылкой подтверждений приема входящих запросов настолько, что не успевает на них отвечать, это называется атакой на отказ в обслуживании, DOS. Вот то же самое произошло и с Йитсом. Он сдался и отложил телефон.
Выбравшись из вертолета, он сначала решил спускаться на лифте, но потом выбрал лестницу, которая давала ему определенную маневренность. Через один пролет Йитс оказался в помещении, где приглушенная подсветка была сделала с большим вкусом. Его помощник вскочил из-за стола. Он был полон сообщений.
— Не сейчас, спасибо, Фрэнсис, — сказал Йитс и закрыл за собой двойную дверь.
Датчик присутствия включил свет ярче. В этом месяце его кабинет был одой феодальной Японии XVIII века: бумажные перегородки, низкая и незатейливая мебель. На стене позади стола висел подсвеченный специальной лампой самурайский меч. Йитс ничего конкретно не выбирал: дизайн его кабинета периодически менялся в случайном порядке, чтобы ничем не выдать художественные пристрастия хозяина. Он расположился за столом и нажал клавишу на клавиатуре, чтобы разбудить спящие мониторы.
Его предшественник не пользовался компьютером. Компьютер считался инструментом секретаря. Сейчас это трудно представить. На мониторах появились красные «коробочки». Проснувшись, компьютер принялся вываливать данные по обнаружениям за несколько дней и даже недель. Спектрограмма голоса из какой-то гостиницы в Стамбуле. Женщина, подходящая под описание, в Ванкувере. Йитс изучил картинку: солнцезащитные очки, шляпа, ничего такого, за что можно зацепиться, но компьютеру понравились скулы. Фото с видеорегистратора такси, зернистое и бедное, сделано на маршруте, который, как вычислил компьютер, соответствовал передвижениям Вульф. Это было в Сиэтле, вчера. «Коробочки» с извещениями двигались сплошным потоком, но Йитс успел ухватить ту, на которой штамп времени был недавним. Информация поступила с системы видеонаблюдения здания. Уровень достоверности составлял девяносто девять процентов. Итак, Вульф снаружи в настоящий момент.
У его кабинета имелся балкон. Йитса охватило искушение выйти на него и, перегнувшись через перила, проверить, сможет ли он разглядеть ее внизу. Но это было рискованно. Вполне возможно, что Вульф только этого и надо. Не исключено, что его поджидает снайпер. Проблема заключалась в том, что Вульф пропала на целый год; он, хотя и считал, что хорошо понимает ее, плохо представлял, насколько сильно она изменилась.
Зазвонил его телефон. В Йитсе поднялось возбуждение, но он выждал, когда оно пройдет.
— Да?
— Я дико извиняюсь, но тут так много народу, желающего поговорить с вами, и все говорят, что у них срочное дело…
— Среди этих людей есть Фрост? — Поэт, ответственный за обеспечение безопасности здания. Йитс говорил с ним, когда летел в вертолете, между эсэмэсками и попросил его выполнить важные, давно заготовленные приказы. В частности, Фросту предстояло заполнить вестибюль изолированным от внешней среды персоналом, мужчинами и женщинами в черных комбинезонах и с оружием, которые смотрят на мир через компьютерный дисплей и не слышат ничего, кроме слов из рекомендованного списка. Однажды они доказали свою неспособность забрать слово из Брокен-Хилл — команды, посланные туда, принялись с увлечением убивать друг друга, — однако это ничего не значило, потому что все было подстроено им самим. Он был абсолютно уверен в том, что они смогут остановить Вульф.
— Нет, от Фроста никаких вестей.
— Я буду говорить с Фростом, — сказал Йитс. — Больше ни с кем.
Он выключил микрофон. Красные «коробочки» продолжали ползти по экрану. Йитс увидел слово «ВЕСТИБЮЛЬ». Он откинулся на спинку кресла.
Итак, она в здании. Если его указания будут выполнены, то как только Вульф поднимется на первый этаж, ее схватят, свяжут ей руки, а рот заклеят скотчем. Затем ее доставят вниз и бросят в камеру без окон. А потом позвонит Фрост.
Йитс ждал, сложив руки на груди. По экрану проползло еще несколько красных «коробочек». «ВОЗМОЖНОЕ ОБНАРУЖЕНИЕ POI: ВУЛЬФ, ВИРДЖИНИЯ. ВТОРОЙ ЭТАЖ». Он некоторое время смотрел на это, пытаясь представить те обстоятельства, которые вынудили службу безопасности принять такое решение: отправить Вульф наверх, а не вниз. Он потянулся к телефону. В тот момент, когда Йитс поднес трубку к уху, на экране появилось новое извещение. «ТРЕТИЙ ЭТАЖ». Произошла задержка? На несколько секунд? Раньше это не имело особого значения.
— Фрэнсис, будьте любезны, объявите на этаже локдаун.
— Да, сэр.
— И, пожалуйста, постарайтесь дозвониться до Фроста.
— Сейчас.
Экран мигнул. Свет выключился. Все это из-за локдауна. Беспокоиться нечего. Йитс ждал. Его дыхание было ровным. Он не испытывал никаких эмоций. Текли минуты. Свет включился.
Он нажал на кнопку интеркома.
— Фрэнсис, почему локдаун сняли?
— Не знаю. Выясняю.
Какой-то шум на заднем фоне. Довольно громкий, он даже услышал эхо от него.
— Кто это еще?
— Это… чем могу вам помочь?
Заговорил женский голос. Неразборчиво, Йитс не смог идентифицировать его. На том конце линии отключились. Он медленно положил трубку.
Отчасти он был доволен. Он и раньше знал, что Вульф от природы находчива и умеет атаковать. Он, в некотором смысле, был бы сильно разочарован, если бы она попала в лапы Фроста и солдат. Он тогда лишился бы шанса проверить себя. Конечно, оставалась вероятность, что она сейчас войдет сюда и уничтожит его. И вот это вызывало тревогу.
Однако все это чувства. И он не нуждается в них. Он либо одержит победу, либо нет.
Йитс сделал несколько глубоких вздохов и принялся молиться. «Господи, да пребудь со мной, да направь мою руку. Помоги мне преодолеть немощь плоти и стать Твоей праведной силой». По его телу разлилось тепло. Отношения с Богом были его величайшим богатством. Они позволили ему стать тем, кто он есть. Многие из его подававших надежды коллег поддались искушению. Они справлялись со своими физиологическими потребностями, ели, дышали и трахались с осторожностью и в полном соответствии с протоколом, постоянно держали себя под контролем, но свои социальные потребности — эти основные человеческие желания любить, быть любимым, найти свое место в обществе — они просто подавляли, потому что не существует безопасного способа удовлетворить их. Ведь они называются потребностями не просто так. Человек — это животное, которое алчет близости на биологическом уровне, без устали, настойчиво. Йитс видел, как множество успешных карьер рушились только из-за уступки этой потребности: у мужчин, которые шептали признания шлюхам, у женщин, которые задерживали взгляд на детях. На таких маленьких изменах раскрывались души. Он сам раскрыл множество из них.
Он тоже боролся в юности. Сейчас эта борьба выглядела забавной. Инфантильной. Но он хорошо помнил свое одиночество. Как реагировало его тело, когда ему улыбалась какая-то женщина. Приступ желания толкал его к тому, чтобы соединиться с ней, причем не только в физиологическом смысле, довериться ей и добиться от нее понимания. Желание было настолько сильным, что буквально захлестывало его. И тогда он открыл для себя Бога.
В первое время это страшно тревожило его. Надо же, поэт стал религиозным! Он сам себя шокировал. Однако вера в Бога была для него неоспорима и упрочивалась с каждой неделей. И он уже не считал себя одиноким. Он видел божественное во всем, от осеннего листопада до удачной остановки лифта. Иногда, когда серость каждодневных дел начинала давить слишком сильно, он ощущал присутствие Бога, даже видел фигуру в кабинете. Бог был с ним. Бог любил его. Это было нелепо, но это было так.
Естественно, в этом была повинна опухоль. Олигодендрглиома, новообразование в той части головного мозга, которая отвечает за познавательные процессы. Те чувства, которые она порождала, можно было бы вызвать электрической стимуляцией. Опухоль не смертельная, но ее следовало бы удалить, сказал его хирург, когда Йитс смотрел на черно-белые снимки, потому что она продолжит расти. Со временем его будет все меньше, а опухоли — все больше.
Йитс вышел из клиники в замечательном расположении духа. Он не собирался удалять опухоль. Она была идеальным решением для его дилеммы: как утолить потребность его тела в близости. Конечно, он обманывал себя. Не было никакого высшего присутствия, наполнявшего его любовью. Было только ощущение, что это есть. Но и это было замечательно. Просто идеально. Он никогда не доверился бы Богу, существующему за пределами его головы.
Открылась дверь, и вошла женщина. Она была одета в длинный, до пола, белый халат. Подол был забрызган чем-то черным: это могла быть грязь, это мог быть Фрост. На руках у нее были белые перчатки. На шее — ожерелье, нечто, что вращалось и на что было больно смотреть. Йитс закрыл глаза, слегка нажал рукой на диафрагму, чтобы голос прозвучал правильно, и произнес как можно более властно:
— Вартикс велкор манник вишик! Не двигаться!
Воцарилась тишина.
— Ого, — сказала Вульф. — А больно.
Он ухватился за ручку ящика в письменном столе.
— Это делает тебе честь, Йитс. Я долго готовилась к тому, чтобы услышать от тебя эти слова, и все равно почувствовала их на себе.
Он открыл ящик. Его пальцы сомкнулись на пистолете. Он поднял его и нажал на спусковой крючок. И нажимал до тех пор, пока обойма не закончилась. Потом уронил его на ковер и прислушался.
— Я тут.
На стене позади него висит меч, ему триста лет, но он все еще может рубить. Только вот у Йитса нет для этого навыка. Но, возможно, это не будет иметь значения, если она подойдет поближе. Пусть думает, что это декорация.
— Я пришла убить тебя, — сказала она. — Сообщаю на тот случай, если у тебя остались какие-то сомнения
Йитс глубоко вздохнул. Ему требовалось несколько мгновений, чтобы успокоиться.
— Эмили.
— Вульф, — сказала она. — Сейчас я Вульф.
Интересно. А не изменила ли она свой сегмент? Это вполне возможно. Не исключено, что она не улучшила свою оборону, а просто каким-то кардинальным образом изменила базовые характеристики своей личности. Это можно сделать, если попрактиковаться. В таком случае она становится уязвимой для другого набора слов. Да. Она наверняка отказалась от своей предыдущей сущности, чтобы дистанцироваться о того, что она натворила в Брокен-Хилл. Ему нужно срочно понять, чем она стала.
— Как ты попала сюда?
— Просто пришла.
— Но вестибюль кишит сотрудниками службы безопасности.
— Этими ребятами в шлемах? Ага. Ведь они каким-то образом экранированы, верно? Защищены от компрометации.
— По идее, да.
— Так и есть. Но Фрост-то не защищен.
— А, — сказал Йитс. — Значит, там не было никаких сотрудников.
— Ни одного.
Трудно читать по лицу человека, которого не видишь. Визуальные сигналы очень важны. Но и с этим можно справиться. И он справится. Главное — чтобы она продолжала говорить.
— Как я понимаю, ты считаешь, что я причинил тебе зло?
— Можно выразиться и так.
— Ну, — сказал Йитс, — я не стану унижать нас обоих, делая вид, будто извиняюсь. Но позволь обратить твое внимание вот на что: твои интересы пострадают, если ты убьешь меня.
— Вот в этом я с тобой не согласна. То есть я думала об этом. Прийти сюда со словом, заставить тебя вернуть меня в Организацию — это было бы интересно. Не буду отрицать, это очень привлекательно — превратить тебя в своего раба до конца твоих дней. Но это не выход. У меня, видишь ли, есть одна небольшая проблема. Она образовалась, когда ты отправил меня в Брокен-Хилл, чтобы я запустила этот приказ убивать. Я почти посмотрела на него. Поймала отражение. Глупо. Этого не хватило, чтобы скомпрометировать меня. Оказалось мало. Отражение слова было перевернуто. И не отчетливо. Но, думаю, кусочек в меня пробрался. Я называю его звездочкой. Я его так и ощущаю. Как звездочку в глазу. Не очень приятное ощущение. Она хочет, чтобы я поступала плохо. Однако я нашла способ контролировать ее. Я концентрировалась на мысли, что убью тебя. Когда я это делаю, звездочка не так мучает меня. Я не чувствую потребности убить кого-то еще. Так что видишь, Йитс, вопрос о твоей смерти для меня обсуждению не подлежит.
Йитс был потрясен. Таких деталей он не знал.
— И что потом?
— Прошу прощения?
— После того, как убьешь меня. Что потом?
— А вот это тебя не касается.
— Наверное, нет, — сказал он. — Отлично. Мы пока оставим эту тему.
— Не будет никакого «пока», Йитс. Во всяком случае, для тебя.
— Гм, — сказал Йитс.
Он уже ограничил свой выбор примерно десятком сегментов. Ему очень хотелось опробовать на ней слова, предназначавшиеся для всех, на что потребовалось бы пятнадцать секунд. Однако это было крайним средством. И он опасался ее мгновенной реакции. Поэтому решил выждать и узнать еще чуть-чуть.
— Прежде чем мы пойдем дальше, я кое в чем тебе признаюсь.
— О? — Он услышал, как ее халат чиркнул по полу.
— Ты здесь благодаря мне. Все эти события, до последней детали, срежиссированы мною. Самым сложным было придумать, под каким предлогом я так долго не забираю элементарное слово из Брокен-Хилл. Если честно, я рассчитывал, что ты будешь действовать быстрее. Мне уже стало казаться, что этот спектакль никогда не кончится. Но вот ты здесь. Жаждешь мести, принесла мне слово… Всё по плану.
— Серьезно? — сказала она. — Должна отметить, что отсюда, где я стою, все это действительно выглядит как отвратительный план.
— Я приехал в Брокен-Хилл в разгар этого жертвоприношения и был тронут. Искренне тронут. Я тогда понял истинную силу элементарного слова. Оно развратило бы меня. Рано или поздно оно стало бы моей гибелью — так всегда бывает с незаслуженно полученной властью. И у меня нет намерения зря растрачивать жизнь на временное величие. Как только я получу от тебя слово, я оставлю на этом мире такую отметину, которую невозможно будет стереть.
— Ты, Йитс, несешь полнейшую чушь.
Он едва заметно пожал плечами:
— Вероятно, мои мотивы — за пределами твоего понимания. Ты обычный человек, а я — нечто большее. Но я хочу, чтобы ты знала: мне не нужны слова, чтобы заставить тебя исполнять мою волю. Ты — моя марионетка, несмотря ни на что. Ты стоишь тут не потому, что так пожелала, а потому, что тебя заставил я. Потому что нанести поражение элементарному слову, которое ты держишь в руках, — это вызов, брошенный мною самому себе, чтобы доказать: я готов владеть им.
— Ты, ублюдок, я собираюсь прикончить тебя, — сказала она. — Я прошла через все расставленные тобой линии обороны. Ты видишь это своими глазами.
Йитс поднялся из кресла и развел руки. Он задышал глубоко, но так, чтобы она этого не заметила. Семьдесят седьмой сегмент. Он в этом не сомневался. Есть еще двести двадцатый, но там больше страха и неуверенности в себе. Интересно, что часто эти два сегмента встречаются у родных братьев и сестер: старший ребенок из двести двадцатого и младший из семьдесят седьмого. Вполне вероятно, что Вульф может соскальзывать то в один, то в другой.
— Вот он я, — сказал Йитс. — Убивай.
Он услышал, что она приближается. По ту сторону его стола стояли два широких кресла, и они сильно ограничивали ей пространство для маневра. Если действовать стремительно, он успеет схватить меч и нанести ей удар.
— Ты, Йитс, даже не представляешь, как сильно мне этого хочется. Я знаю, что так говорить плохо. Про свои желания. Но мне ужасно хочется.
Он слышал ее дыхание. Теперь оно было очень близко. Он чувствовал: достаточно ему протянуть руку, и он дотронется до нее. Йитс продолжал наполнять легкие кислородом, готовясь произнести слова, которые сделают Вульф его рабой.
— Эй, — сказала она, — а что это за слово? Когда японские парни совершали что-то плохое, они, чтобы загладить вину, вспарывали себе брюхо. Ты это знаешь? Потрошили себя. Как это называется?
Он не ответил.
— Сеппуку, — сказала она. — Думаю, что так.
В его сознание закралось сомнение. А она точно из семьдесят седьмого?
— Я долго планировала все это. Подумай об этом, Йитс.
Он подумал.
— Киннал форсет халлашин эйд! — Он повернулся. Его руки сомкнулись на рукоятке меча. Он выхватил его из ножен. — Кричи! — Это нужно было для того, чтобы определить ее местоположение. И подтвердить, что он правильно вычислил ее. Йитс резко крутнулся, горизонтально выставив перед собой меч. Лезвие разрезало воздух. Он потерял равновесие.
— Холодно, — сказала Вульф откуда-то рядом с дверью.
Он все же удержался на ногах и поднял меч вертикально. Какая глупость. Он был крайне разочарован собственными действиям. Все это чушь насчет ее имени: «Сейчас я Вульф». И он купился на это. Она, естественно, Эмили. И всегда будет Эмили.
Йитс обошел стол, двигаясь на ее голос и держа меч на изготовку. Ему показалось, что раздался какой-то звук, и он мысленно нанес колющий удар. Затем медленно повернулся вполоборота.
— Сюда, — сказала она от коридора.
Йитс ощупью добрался до дверного проема. В коридоре слышался странный шорох. Вентиляция? Он почувствовал, что окружен. Да, совершенно очевидно, что у нее на него определенные планы.
— Здесь люди. — Ее голос прозвучал впереди. — Так… чтобы ты знал.
Йитс сделал два шага и наткнулся на стул. Мыском правой туфли он ударился об ножку и понял, что на коже останется царапина. Его охватила грусть.
— Итак, у меня к тебе предложение, Йитс. У тебя есть два варианта. Ты открываешь глаза, смотришь на то, что у меня на шее, и потрошишь себя, следуя моим инструкциям. В этом случае никто не пострадает, кроме тебя. Но можешь стоять здесь и размахивать своим огромным ножом для масла; правда, в этом случае я брошу на тебя твоих же людей. Что скажешь?
Йитс побежал на нее. Кто-то схватил его за руки. Он ударил мечом нападающего, и после чьего-то тихого возгласа его руки обрели свободу. Он снова выбросил вперед меч и почувствовал, как лезвие проткнуло что-то. Это нечто повисло на лезвии, и он дернул меч на себя. Что-то с глухим стуком рухнуло на ковер.
— Мои поздравления, — сказала Вульф. — Ты убил своего секретаря.
Он резко повернулся на ее голос. Коридор был полон людей. Йитс чувствовал это. Они стояли молча, ждали, когда он приблизится. Он понял: чтобы добраться до нее, ему придется убить всех.
— Итак, чуда не случилось, — сказала Эмили. — Даже не знаю, чего я ожидала.
Она все еще оставалась двести двадцатым. Просто отточила свою оборону. Но лазейку найти можно. Всегда можно что-то найти. Тайное желание, тщательно скрываемое недовольство собой… Вот через это он и разгадает ее.
Йитс ощупал воздух кончиком меча.
— Ты никогда не была одной из нас. Элиот думал, что ты научишься управлять собой. Но одна эта мысль всегда вызывала только смех. Ты никогда не умела контролировать свои эмоции.
— Не знаю, Йитс. Возможно, ты просто не верил в мое благоразумие.
Он быстро повернулся на голос.
— Ты действительно думаешь, что сможешь спрятать от меня свой разум?
Йитс взмахнул мечом. Лезвие задело за что-то, и он, оскальзываясь, сделал выпад вперед. Лезвие во что-то воткнулось, и он сильнее надавил на него.
— Бр-р, — сказала Эмили. — Это был Фрост.
Возможно, собственная ярость вывела ее из равновесия.
— Вартикс велкор манник вишик! Кричи!
Наступила пауза. Никто не закричал.
— Итак, ты понял, что я ни капельки не изменилась. Мои поздравления. Но это тебе не поможет.
— Я чувствую твои эмоции, — сказал он. — Ты излучаешь их. Скажи мне что-нибудь, Эмили. Почему ты так сильно хочешь моей смерти?
— Разве это не очевидно?
— Думаю, потому, что тебе нужно сделать меня виноватым. Тебе нужно верить, что в том, что ты натворила в Брокен-Хилл, есть только моя вина.
— А так и есть.
— Но в глубине души ты знаешь правду. Что если бы ты приложила чуть больше усилий, то смогла бы остановить все это.
— Черт бы тебя побрал, Йитс. До чего же ты упрямый… Но я пришла сюда не для того, чтобы выслушивать твою болтовню. Я хотела добиться, чтобы ты по собственной воле попросил прощения, но мне надоело с тобой валандаться. Открывай глаза, черт побери.
— Ты убеждаешь себя, будто у тебя нет выбора, но сама ты в это не веришь. И поэтому хочешь убить меня. Ты надеешься убить часть себя.
— Хватайте его, — сказала Эмили, обращаясь к кому-то, он не знал, к кому именно. — Валите его на пол. Заставьте его открыть глаза.
Он поднял меч.
— Кто убил того мальчика в Академии? Разве я? Он первым своей жизнью заплатил за свою ошибку, а его ошибка состояла в том, что он любил тебя. Он был первым, но не последним. — К нему потянулись руки. Он только и успевал рубить мечом. — Разве это я сделал из тебя убийцу? Ты стала убийцей задолго до Брокен-Хилл!
— Заткнись!
— Вартикс велкор манник вишик! Ты убила своего любовника! Кричи! — Руки схватили его. — Вартикс велкор манник вишик! Ты заслужила наказание, ты заслужила смерть за свои преступления! Вартикс велкор манник вишик! Кричи, мерзкая сука!
Йитс упал на пол под весом навалившихся на него тел. Он ощутил на лице чужие пальцы. В царившем вокруг гаме он различил тихий, похожий на шелест звук, даже не звук, а горестный вой.
— Вартикс велкор манник вишик! — сказал он. — Эмили, ляг на пол и спи.
Его все же вынудили поднять веки. Он увидел знакомые лица, напряженные и сосредоточенные. Он знал сегменты этих людей, но никакие его слова не смогли бы убедить их отпустить его. Однако он мог зайти с другой стороны. Он мог убедить их отпустить его, как только их долг будет исполнен. Мог, потому что за грудой навалившихся на него тел он разглядел фигуру, распластавшуюся на ковре; ее грудная клетка под белым халатом мерно поднималась и опускалась. Йитс возликовал: поединок окончен, и он одержал победу.
From: http://whuffy.com/relationships/articles/8we4y93457wer.html
1. Как вы проводите свободное время?
2. Что бы вы сделали, если бы вам оставался год жизни?
3. Чем вы больше всего гордитесь?
4. Чего вы хотите?
Элиот поднялся на восьмой этаж, где дюжие молодцы в серой униформе складывали ковер.
— Что за черт?
— А, Элиот, — сказал Йитс. У него в руке был белый платок, и он утирал пот с шеи. На его рубашке под мышками были влажные круги. Элиот никогда не видел, чтобы у Йитса было такое учащенное дыхание, и его это обеспокоило. — У нас тут был маленький переполох.
— Делегаты разбежались. Решили, что ты собираешься бомбить здание.
— Серьезно? — сказал Йитс. — Это же благотворительное мероприятие в помощь детям.
Элиот отступил, пропуская человека с ковром. Стены были чем-то забрызганы. Маленькими темными капельками, издали похожими на туман.
— Я тебя спросил, — сказал он, — что за черт?
— Вульф вернулась.
Элиот ничего не сказал — ведь это наверняка была шутка.
— Взгляни, — сказал Йитс, указывая на темное пятно на ковре. — Это Фрост.
— Я же говорил тебе, что она жива.
— Да, говорил.
— Я просил у тебя побольше времени… Господи, она убила Фроста?
— По сути, да, — сказал Йитс. — И еще кое-кого.
— Как ей это удалось? — Йитс все промокал платком свою шею. Было нечто странное в его поведении, некая удовлетворенность, источника которой Элиот не понимал. Подошли рабочие: они хотели забрать ковер, на котором он стоял. — Прочь, — сказал Элиот. — Все прочь.
Рабочие вопросительно посмотрела на Йитса, тот никак не отреагировал. Рабочие ушли и оставили после себя слабый запах сигарет и клея для ковролина.
— Оно у нее было?
— Да.
— Значит, она забрала слово.
— Все, как ты предсказывал, — сказал Йитс. — Зря я тебя не послушал.
— Где она?
Йитс ничего не сказал.
— Ты убил ее?
— Какие у тебя интересные приоритеты, — сказал Йитс. — Я сообщаю тебе, что элементарное слово вернулось, а ты первым делом спрашиваешь о ней.
— У меня множество вопросов. И не все они упорядочены.
— Ах, Элиот… Пока я рос, ты мельчал. Я предложил тебе помощь после Брокен-Хилл. Я дал тебе шанс уйти прочь и найти себя такого, каким ты должен быть. Но нет. Ты предпочел остаться. Ты хотел преследовать ее. Ты так и сказал: ты хочешь. Чтобы отыграться за свою неудачу, когда ты не смог остановить ее? Попросить у нее прощения за то, что не смог защитить ее? Честное слово, я не знаю. Наверное, ты тоже не знаешь. Но есть одно, что не вызывает сомнений: она сломала тебя. Ты позволил себе проявить заботу о шестнадцатилетней девчонке. То, что она сломает тебя, было ясно с самого начала, но твоя слабость со временем превратилась в психологический распад личности. Взгляни на себя. Ты — тень того, каким ты был раньше.
— Между прочим, — сказал Элиот, — это очень освежает, когда тебе честно высказывают свое мнение.
— Я открыто встретил слово и одержал победу. Именно это я и сделал, пока ты копался в себе. В тот день, когда я понял, что элементарное слово может развратить меня, я стал готовиться к встрече с ним. Вот поэтому-то я и оставил слово в Брокен-Хилл — чтобы она его оттуда забрала.
— Что ты сделал?
— В мои намерения не входило инициировать еще одно событие вроде вавилонского. Я слишком много работал ради этого. И только доказав, что я достоин слова, я смог убедиться, что у меня хватит сил противостоять искушению. Я давно хочу обладать им. В том, что касается империй, меня, Элиот, расстраивает их неустойчивость. По размышлении, создается впечатление, что реальная власть — это возможность не просто править миром, а предопределять его будущее. — Йитс пожал плечами. — Вероятно, я это и сделаю.
— Я перестаю тебя понимать, черт побери. Вульф могла убить всех нас.
Йитс пожал плечами.
— Но не убила.
— Но могла.
— Она сделала из него ожерелье. Чтобы всегда держать при себе, я думаю. — Йитс сунул руку в карман пиджака. Элиот отвел взгляд. — Я его завернул, Элиот.
Тот посмотрел на то, что было завернуто в белую ткань.
— Меня восхищает твое предположение, что мне нужно элементарное слово, чтобы скомпрометировать тебя, — сказал Йитс. — Элиот, при твоем нынешнем состоянии мне едва ли вообще понадобились бы слова.
— Где Вульф?
— Внизу. В камере. Спит.
— Что ты собираешься с ней делать?
— Ты сам знаешь. Пора освободиться от Вульф. Позволь мне помочь тебе.
Элиот ничего не сказал.
— Она убийца. Она убила три тысячи человек. Между прочим, она каким-то образом сама подверглась воздействию слова. В Брокен-Хилл поймала его отражение. Случайно, я думаю. Но сейчас она находится в состоянии выполнения инструкции, цитирую: «убить всех». Мы можем только догадываться, насколько глубоко в ней засела эта инструкция. Она пыталась сопротивляться ей, направляя свои мысли на меня. Но она все равно стала частью ее. И никогда не исчезнет. Вульф безнадежна, Элиот. И всегда была такой. Пожалуйста, сделай это быстро, потому что у меня для тебя есть новая работа в Сирии.
— Я не буду помогать тебе править миром.
— Нет, будешь.
— Ты ошибаешься, если считаешь, что хорошо меня знаешь.
— Элиот, — сказал Йитс, — если бы это было так, тебе не понадобилось бы говорить об этом.
Она проснулась и сразу поднесла руку к ожерелью. Но на месте его не было. Ее мир был желтоватым. Полтора метра на два с половиной. В нем имелись банкетка с мягким сиденьем, которая, как она догадалась, исполняла роль кровати, и ковер, который она узнала. Массивная серая дверь с маленьким окошком, затянутым чем-то с той стороны. На ней было только белье. Голова была тяжелой, как будто по ней нанесли сокрушающий удар. Нет, не по черепу, а по чему-то внутри него. Она села, поднесла руку ко лбу и на мгновение прикрыла глаза, потому что все было очень-очень плохо.
Время шло. Она встала. Ее мучила жажда. Она обнаружила пластмассовое ведро под банкеткой и догадалась, что оно предназначается для туалета. Еще какое-то время она потратила на то, чтобы отломать от ведра длинную заостренную полоску и сунуть ее за спину, за резинку трусов. Она не знала, правильно ли поставила ведро, но рассчитывала, что в комнате видеонаблюдение не ведется. Зачем, когда человек сидит в крохотной каморке и у него нет ничего, кроме ведра? Но если она выберется отсюда именно потому, что в комнате не ведется видеонаблюдение, вот это будет здорово.
То были конструктивные мысли. Но, по сути, она не собиралась никуда выбираться. Просто занимала себя каким-то делом, ожидая прихода Йитса.
Кто-то действительно пришел, но не Йитс. Сначала Эмили не узнала этого человека. Он подстригся. Миновало восемь или девять лет. Но глаза у него были те же, и она не забыла, как они вылезли на лоб в том «Макдоналдсе», где он заставлял ее сделать ему минет.
Она произнесла несколько слов, так, на всякий случай.
— Прошу тебя, не надо, — сказал Ли.
Дверь закрылась. Эмили успела заметить по ту сторону двери людей, которые являлись серьезным препятствием для побега. Она подумала о том, чтобы воспользоваться своим ножиком, сделанным из ведра, но потом решила, что позорно тратить такое оружие на Ли, если остается шанс прикончить им Йитса.
Ли сел на пятки. Это была странная поза, но зато его глаза оказались на одном уровне с глазами сидящей на банкетке Эмили. Она покрылась гусиной кожей. Ей ужасно хотелось сложить руки на груди, но она не стала этого делать, чтобы никак не открываться перед ним.
— Мы, знаешь ли, пишем отчеты, — сказал Ли. Он выглядел странно, как-то болезненно, но, вероятно, в этом был виноват желтоватый свет. — Когда мы вербуем кого-то, то отправляем докладную записку, в которой излагаем свое мнение. Записка про тебя…. в общем, мнение о тебе, Эмили, было отрицательным. Я не лгу. Мое мнение было в высшей степени отрицательным. Я знаю, что ты думаешь: я дал тебе плохой отзыв, потому что ты врезала мне по яйцам. Нет. Я отодвинул это в сторону — я же профессионал. Я дал тебе плохой отзыв, Эмили, потому что ты собиралась отсосать у меня. Это был простой тест. Я воспользовался очень слабыми словами. Для новичков. А ты все равно поддалась. Ты очень уязвима. У тебя нет защиты. А такие люди в Организации надолго не задерживаются. — Он развел руками. — Представь мое удивление, когда тебя приняли в Академию. Теперь-то мне все ясно. Теперь-то я знаю, что ты пролезла в Академию мошенническим способом. Элиот жалеет тебя. Да, сейчас мне все понятно. Но тогда я был страшно изумлен. А потом из тебя сделали Вульф… Я воспринял это как личное оскорбление. Я не боюсь признаться в этом. Мне было обидно. В том смысле, что в моем отчете все было изложено абсолютно четко. «Кандидат не проявляет склонности ни к умственной дисциплине, ни к тому, чтобы развивать ее». Это были мои слова. И вот теперь взгляни на себя. Всё как я предсказывал. А знаешь что? То, как все обернулось, мне только на руку. Я сумел показать свою гениальность. И наконец-то перебрался в округ Колумбия, хотя на это и ушло какое-то время.
Он замолчал, словно ожидая от нее реакции, но она никак не отреагировала, потому что еще не поняла, зачем он пришел. Ли вздохнул, выпрямился и разгладил брюки. Его новый облик не произвел на нее впечатления.
— Итак, — сказал он, — как ты, наверное, догадываешься, тебе суждено умереть в скором времени. Насколько я понимаю ситуацию, ты еще жива только потому, что Йитс слишком занят новым проектом, чтобы тратить время на вытряхивание информации из твоих мозгов, если там вообще есть что-нибудь полезное для нас. В общем, рано или поздно это случится. И ты не сможешь этому помешать. Но у меня есть одна мысль, Эмили: я хочу избавить Йитса от хлопот. Видишь ли, я оказался здесь потому, что это для меня величайший шанс. Испытание, если можно так выразиться. Если я вернусь к Йитсу с той информацией, которая ему нужна, передо мной откроется замечательная перспектива.
Он снял пиджак и принялся закатывать рукава.
— Зачем я тебе все это рассказываю, если ты явно не заинтересована делать то, что мне надо? Объясню. Затем, Эмили, что я хочу, чтобы ты поняла, насколько сильна моя мотивация.
Она сказала:
— Да, Ли? Сама идея, что ты сможешь скомпрометировать меня, смехотворна.
— О, я понимаю, что ты не шестнадцатилетняя девчонка. Я и не жду, что и в этот раз все будет легко. Я слышал, что ты усердно работала над своей защитой. — Он принялся расстегивать ремень. — Дело в том, Эм, что в глубине души я уверен: ты осталась прежней. Я думаю, ты очень уязвима. Ты пала жертвой идеи, что лучшая защита — это нападение. Эта идея хорошо тебе служила, но лишь до поры до времени, и вот… мы оказались тут. — Он вытащил ремень из шлевок и стал наматывать его на руку. — Думаю, когда мы протестируем эту защиту, ну, в том смысле, что хорошенько надавим на нее… мы увидим, как она затрещит по всем швам. Я совершенно уверен в этом. Потому что, когда человек находится в серьезном стрессе, его высшая мозговая деятельность затухает. Он утрачивает способность к критическому мышлению. И поведение, приобретенное в результате обучения. — Он похлопал себя по лбу. — Да что я тебе рассказываю! Ты сама все это знаешь. В отличие от меня ты закончила школу недавно и знаешь, о чем я говорю. И ты знаешь, что я не уйду отсюда, не получив то, что мне нужно. Единственный вопрос: насколько сильно мне придется потрудиться. — Ли поднял руку, с которой свисал ремень пряжкой вниз. — Итак, — сказал он, — приступим?
В комнату вошли два крупных мужчины в белой униформе — Эмили узнала в них сотрудников Лаборатории. Они приблизились к ней, выставив перед собой руки с растопыренными, как когти, пальцами. К этому моменту Эмили совсем обезумела: забрызганная кровью с ног до головы, она кричала и размахивала ножиком из ведра. Ли лежал на полу, и вместе с кровью, толчками вытекавшей из горла, из него бесшумно уходила жизнь. Эмили замахнулась на одного из мужчин, выкрикивая подобранные почти наобум слова, но он поймал ее запястье и заломил ей руку. Как ни странно, это успокоило ее. Они выхватили у нее нож и уложили ее на пол. Эмили пролежала так довольно долго, ей казалось, что несколько часов. Другие люди унесли Ли. Это был последний раз, когда в ее каморке появился не Йитс.
Она по кусочкам снимала с себя кровь Ли. Высохшая кровь превращалась в чешуйки, поэтому она могла очиститься, снимая их одну за другой. Возможно, «очиститься» было не самым правильным словом. Она испытывала дикое отвращение, но продолжала, потому что альтернатива была еще хуже. С каждым снятым кусочком Ли ей становилось лучше.
Шли дни. Во всяком случае ей казалось, что дни. Ее мучила страшная жажда. А потом началась дрожь, которую невозможно было унять. Кишечник и мочевой пузырь перестали работать. Она чувствовала их внутри, они были как камни. Она считала, что ее намеренно пытают. Ее физиологические потребности намеренно не удовлетворялись.
Она думала об Элиоте. О том, знает ли он, что она здесь. Она решила, что нет, потому что если бы он знал, то обязательно пришел бы. Ну, была у нее такая уверенность. Да, конечно, она оставила его лежать лицом вниз на дороге у Брокен-Хилл, и было бы абсолютно разумно, если бы Элиот возненавидел бы ее всеми фибрами своей души. Но ей почему-то казалось, что те отношения, что установились между ними, допускали ошибки, причем крупные. И что когда эта дверь откроется в следующий раз, на пороге будет стоять не Йитс, а Элиот, и его взгляд будет полон упрека, но в нем также будет прощение и надежда.
Она подумывала о том, чтобы снять белье: оно было заляпано кровью Ли, и от этого она чувствовала себя грязной. Это могло бы подействовать на Йитса устрашающе. «Ничего, кроме Эмили, старина». Но она не стала этого делать. Она не была до такой степени агрессивна. Она заставляла себя периодически слезать с банкетки и прыгать на месте или хотя бы делать приседания. Она не просто лежала без дела. Свет никогда не выключался. Она не могла определить, сколько времени прошло. У нее в голове кружились и кружились разные мысли. Иногда она ловила себя на том, что поет.
Элиот свернул на подъездную дорожку и медленно подъехал к школе. Час был поздний, в большинстве комнат свет не горел. А вот у Бронте окно светилось. Он несколько мгновений сидел неподвижно, затем вылез из машины и вошел в здание.
Коридоры были пусты. Он давно не был здесь, и школа казалась чужой, хотя ничего не изменилось. Он прошел в Восточное крыло, встретил мальчика с белой ленточкой на запястье и с темными кругами под глазами, что-то бормотавшего на латыни. Мальчик увидел Элиота и замолчал, на его лице появилось страдальческое выражение. Элиот не остановился.
Он постучал в дверь Бронте. Она властным голосом, который приберегала для учеников, крикнула «Входите!», и он вошел. Шарлотта сидела за письменным столом, окруженная бумагами, ее волосы были собраны наверх, но пряди так и норовили вырваться из-под шпилек. Она отложила ручку и откинулась на спинку кресла.
— Как ты вовремя. Я уже начала собирать бумаги. — Бронте вытянула руку. — Присядешь?
— Я еду в Сирию.
— О, — сказала она. — Когда?
— Сейчас. Сегодня ночью.
Шарлотта кивнула.
— Тебе обязательно нужно побывать в музее в Дамаске. У них есть дощечка с древнейшим из известных линейных алфавитов. Он очень простой.
— Я хочу, чтобы ты поехала со мной.
Она замерла.
— Я не совсем поняла, что ты имеешь в виду.
Элиот оглядел комнату.
— Ты помнишь те часы, что у меня были? Цифровые, они будили меня, чтобы я успел вернуться в свою комнату до рассвета. Я ужасно боялся, что будильник в них не сработает. Что я просплю.
— Элиот. Прошу тебя.
— Этвуд знала, — сказал он. — Она сама сказала мне об этом, много лет назад.
— Пожалуйста, — сказала Бронте.
— Мы считали себя такими хитрыми. Надо же, забеременеть у них под носом… А когда… когда мы были вынуждены все прекратить, мы думали, что это тоже тайна. Мы прекратили, так как боялись, что про нас узнают. Но они знали.
Ее глаза блеснули.
— Зачем ты все это говоришь? Ты пришел, чтобы скомпрометировать меня?
— Нет, — сказал Элиот. — Господи, нет.
— Тогда остановись.
— Они убедили нас. Не произнеся ни слова.
— У нас не было выбора, Элиот.
— Я больше в это не верю. Не могу. Извини.
— Это правда.
— Я почему-то уверен, что была бы девочка, — сказал он. — Не знаю почему. Но у меня была такая уверенность. Я не мог заставить себя не думать о ней.
Бронте спрятала лицо в ладонях.
— Замолчи.
— Сейчас она была бы взрослой. Молодой женщиной.
— Хватит!
— Прости. — Он осадил самого себя. — Прости.
— Я хочу, чтобы ты ушел.
Элиот кивнул. Он колебался, едва еще раз не попросил прощения, затем прошел к двери. Прежде чем закрыть ее за собой, оглянулся — в надежде, что Шарлотта убрала руки от лица. Но она этого не сделала.
Элиот приземлился в Дамаске. Раскаленный воздух окутал его, едва он ступил на трап. По вкусу воздух был таким же, как в Австралии, но с другим запахом. Элиот прошел в здание аэропорта и тут же подпал под внимательные взгляды усатых офицеров различного ранга. Его документы были безупречны, и вскоре его выпустили в зал прилета, огромный, с высокими зарешеченными окнами в форме замочной скважины и даже работающими, пусть и слабо, кондиционерами. Невысокий человечек в тесном костюме держал табличку с надписью:
«إلْيُوت».
— Я Элиот, — сказал Элиот. — А вы Хуссейн?
Мужчина кивнул и на западный манер протянул руку для приветствия.
– مهين ة صيريحيخأاف الأبد, — сказал Элиот. Рука мужчины опустилась. Его лицо расслабилось. — Мой рейс задерживают, — сказал Элиот. — Вылет через десять часов. Будете ждать здесь и в это верить. — Он видел выход. У кромки тротуара не было недостатка в такси. — И когда Йитс спросит, что случилось, — сказал он, — скажете ему, что я подал в отставку.
Кто-то вошел в комнату. Едва поняв это, она закрыла глаза, но все же оставила крохотную щелочку, поэтому она видела вошедшего только в общих чертах: широкоплечий мужчина в темном костюме и с серебристыми волосами.
— Здравствуй, Эмили, — сказал Йитс.
Она села. В голове было ощущение, будто мозг размягчился. Ли был прав: в стрессовом состоянии трудно выстраивать ментальную оборону. Для этого нужна четкость мысли, а она думает только о сэндвиче.
— Ли мертв. Вероятно, ты догадываешься об этом. Но если ты рассчитывала, что в последний момент врачи героическим усилием… нет. Он умер. Еще один труп в твоей коллекции.
— Остановлюсь, когда заполучу еще один.
— Нет, — сказал Йитс. — Не остановишься. Полагаю, мы оба понимаем это. Ты заражена жаждой убивать. Пока тебе удавалось подавлять ее, планируя мою смерть. Если бы у тебя все получилось… в общем, это стало бы проблемой, не так ли? Потому что ты неизбежно начала бы, гм, убивать всех. Полагаю, ты все отлично понимаешь. Ты вынуждена планировать мое убийство. Но ты не можешь меня убить. Сложная задача.
Интересно, спросила себя Эмили, сможет ли она быстро соскочить с кровати и сомкнуть руки на горле Йитса. Вряд ли, не успеет. Да и эффекта это не даст, даже если она и успеет. Тут нужно действовать хитрее. Это ее шанс, еще один раз ей его не заполучить. Вот только надо прекратить эту пульсацию в голове.
— Сознательно ли ты шла на самоубийство? Я так не думаю. Это не в твоем характере. Я думаю, ты пришла сюда с намерением убить меня и слабой надеждой, что это избавит тебя от проклятия. Но ты очень импульсивная девочка. Ты живешь от одного удобного момента к другому. Я прав?
«Возможно», — подумала Эмили. Она не знала. Она была голодна. И она хотела знать, где Элиот.
— Я основываю религию, — сказал Йитс. — Я использую термин «религия» в очень широком значении. Но и все используют его так же. Это большая работа, даже при наличии элементарного слова, и когда она закончится, будет сделан только первый шаг. Поэтому я не стану терять время. Сейчас ты узнаешь, что произойдет. Ты откроешь глаза. Ты посмотришь на элементарное слово. Я скажу: «Всегда служи моим интересам». — Йитс наклонился к ней, но она все равно видела его расплывчато. — Судя по выражению на твоем лице, для тебя это неожиданность. Ты думала, что будешь убивать или что убивать будут тебя. Вполне естественное предположение. Но я понял одно, Эмили: ты оказалась очень полезной. Ты опытна, находчива, легко приспосабливаешься, у тебя в голове приказ убивать, который включится в случае моей смерти. Ты, по сути, идеальный телохранитель.
— Нет. Я не буду этого делать.
— Конечно, будешь. Другого способа остановить это у тебя нет.
Она оскалилась от напряжения, силясь встать с кровати. Он прав. Она одна в этой каморке. У нее даже нет ведра. Но ведь должно что-то быть. Раньше что-то обязательно находилось.
— За свою жизнь я поработил немало людей, но вряд ли я встречал тех, кто бы так люто ненавидел меня. И это замечательно, Эмили, потому что с тем, во что превратился твой мозг, твое сознание будет изобретать разумные объяснения, чтобы оправдать твой выбор служить мне. Как низко ты можешь нагнуться, Эмили? Этот вопрос будит мое любопытство. Интересно, можно будет назвать конечный результат тобой?
— Я убью тебя.
— Да, — сказал Йитс, — у тебя будет такое желание.
— Не подходи. — Ей по звуку показалось, что он подошел к ней, и она выбросила вперед руки. — Стой, где стоишь, ублюдок!
— Я не собираюсь драться с тобой, Эмили. Ты откроешь глаза по собственной воле. Ты сделаешь это, потому что у тебя нет выбора.
— Элиот, — сказала она. — Я хочу видеть Элиота.
— Боюсь, Элиот в Сирии. Он улетел вчера ночью.
— Скажи ему, что я здесь.
— Ах, Эмили, — сказал Йитс. — Он уже знает.
Ей не хотелось верить ему. Но она не находила фальшивых ноток в его голосе. «Элиот, — подумала она. — Элиот, ты был моей последней надеждой».
— Открой глаза, пожалуйста, — сказал Йитс, и ее начало сильно трясти, потому что она была готова открыть глаза.
слово [сл`ова]
(сущ.)
1. единица языка
2. базовая единица при обработке данных в компьютере
3. нечто произнесенное или написанное: предостерегающее слово
4. речь, способность говорить: Двух слов связать не может (о том, кто не умеет понятно изложить свою мысль, разг., неодобр.)
5. разговор, беседа: Мы с ней перебросились парой слов
6. приговор, решение: сказать свое веское слово
7. мнение: ее слово против его
8. обещание, уверение: Даю слово, что вернусь
— Значит, ты бросил ее, — сказал Гарри.
Элиот потер лоб. У него саднило горло — он говорил уже довольно долго. Для него это было испытанием — ведь он выздоравливал после того, как побывал на пороге смерти, а люди за окном намеревались убить его.
— Это все, что ты вынес из истории? Что я уехал? — Гарри не ответил. — Да. Я уехал. Выбора не было.
— Выбор есть всегда.
— Ну, — сказал Элиот. Он чувствовал себя уставшим. — Я его не видел.
— И что было потом?
— Йитс пустил ее за мной. У меня оставалась безумная мысль, что меня оставят в покое, если я уеду далеко-далеко. Что я смогу начать новую жизнь. Но она стала преследовать меня и методично убивала всех, кто оказывался у нее на пути.
— Вероятно, она скомпрометирована.
— Ты думаешь, это что-то меняет?
— Да, — сказал Гарри, — потому что я могу раскомпрометировать ее, с помощью элементарного слова.
— Это невозможно.
— Почему?
— Ты не можешь стереть инструкцию. Даже с помощью слова. Ты только можешь создать противоречащие инструкции.
— И что тогда?
— Это непредсказуемо.
— Черт, это уже кое-что.
— Изначальная инструкция никуда не денется. Она может снова подмять под себя человека в любой момент, в зависимости от ситуации, местонахождения, состояния здоровья. Ты согласен рискнуть, если одна из инструкций — убить всех?
— Да.
— Но этого делать нельзя.
Снаружи послышалось глухое бренчание. Гарри придвинулся к окну и посмотрел на небо.
— Я люблю ее.
Элиот покачал головой:
— Ты плохо помнишь прошлое.
— Уж то, что я люблю ее, я помню.
— Выслушай меня внимательно, — сказал Элиот. — В последний год у меня имелась очень веская причина выяснить, что же случилось в Брокен-Хилл, и в результате я точно знаю, что ваши с нею пути разошлись практически сразу после того, как она уложила меня лицом вниз на шоссе. Я собрал все по кусочкам и сделал следующий вывод: когда она пришла к тебе и попросила тебя уехать с ней, ты отказался. Вот тогда я и начал подозревать в тебе неподдающегося. И узнал, что ты ее не любил.
— Ты говорил, что людей определяют их желания. Что это самое важное в них. Так?
— Так.
— Тогда я знаю, кто я такой.
Элиот перевел взгляд на окно.
— Потрясающе. Просто потрясающе, Уил. Я рад, что ты смог найти свою эмоциональную сущность прежде, чем твоя подруга убьет нас. Представь, что было бы, если бы она снова заграбастала элементарное слово. Просто представь.
— Я спрячу его от нее.
— Ладно, — сказал Элиот. — Итак, мы вступаем в волшебную страну из фантазий, потому что, при всем моем уважении к твоей вновь обретенной уверенности в собственных силах, тебе, черт побери, не удастся помешать ей сделать то, что она хочет. У тебя нет ни малейшего шанса… Что это за шум?
— Вертолеты.
— Не один? И как они выглядят?
— С какой бы стати ей помогать этому типу Йитсу? Нет, она точно скомпрометирована. Он заставляет ее преследовать нас, а ты говоришь, что она должна умереть ради этого.
— Думаешь, мне это нравится?
— Да. Думаю. Из-за Шарлотты.
Элиот уставился в потолок.
— Ну, — сказал он, — возможно, ты и прав.
— И?..
— И это не имеет значения. Разве это выбор Вульф? Может, и нет, но она — то, что она есть. Вот ты тут отстреливаешь людей, чье преступление — лишь то, что они были скомпрометированы. Чем Вульф лучше? Еще могу добавить: она стала такой не по собственной воле. Йитс бросил семя в плодородную почву.
Чтобы перекрыть грохот вертолетов, Гарри громко сказал:
— В каком смысле?
— А в том, что она стерла с лица земли Брокен-Хилл!
— Может, она уже тогда была скомпрометирована!
— Ты веришь в то, во что тебе нравится верить! Господи! Я был бы рад верить, что не допустил гибели трех тысяч человек потому, что вовремя не разглядел ее. Но не могу. Правда в том, что она всегда была такой, а я отказывался видеть эту правду.
— А что ты скажешь насчет того, чтобы нам убить Йитса?
— Ага, как же, мы попросим Вульф минутку постоять в сторонке… Да не смотри ты на меня так, будто это возможно. Она будет защищать его даже ценою своей жизни. И даже если получится ее перехитрить, Йитса все равно придется оставить в живых, потому что только он сможет держать Вульф под контролем. Стоит устранить его — и она останется наедине с инструкцией убить всех.
Гарри смотрел в окно. Грохот вертолетов, кажется, стих.
— Тебе хочется увидеть кошмар наяву? Йитс гибнет, Вульф забирает элементарное слово… Йитсу нельзя умирать. Во всяком случае, раньше Вульф. — Гарри никак не реагировал. — Что там происходит?
— Люди выпрыгивают из вертолетов.
— Какие люди?
— Военные. Большие черные шлемы со щитками. Лиц не вижу.
— Ох, — сказал Элиот. — Вот мы и в заднице.
Гарри посмотрел на него.
— Изолированный от Внешнего мира Персонал. Они видят мир через фильтры, которые защищают их от компрометации.
— Стрелять в них?
— Конечно, — сказал Элиот. — А почему нет?
Гарри поднял ружье. В раму возле его лица врезалась пуля. Он нырнул за стену.
— Черт.
— Да, — сказал Элиот.
Гарри опять выглянул в окно:
— Они нас окружают.
— Я бы не удивился, если бы они еще и высадились на крышу, — сказал Элиот. — Спустились бы прямо с вертолетов.
— Что случилось с Шарлоттой?
— Что?
— Когда я встретился с тобой, у тебя был приятель. И еще целая толпа ребят, там, на ранчо. В том числе и Шарлотта. Как они туда добрались?
— Да какая разница? — сказал Элиот. — Честное слово, Гарри, сейчас-то какая разница? Ты думаешь, эти ребята будут брать нас живыми?
Гарри потер подбородок — Элиот еще не видел этого жеста.
— Под матрасом.
— Что?
— Я взял для тебя со склада пистолет. Он под матрасом.
Элиот изумленно уставился на него.
— Так ты будешь его доставать или нет?
— А вдруг я захочу пристрелить тебя из него в надежде, что это что-то изменит?
— Все будет хорошо, Элиот.
— Нет, — сказал Элиот, — эти ребята убьют нас, а Вульф будет наблюдать. А через какое-то время невообразимое количество людей будет жертвовать своими жизнями ради перекапывания земли только потому, что Йитсу ужасно хочется выкопать глубочайшую яму в одном месте и насыпать гору в другом. Вот так все будет, ты, тупой недоносок. Те ребята на ранчо? Они были из тех, кого я убедил уйти из Организации. Я думал, Шарлотта с ними, но потом мне стало совершенно ясно, что Вульф ее скомпрометировала. Шарлотта сливала ей информацию о тебе, о наших планах и так далее, сливала все это время, а затем Вульф настроила ее против меня, и я был вынужден убить ее! Уил, мне пришлось убить ее, черт побери!
— Доставай оружие.
— Зачем? — заорал Элиот. — Ведь Вульф придет сюда и осыплет нас дождем из сладостей!
Гарри заходил взад-вперед.
— Ой, — сказал Элиот. — Ой-ой, у нас появились сожаления?
— Заткнись.
— Двадцать лет, — сказал Элиот. — Всю свою взрослую жизнь я следил за каждым своим словом. И знаешь что? С меня хватит. Я сыт по горло, под завязку. Абзац! Пошел ты, Уил Парк! Гарри Уилсон! Плевать, как тебя зовут! Пошел ты куда подальше. И тебя, Йитс, туда же! И тебя, Эмили Вульф! Пошли вы все! — Он отбросил одеяло, сунул руку под матрас и нащупал металл. — Вперед! — Его тело болело, но дух возвысился. — Йо-хо-хо, поберегись, мы идем! Йо-хо-хо!
Эмили выпрыгнула из вертолета и побежала в укрытие, обвалившееся здание, где когда-то, очевидно, продавали проволоку. Она уже и забыла о магазинах вроде этого. То есть о лавках. О магазинчиках, где продавался только один товар, который трудно было отнести к товарам первой необходимости. Можно было прожить в округе Колумбия целую жизнь и ни разу не увидеть лавку с проволокой. И тому, кому понадобилась бы проволока, пришлось бы ехать на склад-гипермаркет, и там проволока лежала бы на стеллаже в двенадцатом ряду. Но здесь для проволоки был целый магазин. Человек заходил сюда и просил отмотать ему какой-то определенной проволоки, потому что кенгуру снова снесли у него секцию забора, огораживавшего пастбище, и обязательно начинался разговор на эту тему.
Эмили не хотела возвращаться в Брокен-Хилл. В течение последнего времени ей казалось, что она состоит из кусочков, и она усердно собирала эти кусочки в единую личность и не знала, как Брокен-Хилл может повлиять на этот процесс. Однако Эмили все же оказалась здесь, потому что у нее уже не было права делать выбор в подобных аспектах, и она должна была как можно лучше выполнять свое задание. Одна ее часть, один кусочек был счастлив. Он считал, что она вернулась домой. Все же остальные просто обезумели от ужаса.
— Мы разворачиваемся, — сказала Плат.
Она бегала с гарнитурой, которая все время сваливалась с нее, и постоянно переговаривалась с ребятами из службы безопасности. Эмили не очень радовало присутствие Плат. Их дорожки иногда пересекались, и с каждым разом та была все более взвинченной. Ее диковатый, бегающий взгляд мешал Эмили доверять ей. А еще Плат подключили к операции вскоре после неудачной попытки загнать в угол Элиота и его неподдающегося в аэропорту Портленда, когда погибла поэтесса Райн, и хотя Плат ничего на этот счет не говорила, Эмили знала: та считает случившееся позорным провалом Эмили.
— Как же жарко. — Плат принялась вывинчиваться из жакета. На Эмили не было ни жакета, ни куртки, потому что с самого начала было ясно: в пустыне будет жарко. — Как в печке.
— Да. — Эмили наблюдала, как Плат пытается справиться с жакетом, запутавшимся в проводе от гарнитуры.
— Я позвоню Йитсу, скажу, что мы сели.
— Нет.
— Он просил держать его…
— Не звони Йитсу, — сказала Эмили. Она все еще находилась в руководящем составе. Она все еще лучше всех в Организации умела охотиться и убивать.
— Нам нужен командный центр, — сказал какой-то мужчина.
Его голос доносился из динамиков в шлеме и звучал механически. Его звали Мастерс. Он руководил солдатами. В настоящий момент Мастерс рассредоточивал ИВПов по Брокен-Хилл, его команды токсичными волнами накатили на город, устанавливая периметры, определяя координаты и выполняя прочие свои обязанности. Все это должно было помочь нейтрализовать Элиота, но Эмили не нравилось общество людей, которых она не могла скомпрометировать.
Она вспомнила о закусочной с бургерами. Заведение располагалось достаточно далеко от больницы, чтобы Элиот не мог подкрасться к ней и убить, и достаточно близко, чтобы можно было координировать действия. Эмили не раз ела в этой закусочной, когда в одиночестве, когда нет. Но об этом она не думала. Гарри все время пытался вынырнуть из глубин ее сознания на поверхность, но она его туда не пускала. В общем, точка была очень удобной.
— Я знаю одно место.
Небольшая команда прочесала закусочную, пока они с Плат стояли снаружи, прикрывая лица от солнца. Над головой пролетел вертолет, подняв тучи острого песка.
— Бр, — сказала Плат. — Ну и местечко.
Солдат открыл заднюю дверь и поманил их. Эмили прошла через маленькую кухоньку, где на толстом слое пыли лежал темный скелет. С полок свисала кухонная утварь, на удивление чистая и сияющая. Затем она прошла через зал, такой знакомый. Там тел не было. Возможно, солдаты уже убрали их. Плат где-то застряла, и Эмили с каким-то странным внутренним трепетом стала приближаться к входной двери. За грязным окном она смогла разглядеть только темные силуэты. Столики на террасе. Над ними все еще торчал обтрепанный зонтик. Несколько машин. Если прижать лицо к стеклу, можно увидеть и дальнюю часть улицы. Эмили не вглядывалась в детали, но хорошо различала очертания больницы. Где-то там, внутри, Элиот и его неподдающийся.
Зазвонил ее телефон. Она достала аппарат.
— Я слышал, ты в Брокен-Хилл, — сказал Йитс.
— Да. — Эмили посмотрела на Плат, эту стукачку.
— Я все пытаюсь понять, зачем Элиот отправился туда.
— Ну, я думаю, чтобы заполучить слово, — сказала она. — Неподдающийся может забрать его. — На том конце воцарилась тишина. — Алло?
— Прости. Я на мгновение лишился дара речи.
— Элементарное слово, — сказала Эмили. — Оно в отделении «Скорой помощи».
— Элементарное слово у меня.
— Это копия, я ее сама сделала. А оригинал все еще там.
— Было бы гораздо полезнее, если бы эта информация появилась у меня чуть раньше.
— Ах, — сказала Эмили. — Прости. — Один кусочек нее давно понял, зачем Элиот отправился в Брокен-Хилл.
— Ты убьешь Элиота, — сказал Йитс, — и этого неподдающегося, и, кстати, всех, кого Элиоту удалось завербовать и кто не работает непосредственно на меня. После этого ты блокируешь больницу и будешь ждать моего приезда. Ясно?
— Да. — Мысленно Эмили добавила: «говнюк». Иногда она так делала. Для нее это стало своего рода игрой.
— Мне очень не нравится эта история с неподдающимся. Я чувствую себя крайне неуютно, зная, что он существует. Это отвлекает меня от работы, что чрезвычайно нежелательно.
— Представляю. — «Ты говнюк».
— Позвони мне, когда разделаешься с Элиотом, — сказал Йитс. — До этого моей ноги не будет в Брокен-Хилл. О, а знаешь что, Эмили? Потом мы обязательно найдем минутку, и ты во всех деталях расскажешь мне, как тебе удалось скопировать объект, на который ты не могла смотреть.
— Расскажу, — сказала она.
Телефон пискнул. Ее челюсть задвигалась, и на секунду ей показалось, что она не удержится и произнесет эти слова. Однако Эмили лишь что-то проворчала себе под нос и покосилась на Плат. Судя по всему, никто ничего не заметил. Вот и хорошо.
В самом начале Эмили не могла даже мысленно произнести эти слова. Возможно, со временем она сможет произнести их ему в лицо. «Эй, Йитс! Ты говнюк!» Идея была захватывающей. И невероятной. Скорее всего дальше этого она не пойдет — дальше умственной игры. Посмотрим. Сейчас самое главное то, что часть нее все еще остается ею.
Элиот подошел к двери, открыл ее и исчез. Все это произошло гораздо быстрее, чем ожидал Гарри, потому что всего несколько мгновений назад Элиот слишком сильно походил на человека, приходящего в себя после смертельного ранения. И Гарри не знал, что именно вдруг оживило его.
— Подожди, — сказал он. Но Элиот уже бежал по коридору, и Гарри слышал его топот.
Он взвесил на руке ружье. Оно будет абсолютно бесполезным при ближнем бое. А он-то не собирался покидать комнату. Он собирался прятаться за стенами и отстреливать противника по одному до тех пор, пока Эмили не получит сообщение и не приедет повидаться с ним… Гарри выдохнул сквозь стиснутые зубы.
— Черт, — сказал он и поспешил за Элиотом. Пробежал мимо двух палат для новорожденных, здесь когда-то работала женщина по имени Хелен. У нее были пончики с розовой глазурью, всегда, в любое время дня или ночи. Гарри ни разу не видел, чтобы она их ела. Они просто у нее были. И он часто заходил сюда ради этих пончиков.
Добежав до угла, Гарри выглянул. Элиота нигде не было. Он просто исчез. Гарри спорил сам с собой, прикидывая, стоит ли его звать, не привлечет ли он криком вооруженных людей, затем поблизости раздались два коротких выстрела, и он сразу принял решение.
Приблизившись к перилам лестницы, Гарри посмотрел вниз и увидел Элиота прямо под собой. У ног Элиота лежал мужчина в черном комбинезоне и без шлема. Мужчина, кажется, был без сознания. Его оружие, полуавтоматическая винтовка, лежало в нескольких футах от него.
— Выстрелил ему в лицо, — сказал Элиот. — Пусть у них бронированные шлемы, зато хорошо бьет по мозгам.
— Куда ты выстрелил? — Мужчина в черном потянулся за винтовкой. — Он шевелится! — Гарри вскинул ружье.
— Не надо! — сказал Элиот. — Он теперь на стороне ангелов.
Мужчина схватил винтовку, поднялся на ноги и вопросительно посмотрел на Гарри.
— Он свой, — сказал ему Элиот. — Вы не убьете друг друга. — И стал спускаться по лестнице.
— Как тебе?.. — Но Элиот уже исчез. Гарри побежал за ним, перепрыгивая через три-четыре ступеньки. Он догнал Элиота на площадке второго этажа, где располагалось отделение хирургии. — Да подожди ты, черт побери! — Он схватил Элиота за плечо, но мужчина в черном упер в него дуло своей винтовки и прицелился.
— Не пугай моего прола, — сказал Элиот. — Он хочет защищать меня.
— Куда ты?
— Искать Вульф.
— Она может быть где угодно.
— Да. Но это лучше, чем сидеть в той палате. — Элиот оглянулся. Его зрачки были расширены. — Ты когда-то здесь работал. Как отсюда выбраться, чтобы никто не заметил?
— Не знаю. Ты не мог бы сказать этому типу, чтобы он перестал целиться в меня из своей чертовой винтовки?
— Он считает, что от тебя исходит угроза. Между прочим, я тоже.
— У тебя такой вид, будто ты накачался наркотой.
— У меня сейчас вырабатывается много допамина, — сказал Элиот. — Он у меня от природы высокий. Джоэл! Опусти винтовку.
Солдат опустил оружие и мрачно уставился на Гарри.
— Как насчет прачечной?
— Что?
— Там же есть желоб, — сказал Элиот, — по которому можно спуститься в подвал или еще куда-то.
— Нет. Здесь такого нет. Это же больница — тогда бы через желоб сбегали дети.
— И что дальше?
— Не знаю.
— Думай, — сказал Элиот. — У тебя наверняка сбежали несколько пациентов. Ведь они как-то выбрались отсюда. Это же не Форт-Нокс[17].
— Никто… ладно, однажды один парень влез в складское помещение: он перебрался с крыши соседнего здания. Мы могли бы…
— Да. — Элиот посмотрел на солдата. — Отвлеки их. Ни во что не стреляй. Доложи ложную информацию. Сочини что-нибудь. — Мужчина кивнул и потрусил вниз по лестнице. — Итак, на склад.
— Как тебе удалось скомпрометировать этого парня?
— Я знаю его. Я когда-то работал на Организацию, знаешь ли. А теперь — на склад.
Гарри провел Элиота через двойную дверь. Он не любил приходить сюда. Это отделение принадлежало хирургам. Гарри сомневался, что они когда-либо обращали на него внимание. Казалось, они больше любят сложные проблемы, которые ставит перед ними жизнь, чем самих людей.
— Так, значит, ты выстрелил ему в лицо, снял с него шлем и воспользовался словами?
— Именно так.
Они подошли к складу и подергали ручки. Очевидно, за последний год эту дверь никто не отпирал. Но Гарри знал, где ключ. Он пробежал по коридору, выдвинул второй ящик письменного стола в сестринской и среди резинок, зажимов и прочей канцелярской мелочи нашел ключ. Когда он вернулся, Элиот изо всех сил дергал дверь.
— Поторопись, — сказал он.
— Я и так тороплюсь.
— Надо быстрее.
Гарри открыл дверь. Новый Элиот заставлял его нервничать. Где-то в отдалении отрывисто прозвучали выстрелы. Мужчины подождали, но очередь не повторилась.
— Джоэл, — сказал Элиот.
Они вошли на склад. После того взлома на окна установили новые замки, но они все равно не стали серьезным препятствием для злоумышленников. Гарри выглянул в окно. Короткий спуск на скрытый от чужих глаз выступ крыши, короткая перебежка и прыжок на крышу аптеки, расположенной по соседству. Ни одного солдата он не увидел.
— Главная проблема — найти Вульф, — пробормотал Элиот ему в самое ухо. Гарри вздрогнул. Он не услышал, как тот подошел. Элиот внимательно смотрел на него. — Где она, как ты думаешь?
— Ты можешь отступить на шаг?
— Мне кажется, ты знаешь. — Элиот похлопал Гарри по лбу.
— Проклятье, не смей прикасаться ко мне. — Тот принялся вынимать раму.
— Этот город, — сказал Элиот. — Благодаря ему ты снова стал самим собой. Может, и на нее он подействовал так же? К тому же ты знаешь ее. Скажи мне. Где она?
— У тебя, кажется, был план? Ты хотел выбраться из Брокен-Хилл? Я с тобой.
— Где? — спросил Элиот.
Гарри поставил раму на пол и взобрался вверх по стеллажам. Окно было узким, но ему удалось просунуть в него ружье и спрыгнуть на выступ. Прижавшись к стене, он ждал, когда спрыгнет Элиот.
Тот огляделся.
— Это была отличная идея. — Он выпрямился, подбежал к краю крыши, прыгнул и приземлился на крыше аптеки. Гарри увидел, как его голова повернулась сначала вправо, потом влево. Потом он замер. Гарри застыл. Элиот подкрался к краю крыши, выглянул и исчез из виду.
Гарри поспешил вслед за ним. Он услышал, как Элиот прорявкал какие-то слова на странном, гортанном языке. Добравшись до края, он увидел Элиота внизу, в переулке. Тот стоял над еще одним солдатом без шлема. Этот солдат был лысым.
Гарри сбросил вниз ружье и спрыгнул сам.
— Я начинаю думать, что ты во мне больше не нуждаешься.
— О, как раз напротив, — сказал Элиот. — Я не знаю, где она. — Он посмотрел на аптеку.
— Там ее нет. Я вообще не помню, чтобы она когда-нибудь заходила сюда. Элиот. Элиот?
— Что?
— Там ничего нет.
— О, — сказал Элиот. — Я подумываю о берушах.
— А разве… это отличная идея.
— Они отлично работают против вербальной компрометации. Зато очень вредны, когда кто-то с оружием подкрадывается к тебе сзади. Так что приходится выбирать из двух зол.
— Верно.
— Я бы предпочел, чтобы меня пристрелили, а не скомпрометировали. — Элиот посмотрел на Гарри. — Пристрели меня, если ей удастся скомпрометировать меня… Я и в самом деле сказал это?
— Нет.
— Да нет, сказал. Я серьезно.
Лысый произнес:
— Мы на третьем этаже. Мы знаем, что вас там нет.
— Спасибо, Макс, — сказал Элиот. — Гарри, где она?
— Откуда мне знать? Что ты ко мне пристал?
— Думай.
Гарри огляделся. Будь он Эмили, куда пошел бы? Куда-нибудь рядом с больницей. На другом конце квартала было кафе, но оно Эмили никогда не нравилось; она говорила, что там пахнет, как от старика. Они обычно ходили в закусочную с бургерами чуть дальше. По сути, они там и встретились. Если не считать, что Эмили была его пациенткой. Она ела, а Гарри пришел с девушкой, с которой встречался в то время, и Эмили окликнула его. Он хорошо помнит, что подумал тогда: она психованная. А почему он так подумал? Из-за открытки. Она послала ему открытку с бредовой надписью, что-то вроде «МОЕМУ ГЕРОЮ» или «ВЫ СПАСЛИ МЕНЯ». Но когда они заговорили, Эмили уже не казалась ему психованной. В ней было что-то. Нечто яркое, сияющее, и он откликнулся на это.
— Ты до чего-то додумался, — сказал Элиот. — Я вижу по твоему лицу.
Он покачал головой.
— Не ври мне. — Элиот придвинулся к нему. — Давай, Гарри, выкладывай.
— До чего же ты мерзкий.
— Это временное состояние. И мне нужно по полной использовать его. А вот в случае неудачи будет паршиво.
— Я хочу заключить с тобой сделку.
— О, да.
— Возможно, я и знаю, где она. Но если я скажу тебе, то первым пойду я. Если у меня ничего не получится, — замечательно. Ты сделаешь то, что должен. Но сначала ты дашь мне пять минут.
— Договорились. — Элиот протянул руку.
Гарри не шевельнулся, полный подозрений.
— Ты не собираешься следовать своему слову.
— А что, черт побери, ты хочешь от меня услышать? — заорал Элиот. — Ты же сам видишь всю глупость своего предложения! Пристрели того типа! — Последние слова относились к лысому солдату, который быстро рухнул на одно колено и вскинул полуавтоматическую винтовку. Гарри повернулся и успел увидеть две фигуры в темных комбинезонах в конце переулка. Элиот схватил его за руку, и они побежали.
— Это закусочная, — задыхаясь, произнес Гарри. — Направо, направо, сделаем круг по кварталу. — Они завернули за угол. — Пять минут. Дай мне слово.
— Ладно, ладно, — сказал Элиот. — Замечательно. — Он остановился и расширившимися глазами посмотрел на ружье Гарри. — Ого, черт, ну и дела!..
— Что? — спросил Гарри. Он не увидел никакой проблемы и снова перевел взгляд на Элиота, но рукоятка пистолета Элиота уже стремительно приближалась к его лицу. Это было все, что он запомнил.
Вошли солдаты, а потом возникла проблема. Эмили поняла это по тому, что Мастерс, который сначала делал уточняющие доклады каждые пятнадцать секунд — кто где, кто чем занимается и как долго они будут этим заниматься; в общем, безостановочно перечислял физические факты, что, судя по всему, давало ему наслаждение, сравнимое с сексуальным, — вдруг без всяких причин замолчал на целую минуту. У Плат тревога первым делом выразилась в том, что она принялась театральным жестом поправлять прическу, потом от нее поступил вопрос, и только тогда Мастерс обратил к ней щиток своего шлема и сказал механическим голосом:
— Мы пытаемся определить местоположение цели.
— Я думала, вы уже все установили, — сказала Плат. Мастерс не ответил. — Разве мы не с этого начали?
— Элиот очень увертливый.
— Я не допущу еще одного Портленда.
Плат адресовала эти слова Мастерсу, но как тот воспринял их, определить было невозможно. В глубине души Эмили надеялась, что Плат взбесит Мастерса до такой степени, что он выхватит один из пяти или шести видов оружия, закрепленных на различных частях его тела, и совершит нечто невообразимое. «Йитс, Йитс, — думала она, как часто делала в такие моменты. — Ты говнюк».
Эмили встала из-за стола. Стекло на фасаде было очень грязным, однако через него все равно можно было что-то разглядеть. Над больницей висел вертолет, но он был единственным признаком того, что вокруг что-то происходит.
— Мы перегруппировываемся, — сказал Мастерс. — Возможно, мы получим новые координаты.
— Вы уж получите, — сказала Плат. — Вы уж получите эти проклятые координаты, да побыстрее, иначе крупно пожалеете.
Ее лицо пылало. По линии волос у нее собралась аккуратная цепочка из огромных капель пота. Она проявляла слишком много эмоций для поэта, и Эмили подозревала, что у Плат есть все основания считать, что последствия неудачи будут ужасающими. Она продолжала наблюдать за дорогой. Ей нужно думать, как Элиот. Она знает его лучше всех. Она может представить, как Элиот прячется где-то поблизости и вынюхивает ее. Он думал бы именно об этом. А не о бегстве. Он обязательно охотился бы за ней.
На перекрестке появился солдат в черном комбинезоне и потрусил к закусочной.
— Кто этот парень? — сказала Эмили. Никто не ответил, и она предприняла еще одну попытку. — Проклятье, кто этот чертов парень?
К ней подошла Плат.
— Если хочешь знать мое мнение, я не прочь увеличить численность личного состава на этой дислокации.
Мастерс сказал:
— Мы перечерчиваем границы зон.
Для Эмили это прозвучало полной чепухой, потому что, если бы ее нынешняя дислокация была частью операционной зоны Мастерса, он бы обязательно об этом упомянул. Военные меняют дислокацию — он только об этом и говорил. Эмили перевела взгляд на приближающегося человека.
— Ой, — сказала она. — Это Элиот.
— Это… это невозможно, — сказала Плат. Но в ее голосе слышалась неуверенность. Плат начала осознавать то, что Эмили уже давно знала: нельзя недооценивать Элиота. Только подумаешь, что вычислил его, и тут оказывается, что он ускользнул. — Давайте… давайте вызовем сюда кого-нибудь из безопасности, а? — Плат через Эмили наклонилась к Мастерсу, который то ли отдавал приказы по внутренней рации, то ли просто стоял — определить было невозможно. — Мастерс, Мастерс!..
— Объект не отвечает. — Мастерс вытащил пузатый пистолет. — Вероятно, противник. Я рекомендую отход.
Плат куда-то пропала. Эмили колебалась. Она действительно хотела встретиться лицом к лицу с Элиотом и покончить с ним. Но сейчас сделать это было непросто: тело Элиота скрывал бронированный комбинезон, а сам он был защищен от компрометации. Это риск, это практически самоубийство. Эмили собралась последовать за Плат, но тут ей в голову пришла другая мысль. Ведь есть вероятность, что это один из вариантов военной хитрости. Что Элиот намеренно отправил кого-то, кого наверняка заметят, — неподдающегося или просто солдата, которого ему удалось скомпрометировать, — к закусочной, чтобы отвлечь ее, а потом нанести ей удар в спину. Элиот вполне способен на такую подлость. Эмили размышляла. Здесь есть боковая дверь, которая ведет в боковой проход с контейнерами для мусора. Она решила быть благоразумной.
Эмили толкнула дверь. Перед ней высилась кирпичная стена соседнего магазина. Увиденное порадовало ее: тайный путь к бегству. Это ее стихия. Но потом она подумала, что, возможно, именно в этом и будет скрыта проблема. Возможно, в этой ситуации ей нельзя следовать своим инстинктам, так как ее действия может предугадать тот, кто ее хорошо знает.
Из-за угла вышел Элиот.
— Черт, — сказала она.
Из ушей Элиота торчали желтые беруши. Он держал пистолет. Его глаза были расширены, лицо блестело от пота, и все это подсказало ей, что он ввел себя в интенсифицированное ментальное состояние. Поэты, если им надо было, умели так делать. Эмили видела такое. В течение часа они разговаривали и двигались значительно быстрее, чем обычно, а потом спали несколько суток.
— Понятно, — сказал Элиот.
Она подняла вверх руки. Ей хотелось заговорить, но она чувствовала, что стоит ей открыть рот, и он пристрелит ее. Хотя он пристрелит ее в любом случае. Ведь он здесь именно ради этого.
Секунду они стояли и смотрели друг на друга. Может, кто-нибудь из ребят выйдет в эту дверь и возьмет на себя Элиота? Вот было бы суперски.
Элиот свободной рукой вытащил затычки из ушей.
— Мне пришлось вырубить неподдающегося. Ему нельзя доверять.
— Ладно, — сказала Эмили.
— Я виню себя за то, что произошло. Я должен был остановить это. — Она не знала, что на это ответить. — Я вынужден убить тебя.
Эмили кивнула. В его словах она не услышала ничего нового для себя.
Его палец лег на спусковой крючок.
— Прости, что плохо учил тебя. — Выражение на его лице было странным.
— Элиот, — сказала она.
— Тебя надо остановить.
— Элиот.
Солдаты приближались. Эмили чувствовала их. Еще несколько секунд назад она обрадовалась бы, но сейчас это в некотором смысле опечалило ее.
— Я совершил ошибку, — сказал он.
Вокруг нее зароились солдаты, они появлялись будто из воздуха. Поднялся страшный шум, Элиот мог бы убить ее, но он не выстрелил. Он повалился на землю и умер.
После этого Эмили впала в странное состояние. Люди — солдаты и поэты — приходили и уходили, иногда останавливались и заговаривали с ней, но она их не слышала. Когда они стали упаковывать Элиота, она вышла на террасу перед закусочной и села за стол. Изредка кто-то проходил мимо, но большей частью Эмили была одна. Она заплакала. Она не понимала, почему плачет — ведь она так хотела разделаться с Элиотом. И это желание было четким, осознанным. Но душа все равно была полна печали, которая вырывалась из потаенных уголков и тем самым напоминала ей, что не все ее желания — ее собственные.
Рядом упала тень. Эмили подняла голову, чтобы выяснить, что за козел отважился побеспокоить ее в такой момент, и увидела Йитса.
Он поднял упавший стул и устроился на нем. Он был одет в очень красивый серый костюм, его волосы выглядели чисто вымытыми и блестели. Он снял солнцезащитные очки и положил их на стол, и оказалось, что его глаза ничего не выражают.
— О, — сказала Эмили. Она ощущала себя полной дурой. Как же. Йитс здесь. Как она раньше не сообразила?
— Мои поздравления. — Йитс смотрел на покрытые пылью здания на противоположной стороне улицы. — Теперь ты понимаешь, зачем мне понадобилась именно ты, чтобы поймать Элиота.
Эмили не ответила.
— Убеждение проистекает от понимания. Мы принуждаем других, изучая их личностные качества и обращая их против них. Все это — преследование, люди с оружием… — Он неопределенно взмахнул рукой. — Все это детали. То, что Элиоту не удалось улизнуть, объясняется лишь тем, что я понимал его лучше, чем он — сам себя. — В поле зрения Эмили появилась Плат. Йитс сказал: — Стакан воды, пожалуйста. Лучше два.
Когда Плат ушла, он снял пиджак и передал его Мастерсу, который как вкопанный стоял за его спиной.
— Я навещал делегатов. Не все согласились с тем, что отныне Организацией буду руководить я. Некоторые пытались предпринимать шаги против меня. Ожидаемые, конечно. И бесполезные, так как я понимаю их лучше, чем они — меня. Мы пытаемся затаиться, Эмили, но суть в том, что на самом деле нам не очень хочется таиться. Мы хотим, чтобы нас обнаружили. Каждый поэт рано или поздно приходит к пониманию, что в пределах идеальных стен нет ничего, достойного защиты. Абсолютно ничего. И тогда мы меняем уединенность на тесные взаимоотношения. Мы рискуем в надежде, что, выставляя себя, мы тем самым поможем кому-то найти путь к нам. Вот поэтому человек-животное всегда будет уязвимым: потому что он хочет этого.
Прибыла Плат с двумя стаканами воды и поставила их на стол.
— Мне плохо из-за Элиота.
— Ну, да, — сказал Йитс. — Своего рода подавляемый переизбыток эмоций, я бы так это назвал.
— И я кое-что начинаю вспоминать.
— Да? Например?
— Я вышла из отделения «Скорой». Через ту дверь. — Эмили указала в ту сторону. — Я шла этим путем. Люди убивали друг друга. Из-за слова. Меня нашел Гарри. Он знал, что я наделала. Но он все равно спас меня.
— Я не совсем понимаю, зачем ты мне все это рассказываешь, — сказал Йитс. — Это не имеет отношения к делу.
— Я разговариваю не с тобой.
Со стороны больницы к ним направлялась фигура. В жарком мареве этого человека можно было принять за кого угодно. Но Эмили его почувствовала.
— Гарри, — сказала она.
Гарри выглянул из-за края крыши. Голова гудела. Элиот ударил его. Ему что-то не понравилось в ружье Гарри, тот повернулся, желая выяснить, что там такое, и пришел в себя на полу в дверном проеме. Сейчас Элиот был где-то далеко, а Гарри — на крыше мебельного магазина и пытался понять, что происходит.
Несколько минут назад к закусочной прошел солдат, потом из парадной двери заведения появился еще один и двинулся на первого с пистолетом на изготовку. Сначала казалось, что они вступят в схватку, но они просто остановились в трех футах друг от друга и так стояли, не двигаясь, будто переговариваясь телепатически. Потом оба побежали к закусочной, появилось множество солдат, и началась перестрелка. Через какое-то время из закусочной вышла молодая женщина и села за столик. Гарри изумленно уставился на нее, потому что женщиной этой была Эмили.
Раньше он сомневался, из-за Элиота. Насчет того, осталась ли она прежней. Сейчас же ему все стало ясно. Гарри отполз от края крыши. Такое случается сплошь и рядом: чем больше люди говорят, тем сильнее они затмевают правду. Так что отстаивать правду надобности нет. Ее можно просто увидеть. А он-то почти забыл об этом… Гарри крепко сжал ружье и отправился за Эмили.
Йитс повернулся и посмотрел на движущуюся в мареве фигуру.
— Кто?
— Неподдающийся, скорее всего, — сказала Плат, выглядывая из-под ладони. Руки человека были разведены в стороны. Он был одет в джинсы и майку. — Уил Парк. Похоже, не вооружен.
— Ну, а почему бы нам его не пристрелить?
— Будет сделано, — сказал Мастерс. Он подал знак, и два солдата вышли на проезжую часть.
— Мы знаем Парка, — сказала Плат. — Очень нерешительный. Нет опыта в обращении с оружием. Он плотник.
— Эмили, ты что-то нервничаешь, — сказал Йитс. — Есть ли нечто, что мне следует знать?
— Да.
— Рассказывай.
— Я думала, Гарри умер. Но он жив. Я просто заставила себя в это поверить.
— Кто такой Гарри? — спросила Плат.
— Ее любовник, — сказал Йитс, — был им не так давно. Он и есть неподдающийся.
Плат кивнула.
Йитс забарабанил пальцами по столу.
— Это ничего не меняет.
Они наблюдали, как солдаты развертываются веером. Гарри замедлил шаг. Она отчетливо видела его лицо.
— Подождите, — сказал Йитс. — Я кое-что упустил. Не так ли?
Эмили пришлось ответить.
— Так.
— Что я упустил? — Он щелкнул пальцами, предназначая этот жест кому-то позади себя. — Ты тоже. — Поэт Розенберг, молодой парень с длинными волосами, вышел на проезжую часть и поспешил за солдатами. — Эмили?
— Две вещи.
— Назови их. Я даю инструкцию назвать их.
— Я сомневаюсь, что ты когда-либо любил. Во всяком случае, в недавнем прошлом. Мне кажется, ты уже не помнишь, что такое любовь. Она компрометирует тебя. Она обретает власть над твоим телом. Как элементарное слово. Думаю, любовь и есть элементарное слово. Это первое. — Йитс никак не отреагировал. Если он что-то и испытывал, то недоумение. — А второе — это то, что я никогда бы не сказала про Гарри, что он нерешительный и не умеет пользоваться оружием.
— Может, нам стоит уйти внутрь? — спросила Плат.
— Да, — сказал Йитс. — Верно. — Он разгладил брюки и начал подниматься из-за стола. Но вдруг прекратил, потому что Эмили схватила его за галстук.
— А еще, — сказала она, — что ты говнюк.
Гарри шел к закусочной, пока солдаты рассредоточивались по улице, чтобы перехватить его. Затем он изменил курс в сторону конторы по продаже недвижимости. Перебрался через разбитую витрину, достал из-под прилавка спрятанное там ружье и побежал внутрь конторы. Он бывал здесь несколько раз, когда встречался с Мелиссой, агентом по продаже недвижимости. И знал расположение помещений. Он занял позицию в кабинете Мелиссы и приготовился ждать.
Несколько минут спустя в конторе появился солдат. Гарри выждал, когда появится второй, и выстрелил тому в щиток. Оба исчезли как по мановению волшебной палочки. Он оттянул затвор, перезарядил ружье и перебежал в коридор. Вместо того чтобы повернуть налево, повернул направо, открыл заднюю дверь и оказался на улице. Обежал здание и, спрятавшись за внешними блоками кондиционеров, заглянул внутрь. Второй солдат крался прочь от него. Гарри поднял ружье и выстрелил тому в затылок.
Когда он вернулся в здание, то с удивлением обнаружил, что оба парня живы. Гарри никогда не доверил бы свою жизнь шлему, способному остановить мощную пулю калибра.28. Однако удар от пули, как он догадался, все же был ощутимым. Один из солдат снял шлем и теперь блевал. Другой вяло полз к входной двери.
Гарри поднял ружье. Солдат без шлема поднял руку. Гарри застрелил его. По пути к другому он перезарядил ружье. На улице перед зданием вдруг возник молодой парень в дешевом костюме и с галстуком. Он бормотал какие-то непонятные слова, и Гарри выстрелил в него. Затем оглянулся. Ползавший солдат уже не ползал.
Гарри перезарядил ружье. Он слышал звук приближающегося вертолета. Сейчас с обеих сторон из него посыплются солдаты, догадался он. Они побегут медленно, как те двое, потому что втиснуты в сорокафунтовую духовку. Они уже и так почти час жарятся на полуденном солнце. Гарри с трудом представлял, каково им в такой экипировке. Он не раз видел, как здесь люди падали замертво, перегревшись. Они думали, что от солнца особого вреда нет — ну, помучаются они немного от жары, и всё. Они мазались лосьонами, надевали шляпы, выходили на открытое пространство — и падали.
Гарри прошел в туалет, открыл окно и увидел низенький заборчик. Ограда прикроет его, когда он будет пробираться к соседнему зданию, а оттуда уже можно незаметно двигаться куда угодно. Он выбрался наружу через окно и пополз.
Йитс вылупил глаза. Эмили впервые видела, чтобы он был так шокирован. Она вообще впервые видела, чтобы он проявлял хоть какие-то эмоции.
— Отпусти меня, — сказал Йитс.
— Это ты отпусти меня, — сказала Эмили, хотя эти слова были просто сотрясанием воздуха. Был только один способ освободиться от Йитса, и она собиралась использовать его.
Он резко выпрямился и полез в карман пиджака за той штукой, которая снова должна была отобрать у нее разум. Это показало Эмили, что на самом деле Йитс не уразумел суть элементарного слова. Он решил, что оно исчерпало себя, что она больше не подчиняется ему.
Эмили потянулась к нему, но ее перехватила Плат — надо же, не кто-нибудь, а сама Плат. Она была тощей как проволока, совсем не из тех, кто мог бы долго удерживать Эмили, однако та вообще не ожидала, что кто-то помешает ей, поэтому у Йитса хватило времени, чтобы сунуть руку в карман и взять слово.
— Сядь и замри, — сказал он.
— Нет.
По его лицу промелькнуло недоверие. Плат ослабила хватку, ожидая, что Эмили покорится. Йитс уже вынимал руку из кармана, а у нее не было желания видеть то, что он собирался достать оттуда, поэтому она резко откинула голову. Сдавленный возглас доставил ей несказанное удовольствие. Она встала, схватила стакан со стола и вылила воду на туфли Йитса.
Тот издал визгливый, испуганный крик. Для Эмили он прозвучал божественной музыкой, однако главное заключалось в том, что других звуков Йитс не издал, не дал команду людям убить ее, поэтому, пока он с ужасом взирал на темнеющую кожу, она разбила стакан о край стола и полоснула острым краем по его горлу.
Йитс попытался что-то сказать. На его губах появлялись и лопались крохотные красные пузырьки. Эмили как можно осторожнее разогнула его пальцы и забрала ожерелье. Он рухнул на колени, а она, вместо того чтобы повернуться к Плат или к Мастерсу — в общем, к тому, кто мог оказаться у нее за спиной, — стояла и смотрела, как он умирает.
Гарри бежал к закусочной. Он думал, что здесь будут толпы солдат, но не видел ни одного. Вертолеты куда-то улетели — Гарри не представлял, почему вдруг. Он обошел квартал и не встретил никого, поэтому подошел к закусочной не таясь и остановился на противоположной стороне улицы. Эмили была там. На земле лежало несколько тел. Один солдат в черном комбинезоне, но без шлема и без оружия стоял в расслабленной позе, выставив одну ногу, и оглядывался по сторонам с видом курортника.
Держа ружье на изготовку, Гарри стал переходить улицу. Эмили повернулась к нему. Она что-то держала в руках, какое-то ожерелье. Выражение на ее лице было странным.
— Эй, — сказал Гарри. — Эм, это я.
Он подошел к ней, и Эмили не сразу поняла, кто он. Она только что убила целую кучу людей и скомпрометировала Мастерса, поэтому в ее голове был полный хаос.
Однако она узнала выражение на его лице. Такое же, как в последний раз, когда ее окружала смерть и он пришел за ней. Эмили догадалась: он снова собирается спасти ее. Сомнений нет, собирается. И он снова намерен простить ей все.
— Ах, Гарри, — сказала она. — Как же я рада видеть тебя.
Он улыбнулся. До этого момента Эмили думала, что больше никогда не увидит его улыбку, и сейчас эта улыбка добила ее, потому что она знала: этой улыбке суждено угаснуть. Ничто из того, что есть вокруг, не может длиться долго.
— Я люблю тебя, — сказала она. — Прости меня, но мне нужно, чтобы ты кое-что сделал.
— С радостью. — Гарри повесил ружье на плечо и вытянул к ней руки. Эмили любовалась его улыбкой. — Только скажи.
— Киккаф фкаткх фкиксу зткку, — сказала она. — Застрели меня.
«Сидней морнинг геральд», том. 183, выпуск 217, стр. 14
Правительственная комиссия, уполномоченная рассмотреть вопрос о токсичности территории Брокен-Хилл — города, где в 2011 году в результате экологического бедствия погибло более трех тысяч человек, — рекомендовала сохранить зону отчуждения в прежних границах на неопределенное время.
Толчок к пересмотру статуса был дан прошлым летом, когда появились фотографии двух вертолетов, висящих над городом. Снимки возродили к жизни умершие было гипотезы местных жителей о том, что город не является необитаемым, а также теории заговора, утверждавшие, что город якобы стал пристанищем для всех, от мафиозных группировок, превративших его в хранилище своих богатств, до военных структур, проводящих там секретные испытания.
Отчет, опубликованный на трехстах страницах и содержащий выводы видных ученых, которые со всей ответственностью заявляют о критически высоком уровне метилизокарбоната в почве, должен положить конец подобным домыслам.
«Я очень люблю истории с хорошим концом, но все равно не рискнул бы утверждать, что любой желающий может отправиться на экскурсию в Брокен-Хилл, — сказал нам один из докладчиков, Генри Лоусон. — К сожалению, город все еще остается мрачным напоминанием нам о том, что бывает, когда люди и бизнес пренебрегают элементарными мерами безопасности».
Брокен-Хилл остается зоной одной из страшнейших в мире экологических катастроф.
Тема: Re: пересмотр моделей на основе БХ
Корректировка по запросу — отчет не завершен, поэтому не цитируйте меня, и т. д.
Наше главное открытие — то, что мы видели в БХ, было мультилингвальным эффектом. Что, как я понимаю, не имеет смысла, так как ни одна из имевших отношение к делу сторон не является/не была многоязычной в какой-либо известной степени. Но раньше, когда бы мы ни сталкивались с неприятием такой магнитуды, это всегда объяснялось тем, что реципиент свободно владел более чем одним языком. (Может быть четко воспроизведено в тестировании — например, при счете на датском билингвальный субъект обнаруживает усиленное сопротивление компрометации на английском.) Мы построили теорию, что когда мозг настроен на один язык, слова из другого, вероятнее всего, фильтруются на первом этапе и воспринимаются как бессмысленные слоги — то есть не как слова, наделенные значением.
Поэтому, естественно, возникает вопрос: какой второй язык? И — опять же, не цитируйте меня, данные еще предстоит обработать — наш ответ: язык элементарного слова. Каким бы он ни был. Мы прежде не имели дела с элементарным словом, поэтому наши знания очень поверхностны. Но мы считаем, что элементарное слово относится к фундаментальному языку человеческого сознания — языку, на котором животное под названием человек общается с самим собой на самом низком базовом уровне. К языку программирования, по сути.
Нам еще не совсем ясно, какие взаимоотношения существуют между В. Вульф и неподдающимся Гарри Уилсоном — любовная связь? Но мы признаем, что в тот конкретный момент Вульф переместилась в очень примитивное, анималистическое состояние. Ментально она оперировала тем самым базовым языком, ее желания выражались как элементарное слово.
Как нам известно, когда у субъекта возникает конфликт между инструкциями примерно одинаковой непреодолимой силы, результаты становятся ситуативно обусловленными, т. е. непредсказуемыми. В такой ситуации мы, в сущности, говорим о свободе воли.
(Следует иметь в виду, что когда инструкции конфликтуют, они не отменяются. Субъект испытывает желание выполнить обе. Нельзя забывать об этом.)
Итог: мы не видим причин отказываться от признанных моделей. Нет надобности выплескивать ребенка вместе с грязной водой. Это может прозвучать так, будто мы пытаемся прикрыть свои задницы, т. е. увильнуть от признания того, что в наших прошлых исследованиях были изъяны, однако это наше подлинное мнение.
Я понимаю, что может возникнуть своего рода политическая проблема в свете нынешней реструктуризации/жестокого уничтожения организации. Хотя для меня еще большая проблема — вопросы, поднятые этим базовым лексиконом. Что представляют собой его слова? Сколько их? Можно ли их обнаружить в лабораторных условиях, т. е. прямым извлечением из мозга? Можем ли мы научиться произносить их?
Тут много того, над чем стоит подумать.
Р. Лоуэлл
Он встал в четыре, надел брюки, сапоги и куртку. В доме было холодно, как в погребе, и он собрался оживить остатки огня в камине, но остатков там уже не было. Он сунул руки под мышки и вышел наружу. Воздух был ледяным, небо напоминало открытую коробку, из которой еще не вылез солнечный свет. Он пошел через выгул к сараю. Корова, Гонг, услышала его шаги и радостно замычала. Он завел ее внутрь, поставил ведро и занял свое место на табурете. Он доил ее, прижавшись лбом к теплому коровьему боку, чтобы согреться. Он не заметил, как заснул — такое случалось иногда — и погрузился в мир снов о смерти и словах. Гонг сделала пару шагов и разбудила его.
Ведро наполнилось за восемь минут. Раньше ему казалось, что оно наполняется смехотворно медленно. Он страстно желал достичь большей эффективности. Но дойка стала для него хорошей тренировкой в переключении. Сейчас он наслаждался процессом, видя в нем возможность существовать в данный, конкретный момент. Когда доишь корову, нет ни прошлого, ни будущего. Ты просто получаешь молоко.
Он принес ведро в дом и разлил его содержимое по шести бутылкам. Кошка терлась о его сапоги и урчала, как трактор. Он и ей налил чуть-чуть. Затем сложил шалашик из щепочек, сунул под них газету и разжег огонь. Когда над деревьями появились первые лучи, он остановился, чтобы понаблюдать. Главным достоинством дома был открывающийся вид. Переходя от окна к окну, можно смотреть вдаль на сорок миль во всех направлениях. А о приближении машины можно узнать за полчаса до того, как она подъедет. Хороший дом.
Он услышал, как по полу зашлепали босые ступни, и в следующее мгновение появилась Эмили, заспанная, в спадающей с плеч ночной рубашке.
— Зря ты встала, — сказал он.
— Не указывай мне, что делать.
— Не извращай мои слова.
Она подошла к нему. Они поцеловались. С треском вылетела искра. Эмили прижалась к нему.
— Хочешь взглянуть, как встает солнце?
— Конечно, — сказала она.
Он взял два одеяла из стопки и бросил одно на скамью, которую когда-то смастерил специально для террасы. Затем накрыл их обоих другим одеялом и обнял ее. Она положила голову ему на плечо. Солнце выбралось из-за деревьев, и он ощутил тепло на лице.
— Я люблю тебя, — сказала она, прижалась теснее и положила руку ему на затылок. Поднялся ветер.
— Не убивай меня, — сказал он.
— А я и не собираюсь, — сказала она.
Мы надеемся, что вам понравился наш продукт. Чтобы быть в курсе новинок, а также чтобы иметь право участвовать в розыгрыше призов, просто заполните анкету!
1. ФИО: __________________
2. Адрес: __________________
3. Эл. почта: __________________
4. Кого вы предпочитаете: собак или кошек? __________________
5. Какой ваш любимый цвет? __________________
6. Выберите любое число (обведите кружочком)
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10
7. Вы любите свою семью? __________________
8. Почему вы это сделали? __________________
__________________
__________________
«Мышца гордецов», производит на переносице горизонтальные морщины.
Затылочно-лобная мышца.
Добрый день, друг мой. Как дела? (нем.)
Форт-Нокс — военная база США, находящаяся в 30 милях к юго-западу от Луисвилла, штат Кентукки; на ее территории расположено существующее с 1936 г. хранилище золотых запасов США.