Голос блокадного Ленинграда - читать онлайн бесплатно полную версию книги . Страница 5
БОЙ
«К сердцу Родины руку тянет…»
Шестнадцатое октября 1941 года. Враг рвется к Москве. «Линия обороны Москвы проходит через сердце каждого ленинградца», — говорили в Ленинграде.
К сердцу Родины руку тянеттрижды прбклятый миром враг.На огромнейшем поле браникровь отметила каждый шаг.О, любовь моя, жизнь и радость,дорогая моя земля!Из отрезанного Ленинградавижу свет твоего Кремля.Пятикрылые вижу звезды,точно стали еще алей.Сквозь дремучий, кровавый воздухвижу Ленинский Мавзолей.И зарю над стеною старой,и зубцы ее, как мечи.И нетленный прах коммунаровснова в сердце мое стучит.Наше прошлое, наше дерзанье,все, что свято нам навсегда,—на разгром и на поруганьемы не смеем врагу отдать.Если это придется взять им,опозорить свистом плетей,пусть ложится на нас проклятьенаших внуков и их детей!Даже клятвы сегодня мало.Мы во всем земле поклялись.Время смертных боев настало —будь неистов. Будь молчалив.Всем, что есть у тебя живого,чем страшна и прекрасна жизнькровью, пламенем, сталью, словом,—задержи врага. Задержи!16 октября 1941
«…Я буду сегодня с тобой говорить…»
Фашистам не удалось взять Ленинград штурмом. Они замкнули вокруг него кольцо блокады.
…Я буду сегодня с тобой говорить,товарищ и друг ленинградец,о свете, который над нами горит,о нашей последней отраде.Товарищ, нам горькие выпали дни,грозят небывалые беды,но мы не забыты с тобой, не одни, —и это уже победа.Смотри — материнской тоскою полна,за дымной грядою осады,не сводит очей воспаленных странас защитников Ленинграда.Так некогда, друга отправив в поход,на подвиг тяжелый и славный,рыдая, глядела века напролетсо стен городских Ярославна.Молила, чтоб ветер хоть голос домчалдо друга сквозь дебри и выси…А письма летят к Ленинграду сейчас,как в песне, десятками тысяч.Сквозь пламя и ветер летят и летят,их строки размыты слезами.На ста языках об одном говорят:«Мы с вами, товарищи, с вами!»А сколько посылок приходит с утрасюда, в ленинградские части!Как пахнут и варежки и свитеразабытым покоем и счастьем…И нам самолеты послала страна,—да будем еще неустанней! —их мерная, гулкая песня слышна,и видно их крыльев блистанье.Товарищ, прислушайся, встань, улыбнисьи с вызовом миру поведай:— За город сражаемся мы не одни,—и это уже победа.Спасибо. Спасибо, родная страна,за помощь любовью и силой.Спасибо за письма, за крылья для нас,за варежки тоже спасибо.Спасибо тебе за тревогу твою —она нам дороже награды.О ней не забудут в осаде, в боюзащитники Ленинграда.Мы знаем — нам горькие выпали дни,грозят небывалые беды.Но Родина с нами, и мы не одни,и нашею будет победа.16 октября 1941
«Покуда небо сумрачное меркнет…»
Покуда небо сумрачное меркнет,мой дальний друг, прислушайся, поверь.Клянусь тебе, клянусь, что мы бессмертны,мы, смертью попирающие смерть.Мы защищаем город наш любимый,все испытанья поровну деля.Клянусь тебе, что мы неистребимы,за нами — наша русская земля.Она могучая, она у нас большая.Припомни-ка простор ее сплошной.Клянусь тебе, мы подвиг совершаемво имя всей земли своей родной.Мы, ленинградцы, ныне держим знамя,мы — Родины передовой отряд.Весь шар земной сейчас следит за нами,пароль и отзыв мира: «Ленинград».Клянусь тебе, у нас не будет трусов.Мы закричим бегущему вослед:— Ты предал нас фашистам. Ты не русский.—И не оставим труса на земле.Клянусь тебе, мы страшно будем биться,клянусь тебе — мы скоро победим,и даже смерть отступит, устрашитсяи рухнет наземь остовом своим.1941. Осень
Разговор с соседкой
Пятое декабря 1941 года.
Идет четвертый месяц блока-
ды. До пятого декабря воз-
душные тревоги длились по
десять — двенадцать часов.
Ленинградцы получали от 125
до 250 граммов хлеба.
Дарья Власьевна, соседка по квартире,сядем, побеседуем вдвоем.Знаешь, будем говорить о мире,о желанном мире, о своем.Вот мы прожили почти полгода,полтораста суток длится бой.Тяжелы страдания народа —наши, Дарья Власьевна, с тобой.О, ночное воющее небо,дрожь земли, обвал невдалеке,бедный ленинградский ломтик хлеба —он почти не весит на руке…Для того чтоб жить в кольце блокады,ежедневно смертный слышать свист —сколько силы нам, соседка, надо,сколько ненависти и любви…Столько, что минутами в смятеньеты сама себя не узнаешь:— Вынесу ли? Хватит ли терпенья?— Вынесешь. Дотерпишь. Доживешь.Дарья Власьевна, еще немного,день придет — над нашей головойпролетит последняя тревогаи последний прозвучит отбой.И какой далекой, давней-давнейнам с тобой покажется войнав миг, когда толкнем рукою ставни,сдернем шторы черные с окна.Пусть жилище светится и дышит,полнится покоем и весной…Плачьте тише, смейтесь тише, тише,будем наслаждаться тишиной.Будем свежий хлеб ломать руками,темно-золотистый и ржаной.Медленными, крупными глоткамибудем пить румяное вино.А тебе — да ведь тебе ж поставятпамятник на площади большой.Нержавеющей, бессмертной стальюоблик твой запечатлят простой.Вот такой же: исхудавшей, смелой,в наскоро повязанном платке,вот такой, когда под артобстреломты идешь с кошелкою в руке.Дарья Власьевна, твоею силойбудет вся земля обновлена.Этой силе имя есть — Россия.Стой же и мужайся, как она!5 декабря 1941
Второе письмона Каму
…Вот я снова пишу на далекую Каму.Ставлю дату: двадцатое декабря.Как я счастлива, что горячо и упрямоштемпеля Ленинграда на конверте горят.Штемпеля Ленинграда! Это надо понять.Все защитники города понимают меня.Ленинградец, товарищ, оглянись-ка назад,в полугодье войны, изумляясь себе:мы ведь смерти самой поглядели в глаза.Мы готовились к самой последней борьбе.Ленинград в сентябре, Ленинград в сентябре…Златосумрачный, царственный листопад,скрежет первых бомбежек, рыданье сирен,темно-ржавые контуры баррикад.Только все, что тогда я на Каму писала,все, о чем я так скупо теперь говорю,—ленинградец, ты знаешь, — было только началом,было только вступленьем к твоему декабрю.Ленинград в декабре, Ленинград в декабре!О, как ставенки стонут на темной заре,как угрюмо твое ледяное жилье,как врагами изранено тело твое…Мама, Родина светлая, из-за кольцаты твердишь: «Ежечасно гордимся тобой».Да, мы вновь не отводим от смерти лица,принимаем голодный и медленный бой.Ленинградец, мой спутник, мой испытанный друг,нам декабрьские дни сентября тяжелей.Все равно не разнимем слабеющих рук:мы и это, и это должны одолеть.Он придет, ленинградский торжественный полдень,тишины, и покоя, и хлеба душистого полный.О, какая отрада, какая великая гордостьзнать, что в будущем каждому скажешь в ответ:— Я жила в Ленинграде в декабре сорок первого года,вместе с ним принимала известия первых побед.…Нет, не вышло второе письмо на далекую Каму.Это гимн ленинградцам — опухшим, упрямым, родным.Я отправлю от имени их за кольцо телеграмму:«Живы. Выдержим. Победим!»29 декабря 1941
Старая гвардия
В дни, когда на фронт пошли полки,чтоб воздать злодеям полной мерой,—на завод вернулись старики,персональные пенсионеры.Их вернулось двадцать, как один,к агрегатам старого завода,все — в суровой красоте седин,верная рабочая порода.Кавалеры многих орденов,выправку хранящие поныне,бившие сегодняшних враговв восемнадцатом на Украине.— Разве, — говорят они, — сейчасможем отдыхать мы без заботы?В этот славный и опасный часруки наши требуют работы.У тисков, вагранок и станков,там, где только это будет нужно,—мы заменим воинов-сынов,мы дадим сынам своим оружье.И на приумолкшие станки,не забытые за дни разлуки,тихо положили старикимудрые и любящие руки.И запели светлые резцы,мастеров узнав прикосновенье…Было утро. Шли на фронт бойцы,чтоб принять и выиграть сраженье.1941
Баллада омладшем брате
Его ввели в германский штаб,и офицер кричал:— Где старший брат? Твой старший брат!Ты знаешь — отвечай!А он любил ловить щеглят,свистать и петь любил,и знал, что пленники молчат,—так брат его учил.Сгорел дотла родимый дом,в лесах с отрядом брат.— Живи, — сказал, — а мы придем,мы все вернем назад.Живи, щегленок, не скучай,пробьет победный срок…По этой тропочке таскайс картошкой котелок.В свинцовых пальцах палачабезжалостны ножи.Его терзают и кричат:— Где старший брат? Скажи!Молчать — нет сил. Но говорить —нельзя… И что сказать?И гнев бессмертный озарилмальчишечьи глаза.— Да, я скажу, где старший брат.Он тут, и там, и здесь.Везде, где вас, врагов, громят,мой старший брат — везде.Да, у него огромный рост,рука его сильна.Он достает рукой до звезди до морского дна.Он водит в небе самолет,на крыльях — по звезде,из корабельных пушек бьети вражий танк гранатой рвет…Мой брат везде, везде.Его глаза горят во мглевсевидящим огнем.Когда идет он по земле,земля дрожит кругом.Мой старший брат меня любил.Он все возьмет назад…—…И штык фашист в него вонзил.И умер младший брат.И старший брат о том узнал.О, горя тишина!..— Прощай, щегленок, — он сказал,—ты постоял за нас!Но стисни зубы, брат Андрей,молчи, как он молчал.И вражьей крови не жалей,огня и стали не жалей,—отмщенье палачам!За брата младшего в упоррази врага сейчас,за младших братьев и сестер,не выдававших нас!Октябрь 1941
Новогодний тост
В еще невиданном уборезавьюженный огромный дот —так Ленинград — гвардеец-город —встречает этот Новый год.Как беден стол, как меркнут свечи!Но я клянусь — мы никогдаправдивей и теплее встречине знали в прежние года.Мы, испытавшие блокаду,все муки ратного труда,друг другу счастья и отрадыжелаем так, как никогда.С безмерным мужеством и страстьюведущие неравный бой,мы знаем, что такое счастье,что значит верность и любовь.Так выше головы и чашис глотком вина — мы пьем егоза человеческое нашенезыблемое торжество!За Армию — красу и гордостьпланеты страждущей земной.За наш угрюмый, темный город,втройне любимый и родной.Мы в чаянье тепла и светаглядим в грядущее в упор…За горе, гибель и позорврага!За жизнь! За власть Советов!31 декабря 1941
29 января 1942 года
Памяти друга и мужа Николая Степановича Молчанова
Отчаяния мало. Скорби мало.О, поскорей отбыть проклятый срок!А ты своей любовью небывалойменя на жизнь и мужество обрек.Зачем, зачем?Мне даже не баюкать,не пеленать ребенка твоего.Мне на земле всего желанней мукаи немота понятнее всего.Ничьих забот, ничьей любви не надо.Теперь одно всего нужнее мне:над братскою могилой Ленинградав молчании стоять, оцепенев.И разве для меня победы будут?В чем утешение себе найду?!Пускай меня оставят и забудут.Я буду жить одна — везде и всюдув твоем последнем пасмурном бреду…Но ты хотел, чтоб я живых любила.Но ты хотел, чтоб я жила. Жилавсей человеческой и женской силой.Чтоб всю ее истратила дотла.На песни. На пустячные желанья.На страсть и ревность — пусть придет другой.На радость. На тягчайшие страданьяс единственною русскою землей.Ну что ж, пусть будет так…Январь 1942
Армия
Мне скажут — Армия… Я вспомню день — зимой,январский день сорок второго года.Моя подруга шла с детьми домой —они несли с реки в бутылках воду.Их путь был страшен, хоть и недалек.И подошел к ним человек в шинели,взглянул — и вынул хлебный свой паек,трехсотграммовый, весь обледенелый.И разломил, и детям дал чужим,и постоял, пока они поели.И мать рукою серою, как дым,дотронулась до рукава шинели.Дотронулась, не посветлев в лице…Не ведал мир движенья благодарней!Мы знали всё о жизни наших армий,стоявших с нами в городе, в кольце.…Они расстались. Мать пошла направо,боец вперед — по снегу и по льду.Он шел на фронт, за Нарвскую заставу,от голода качаясь на ходу.Он шел на фронт, мучительно палимстыдом отца, мужчины и солдата:огромный город умирал за нимв седых лучах январского заката.Он шел на фронт, одолевая бред,все время помня — нет, не помня — зная,что женщина глядит ему вослед,благодаря его, не укоряя.Он снег глотал, он чувствовал с досадой,что слишком тяжелеет автомат,добрел до фронта и пополз в засадуна истребленье вражеских солдат……Теперь ты понимаешь — почемунет Армии на всей земле любимей,нет преданней ее народу своему,великодушней и непобедимей!Январь 1942
Февральский дневник
IБыл день как день.Ко мне пришла подруга,не плача, рассказала, что вчераединственного схоронила друга,и мы молчали с нею до утра.Какие ж я могла найти слова,я тоже — ленинградская вдова.Мы съели хлеб, что был отложен на день,в один платок закутались вдвоем,и тихо-тихо стало в Ленинграде.Один, стуча, трудился метроном…И стыли ноги, и томилась свечка.Вокруг ее слепого огонькаобразовалось лунное колечко,похожее на радугу слегка.Когда немного посветлело небо,мы вместе вышли за водой и хлебоми услыхали дальней канонадырыдающий, тяжелый, мерный гул:то Армия рвала кольцо блокады,вела огонь по нашему врагу.IIА город был в дремучий убран иней.Уездные сугробы, тишина…Не отыскать в снегах трамвайных линий,одних полозьев жалоба слышна.Скрипят, скрипят по Невскому полозья.На детских санках, узеньких, смешных,в кастрюльках воду голубую возят,дрова и скарб, умерших и больных…Так с декабря кочуют горожанеза много верст, в густой туманной мгле,в глуши слепых, обледеневших зданийотыскивая угол потеплей.Вот женщина ведет куда-то мужа.Седая полумаска на лице,в руках бидончик — это суп на ужин.Свистят снаряды, свирепеет стужа…— Товарищи, мы в огненном кольце.А девушка с лицом заиндевелым,упрямо стиснув почерневший рот,завернутое в одеяло телона Охтинское кладбище везет.Везет, качаясь, — к вечеру добраться б…Глаза бесстрастно смотрят в темноту.Скинь шапку, гражданин! Провозят ленинградца,погибшего на боевом посту.Скрипят полозья в городе, скрипят…Как многих нам уже недосчитаться!Но мы не плачем: правду говорят,что слезы вымерзли у ленинградцев.Нет, мы не плачем. Слез для сердца мало.Нам ненависть заплакать не дает.Нам ненависть залогом жизни стала:объединяет, греет и ведет.О том, чтоб не прощала, не щадила,чтоб мстила, мстила, мстила, как могу,ко мне взывает братская могилана Охтинском, на правом берегу.IIIКак мы в ту ночь молчали, как молчали…Но я должна, мне надо говоритьс тобой, сестра по гневу и печали:прозрачны мысли и душа горит.Уже страданьям нашим не найтини меры, ни названья, ни сравненья.Но мы в конце тернистого путии знаем — близок день освобожденья. —Наверно, будет грозный этот деньдавно забытой радостью отмечен:наверное, огонь дадут везде,во все дома дадут, на целый вечер.Двойною жизнью мы сейчас живем:в кольце, во мраке, в голоде, в печалимы дышим завтрашним, свободным, щедрым днем,мы этот день уже завоевали.IVВраги ломились в город наш свободный,крошились камни городских ворот…Но вышел на проспект Международныйвооруженный трудовой народ.Он шел с бессмертным возгласом в груди:— Умрем, но Красный Питер не сдадим!..Красногвардейцы, вспомнив о былом,формировали новые отряды,и собирал бутылки каждый доми собственную строил баррикаду.И вот за это долгими ночамипытал нас враг железом и огнем…— Ты сдашься, струсишь, — бомбы нам кричали,—забьешься в землю, упадешь ничком.Дрожа, запросят плена, как пощады,не только люди — камни Ленинграда!Но мы стояли на высоких крышахс закинутою к небу головой,не покидали хрупких наших вышек,лопату сжав немеющей рукой.…Настанет день, и, радуясь, спеша,еще печальных не убрав развалин,мы будем так наш город украшать,как люди никогда не украшали.И вот тогда на самом стройном зданье,лицом к восходу солнца самого,поставим мраморное изваяньепростого труженика ПВО.Пускай стоит, всегда зарей объятый,так, как стоял, держа неравный бой:с закинутою к небу головой,с единственным оружием — лопатой.VО древнее орудие земное,лопата, верная сестра земли!Какой мы путь немыслимый с тобоюот баррикад до кладбища прошли.Мне и самой порою не понятьвсего, что выдержали мы с тобою…Пройдя сквозь пытки страха и огня,мы выдержали испытанье боем.И каждый, защищавший Ленинград,вложивший руку в пламенные раны,не просто горожанин, а солдат,по мужеству подобный ветерану.Но тот, кто не жил с нами, — не поверит,что в сотни раз почетней и труднейв блокаде, в окруженье палачейне превратиться в оборотня, в зверя……………..VIЯ никогда героем не была,не жаждала ни славы, ни награды.Дыша одним дыханьем с Ленинградом,я не геройствовала, а жила.И не хвалюсь я тем, что в дни блокадыне изменяла радости земной,что как роса сияла эта радость,угрюмо озаренная войной.И если чем-нибудь могу гордиться,то, как и все друзья мои вокруг,горжусь, что до сих пор могу трудиться,не складывая ослабевших рук.Горжусь, что в эти дни, как никогда,мы знали вдохновение труда.В грязи, во мраке, в голоде, в печали,где смерть как тень тащилась по пятам,такими мы счастливыми бывали,такой свободой бурною дышали,что внуки позавидовали б нам.О да, мы счастье страшное открыли —достойно не воспетое пока,—когда последней коркою делились,последнею щепоткой табака;когда вели полночные беседыу бедного и дымного огня,как будем жить, когда придет победа,всю нашу жизнь по-новому ценя.И ты, мой друг, ты даже в годы мира,как полдень жизни, будешь вспоминатьдом на проспекте Красных Командиров,где тлел огонь и дуло от окна.Ты выпрямишься, вновь, как нынче, молод.Ликуя, плача, сердце позовети эту тьму, и голос мой, и холод,и баррикаду около ворот.Да здравствует, да царствует всегдапростая человеческая радость,основа обороны и труда,бессмертие и сила Ленинграда!Да здравствует суровый и спокойный,глядевший смерти в самое лицо,удушливое вынесший кольцокак Человек, как Труженик, как Воин!Сестра моя, товарищ, друг и брат,ведь это мы, крещенные блокадой!Нас вместе называют — Ленинград,и шар земной гордится Ленинградом.Двойною жизнью мы сейчас живем:в кольце и стуже, в голоде, в печали,мы дышим завтрашним, счастливым, щедрым днем,—мы сами этот день завоевали.И ночь ли будет, утро или вечер,но в этот день мы встанем и пойдемвоительнице-армии навстречув освобожденном городе своем.Мы выйдем без цветов, в помятых касках,в тяжелых ватниках, в промерзших полумасках,как равные, приветствуя войска.И, крылья мечевидные расправив,над нами встанет бронзовая Слава,держа венок в обугленных руках.Январь — февраль 1942
Ленинградке
Еще тебе такие песни сложат,Так воспоют твой облик и дела,Что ты, наверно, скажешь: — Не похоже.Я проще, я угрюмее была.Мне часто было страшно и тоскливо,Меня т>эмил войны кровавый путь,Я не мечтала даже стать счастливой,Мне одного хотелось: отдохнуть…Да, отдохнуть ото всего на свете —От поисков тепла, жилья, еды.От жалости к своим исчахшим детям,От вечного предчувствия беды,От страха за того, кто мне не пишет(Увижу ли его когда-нибудь),От свиста бомб над беззащитной крышей,От мужества и гнева отдохнуть.Но я в печальном городе осталасьХозяйкой и служанкой для тою.Чтобы сберечь огонь и жизнь его.И я жила, преодолев усталость.Я даже пела иногда. Трудилась.С людьми делилась солью и водой.Я плакала, когда могла. БраниласьС моей соседкой. Бредила едой.И день за днем лицо мое темнело,Седины появились на висках.Зато, привычная к любому делу,Почти железной сделалась рука.Смотри, как цепки пальцы и грубы!Я рвы на ближних подступах копала,Сколачивала жесткие гробыИ малым детям раны бинтовала…И не проходят даром эти дни,Неистребим свинцовый их осадок:Сама печаль, сама война глядитПознавшими глазами ленинградок.Зачем же ты меня изобразилТакой отважной и такой прекрасной,Как женщину в расцвете лучших сил,С улыбкой горделивою и ясной?Но, не приняв суровых укоризн,Художник скажет с гордостью, с отрадой:— Затем, что ты — сама любовь и жизнь,Бесстрашие и слава Ленинграда!8 марта 1942
Дорога на фронт
…Мы шли на фронт по улицам знакомым,припоминали каждую, как сон:вот палисад отеческого дома,здесь жил, шумя, огромный добрый клен.Он в форточки тянулся к нам весною,прохладный, глянцевитый поутру.Но этой темной ледяной зимоюи ты погиб, зеленый шумный друг.Зияют окна вымершего дома.Гнездо мое, что сделали с тобой!Разбиты стены старого райкома,его крылечко с кимовской звездой.Я шла на фронт сквозь детство — той дорогой,которой в школу бегала давно.Я шла сквозь юность, сквозь ее тревогу,сквозь счастие свое — перед войной.Я шла сквозь хмурое людское горе —пожарища, развалины, гробы…Сквозь новый, только возникавший город,где здания прекрасны и грубы.Я шла сквозь жизнь, сведя до боли пальцы.Твердил мне путь давнишний и прямой:— Иди. Не береги себя. Не сжалься,не плачь, не умиляйся над собой.И вот — река, лачуги, ветер жесткий,челны рыбачьи, дымный горизонт,землянка у газетного киоска —наш ленинградский неприступный фронт.Да. Знаю. Все, что с детства в нас горело,все, что в душе болит, поет, живет,—все шло к тебе, торжественная зрелость,на этот фронт у городских ворот.Ты нелегка — я это тоже знаю,но все равно — пути другого нет.Благодарю ж тебя, благословляю,жестокий мой, короткий мой расцвет,за то, что я сильнее, и спокойней,и терпеливей стала во сто крати всею жизнью защищать достойнавеликий город жизни — Ленинград.Май 1942
«Нам от тебя теперь не оторваться…»
Нам от тебя теперь не оторваться.Одною небывалою борьбой,Одной неповторимою судьбойМы все отмечены. Мы — ленинградцы.Нам от тебя теперь не оторваться:Куда бы нас ни повела война —Твоею жизнию душа полнаИ мы везде и всюду — ленинградцы.Нас по улыбке узнают: нечастой,Но дружелюбной, ясной и простой.По вере в жизнь. По страшной жажде счастья.По доблестной привычке трудовой.Мы не кичимся буднями своими:Наш путь угрюм и ноша нелегка,Но знаем, что завоевали имя,Которое останется в веках.Да будет наше сумрачное братствоОтрадой мира лучшею — навек,Чтоб даже в будущем по ленинградцамРавнялся самый смелый человек.Да будет сердце счастьем озарятьсяУ каждого, кому проговорят:— Ты любишь так, как любят ленинградцы…Да будет мерой чести Ленинград.Да будет он любви бездонной меройИ силы человеческой живой,Чтоб в миг сомнения, как символ веры,Твердили имя верное его.Нам от него теперь не оторваться:Куда бы нас ни повела война —Его величием душа полна,И мы везде и всюду — ленинградцы.Апрель 1942
Ленинградская поэма
IЯ как рубеж запомню вечер:декабрь, безогненная мгла,я хлеб в руке домой несла,и вдруг соседка мне навстречу.— Сменяй на платье, — говорит,—менять не хочешь — дай по дружбе.Десятый день, как дочь лежит.Не хороню. Ей гробик нужен.Его за хлеб сколотят нам.Отдай. Ведь ты сама рожала…—И я сказала: — Не отдам.—И бедный ломоть крепче сжала.— Отдай, — она просила, — тысама ребенка хоронила.Я принесла тогда цветы,чтоб ты украсила могилу.—…Как будто на краю земли,одни, во мгле, в жестокой схватке,две женщины, мы рядом шли,две матери, две ленинградки.И, одержимая, онамолила долго, горько, робко.И сил хватило у меняне уступить мой хлеб на гробик.И сил хватило — привестиее к себе, шепнув угрюмо:— На, съешь кусочек, съешь… прости!Мне для живых не жаль — не думай.—…Прожив декабрь, январь, февраль,я повторяю с дрожью счастья:мне ничего живым не жаль —ни слез, ни радости, ни страсти.Перед лицом твоим, Война,я поднимаю клятву эту,как вечной жизни эстафету,что мне друзьями вручена.Их множество — друзей моих,друзей родного Ленинграда.О, мы задохлись бы без нихв мучительном кольце блокады.II………..………..IIIО да — и н а ч е н е м о г л ини те бойцы, ни те шоферы,когда грузовики велипо озеру в голодный город.Холодный ровный свет луны,снега сияют исступленно,и со стеклянной вышиныврагу отчетливо виднывнизу идущие колонны.И воет, воет небосвод,и свищет воздух, и скрежещет,под бомбами ломаясь, лед,и озеро в воронки плещет.Но вражеской бомбежки хуже,еще мучительней и злей —сорокаградусная стужа,владычащая на земле.Казалось — солнце не взойдет.Навеки ночь в застывших звездах,навеки лунный снег, и лед,и голубой свистящий воздух.Казалось, что конец земли…Но сквозь остывшую планетуна Ленинград машины шли:он жив еще. Он рядом где-то.На Ленинград, на Ленинград!Там на два дня осталось хлеба,там матери под темным небомтолпой у булочной стоят,и дрогнут, и молчат, и ждут,прислушиваются тревожно:— К заре, сказали, привезут…— Гражданочки, держаться можно…—И было так: на всем ходумашина задняя осела.Шофер вскочил, шофер на льду.— Ну, так и есть — мотор заело.Ремонт на пять минут, пустяк.Поломка эта — не угроза,да рук не разогнуть никак:их на руле свело морозом.Чуть разогнешь — опять сведет.Стоять? А хлеб? Других дождаться?А хлеб — две тонны? Он спасетшестнадцать тысяч ленинградцев.—И вот — в бензине руки онсмочил, поджег их от мотора,и быстро двинулся ремонтв пылающих руках шофера.Вперед! Как ноют волдыри,примерзли к варежкам ладони.Но он доставит хлеб, пригонитк хлебопекарне до зари.Шестнадцать тысяч матерейпайки получат на заре —сто двадцать пять блокадных граммс огнем и кровью пополам.…О, мы познали в декабре —не зря «священным даром» названобычный хлеб, и тяжкий грех —хотя бы крошку бросить наземь:таким людским страданьем он,такой большой любовью братскойдля нас отныне освящен,наш хлеб насущный, ленинградский.IVДорогой жизни шел к нам хлеб,дорогой дружбы многих к многим.Еще не знают на землестрашней и радостней дороги.И я навек тобой горда,сестра моя, москвичка Маша,за твой февральский путь сюда,в блокаду к нам, дорогой нашей.Золотоглаза и строга,как прутик, тоненькая станом,в огромных русских сапогах,в чужом тулупчике, с наганом,—и ты рвалась сквозь смерть и лед,как все, тревогой одержима,—моя отчизна, мой народ,великодушный и любимый.И ты вела машину к нам,подарков полную до края.Ты знала — я теперь одна,мой муж погиб, я голодаю.Но то же, то же, что со мной,со всеми сделала блокада.И для тебя слились в однои я и горе Ленинграда.И, ночью плача за меня,ты забирала на рассветахв освобожденных деревняхпосылки, письма и приветы.Записывала: «Не забыть:деревня Хохрино. Петровы.Зайти на Мойку сто одинк родным. Сказать, что все здоровы,что Митю долго мучил враг,но мальчик жив, хоть очень слабый…»О страшном плене до утратебе рассказывали бабыи лук сбирали по дворам,в холодных, разоренных хатах:— На, питерцам свезешь, сестра.Проси прощенья — чем богаты…—И ты рвалась — вперед, вперед,как луч, с неодолимой силой.Моя отчизна, мой народ,родная кровь моя, — спасибо!V………..…. ……VIВот так, исполнены любви,из-за кольца, из тьмы разлукидрузья твердили нам: «Живи!»,друзья протягивали руки.Оледеневшие, в огне,в крови, пронизанные светом,они вручили вам и мнеединой жизни эстафету.Безмерно счастие мое.Спокойно говорю в ответ им:— Друзья, мы приняли ее,мы держим вашу эстафету.Мы с ней прошли сквозь дни зимы.В давящей мгле ее терзанийвсей силой сердца жили мы,всем светом творческих дерзаний.Да, мы не скроем: в эти днимы ели землю, клей, ремни;но, съев похлебку из ремней,вставал к станку упрямый мастер,чтобы точить орудий части,необходимые войне.Но он точил, пока рукамогла производить движенья.И если падал — у станка,как падает солдат в сраженье.И люди слушали стихи,как никогда, — с глубокой верой,в квартирах черных, как пещеры,у репродукторов глухих.И обмерзающей рукой,перед коптилкой, в стуже адской,гравировал гравер седойособый орден — ленинградский.Колючей проволокой он,как будто бы венцом терновым,кругом — по краю — обведен,блокады символом суровым.В кольце, плечом к плечу, втроем —ребенок, женщина, мужчина,под бомбами, как под дождем,стоят, глаза к зениту вскинув.И надпись сердцу дорога,—она гласит не о награде,она спокойна и строга:«Я жил зимою в Ленинграде».Так дрались мы за рубежитвои, возлюбленная Жизнь!И я, как вы, — упряма, зла,—за них сражалась, как умела.Душа, крепясь, превозмоглапредательскую немощь тела.И я утрату понесла.К ней не притронусь даже словом —такая боль… И я смогла,как вы, подняться к жизни снова.Затем, чтоб вновь и вновь сражатьсяза жизнь.Носитель смерти, враг —опять над каждым ленинградцемзаносит кованый кулак.Но, не волнуясь, не боясь,гляжу в глаза грядущим схваткам:ведь ты со мной, страна моя,и я недаром — ленинградка.Так, с эстафетой вечной жизни,тобой врученною, отчизна,иду с тобой путем единым,во имя мира твоего,во имя будущего сынаи светлой песни для него.Для дальней полночи счастливойее, заветную мою,сложила я нетерпеливосейчас, в блокаде и в бою.Не за нее ль идет война?Не за нее ли ленинградцамеще бороться, и мужаться,и мстить без меры? Вот она:— Здравствуй, крестниккрасных командиров,милый вестник,вестник мира…Сны тебе спокойные приснятсябитвы стихли на земле ночной.Люди неба больше не боятся,неба, озаренного луной.В синей-синей глубине эфирамолодые облака плывут.Над могилой красных командировмудрые терновники цветут.Ты проснешься на земле цветущей,вставшей не для боя — для труда.Ты услышишь ласточек поющих:ласточки вернулись в города.Гнезда вьют они — и не боятся!Вьют в стене пробитой, под окном:крепче будет гнездышко держаться,люди больше не покинут дом.Так чиста теперь людская радость,точно к миру прикоснулась вновь.Здравствуй, сын мой, жизнь моя, награда,здравствуй, победившая любовь!Июнь — июль 1942
Севастополю
О, скорбная весть — Севастополь оставлен…Товарищи, встать, как один, перед ним,пред городом мужества, городом славы,пред городом — доблестным братом твоим!Но мы не хотим и не будем прощатьсяс тобой, не смирившийся город-солдат:ты жив, ты в сердцах москвичей, сталинградцев,дыханье твое бережет Ленинград.Мы знаем, на всех пламенеющих тропах,со всеми, кто бьет ненавистных врагов,идет Севастополь, родной Севастополь,и кровь и огонь от его берегов…Промчится година железа и горя,мы кончим победою наши бои,—у теплого моря, у синего моряон встанет опять из развалин своих.Нет, только не плачь, — мы не чтим его память,и этой минуты великая тишьзатем, чтоб сказать: — Севастополь, ты с нами!Ты с нами, ты бьешься, ты победишь.3 июля 1942
«…Третья зона, дачный полустанок…»
…Третья зона, дачный полустанок,у перрона — тихая сосна.Дым, туман, струна звенит в тумане,невидимкою звенит струна.Здесь шумел когда-то детский лагерьна веселых ситцевых полях…Всю в ромашках, в пионерских флагах,как тебя любила я, земля!Это фронт сегодня. Сотня метровдо того, кто смерть готовит мне.Но сегодня — тихо. Даже ветранет совсем. Легко звучать струне.И звенит, звенит струна в тумане…Светлая, невидимая, пой!Как ты плачешь, радуешься, манишь,кто тебе поведал, что со мной?Мне сегодня радостно до боли,я сама не знаю — отчего.Дышит сердце небывалой волей,силою расцвета своего.Знаю, смерти нет: не подкрадется,не задушит медленно она,—просто жизнь сверкнет и оборвется,точно песней полная струна.…Как сегодня тихо здесь, на фронте.Вот среди развалин, над трубой,узкий месяц встал на горизонте,деревенский месяц молодой.И звенит, звенит струна в тумане,о великой радости моля…Всю в крови, в тяжелых, ржавых ранах,я люблю, люблю тебя, земля!1942
Август 1942 года
Август 1942 года. Страна
преодолевает второе фашист-
ское наступление: немцы подо-
шли к Волге, Сталинграду,
ползут по Кавказу, готовят
новый штурм Ленинграда.
Печаль войны все тяжелей, все глубже,все горестней в моем родном краю.Бывает, спросишь собственную душу:— Ну, как ты, что? — И слышишь: — Устаю…—Но не вини за горькое признаньедуши своей и не пугайся, нет.Она такое приняла страданьеза этот год, что хватит на сто лет.И только вспомни, вспомни сорок первый:неудержимо двигался фашист,а разве — хоть на миг — ослабла веране на словах, а в глубине души?Нет. Боль и стыд нежданных пораженийтвоя душа сполна перенеслаи на путях печальных отступленийневиданную твердость обрела.…И вот — опять… О, сводки с юга, утром!Как будто бы клещами душу рвут.Почти с молитвой смотришь в репродуктор:— Скажи, что Грозного не отдадут!— Скажи, скажи, что снова стала нашейКубань, Ростов и пламенный Донбасс.— Скажи, что англичане от Ламаншарванулись на Германию сейчас! —…Но как полынью горем сводки дышат.Встань и скажи себе, с трудом дыша:— Ты, может быть, еще не то услышишь,и все должна перенести душа.Ты устаешь? Ты вся в рубцах и ранах?Все так. Но вот сейчас, наедине,не людям — мне клянись, что не устанешь,пока твое Отечество в огне.Ты русская— дыханьем, кровью, думой.В тебе соединились не вчерамужицкое терпенье Аввакумаи царская неистовость Петра……Такая, отграненная упорством,твоя душа нужна твоей земле…Единоборство? — Пусть единоборство!Мужайся, стой, крепись и — одолей.Август — сентябрь 1942
«Я хочу говорить с тобою…»
Я хочу говорить с тобоюо тяжелой нашей вине,так, чтоб больше не знать покояни тебе, товарищ, ни мне.Я хочу говорить недолго:мне мерещится все больнейОльга, русская девушка Ольга…Ты, наверное, знаешь о ней.На немецкой земле на проклятойв подлом рабстве томится она.Это наша вина, солдаты,это наша с вами вина.Точно образ моей отчизны,иссеченной, усталой, больной,вся — страдание, вся — укоризна, —так встает она предо мной.Ты ли пела, певучая? Ты липроходила, светлее луча?Только слезы теперь застылив помутневших твоих очах.Я гляжу на нее, немея,но молчать уже не могу.Что мы сделали? Как мы смелипол-России отдать врагу?Как мы смели ее оставитьна грабеж, на позор — одну?!Нет, товарищ, молчи о славе,если сестры твои в плену.Я затем говорю с тобоюо тяжелой такой вине,чтоб не знать ни минуты покояни тебе, товарищ, ни мне.Чтобы стыдно было и больно,чтоб забыть о себе, — покаплачет русская девушка Ольгау германского кулака.20 сентября 1942
«Подводная лодкауходит в поход…»
Капитану подводной лодки
Грищенко
Подводная лодка уходит в походв чужие моря и заливы.Ее провожают Кронштадт и Кроншлоти встречи желают счастливой.Последний привет с боевых катеров,и вот уж нельзя разглядеть их,и мы далеко от родных берегови близко от славы и смерти.Нас мало, мы горсточка русских людейв подводной скорлупке железной.Мы здесь одиноки средь минных полейв коварной и гибельной бездне.Но вот над подлодкой идет караван,груженный оружьем проклятым.Ты врешь! Ни эсминцы твои, ни тумантебя не спасут от расплаты.Пора, торпедисты! И точно в упорвонзаются наши торпеды.Республика, выполнен твой приговорво имя грядущей победы!И с берега видит расправу с врагом,земляк наш, томящийся в рабстве.Мужайся, товарищ, — мы скоро придем,мы помним о долге и братстве.Подводная лодка обратно спешит,балтийское выдержав слово.Ты долго ее не забудешь, фашист,и скоро почувствуешь снова…Заносит команда на мстительный счетпятерку немецких пиратов.И гордо подводная лодка идетв любимые воды Кронштадта.Сентябрь 1942
Кронштадт
Ленинградская осень
Блокада длится… Осенью
сорок второго года ленинград-
цы готовятся ко второй бло
кадной зиме собирают урожай
со своих огородов, сносят на
топливо деревянные построй-
ки в городе Время огромных и
тяжелых работ.
Ненастный вечер, тихий и холодный.Мельчайший дождик сыплется впотьмах.Прямой-прямой пустой Международныйв огромных новых нежилых домах.Тяжелый свет артиллерийских вспышекто озаряет контуры колонн,то статуи, стоящие на крышах,то барельеф из каменных знамени стены — сплошь в пробоинах снарядов…А на проспекте — кучка горожан:трамвая ждут у ржавой баррикады,ботву и доски бережно держа.Вот женщина стоит с доской в объятьях;угрюмо сомкнуты ее уста,доска в гвоздях — как будто часть распятья,большой обломок русского креста.Трамвая нет. Опять не дали тока,а может быть, разрушил путь снаряд…Опять пешком до центра — как далеко!Пошли… Идут — и тихо говорят.О том, что вот — попался дом проклятый,стоит — хоть бомбой дерево ломай.Спокойно люди жили здесь когда-то,надолго строили себе дома.А мы… Поежились и замолчали,разбомбленное зданье обходя.Прямой проспект, пустой-пустой, печальный,и граждане под сеткою дождя.…О, чем утешить хмурых, незнакомых,но кровно близких и родных людей?Им только б доски дотащить до домаи ненадолго руки снять с гвоздей.И я не утешаю, нет, не думай,—я утешеньем вас не оскорблю:я тем же каменным, сырым путем угрюмымтащусь, как вы, и, зубы сжав, — терплю.Нет, утешенья только душу ранят,—давай молчать… Но странно: дни придут,и чьи-то руки пепел соберутиз наших нищих, бедственных времянок.И с трепетом, почти смешным для нас,снесут в музей, пронизанный огнями,и под стекло положат, как алмаз,невзрачный пепел, смешанный с гвоздями!Седой хранитель будет объяснятьпотомкам, приходящим изумляться:— Вот это — след Великого Огня,которым согревались ленинградцы.В осадных, черных, медленных ночах,под плач сирен и орудийный грохот,в их самодельных временных печахдотла сгорела целая эпоха.Они спокойно всем пренебрегли,что не годилось для сопротивленья,все отдали победе, что могли,без мысли о признанье в поколеньях.Напротив, им казалось по-другому:казалось им порой — всего важнейохапку досок дотащить до домаи ненадолго руки снять с гвоздей……Так, день за днем, без жалобы, без стона,невольный вздох — и тот в груди сдавив,они творили новые законылюдского счастья и людской любви.И вот теперь, когда земля светла,очищена от ржавчины и смрада,—мы чтим тебя, священная золаиз бедственных времянок Ленинграда……И каждый, посетивший этот прах,смелее станет, чище и добрее,и, может, снова душу мир согреету нашего блокадного костра.Октябрь 1942
Отрывок
…Октябрьский дождь стучит в квадрат оконный,глухие залпы слышатся вдали.На улицах, сырых и очень темных,одни сторожевые патрули.Мерцает желтый слепенький фонарик,и сердце вдруг сжимается тоской,когда услышишь: — Пропуск ваш, товарищ…—Как будто б ты нездешний и чужой.— Вот пропуск мой. Пожалуйста, проверьте.Я здешняя, и этот город — мой.У нас одно дыханье, дума, сердце…Я здешняя, товарищ постовой.…Но я живу в квартире, где зимоючужая чья-то вымерла семья.Все, что кругом, — накоплено не мною.Все — не мое, как будто б я — не я.И точно на других широтах мира,за целых два квартала от меня,моя другая — прежняя квартира,без запаха жилого, без огня.Я редко прихожу туда, случайно.Войду — и цепенею, не дыша:еще не бывшей на земле печальюбез слез, без слов терзается душа…Да, у печали этой нет названья.Не выплачешь, не выскажешь ее,и лишь фанерных ставенек стенаньенегромкое — похоже на нее.А на стекле — полоски из бумаги,дождями покороблены, желты:неведенья беспомощные знаки,зимы варфоломеевской кресты.Недаром их весною отдиралите, кто в жилье случайно уцелел,и только в нежилых домах осталисьбумажные полоски на стекле.Моя квартира прежняя пуста,ее окошки в траурных крестах.Да я ли здесь жила с тобой? Да я ликормила здесь когда-то дочерей?Меня ль, меня ль глаза твои встречалиу теплых, у клеенчатых дверей?Ты вскакивал, ты выбегал к порогу,чуть делались шаги мои слышны.Ты восклицал — Пришла? Ну, слава богу!—А было тихо — не было войны.И странно: в дни обстрелов и бомбежек,когда свистела смерть на всех углах,ты ждал меня, ни капли не тревожась,как будто б я погибнуть не могла;как будто б я была заговореннойнесокрушимой верностью твоей.И тот же взгляд — восторженный, влюбленный —встречал меня у дорогих дверей.Я все отдам — любовь, и вдохновенье,и славу, щедро данную войной,—за ту одну минуту возвращеньяк тебе, под кров домашний, старый, м о й…Как будто я ослепла и оглохла:не услыхать тебя, не увидать.Я слышу только дождь: он бьется в стекла,и только дождь такой же, как тогда…Октябрь 1942
Сталинграду
Девятнадцатого ноября
1942 года началось наше на-
ступление на Сталинградском
фронте.
Мы засыпали с думой о тебе.Мы на заре включали репродуктор,чтобы услышать о твоей судьбе.Тобою начиналось наше утро.В заботах дня десятки раз подряд,сжимая зубы, затаив дыханье,твердили мы: — Мужайся, Сталинград!—Сквозь наше сердце шло твое страданье.Сквозь нашу кровь струился горячопоток твоих немыслимых пожаров.Нам так хотелось стать к плечу плечоми на себя принять хоть часть ударов!…А мне все время вспоминалась ночьв одном колхозе дальнем, небогатом,ночь перед первой вспашкою, в тридцатом,второю большевистскою весной.Степенно, важно, радостно и строгоготовились колхозники к утру,с мечтой о новой жизни, новом строе,с глубокой верой в новый, общий труд.Их новизна безмерная, тревожа,еще страшила… Но твердил народ:— Нам Сталинградский тракторный поможет…— Нам Сталинград коней своих пришлет.Нет, не на стены зданий и заводов,проклятый враг, заносишь руку ты:ты покусился на любовь народа,ты замахнулся на оплот мечты!И встала, встала пахарей громада,как воины они сюда пришли,чтобы с рабочим классом Сталинградаспасти любимца трудовой земли.О том, что было страшным этим летом,—еще расскажут: песня ждет певца.У нас в осаде, за чертой кольца,все озарялось сталинградским светом.И, глядя на развалины твои(о, эти снимки в «Правде» и в «Известьях»!),мы забывали тяготы свои,мы об одном молили: — Мести, мести!И про'бил час. Удар обрушен первый,от Сталинграда пятится злодей.И ахнул мир, узнав, что значит верность,что значит ярость верящих людей.А мы не удивились, нет! Мы знали,что будет так: полмесяца назадне зря солдатской клятвой обменялисьдва брата: Сталинград и Ленинград.Прекрасна и сурова наша радость.О Сталинград, в час гнева твоегоприми земной поклон от Ленинграда,от воинства и гражданства его!24 ноября 1942
Новоселье
Осенью 1942 года из об-
щежитий при предприятиях и
учреждениях ленинградцы
возвращаются в жилые дома,
покинутые многими в первую
блокадную зиму.
…И вновь зима: летят, летят метели.Враг все еще у городских ворот.Но я зову тебя на новоселье:мы новосельем встретим Новый год.Еще враги свирепый и бесцельныйведут обстрел по городу со зла —и слышен хруст стены и плач стекла,—но я тебя зову — на новоселье.Смотри, вот новое мое жилище…Где старые хозяева его?Одни в земле, других нигде не сыщешь,нет ни следа, ни вести — ничего…И властно воцарилось запустеньев когда-то светлом, радостном дому,дышала смерть на городские стены,твердя: «Быть пусту дому твоему».Здесь холодом несло из каждой щели,отсюда ч е л о в е к ушел… Но вотзову тебя сюда, на новоселье,под этим кровом встретить Новый год.Смотри, я содрала с померкших стеколунылые бумажные кресты,зажгла очаг, — огонь лучист и тепел.Сюда вернулись люди: я и ты.Вот здесь расставим мы библиотеку,здесь будет столик, стульчик и кроватьдля очень маленького человека:он в этом доме станет подрастать.О строгие взыскательные тенибылых хозяев дома моего,благословите наше поселенье,покой и долголетие его.И мы тепло надышим в дом, которыйбыл занят смертью, погружен во тьму…Здесь будет жизнь! Ты жив, ты бьешься, город,не быть же пусту дому твоему!31 декабря 1942
Песня о женепатриота
Хорошие письма из дальнего тыла сержант от жены получал.И сразу, покамест душа не остыла, друзьям по оружью читал.А письма летели сквозь дымные ветры, сквозь горькое пламя войны,в зеленых, как вешние листья, конвертах, сердечные письма жены.Писала, что родиной стал из чужбины далекий сибирский колхоз.Жалела, что муж не оставил ей сына,— отца б дожидался да рос…Читали — улыбка с лица не скрывалась, читали — слезы' не сдержав.— Хорошая другу подружка досталась, будь счастлив, товарищ сержант!— Пошли ей, сержант, фронтовые приветы, земные поклоны от нас.Совет да любовь вам, да ласковых деток, когда отгрохочет война…А ночью прорвали враги оборону,— отчизне грозила беда.И пал он обычною смертью героя, заветный рубеж не отдав.Друзья собрались и жене написали, как младшей сестре дорогой:«Поплачь, дорогая, убудет печали, поплачь же над ним, над собой…»Ответ получили в таком же конверте, зеленом, как листья весной.И всем показалось, что не было смерти, что рядом их друг боевой.«Спасибо за дружбу, отважная рота, но знайте, — писала она,—не плачет, не плачет вдова патриота, покамест бушует война.Когда же сражений умолкнут раскаты и каждый к жене заспешит,в тот день я, быть может, поплачу, солдаты, по-женски поплачу, навзрыд…»…Так бейся же насмерть, отважная рота, готовь же отмщенье свое —за то, что не плачет вдова патриота, за бедное сердце ее…Январь 1943
Третье письмона Каму
В ночь на восемнадцатое
января 1943 года «Последний
час» сообщил всей стране о
прорыве блокады Ленинграда.
…О дорогая, дальняя, ты слышишь?Разорвано проклятое кольцо!Ты сжала руки, ты глубоко дышишь,в сияющих слезах твое лицо.Мы тоже плачем, тоже плачем, мама,и не стыдимся слез своих: теплейв сердцах у нас, бесслезных и упрямых,не плакавших в прошедшем феврале.Да будут слезы эти как молитва.А на врагов — расплавленным свинцомпускай падут они в минуты битвыза все, за всех, задушенных кольцом.За девочек, по-старчески печальных,у булочных стоявших, у дверей,за трупы их в пикейных одеяльцах,за страшное молчанье матерей…О, наша месть — она еще в начале,—мы длинный счет врагам приберегли:мы отомстим за все, о чем молчали,за все, что скрыли от Большой Земли!Нет, мама, не сейчас, но в близкий вечеря расскажу подробно, обо всем,когда вернемся в ленинградский дом,когда я выбегу тебе навстречу.О, как мы встретим наших ленинградцев,не забывавших колыбель свою!Нам только надо в городе прибраться:он пострадал, он потемнел в бою.Но мы залечим все его увечья,следы ожогов злых, пороховых.Мы в новых платьях выйдем к вам навстречу,к «стреле», пришедшей прямо из Москвы.Я не мечтаю — это так и будет,минута долгожданная близка,но тяжкий рев разгневанных орудийеще мы слышим: мы в бою пока.Еще не до конца снята блокада…Родная, до свидания! Идук обычному и грозному трудуво имя новой жизни Ленинграда.18—19 января 1943
«Ты слышишь ли?Живой и влажныйветер…»
Ты слышишь ли? Живой и влажный ветерв садах играет, ветки шевеля!Ты помнишь ли, что есть еще на светеземной простор, дороги и поля?Мне в городе, годами осажденном,в том городе, откуда нет путей,все видится простор освобожденныйв бескрайней, дикой, русской красоте.Мне в городе, где нет зверей домашних,ни голубей, — хотя б в одном окне,—мерещатся грачи на рыжих пашняхи дед Мазай с зайчатами в челне.Мне в городе, где нет огней вечерних,где только в мертвой комнате окнопорою вспыхнет, не затемнено,а окна у живых — чернее черни,—так нужно знать, что все, как прежде, живо,что где-то в глубине родной странывсе те же зори, журавли, разливы,и даже города освещены;так нужно знать, что все опять вернетсяоттуда, из глубин, сюда, где тьма,—что я, наверно, не смогла б бороться,когда б не знала этого сама!Март 1943
Моя медаль
Третьего июня 1943 года ты-
сячам ленинградцев были
вручены первые медали «За
оборону Ленинграда».
…Осада длится, тяжкая осада,невиданная ни в одной войне.Медаль за оборону Ленинградасегодня Родина вручает мне.Не ради славы, почестей, наградыя здесь жила и все могла снести:медаль «За оборону Ленинграда»со мной как память моего пути.Ревнивая, безжалостная память!И если вдруг согнет меня печаль,—я до тебя тогда коснусь руками,медаль моя, солдатская медаль.Я вспомню все и выпрямлюсь, как надо,чтоб стать еще упрямей и сильней…Взывай же чаще к памяти моей,медаль «За оборону Ленинграда».…Война еще идет, еще — осада.И, как оружье новое в войне,сегодня Родина вручила мнемедаль «За оборону Ленинграда».3 июня 1943
«Мой друг пришел сСинявинских болот…»
В сентябре 1943 года вой-
ска Ленинградского фронта
заняли высоту около Синяви-
но, с которой враг вел об-
стрел единственной железной
дороги в Ленинград… Это бы-
ло в дни блистательных на-
ших побед на Украине.
Мой друг пришел с Синявинских болотна краткий отдых, сразу после схватки,еще не смыв с лица горячий пот,не счистив грязь с пробитой плащ-палатки.Пока в передней, тихий и усталый,он плащ снимал и складывал пилотку,—я, вместо «здравствуй», крикнула: — Полтава!— А мы, — сказал он, — заняли высотку…В его глазах такой хороший светзажегся вдруг, что стало ясно мне:нет ни больших, ни маленьких побед,а есть одна победа на войне.Одна победа, как одна любовь,единое народное усилье.Где б ни лилась родная наша кровь,она повсюду льется за Россию.И есть один — один военный труд,вседневный, тяжкий, страшный, невоспетый,но в честь него Москва дает салюти, затемненная, исходит светом.И каждый вечер, слушая приказиль торжество пророчащую сводку,я радуюсь, товарищи, за вас,еще не перечисленных сейчас,занявших безымянную высотку…22 сентября 1943
Твоя молодость
Ленинградским комсомольцам
Будет вечер — тихо и суровоО военной юности своейТы расскажешь комсомольцам новым —Сыновьям и детям сьжовей.С жадностью засмотрятся ребятаНа твое солдатское лицо,Так же, как и ты смотрел когда-тоНа седых буденновских бойцов.И с прекрасной завистью, с порывомТем, которым юные живут,Назовут они тебя счастливым,Сотни раз героем назовут.И, окинув памятью ревнивойНе часы, а весь поток борьбы,Ты ответишь: — Да, я был счастливым.Я героем в молодости был.Наша молодость была не длинной,Покрывалась ранней сединой.Нашу молодость рвало на минах,Заливало таллинской водой.Наша молодость неслась тараном —Сокрушить германский самолет.Чтоб огонь ослабить ураганный —Падала на вражий пулемет.Прямо сердцем дуло прикрывая,Падала, чтоб Армия прошла…Страшная, неистовая, злая —Вот какая молодость была.А любовь — любовь зимою адской,Той зимой, в осаде, на Неве,Где невесты наши ленинградскиеБыли не похожи на невест —Лица их — темней свинцовой пыли,Руки — тоньше, суше тростника…Как мы их жалели, как любили.Как молились им издалека.Это их сердца неугасимыеНам светили в холоде, во мгле.Не было невест еще любимее,Не было красивей на земле.…И под старость, юность вспоминая,— Возвратись ко мне, — проговорю.—Возвратись ко мне опять такая,Я такую трижды повторю.Повторю со всем страданьем нашим,С той любовью, с тою сединой,Яростную, горькую, бесстрашнуюМолодость, крещенную войной.29 октября 1943
Стихи о друге
Вечер. Воет, веет ветер, в городе темно.Ты идешь — тебе не светит ни одно окно.Слева — вьюга, справа — вьюга, вьюга — в высоте…Не пройди же мимо друга в этой темноте.Если слышишь — кто-то шарит, сбился вдруг с пути,—не жалей, включи фонарик, встань и посвети.Если можешь, даже руку протяни ему.Помоги в дороге другу, другу своему,и скажи: «Спокойной ночи, доброй ночи вам…»Это правильные очень, нужные слова.Ведь еще в любой квартире может лечь снаряд,и бушует горе в мире третий год подряд.Ночь и ветер, веет вьюга, смерть стоит кругом.Не пройди же мимо друга, не забудь о нем…31 декабря 1943
Желание
Я давно живу с такой надеждой:Вот вернется город Пушкин к нам,—Я пешком пойду к нему, как преждеПилигримы шли к святым местам.Незабытый мною, дальний-дальний,Как бы сквозь войну обратный путь,Путь на Пушкин, выжженный, печальный,Путь к тому, чего нельзя вернуть.Милый дом с крутой зеленой крышей,Рядом липы круглые стоят…Дочка здесь жила моя, Ириша,Рыжеватая была, как я.Все дорожки помню, угол всякийВ пушкинских таинственных садах:С тем, кто мной доныне не оплакан,Часто приходила я сюда.Я пешком пойду в далекий ПушкинСразу, как узнаю — возвращен.Я на черной парковой опушкеПоложу ему земной поклон.Кланяюсь всему, что здесь любила, —сердце, не прощай, не позабудь!—Кланяюсь всему, что возвратила,Трижды — тем, кого нельзя вернуть.31 декабря 1943
Возвращение
19 января 1944 года нашими
наступающими войсками Ле-
нинградского фронта были ос-
вобождены Петергоф, Красное
Село, Ропша. 24 января — го-
рода Пушкин, Павловск и дру-
гие…
Вошли — и сердце дрогнуло: жестокозияла смерть, безлюдье, пустота…Где лебеди? Где музы? Где потоки? —С младенчества родная красота?Где люди наши — наши садоводы,лелеявшие мирные сады?Где их благословенные трудына счастье человека и природы?И где мы сами — прежние, простые,доверчиво глядевшие на свет?Как страшно здесь!Печальней и пустыннейселения, наверно, в мире нет…И вдруг в душе, в ее немых глубинахопять звучит надменно и светло:«Все те же мы: нам целый мир чужбина,Отечество нам Царское Село».25 января 1944
Наш сад
Ты помнишь ли сиянье Петергофа,дремучие петровские садыи этот влажный лепет, бред и вздохивсегда живой, хлопочущей воды?Так много было здесь тепла и света,что в городе зимою, в пору вьюг,все мнилось мне: а в Петергофе — лето,алмазный, синий праздничный июль.Молчи, — увы! Волшебный сад изрублен,мертвы источники с живой водой,и праздник человечества поругансвирепой чужеземною ордой.…Но мы пришли к тебе, земная радость,—тебя не вытоптать, не истребить.Но мы пришли к тебе, стоящей рядом,тысячеверстною дорогой битв.Пришли — и, символом свершенной мести,в знак человеческого торжествавоздвигнем вновь, на том же самом месте,Самсона, раздирающего льва.И вновь из пепла черного, отсюда,где смерть и прах, восстанет прежний сад.Да будет так! Я твердо верю в чудо:ты дал мне эту веру, Ленинград.26 января 1944
Ленинградский салют
27 января 1944 года Ленин-
град салютовал 24 залпами
из 324 орудий в честь полной
ликвидации вражеской блока-
ды — разгрома немцев под Ле-
нинградом.
…И снова мир с восторгом слышитсалюта русского раскат.О, это полной грудью дышитосвобожденный Ленннград!…Мы помним осень, сорок первый,прозрачный воздух тех ночей,когда, как плети, часто, мерносвистели бомбы палачей.Но мы, смиряя страх и плач,твердили, диким взрывам внемля:— Ты проиграл войну, палач,едва вступил на нашу землю!А та зима… Ту зиму каждыйзапечатлел в душе навек —тот голод, тьму, ту злую жаждуна берегах застывших рек.Кто жертв не предал дорогихземле голодной ленинградской —без бранных почестей, нагих,в одной большой траншее братской?!Но, позабыв, что значит плач,твердили мы сквозь смерть и муку:— Ты проиграл войну, палач,едва занес на город руку!Какой же правдой ныне стало,какой грозой свершилось то,что исступленною мечтой,что бредом гордости казалось!Так пусть же мир сегодня слышитсалюта русского раскат.Да, это мстит, ликует, дышит!Победоносный Ленинград!27 января 1944
Второй разговорс соседкой
Дарья Власьевна, соседка, здравствуй.Вот мы встретились с тобой опять.В дни весны желанной ленинградскойнадо снова нам потолковать.Тихо-тихо. Небо золотое.В этой долгожданной тишинемы пройдем по Невскому с тобою,по былой «опасной стороне».Как истерзаны повсюду стены!Бельма в каждом выбитом окне.Это мы тут прожили без сменыцелых девятьсот ночей и дней.Мы с тобою танков не взрывали.Мы в чаду обыденных заботбезымянные высоты брали,—но на карте нет таких высот.Где помечена твоя крутаялестница, ведущая домой,по которой, с голоду шатаясь,ты ходила с ведрами зимой?Где помечена твоя дорога,по которой десять раз прошлаи сама — в пургу, в мороз, в тревогупятерых на кладбище свезла?Только мы с тобою, мы, соседка,помним наши тяжкие пути.Сами знаем, в картах или в сводкахих не перечислить, не найти.А для боли нашей молчаливой,для ранений — скрытых, не простых —не хватило б на земле нашивок,ни малиновых, ни золотых.На груди, над сердцем опаленным,за войну принявшим столько ран,лишь медаль на ленточке зеленой,бережно укрытой в целлофан.Вот она — святая память наша,сбереженная на все века…Что ж ты плачешь, что ты, тетя Даша?Нам еще нельзя с тобой пока.Дарья Власьевна, не мы, так кто жеотчий дом к победе приберет?Кто ребятам-сиротам поможет,юным вдовам слезы оботрет?Это нам с тобой, хлебнувшим горя,чьи-то души греть и утешать.Нам, отдавшим все за этот город,—поднимать его и украшать.Нам, не позабыв о старых бедах,сотни новых вынести забот,чтоб сынов, когда придут с победой,хлебом-солью встретить у ворот.Дарья Власьевна, нам много дела,точно под воскресный день в дому.Ты в беде сберечь его сумела,ты и счастие вернешь ему.Счастие извечное людское,что в бреду, в крови, во мгле боевсберегло и вынесло простоесердце материнское твое.Апрель 1944
27 января 1945 года
…Сегодня праздник в городе. Сегоднямы до утра, пожалуй, не уснем.Так пусть же будет как бы новогоднейи эта ночь, и тосты за столом.Мы в эту ночь не раз поднимем чашиза дружбу незапятнанную нашу,за горькое блокадное родство,за тех, кто не забудет ничего.И первый гост, воинственный и братский,до капли, до последнего глотка,—за вас, солдаты армий ленинградских,осадою крещенные войска,за вас, не дрогнувших перед проклятымсплошным потоком стали и огня…Бойцы Сорок второй, Пятьдесят пятой,Второй Ударной,— слышите ль меня?В далеких странах, за родной границей,за сотни верст сегодня вы от нас.Чужая вьюга хлещет в ваши лица,чужие звезды озаряют вас.Но сердце наше — с вами. Мы едины,мы неразрывны, как и год назад.И вместе с вами подошел к Берлинуи властно постучался Ленинград.Так выше эту праздничную чашуза дружбу незапятнанную нашу,за кровное военное родство,за тех, кто не забудет ничего…А мы теперь с намека, с полусловапоймем друг друга и найдем всегда.Так пусть рубец, почетный и суровый,с души моей не сходит никогда.Пускай душе вовеки не позволитисполниться ничтожеством и злом,животворящей, огненною больюнапомнит о пути ее былом.Пускай все то же гордое терпеньевладеет нами ныне, как тогда,когда свершаем подвиг возрожденья,не отдохнув от ратного труда.Мы знаем, умудренные войною:жестоки раны — скоро не пройдут.Не все сады распустятся весною,не все людские души оживут.Мы трудимся безмерно, кропотливо…Мы так хотим, чтоб, сердце веселя,воистину была бы ты счастливой,обитель наша, отчая земля!И верим: вновь пути укажет мирунаш небывалый, тяжкий, дерзкий труд.И к Сталинграду, к Северной Пальмирево множестве паломники придут.Придут из мертвых городов Европыпо неостывшим, еле стихшим тропам,придут, как в сказке, за живой водой,чтоб снова землю сделать молодой.Так выше, друг, торжественную чашуза этот день, за будущее наше,за кровное народное родство,за тех, кто не забудет ничего…27 января 1945
Памяти защитников
Вечная слава героям, павшим в боях за свободу и независимость нашей Родины!
Эта поэма написана по просьбе ленинградской девушки Нины Нониной о брате ее, двадцатилетнем гвардейце Владимире Нонине, павшем смертью храбрых в январе 1944 года под Ленинградом, в боях по ликвидации блокады.
IВ дни наступленья армий ленинградских,в январские свирепые морозы,ко мне явилась девушка чужаяи попросила написать стихи…Она пришла ко мне в тот самый вечер,когда как раз два года исполнялосьсо дня жестокой гибели твоей.Она не знала этого, конечно.Стараясь быть спокойной, строгой, взрослой,она просила написать о брате,три дня назад убитом в Дудергофе.Он пал, Воронью гору атакуя,ту высоту проклятую, откудадва года вел фашист корректировкувсего артиллерийского огня.Стараясь быть суровой, как большие,она портрет из сумочки достала:— Вот мальчик наш,мой младший брат Володя…—И я безмолвно ахнула: с портретаглядели на меня твои глаза.Не те, уже обугленные смертью,не те, безумья полные и муки,но те, которыми глядел мне в сердцев дни юности, тринадцать лет назад.Она не знала этого, конечно.Она просила только — Напишитене для того, чтобы его прославить,но чтоб над ним могли чужие плакатьсо мной и мамой — точно о родном…Она, чужая девочка, не знала,какое сердцу предложила бремя,—ведь до сих пор еще за это времяя реквием тебе — тебе! — не написала…IIТы в двери мои постучала,доверчивая и прямая.Во имя народной печалитвой тяжкий заказ принимаю.Позволь же правдиво и прямо,своим неукрашенным словомповедать сегодня о самомобычном, простом и суровом…IIIКогда прижимались солдаты, как тени,к земле и уже не могли оторваться, —всегда находился в такое мгновеньеодин безымянный, Сумевший Подняться.Правдива грядущая гордая повесть:она подтвердит, не прикрасив нимало, —один поднимался, но был он — как совесть.И всех за такими с земли поднимало.Не все имена поколенье запомнит.Но в тот исступленный, клокочущий полденьбезусый мальчишка, гвардеец и школьник,поднялся — и цепи штурмующих поднял.Он знал, что такое Воронья гора.Он встал и шепнул, а не крикнул: — Пора!Он полз и бежал, распрямлялся и гнулся,он звал, и хрипел, и карабкался в гору,он первым взлетел на нее, обернулсяи ахнул, увидев открывшийся город!И, может быть, самый счастливый на свете,всей жизнью в тот миг торжествуя победу, —он смерти мгновенной своей не заметил,ни страха, ни боли ее не изведав.Он падал лицом к Ленинграду. Он падал,а город стремительно мчался навстречу……Впервые за долгие годы снарядына улицы к нам не ложились в тот вечер.И звезды мерцали, как в детстве, отраднонад городом темным, уставшим от бедствий,— Как тихо сегодня у нас в Ленинграде, —сказала сестра и уснула, как в детстве.«Как тихо», — подумала мать и вздохнула.Так вольно давно никому не вздыхалось.Но сердце, привыкшее к смертному гулу,забытой земной тишины испугалось.IV…Как одинок убитый человекна поле боя, стихшем и морозном.Кто б ни пришел к нему, кто ни придет,ему теперь все будет поздно, поздно.Еще мгновенье, может быть, назадон ждал родных, в такое чудо веря…Теперь лежит — всеобщий сын и брат,пока что не опознанный солдат,пока одной лишь Родины потеря.Еще не плачут близкие в дому,еще, приказу вечером внимая,никто не слышит и не понимает,что ведь уже о нем, уже к немуобращены от имени Державыпрощальные слова любви и вечной славы.Судьба щадит перед ударом нас,мудрей, наверно, не смогли бы люди…А он — он о т д а н Родине сейчас,она одна сегодня с ним пробудет.Единственная мать, сестра, вдова,единственные заявив права,—всю ночь пробудет у сыновних ногземля распластанная, тьма ночная,одна за всех горюя, плача, зная,что сын — непоправимо одинок.VМертвый, мертвый… Он лежит и слышитвсе, что недоступно нам, живым:слышит — ветер облако колышет,высоко идущее над ним.Слышит все, что движется без шума,что молчит и дремлет на земле;и глубокая застыла думана его разглаженном челе.Этой думы больше не нарушить…О, не плачь над ним — не беспокойтихо торжествующую душу,услыхавшую земной покой.VIЗнаю: утешеньем и отрадойэтим строчкам быть не суждено.Павшим с честью — ничего не надо,утешать утративших — грешно.По своей, такой же, скорби — знаю,что, неукротимую, еесильные сердца не обменяютна забвенье и небытие.Пусть она, чистейшая, святая,душу нечерствеющеи хранит.Пусть, любовь и мужество питая,навсегда с народом породнит.Незабвенной спаянное кровью,лишь оно — народное родство —обещает в будущем любомуобновление и торжество.…Девочка, в январские морозыприбегавшая ко мне домой,—вот— прими печаль мою и слезы,реквием несовершенный мой.Все горчайшее в своей утрате,все, душе светившее во мгле,я вложила в плач о нашем брате,брате всех живущих на земле……Неоплаканный и невоспетый,самый дорогой из дорогих,знаю, ты простишь меня за это,ты, отдавший душу за других.Апрель 1944