— Чугунные? Почему чугунные? Это по каковски? — спросил царь.
— Кабардинцы, так литое железо называют, — сказал воевода. — Я у Темрюка видел котлы литые. Они так их называют. «Чугуны».
— Темрюк? — удивлённо вскинул брови царь. — Но ты-то откуда, Федюня…
Он не договорил и махнул рукой.
— Чему удивился про англичан?
— Тому, что бомбы привезли, а секрет трубок не сказали, — я усмехнулся. — В этом они все. Вроде и помогают, а толку от помощи, кроме вреда, никакого.
— Толку от помощи, акромя вреда? Ха-ха-ха! — царь закатился смехом. Толку, акромя вреда… Смешно!
— Да, и не удивился я, а так… Мниться мне, что им не победа наша нужна, а чтобы народу нашего, как можно больше по гибло. Да и не только нашего… Немцев они тоже не любят.
— Ладно, Федюня, поспешили во дворец. К царице. Мается она, а у меня сердце от этого болит.
— Пропорции? — едва не простонал Данила Романович.
— Восемь к двум. Без серы, — сказал я.
— Как без серы?
— А вот так! И забивать порох в трубку так плотно, чтоб аж звенело. Тогда гореть будет медленнее. А в центре прокладывать селитряной паклей. С ноготь… Основное сказал. Да… Нижний край срезать надо на угол. Завтра пришлёшь мастера, я покажу.
— Пришлю, Фёдор Начитыч, — радостно прогудел дебелый воевода.
Царь уже значительно удалился в сторону дворца, и я рванул догонять его стрелецкую охрану бегом.
Царица полулежала в постели с перевязанной мокрым тонким полотнищем головой.
— Ох, Федюня, — простонала она и проговорила капризно. — Хорошо, что ты пришёл. Мне так плохо без тебя. Вот… Голова снова разболелась
— Здравствуй, Анастасия Юрьевна, царица-матушка. Пересядь в кресло, пожалуйста.
— Помогите! — строго приказал царь нянькам.
Царица пересела. Я с неудовольствием заметил, что «тремола» в руках усилилась. Или мне так показалось? Три дня меня не было в её палатах. Ладно, посмотрим.
— Еду только мою вкушаешь, государыня?
— Твою, Федюнюшка. Но и рыбами не брезгую. Стерлядь люблю…
— Стерлядь, это хорошо-о-о, — протянул я, поглаживая её голову и ощущая жар. — А вот жар — это плохо. Почему не позвали меня?
— Так, жар вот только и начался с полудня.
— Малину залейте кипятком! И пей! Я же говорил.
Я укоризненно воззрился на царя.
— Заварили, заварили, Фёдюня, — сказал тот успокаивающе махая передо мной ладонями. — Пьёт уже.
— И ягоды на меду давать.
— Даём, даём, Федюня.
Царь был убедителен.
— Не вижу. У кровати пусть поставят тумбу какую или сундук, а на него питьё и малину. Пить надо много, государыня.
Голос у меня был ровный и спокойный, пальцы по голове двигались нежно касаясь «подушечками» кожи, определяя где жар, а где чувствовался холод.
— Эх, впендюрить бы… иголки, но ведь не поймут-с… Азиаты-с… — подумал вдруг я с игривыми интонациями «попаданца».
Проскакивали у него такие интонации по отношению к царице. Родственница была несравненной красоты женщиной, даже в болезни, и безумно, безумно обаятельной. Её кроткий взор иногда терялся в гримасах головных болей, но чаще она выглядела ангелом, сошедшим на землю.
— Да, будет печально, если она на справится с болезнью, — подумал я.
— А тебя, Федюня, на кол посадят. Думаешь, царь тебя поймёт и простит? Не-е-е, малыш. И кол — это ещё самое лёгкое испытание. У Ивана сорвёт «планку» и тогда мало никому не покажется. А времени осталось совсем ничего. Хотя…
— Что «хотя»? — спросил я у «попаданца».
Меня начинало трясти от страха, а это совсем не способствовало лечению методом акупрессуры. Пальцы должны быть уверенными. Пациент всё чувствует.
— Успокойся, — сказал я себе и успокоился. — Уже всё идёт не так. Сейчас царица уже в Слободе, а «тогда» её привезли сюда после Московского пожара, где она сильно надышалась дымом и испугалась. Пожар сей грядёт в июле сего года.
— О, мля! Так уже июль начался.
— Начался да не кончился.
— Так сказать надо царю-батюшке!
— На х… Зачем говорить, Федюня. Пусть она горит синим пламенем, эта Москва! Может и боярам будет чем заняться, ежели сгорит у них всё. А то ещё поедет тушить. Ведь сам по крышам бегал, огонь сбивал… В той истории… И что оно ему дало? Казна не сгорит, сгорит Белый город, да палаты царские на Куличках.
— Да-а-а… В Белом городе почитай одни бояре и живут…
— Вот и пусть они себе горят.
Я совсем успокоился и мои пальцы нежно, но сильно впивались в голову царицы вроде как «вкручиваясь» вовнутрь. Мысленно считая до двенадцати, я приказывал точкам активизироваться.
— А иглы надо сделать, — подумал я. — Что там нужно-то хорошей стали? Отломаю кусок от немецкого кинжала. У меня их много. «Где нашёл?», спросят. А в поле нашёл. Так, не отвлекайся. Лечебный эффект хуже, я заметил давно. Отчего так? Не знаю.
Продавив точки на голове, я принялся за шею и так повторил несколько раз, пока царица не сказала:
— Хорошо-то как, Федюня! Ты словно колдун.
— Тфу-тьфу-тьфу, государыня, — сплюнул я через правое плечо. — Я просто кровь в голове разгоняю. Застаивается она. Ты просто лежала неудобно, когда днём спала, вот и разболелась голова. А так у тебя всё в порядке.
Я и вправду заметил, что руки у царицы стали трястись меньше.
— Может и вправду ей массаж головы и шеи делать каждый день? Да и массаж тела не помешает. Она мало двигается.
— Делаешь гимнастику утром? — спросил я.
Царица потупила взор.
— Не делала? Государь, — я укоризненно посмотрел на Ивана Васильевича, — от этого жизнь царицы зависит. Надо, чтобы она двигалась, кровь разгоняла по телу. Тогда кровь выгонит ртуть.
Царь пожал плечами и улыбнувшись сказал:
— Не углядел, Фёдор Никитич.
— Всё! С гранатами мы разобрались, буду вами заниматься. Ты ведь тоже, государь, отравлен, помнишь? И то, что ты не чахнешь, так, как государыня-матушка, ещё не значит, что ты в безопасности.
Иван Васильевич помрачнел. Он сдвинул брови и тяжко вздохнул.
— Прав ты, Фёдор Никитич, — в его словах теперь не слышалось издевки, — Говори, что делать нам.
— Что делать? Да всё, что было сказано! Утром, помолясь, лёгкая гимнастика, Потом умывание всего тела. С потом ртуть тоже выходит. Смывать её надо. Потом — правильная еда. Вечером снова гимнастика и омовение. И не мучьте себя бдениями ночными. Летом надо ложиться спать в первую стражу и спать долго, не прерывая сон. Лучше скажись больным, государь и не вставай на молебны. Спи спокойно и лучше вместе с царицей.
Царица зарделась.
— Так ей покойнее будет. Повенчаны вы, как единое целое, а значит только вместе вы вылечитесь. И помни, государь, о пророчестве. Август не за горами.
Иван Васильевич нахмурил брови и зыркнул на меня левым глазом.
— Что за пророчества? — спросила царица.
Она не знала, о напророченной ей смерти в августе сего года.
— То моё дело, душа моя, — сказал, скрипнув зубами государь.
— Уже всё пошло не так как враги хотели, — спокойно сказал я. — Не всё в руках наших, но на всё воля божья. А Богу угодно, чтобы мы не только просили милости его, но и сами что-то делали.
Помолчали.
— Всё правильно говоришь, Федюня. А пошли, ка мы все в баню.
— Как, все? — спросила царица. — И я?
— И ты, — душа моя. И Федюня. Знаешь, как он массаж делает⁈ Пусть на тебя накинут покрывало, да и пойдём.
Иван Васильевич уже привык к этому «иноземному» слову, хотя мне кажется, что оно произошло от слова «масло», которое выжимали из семян.
Царица с моей помощью поднялась из кресла, а девки принесли шитое золотыми нитками и парчой сшитое в виде плаща-накидки покрывало и возложили его царице на плечи. Проход к царской мыльне по улице был коротким, а сама мыльня своей монументальностью больше напоминала грановитую палату в Московском Кремле.
Кто-то построил её, зная конструкцию турецких бань, всегда думал я.
Печи находились в невысокой подклети, то есть в подвале. В мыльне лишь торчали «ванны» с раскалёнными камнями, кое где ограниченные стенами и дверями, чтобы пар не разлетался по огромному помещению и можно было именно попариться. Таких «бань» в мыльне было четыре.
В центре зала имелся небольшой каменный бассейн, разделённый на две «ёмкости»: с тёплой и с прохладной водой. Царь любил из парилки бросаться в холодную воду и для этого из ледника приносили лёд.
Тут же имелись как деревянные, так и каменные «полати» в виде широких лавок. На одну из них сразу присела утомлённая царица.
— Пошли все вон, — сказал царь истопникам спокойным голосом. — Сами управимся, а не управимся, так позовём.
Все лишние вышли.
В мыльне ещё на входе имелось много помещений для прислуги и хранения банной рухляди, как то: полотенец разных размеров, вехоток, веников, жидкого мыла и другого имущества. Там же имелась и своя кухня со складом разных вкусностей и полезностей, от кваса до медовухи и бражки.
— Пусть погреется немного, — сказал я, намереваясь остаться снаружи баньки.
— Пошли-пошли, Федюня. Не робей. Не в том ты возрасте, чтобы мне жёнку от тебя прятать. А правильно погреть тело только ты сможешь… Я так думаю, — сказал он с кавказским акцентом и поднял вверх указательный палец.
Вообще-то мне иногда казалось, что в Ивана Васильевича тоже вселился попаданец, потому что он иногда позволял себе такие выражения, что даже «демон» внутри меня терялся и на долго задумывался.
— А я посмотрю, как ты делаешь, поучусь.
— Ну, пошли, — вздохнул я сомневаюсь, что выдержу испытание голым женским телом и не осрамлюсь. Откровенно говоря, в свои восемь на симпатичных и сисястых женщин я уже засматривался.
Грудь у Анастасии Юрьевной не выделялась размерами, но была по девичьи аккуратной.
— Видимо кормила детей не она, а кормилицы, — подумал я и возмутился. — Вот ведь хрень какая! Придумали себе аристократки проблему. Ведь вскармливание не только младенцу даёт иммунитет, но и матери. Да и мозг не получает команды: «У тебя ребёнок, сохраняй здоровье!» Даже мозг понимает, что сохранять эту бабу смысла нет.
Царица легла животом на постеленное царём полотенце и я вроде как расслабился, но взглянул на её упругий зад и снова напрягся. Иван Васильевич, удивлённо покрутил головой.
— Силён, брат. Тебе точно пора идти ворогов бить, коли на баб уд встаёт. Значит — мужик уже.
— Да, не-е-е, — вздохнул я. — Встаёт-то встаёт, да бестолку.
— Что, малафьи ещё нет? Ну тогда конечно. Рано на войну.
Царь рассмеялся.
— Хватит о скабрезном думать. Бери веники.
— О чём вы там? — спросила царица таким игривым тоном, что я вздрогнул всем телом, а царь заржал, как конь и наподдал меня веником ниже спины.
— О своём, душа моя, о мужеском.
— О бабах, поди? Мал Фёдюня, ещё.
— Мал-мал, да удал, — снова хохотнул Иван Васильевич и хотел продолжить надо мной издеваться, но наткнулся на мой просящий взгляд и замолк.
— Молчу-молчу, — тихо прошептал он, улыбаясь и протягивая мне веники.
Я, скривив недовольно морду, веники взял, но сосредоточившись на них, вскоре увлёкся работой с телом царицы и про свой уд забыл. Сначала просто огладив и охлопав спину, крестец, ноги с подошвами, руки с ладонями, я облил царицу конопляным маслом пополам с нутряным овечьим жиром, начал растирать её тело берёзовыми вениками. Пара много не поддавали, но и холодно в парилке отнюдь не было.
— Тут в хребтине сосуды кровяные идут. Одни направляют кровь в голову, другие обратно. Кровь в голову несёт воздух, которым мы дышим. Без воздуха мозг умирает.
— Видел я те сосуды, — ухмыльнулся государь. — Когда голова с плеч слетает, кровь так и хлещет поначалу. Пока сердце не остановится.
— Ну тебя, Ванечка! Не здесь о казнях! Не люблю кровь.
— Молчу-молчу, душа моя, — проговорил государь, прижав палец к губам.
Хорошо попарившись, помывшись и напившись квасу, который теперь ставили только на кипячёной воде, как и все остальные напитки, мы оделись и попрощались на выходе из мыльни.
— Спаси тебя Бог, Федюня, — поблагодарила царица.
Царь… Правильно… Царь-государь потрепал меня по голове.
— Завтра после утренней службы будем гимнастику делать, — сказал я и устало побрёл домой в сопровождении двух охранников.
Так прошло два дня, когда из Москвы прискакали гонцы с известием о пожаре. Царь во время вечерней бани высказал желание ехать и в ожидании посмотрел на меня. Я вообще не имея привычки, что-то говорить, если меня не спрашивают, молчал, как «рыба об лёд».
— Говори своё мнений, — разрешил Иван Васильевич.
— По мне, так нечего тебе там делать, государь. Там одна голова больше другой. Они же всё время спорят, кто из них «круче». Вот пусть и докажут, что и без тебя управятся.
— А коли управятся? — усмехнулся царь.
Я отрицательно покрутил головой.
— Чую, ещё один пожар будет.
Царь с облегчением вздохнул и потёр друг о друга ладони.
— Ну, наконец-то, проявил ты себя, Федюня.
— В чём это?
— В ясновидении…
— Отнюдь, — не согласился я и, усмехнувшись, спросил. — Какой из меня ясновидец?
— Как какой? Клад нашёл? Нашёл? Трубку сделал? Сделал? Пожар предсказал? Предсказал.
— Когда это пожар предсказал? — удивился я. — Этот ещё не загорелся. Может и не будет его?
— Ха-ха! Это второго будет-не будет, а первый пожар ты предсказал ещё месяц назад.
— Когда это?
— А когда у меня был и мы про предсказание э-э-э…
Царь покосился на плавающую в бассейне царицу.
— Ну, ты понимаешь, про какое говорили. А ты сказал: «ехать бы вам с царицей в Слободу, там спокойнее».
— Та-ак, э-э-э… Про пожар-то я ничего не говорил…
— Да, ладно тебе, Фёдюня. То, что ты отрок особенный, видно издали. Не бывает таких отроков. Вон, хоть нашего Ивашку возьми. Да и иных… Совсем не ровня тебе. Говори ему не говори, он делает своё. А когда спросишь… Забыл. И все так отроки. Думают о своём и забывают о чужом. А ты нет. Думаешь обо всём, а своего-то у тебя и нет. Ивашке побегать попрыгать, а ты вечно занят. И держишь себя, как старец. Вон, даже уд свой укротил.
Царь усмехнулся. А я покраснел.
— Знал бы он, сколько нервов мне стоит это «укрощение строптивого»? — подумал я.
— Нет, государь, — вздохнул я. — Я не предсказатель. Просто не хочу, чтобы ты в Москву ехал до августа. Любая твоя отлучка скажется на царице. Она же переживать будет, думать о тебе. А это плохо. Надо как-то август пережить.
— Ты точно уверен в августе?
Я понял, что попался и напрягся.
— Волхвы напророчили, куда мне-то против них? Висит предсказание над нами, аки дамоклов меч… Пережить его надо.
— Ничего! Даст Бог, переживём. Не поеду я в Москву. И впрямь. Пусть сами справляются! У меня и здесь дел по горло. Да и немощен я. Вон, с посохом хожу, аки старец седой.
Царь-государь согнулся в «три погибели» и изобразил из себя согбенного болезнями и старостью человека. Иван Васильевич, действительно, после нашего с ним разговора достал где-то отцовский посох и стал изображать из себя болезного.
— Похоже? — спросил он.
— Похоже, государь! Только ты сильно в образ не входи. Хворобу к себе не притягивай. Наоборот бодрись, особенно на людях. Они сами додумают и придумают. Посчитают, что ты специально не подаёшь вида. С посохом это ты правильно придумал.