Получив от Ивана Васильевича моральное удовлетворение, слегка поистезав его, я в отличном настроении отправился на кузнецкий двор.
Старшина кузнецкого двора Антип долго отнекивался, пока я не пообещал ему целый рубль за пятьдесят тонких игл.
— Только они не будут липнуть так, как сама руда. Даже если не доводить руду до плавки, а начать ковать при синем цвете она становится простым железом. И… Хрупчатое с него железо получается.
— Значит так… Принесу тебе клинок сарацинский. Вот от него отобьёшь кусок и скуёшь с этой рудой. Тот клинок упругий и крепкий, как ветка дуба. Он передаст упругость иглам. Понятно?
— Как не понять? — пожал плечами и скривился кузнец. — Одно не понять, зачем из-за каких-то игл клинки сарацинские портить.
— Ты из того клинка мне по руке и весу скуёшь другой. Хороший тот клинок, да тяжёлый и длинный для меня. Лады?
— Лады, Фёдор Никитич. Приноси скуём. Хотя у тебя ручищи ненамного меньше Тимохиных. Тебе сколько сейчас лет?
— Восемь, дед Антип.
— Не староват ты для восьми-то лет? — засмеялся кузнец. — Ты себя в зерцало видел?
— Девка я, что ли на себя в зерцало пялиться? — сказал я вызывающим тоном, а сам прикинул, что никогда себя в нормальном зеркале-то и не видел.
Мачеха к своему имуществу не допускала — да у меня и мысли не было, чтобы к нему подойти, а больше и негде было. На торговых рядах в маленькие, куда один глаз только и влезал, смотрелся, но это не в счёт.
— Ну… Ты-то — точно не девка, но в зерцало посмотрись. Мой Тимоха тебя годков на пять старше будет, а по росту и фигурой ты с него.
— Где ж его взять-то, зерцало-то?
Кузнец вдруг отвернулся и крикнул в темноту кузни:
— Эй, братцы, принесите-ка мне зерцало!
И снова повернулся ко мне.
— Для царицы-матушки натёрли медный щит, может возрадуется, да выздоровеет?
Я смотрел на этого идиота и охреневал.
— Вы придурки, что ли? Царица сейчас не настолько хорошо выглядит, чтобы возрадоваться от своего образа. Болеет ведь… Себя увидит такой, как есть, точно помрёт. Кто вас, дураков, на такое надоумил?
Я смотрел на кузнеца так уничижительно, что тот сжался раза в три.
— Так, это… Князь Бельский своё зерцало принёс натереть. А потом и говорит: «А подарите как вы его, братцы, царице! Пусть возрадуется! Токма про меня не говорите. Пусть, де, от вас подарок будет, от мастеровых».
— Вот придурки! — повторил я.
Зеркало как раз вынесли. Большое такое зеркало, медное, тяжёлое, на медной фигурной подставке. Дорогое зеркало. Я глянул на себя, покрутил и покачал изумлённо головой, сказал: «Да-а-а…» и посмотрел на Антипа.
— Вот, что, дедушка, заберу ка я это зерцало себе. Оно ведь не ваше, а Бельского. За работу сколько он вам обещал?
— Двадцать копеек, — буркнул кузнец.
— Так я и заплачу.
Кузнец возмущённо вскинулся желая возразить.
— Обещаю, — упредил я, — что как только царица выздоровеет, зерцало это отдам и скажу, что от вас подарок. Веришь?
Антип расцвёл в улыбке.
— Ну вот, боярин, а говоришь, что тебе восемь лет всего. Шутить изволишь. Да поставить рядом моего Тимоху — один в один, а ума и вполовину нет. Хочешь кликну сына сравнитесь?
— А кликни! — невозможно было смотреть на улыбающегося Антипа и не улыбаться, и мои губы тоже расплылись в улыбке.
У Антипа было очень приятное лицо с лопатообразной, как у многих стариков, и опалённой как у всех кузнецов бородой. На голове, подстриженной под «горшок», на левом ухе каким-то образом висела обгорелая с разных сторон холщовая шапка типа колпака. Глаза у него после моего «нагоняя» усиленно бегали, ища защиту на стороне. Короче, я едва сдерживался, чтобы не рассмеяться в голос.
Тимоха прибежал и по приказу отца встал рядом со мной, опасаясь испачкать мою, хоть и льняную, но украшенную гладью и мелким речным жемчугом рубаху, подаренную, между прочим, царицей. В зеркале и вправду стояли почти вровень два отрока лет двенадцати. Я почесался в разных местах и призадумался.
Было заметно, что как только моё тело стало получать физических нагрузок оно (тело) стало активнее расти, вытягиваться и наливаться силой. Обильное и разнообразное питание с царского стола тоже способствовало возмужанию, но не до такой же степени, чтобы за месяц догнать по росту тринадцатилетнего парня!
«Попаданец» внутри меня вдруг ожил и изъявил желание высказаться.
— Подожди, сейчас тут порешаю, расскажешь, — мысленно остановил его, а вслух сказал:
— Несите зерцало за мной. Заодно сарацинский меч заберёте.
Приказав и независимо-горделиво развернувшись, я отправился домой, не обращая внимание на возникшую вслед за моими словами суету. Теперь, когда я увидел себя со стороны, я мог и представлять, как выгляжу, а потому старался не сутулиться и излишне прямил спину. Но теперь у меня дома появится зеркало, в которое можно будет глядеться хоть целыми днями!
И тут я подумал, что ведь могу себе наделать зеркал стеклянных. Надо было только раздобыть где-то ртуть, будь она неладна. А серебра у меня было предостаточно.
— Говори, — было разрешено «попаданцу».
И он «заговорил». Теперь мы не беседовали с ним, как раньше, диалогами. Теперь в «нашей» голове просто открывалось некое оконце и у меня появлялось понимание всего того, что он хотел мне донести. Он-таки седел во мне, оказывается, как таракан в щели, занимая часть моего мозга мне полностью недоступную. Вот и сейчас мне вдруг открылось понимание, от чего моё так быстро возмужало.
Оказалось следующее…
Когда я выпустил «демона» на свободу, он получил доступ к каким-то «рычагам», управляющим жизненными функциями организма, и стимулировав с их помощью процессы обмена веществ, процесс перехода мышечных волокон с детских на взрослые (путём изменения их длинны и толщины), снизив тонус мышц, увеличив скорость передачи сигнала в нервной системе, изменив даже место крепления мышц ближе к осям вращения суставов, и… Короче, это «попаданец» приблизил моё тело к состоянию взрослого. Не полностью, но процесс взросления организма шёл активно.
Удовлетворившись ответом, я лишь высказал пожелание, чтобы «не сдохнуть раньше времени от старости», но «демон» заверил меня, что всё «под контролем».
— Ага, — сказал пробубнил я. — Ещё бы понять под чьим…
Зеркало поставили у меня в спальне и она сразу преобразилась, став очень домашней. Когда Антип и трое его подручных вошли в «мои» хоромы, они сняли шапки и поклонились непонятно кому.
— Это вы чего? — спросил я.
— В этих хоромах царь Василий и царица Елена проживали. Тут царь Василий и преставился, царствие ему небесное.
Антип и подручные кинули на себя размашистые двуперстные кресты.
— А ты, значит, на его смертном ложе почиваешь? — спросил старик с интересом и прищуром рассматривая меня.
Я дёрнул плечами от озноба, пробежавшего по телу.
— Точно ли это то ложе, Антип? Чего мелешь? Спалили давно то ложе! Устав такой! Тюфяк точно иной. Мне его из дворцовой кладовой принесли, как и перину — соврал я. — Берите уже сарацинский меч и идите!
Антип взял поданный ему меч обеими руками, преподнёс лезвие к глазам, а потом осторожно коснулся клинка языком.
— Кислое.
Он щёлкнул по клинку ногтем, и услышав звук, согласно кивнул:
— Хорошая сталь. Почему ты решил, что она сарацинская?
— Многослойная, крепкая и гибкая.
Антип пожал плечами.
— И я такие клепал. Ричное железо и в тысячу слоёв сложишь, а всё бывает мало. Ладно. Ясно дело, что в железе ты ничего не понимаешь. Дозволишь перековать сию сабельку?
— Делай с ней что хочешь, лишь бы мне иглы сделал дня за два. Как можно тоньше и чтобы как можно больше в них было магнитного железа. Скуёшь?
— Скую, боярин. Скую и вытяну, не сомневайся.
Через два дня у меня в коробке на бордовой бархатной подложке покоились стальные иглы с ручками из накрученной на них серебряной проволокой. Намагничивались они двое суток и намагнитились очень хорошо. То есть, можно было подходить к царю и царице с предложением: «А не хотите ли уколоться?», но я почему-то начал «мандражировать».
Принцип вывода тяжёлых металлов методом акупунктуры не был основан на принципах магнетизма. Я вспомнил про магнитные иглы только потому, что знал про такой метод, который запатентовал один из моих знакомых врачей. Метод по своей природе был абсурдным, так как ртуть не магнитится. Кровь тоже слабо поддаётся электромагнитным полям. Но я вспомнил про этот метод вовремя, чтобы хоть как то обосновать втыкание иголок в царицу. Не буду же я рассказывать Ивану Васильевичу, что под воздействием уколов в активные точки кровь, содержащая соединения ртути, приливает к нужному органу, и ртуть уже оттуда может быть выведена из организма. Например, — в почки и мочевой пузырь, или в кишечник…
Плохо то, что из-за акупунктурного воздействия может произойти перегрузка внутренних органов и их коллапс. Перед процедурой надо бы провести всесторонние обследования внутренних органов, но разве можно об этом говорить сейчас в шестнадцатом веке?
Я уже даже не удивлялся тому, что иногда думал, как «попаданец». Мне было удобно пользоваться его понятиями во время лечения. Какой из меня был лекарь? Да никакой! А открыв ячейки мозга с его знаниями, я просто плавал, как сыр в киселе. Или как кот в сметане… Что, конечно, не дай Бог.
Много думая о причинах смерти царицы, я всё больше склонялся к тому, что умерла она вовсе не от ртути, а от какого-то другого яда, который ей подсунули во время московского пожара тысяча пятьсот шестидесятого года. Создали хаос, опоили, пока Иван Васильевич по крышам огонь тушил, увезли в Слободу, похоронили.
Сейчас сия чаша вроде как минула Анастасию Романовну. Покинула она Москву с её доброхотами гораздо раньше пожара. Приготовление еды для неё взято под строжайший контроль, да и закормил я её рисом и травами, выводящими тяжёлые металлы изрядно. Физические упражнения и позитивные эмоции тоже должны способствовать выздоровлению… Но царица почему-то продолжала чахнуть. Я же видел по цвету лица, глаз, коже рук. Похоже, что ей многолетнее употребление всех эти «лекарств» сильно подсадило печень.
Я сразу же отказался давать ей жирные бульоны. Ягоды способствовали как выводу ртути, так и лечению печени. Жаль ещё не созрели семена расторопши, но зато имелся корень солодки, который борется с воспалением, защищает от вирусов и предупреждает повреждение клеток печени.
Игру с иголками я и затеял даже не ради вывода тяжёлых металлов из организма царицы, а ради его (организма) полного восстановления. Для этого надо провести тщательную диагностику по методу «инь-ян» всех «китайских» меридианов. А для того надо получить «эксклюзивный» доступ к телу царицы-матушки.
Придя утром в царские палаты с красивой коробкой, изготовленной кузнецами, я насторожил царя и разжёг любопытство в царице.
— Что это у тебя, Федюня? — спросила Анастасия.
— Да вот, царя-батюшку пришёл лечить. Уговаривались с ним, что как только иголки мне кузнецы скуют, так и приду.
— Иголками? А что лечить?
— Ну, у него же спину так и стреляет иногда, вот он и попросил.
— А что, пчёлы у нас кончились? — рассмеялась царица.
— Да, видишь ли, царица-матушка, пчёлы они ведь только боль убирают, а лечить надо сам хребет, а для этого надо, чтобы кровь к больному месту прилила. Как при разминании, только руками и пальцами глубоко не залезешь. Вот и приходится тонкой иголкой туда проникнуть. Такой же, как жало у пчёлки.
— И что, это не больно? — удивилась царица.
— Человек и не почувствует. Даже пчела больнее жалит. А вот сейчас и увидишь, государыня. Ну, как, великий государь, готов к лечению?
Иван Васильевич, с трудом сглотнув, кивнул головой и нахмурился, одновременно часто-часто моргая. Это было забавно, но я и не думал улыбаться.
Царь одним взмахом руки выгнал всех из своей опочивальни.
— Ложись на постель животом, — приказал я и Иван Васильевич безропотно выполнил команду.
— Точно больно не будет? — спросил он.
— Точно, Иван Васильевич. Даю голову на отсечение.
Мы достаточно легко перешли на обращение к нему по имении и отчеству, когда были один-на-один. Я несколько раз попробовал, он не протестовал, а лишь улыбнулся. И мне показалось, что ему даже понравилось, что кто-то так к нему обращается.
— Не жалко голову, то? — спросил царь, ложась.
Я задрал подол его шёлковой рубахи до самой шеи и прикрыл крепкий царёв зад принесённым с собой полотенцем. На самом деле ещё ранее, когда я ставил Ивану Васильевичу пчёл на позвоночник, мне удалось проверить несколько точек на его спине, вогнав в них швейные иглы, сильно мной обточенные и ставшие очень тонкими.
Поэтому сегодня я уверенно вогнал иглу в центр блокировки боли на нужном мне участке тела, причём царь ойкнул, а потом также быстро вставил иглы в точки-пособники всех меридианов. Особой пользы от такой процедуры не ожидалось. Мне надо было показать царице, что данная «операция» прроходит совершенно безболезненно.
— Полежи так, государь, половину часа.
Я показал на перевёрнутые мной.
— Хочешь, я введу тебя в сон, чтобы время зря не терять?
— Вводи, — прокряхтел Иван Васильевич.
Я ввел ему ещё одну иглу в точку на шее, и царь тут же заснул.
— Я диву даюсь, Федюня! — восхищённо произнесла царица.
Она смотрела широко открытыми глазами то на меня, то на мирно сопевшего мужа, истыканного иголками.
— Кто ты? Ты же малолетний отрок, а так много знаешь и умеешь.
Царица подошла ближе и заглянула царю в лицо.
— Он точно спит! — восхитилась она. — Кто ты, человече?
— Племянник твой, царица-матушка. Богом одарённый, прости меня, Господи, за гордыню мою.
Я трижды осенил себя крестом. Царица продолжала смотреть на меня оценивающе.
— Племянник? У меня племянник Федюня и ему восемь лет, а ты, так вон как вымахал. Ежели б не на глазах моих был всё это время, так сказала бы, что и не Федюня ты вовсе.
— Стол у вас богатый, вот и расту, как на дрожжах. Бегаю, на перекладине вишу вниз головой, ты же видела, Анастасия Романовна, вот и вымахал.
Царица улыбнулась, чуть прищурясь и «стрельнув» глазами.
— Справный ты получаешься. Ладный, крепкий. Красавчиком будешь. Только надо тебе к своей одёжке присмотреться. И её подбирать надо умеючи. Раз сам взрослеешь, то и платье по возрасту сшей. Вон, у рубахи рукава коротки…
Одежда и впрямь на мне была позорной. Кафтаны фрязина я отверг, едва примерил перед зеркалом. А до этого даже что-то носил из его гардероба.
— Не знаю, кого попросить, чтобы пошили.
— А давай, мои мастерицы тебе сошьют платье. Среди них и английские есть…
— Говорил я тебе, царица…
— Называй меня «тётушка» или «Анастасия Романовна», — перебила она меня. — Когда никто не слышит. Мне так приятно. А то, как не живая или имени у меня нет.
— Да-да, конечно. Анастасия Романовна, убрала бы ты от себя этих мастериц. Нет веры им. И ткани все стираются перед покроем?
— Всё, всё стираем, мой хороший.
Царица вдруг взяла меня за руку, и я испугался неожиданного проявления нежности. Однако взглянув ей в глаза, я не увидел похоти.
— Спаси тебя Бог, мой родной, — сказала царица. — Спаси и нас, ежели сможешь.
— Смогу, тётушка. Лишь бы ты не забоялась иголок. И тебе ставить надо. Долго ведь тебя травили.
— Надо ставить — ставь.
— Не забоишься?
Царица улыбнулась так мило и беззащитно, что у меня защемило сердце.
— Не думаю, что это больнее, чем когда дитя выходит. Я ради жизни детей много терпела. Пятерых ведь родила… Теперь ради своей жизни потерплю. Ибо, не будет меня, другая жена царю своих детей нарожает и не будет моему Ванечке. Потравят, как и меня. Дмитрия уже уби-и-и-ли-и-и-и, — заскулила царица.
Она заплакала тихо, но, глядя мне в глаза, вдруг уверенно и жёстко проговорила:
— Так, что лечи, Федюня, так, как можешь. Хоть коли, хоть — режь всё стерплю.
— Вылечу, Анастасия Романовна, матушка.
Царица прижала меня к себе и погладила по голове
— Славно поговорили, — подумал, я, вдыхая аромат чистого женского тела. — Полный допуск, мля.