Честно говоря, домашним хозяйством и «накопительством» мне пришлось заняться, чтобы отвлечься и отогнать дурные мысли, начавшие постепенно одолевать меня сначала исподволь, а потом всё больше и больше, пока я не оказался осаждённый ими с утра и до самой ночи. Постепенно от мрачного предчувствия возник страх, от которого я совсем перестал стать и меня стал мучить банальный понос. В народе издревле такое состояние называют «медвежья болезнь».
Про то, что болезнь печени прогрессирует, я понял пропальпировав печень царицы. Не смотря на лечение, а может и из-за него, её печень увеличилась и значительно вышла из-подреберья. Ощупав через кожу живота верхневыпуклую поверхность печени, я убедился, что она неровная. Это говорило, скорее всего, об атрофическом церозе, ведь признаков сифилиса ни у царицы, ни у царя мной замечено не было, хотя некоторые «специалисты» будущего связывали психическое расстройство Ивана Грозного именно с сифилисом.
К тому же Анастасия, не смотря на обильное питание, худела, а вот живот у неё слегка увеличился, что говорило о скоплении в желудке жидкости.
Осознав, что несмотря на все мои старания, царица умирает, я впал в банальную депрессию и дабы разогнать её стал нагружать себя домашней суетой и беготнёй по полям и торговым рядам, где, в конце концов, познакомился и сошёлся с несколькими ровесниками — мальчишками из знатных купеческих родов.
Оказалось, что меня, так как я всегда ходил с охраной, на рынке считали царским сыном. То ли настоящим наследником-царевичем, то ли просто сыном. Это мне совершенно не понравилось, особенно в свете назревающих событий.
— Да какой из меня наследник? — сказал я Даньке, сыну купца Растворова. — Я племянник воеводы Данилы Романовича, который и выделил стрельцов в охрану. Знаешь такого?
Данька кивнул. Вообще-то он был больше молчуном, чем говоруном, в отличии от других мальчишек, приставленных к торговле. Он не расхваливал свой товар и не хватал меня за рубаху и порты, короче, не «лез в глаза», как другие. Когда я его впервые увидел, Данька стоял возле отцовского прилавка, босыми ногами утопая в уличной пыли по самую щиколотку. Холщовая с вышивкой по вороту косоворотка, как и синие атласные штаны, казалась выглаженной. Его подбородок и аккуратный нос горделиво смотрели вперёд, а взгляд спокойно двигался то вправо, то влево, надолго нигде не останавливаясь.
Мне он понравился с первого взгляда, но заговаривать с ним на отвлечённые темы сразу я не стал. Лишь на третий день я спросил, как его зовут. И то только потому, что у него и на этот раз оказались самые свежие грибы и грибов было много. А погоды стояли не очень влажные. Лишь изредка ночью выпадал небольшой дождик, а грибы, как известно любят воду. Без воды они горчеют.
— Ты где грибы берёшь? — спросил я, пробуя разломанный подосиновик на язык.
— Знамо, где, в бору, — с явной неохотой и некоторой паузой, я даже подумал, что он «заика», спокойно ответил он.
Ранее я просто спрашивал у него цену, он говорил: «полчети», я выдавал четверть новгородской деньги, и мы расходились.
— Так дождя же нет, а у тебя гриб не горький.
— Места надо знать, — хмыкнул он.
Я тоже удовлетворённо хмыкнул.
— Сам ходишь?
— С Федулом, это работный наш, и Кузькой, это братан старшой. Далеко на конях ездим до свету. В оврагах гриб берём. Туда вода стекает.
— На конях везёте и не растрясаете гриб? — удивился я.
— В поводу коней обратно ведём.
— Хм! Понятно. Тебя как зовут? — спросил я.
— Данька.
— А чья это лавка?
— Наша. Купцы Распоровы мы, — горделиво произнёс он. — А ты кто? Чего со стрельцами ходишь, народ чесной пугаешь?
— Боярин Фёдор Никитич Захарьин я. Получил от царя Ивана Васильевича в дар хоромы царские в Кремле. Запасы делаю, ибо один живу.
— Как один? Какие хоромы царские? А царь где живёт? В Москве?
— Не Ивана Васильевича хоромы, а отца его — бывшего царя Василия и матери его — царицы Елены.
— А-а-а-а… Большие хоромы?
— Большие. Ты не был в Кремле?
Мальчишка опустил взгляд в пыль.
— Не всех купцов в Кремль пускают. Только с серебряной тамгой царской. Тех, кто поставляет товар к царскому двору.
— А-а-а… А я думаю, почему покупаю товар у одних, а привозят другие купцы.
— То не купцы, а перекупы, — скривился Данька и, «стрельнув глазами» из стороны в сторону, а потом на меня, сказал. — К воеводе близкие люди. Через них мы с Кремлём торгуем.
— Понятно. Чем ещё, кроме грибов, торгуете?
— Да, чем все, тем и мы: рожь, овёс, горох, муку. У нас сговор с сельцом Афанасьево. Его товар и возим. Далеко за товаром не ездим. Сами с того села. Община направила ещё деда моего в Слободу, вот и прижились здесь.
— А хочешь Кремль увидеть? — вдруг, неожиданно для себя самого, спросил я.
— А чего его смотреть? Вот он, — Данька усмехнулся и показал подбородком на ворота.
— Изнутри…
— Изнутри⁈
Он посмотрел на меня недоверчиво.
— А можно?
Я подумал.
— Спросить надо.
— Кого?
— Воеводу.
— Воеводу⁈ — Данька наконец-то раскрыл, до того чуть прижатые нижними веками глаза, потом фыркнул. — Так он тебе и скажет! Данила Романович важный человече. Не всех купцов даже замечает, не то что говорит. А с тобой так и говорить станет? Ещё и тамгу на проход даст?
Я понял, что не знаю, как другие проходят в Кремль. Не обращал внимание. Сам-то всегда был с охраной из стрельцов.
— Берите грибы, — приказал я стрельцам и кивнул мальчишке. — Хочешь, пошли сейчас?
— Сейчас не могу, надо тятю спросить.
— Так спроси.
— Нету его.
— Понятно. Скажешь ему, что я бы муки прикупил бочонков десять про запас, зерна, гороха. А где он, кстати? Поговорить бы с ним… О закупе…
— Отобедавши отдыхают с братами.
— О, как? А разбудить?
— Браниться будут.
— Веди в лавку тогда сам.
— Так они там и спят: на полу, да на мешках.
— Ну, тогда слушай меня. Мука должна быть просеяна. Из мешков пересыпана в сухие, прокалённые на солнце бочки, на дно которых надо насыпать зубки чеснока и перекладывать чесноком слои муки пять раз. Понял?
— Понял, — просто сказал мальчишка.
— Также и с зерном, и с горохом. Понял?
— Понял.
— Хорошо. А я тамгу для вас возьму. На кого писать?
— На тятю.
— Имя отчество отца?
— Иван сын Кузьмы.
— Ладно. До завтра.
— До завтра, боярич.
Я вздохнул.
— Не боярич я, боярин.
Придя домой, я собственноручно написал «тамгу» с разрешением: «гостю из села Афанасьево Александровского уезда Ивану сыну Кузьмы Растворову со товарищи провозить любой товар в Кремль Александровской Слободы для боярина Фёдора Никитича Захарьина».
Вечером тамга была подписана лично царём и опечатана его печатью. Не нашёл я воеводу в Кремле. В то утро он убыл в Первопрестольную и мне об этом было известно ещё днём.
На следующий день я отдал «тамгу» отцу Даньки Ивану Кузьмичу. Повторил ему условия укупорки товаров и пообещал вскрыть две любые бочки для проверки. Так мы и познакомились с Данькой.
Потом присмотревшись к другим купеческим детям, я познакомился ещё с тремя: Кузьмой сыном купца Степана Ивановича Зубова, с Тишкой — сыном купца Петра Тихоновича Баранова и с Максимкой — сыном Петра Васильевича Хахалина. Им я «тамги» на торговлю не выписывал, но для прохода в Кремль медные медальоны выдал.
Мальчишки, в отличии от меня, знали что это такое. Они сразу уверенно крепили брошки на правое плечо рубахи и сразу возносились не только над сверстниками, но и над всеми окружающими их жителями Слободы, ибо очень даже не у всех жителей десятитысячного городка имелись такие медальоны с изображённым на них единорогом, топчущим змея.
Медальоны я взял у Ивана Васильевича, который на мою просьбу о пропуске на территорию Кремля сыновей купцов, сказал: «Да возьми медальоны и раздай нужным людям. Я тебе доверяю». И показал рукой на один из сундуков, в котором этих медных брошек, лежащих в одном из ларцов, оказалось изрядное количество. Я взял двадцать.
— Тайную службу создаёшь? — спросил государь.
— Приручаю пока, — усмехнулся я — Начну обучать, посмотрю сгодятся ли? Мне бы там построиться, в посаде…
— Так возьми землю, — пожал плечами царь. — Только в посад на охрану твоей усадьбы стрельцов я не отдам. Нельзя им жить с посадскими. У стрельцов своя пятина[24]. Вот в ней и купи землю.
— У меня столько денег не будет.
— Ну, хочешь, я тебе отпишу, как служивому боярину двести четей земли? Но тогда будь добр прибыть на зов конно и оружно.
Я пожал раздавшимися юношескими плечами.
— Страха нет. Я просился с тобой на войну. Как раз к тому времени ещё больше окрепну и уж точно сойду за пятнадцатилетнего.
Иван Васильевич с любопытством посмотрел на меня, разглядывая с ног до головы.
— Так… Сейчас тебе, как ты говоришь, восемь с половиной лет, а выглядишь ты на все двенадцать. И это всё за какие-то не полные два месяца. Хотя ты мне и при первой нашей встрече показался каким-то слишком большим и взрослым. Помнишь я тебя ещё про карлика спрашивал?
— Так это уже здесь было?
— Да? Ах, да! Но это ты здесь уснул в бане, и я понял, что ты отрок, а про карлика я сразу подумал, как тебя увидел. Я тогда сказал твоему деду: «Ни хрена себе восемь лет малышу!», А он сказал: «Такой уродился. Мамку всю высосал. Трёх кормилиц сосал».
Царь странно глянул на меня и махнул рукой.
— Ладно! Не об этом сейчас! Значит служить ты горазд?
— Конечно, государь.
— Тогда назначу ка я тебя воеводой дворовым. Знаешь, что это за чин?
Я отрицательно покрутил головой.
— Когда я поведу войска на Полоцк у меня будет свое личное войско, вот им и нужно будет командовать.
— Так это же несколько тысяч воинов! — ужаснулся я. — Стрельцы — да? Избранные — да? Ближние бояре — да? И над ними я⁈
У меня спёрло дыхание, я задохнулся и закашлялся.
— Дворового воеводу редко назначают. У меня ещё не было никогда. Сам справлялся. Сейчас войско у меня очень большое будет и мне помощник нужен. Например стрельцов под руку возьмёшь. Почти три года до похода. Как раз двор свой поставишь с ними рядом сживёшься с ними, наладишь… Как ты говорил? Э-э-э-э… Ах, да, «строй»! Ты же ругал моих стрельцов? Вот и дерзай! Согласен?
Я задумался и постепенно становился всё мрачнее и мрачнее.
— Согласен, только…
— Что только? — сначала удивлённо вскинул брови, а потом нахмурился царь.
— Не смогу я тебе служить.
— Что так?
Мы прохаживались по соборной площади после вечерней службы. Солнце уже село. Настроение было благостным и я подумал: «Хорошее время, чтобы умереть», вздохнул и сказал.
— Не справился я с твоим главным делом, государь. Как ты можешь доверить мне какое другое?
— С каким таким делом ты не справился⁈ — холодно переспросил Иван Васильевич. — Не припомню, чтобы я тебе поручал что-то.
Он был спокоен, однако лицо его стало постепенно наливаться краской: сначала малиновой, потом цвет становился всё гуще и гуще. Он глубоко задышал.
— Я не справился с болезнью твоей жены, государь. Не вылечил её.
Я стоял перед царём потупив глаза.
— Не вылечил, — согласился царь и клокочущий словно клёкот коршуна голос его был страшен, но мои глаза не поднимались от земли. Я трясся, и едва не терял сознание. Моё сердце ухнуло куда-то вниз в саму преисподнюю и совсем перестало биться в ожидании приговора.
— Но я не приказывал тебе её вылечить, — послышался откуда-то далеко голос царя.
— Но я обещал. Я сказал, что вылечу…
— Кому обещал? Мне? Нет. Ты обещал царице.
— Но…
Я понял, что чаша смерти сегодня пройдёт мимо меня и поднял глаза на русского царя. Ноги меня едва держали.
— Ты не мог её вылечить, Фёдор Никитич.
— Почему?
— Потому…
Царь смотрел на меня почти спокойный. Лишь очень медленное и глубокое дыхание говорило о том, что он пытается контролировать себя и привести свои чувства в нейтральное состояние. Мы много медитировали с ним в Слободе. Он даже иногда приходил для этого ко мне в «царские палаты».
— Ты бы не смог вылечить Анастасию, — сказал он и из его глаз потекли слёзы.
— Почему ты так уверен?
— Потому что всё это время травил её я.
Лицо Ивана Грозного расплылось. Голова у меня закружилась и я потерял сознание.
— Вот, млять! — сказал я, очнувшись ото сна. — Приснится же такая мерзость! Тьфу, тьфу, тьфу, не дай Бог — правда!
Я многократно пытался сказать царю, что лечение зашло в тупик, но никак не решался. Я старался её лечить, а царица таяла. Август, к моему удивлению, она пережила, пережила и сентябрь. Может быть благодаря семенам расторопши из которых я собственноручно давил масло. Четыре моих верных сокола: Данька, Кузька, Тишка и Максимка скакали вместе со мной верхом на лошадях по лугам и не паханным межам и трясли колючие кусты расторопши. А потом тёрли семена на моих жерновах и давили прессом, собирая волшебное масло.
Они знали, что мы спасаем (вернее пытаемся спасти) царицу, умирающую от тяжёлого недуга. Мне даже удалось упросить государя разрешить привести этих «рыцарей» в опочивальню к Анастасии. Она к этому времени уже почти не вставала, а потому лежала у себя.
Царь-государь, сидевший в кресле подперев кулаком подбородок, лишь махнул рукой на пятую мою просьбу: «Ну можно?» и я выбежал из дворца и приволок друзей в царские палаты.
Царица с трудом улыбнулась мне и рукой подозвала пацанят.
— Они служат тебе, государыня, — сквозь слёзы проговорил я. — Мы собираем семя из которого мнём масло. Ты…
— Спаси вас Бог, отроки. Спаси вас Бог.
Она с трудом перекрестила нас и рука её легла рядом с телом.
— Ступайте. У каждого свой крест и свой срок. Не печальтесь. А ты, Федюня, побереги Ивана и Фёдора. Ты обещал.
— Я… Я обещал, — сквозь рыдания проговорил я. — Я-я… Я обещаю. Я сделаю, что смогу. Я…
Четыре моих верных сокола: Данька, Кузька, Тишка и Максимка скакали вместе со мной верхом на лошадях по лугам и не паханным межам и трясли-трясли колючие кусты расторопши. А потом тёрли семена на моих жерновах и давили прессом, собирая волшебное масло.
Царица умерла четырнадцатого октября.
Поздно ночью стали тягуче бить колокола. Я вскинулся резко и сразу всё понял. Быстро оделся в тёмно-серую рубаху, чёрные штаны и такого же цвета сапоги, накинул чёрный кафтан и чёрную бархатную шапку с опушкой из чёрнобурки. Это всё сшили рукодельницы из царицыной мастерской примерно месяц назад.
— Зачем? — спросил я, не поднимая глаз с пола.
— Пригодится, — сказала царица и вздохнула. — Мало ли кого хоронить придётся… Я и себе вышила плащаницу «Положение во гроб. Оплакивание». Пригодится когда-то.
Тогда я не нашёлся, что ответить, а лишь склонился в поклоне и, приняв «дары», вышел из опочивальни. И вот траурная одежда пригодилась…
Меня впустили во дворец и пропустили в царицыну опочивальню. Это был добрый знак. Откровенно говоря, я на это не рассчитывал.
Иван Васильевич сидел на принесённом сюда церемониальном троне и принимал соболезнование. Вокруг уже столпилось достаточное количество знатных персон, в том числе и английский посол Энтони Дженкинсон и его подручный и толмач Ричард Ченслер.
— «Ничего себе забегался, что не заметил прибытия посольского поезда», — подумал я. — «Как они знают, когда надо приезжать на похороны?»
Я подошёл к царю и, сняв шапку, склонил перед ним голову.
— Прости, государь, — попросил я.
Иван Васильевич молча смотрел на меня. Из его глаз текли слёзы, но он не промакивал их.
— Подойди, Федюня, — приказал он.
Я шагнул вперёд.
— Ближе.
Я шагнул и подумал, что вот сейчас он уронит на меня свой старческий посох.
— Встань рядом со мной, Фёдюня, — попросил он и протянул ко мне левую руку.
Я подал ему свою правую ладонь и поднялся на три ступени укрытого коврами подиума.
— Постой здесь.
Я стоял, а царь сидел, держа меня за руку, словно маленький ребёнок. И словно маленький ребёнок он тихо плакал.
Пятина — административно-территориальная единица города. Буквально — пятая часть.