Поезд с телом Анастасии растянулся на две версты. Я уезжал последним, намереваясь потом догнать царский обоз, и видел, как опустела Слобода. Со мной поехали и четверо моих друзей: Данька, Кузька, Тишка и Максимка, которые приняли моё предложение поступить раньше времени на воинскую службу.
По существующему положению отрок в пятнадцать лет считался дееспособным, а значит мог жениться и идти на воинскую службу «новиком», то есть — «стажёром». Моим «соколам» было от двенадцати до четырнадцати лет. Самым старшим из них был Данька, но верховодить он не стремился, а потому в нашей пятёрке лидер был один. Тем более, я не выказывал никому свой реальный возраст, да никто, честно говоря и не спрашивал. Здесь и сейчас действовало одно единственное верное правило: «Встречают по одёжке, а провожают по уму», а «умища» у меня было в буквальном смысле на двоих, а то и на четверых.
Царь, когда после смерти царицы я попросил подтвердить мои полномочия и статус дворового воеводы, удивился и достал подписанный им три недели назад указ. Его слова не расходились с делами. Ни разу не было такого, чтобы мы поговорили, и бумага не родилась тут же.
Вот и сейчас, глядя на подписанный ордер[25], я взял его и отправился к стрелецкому голове. Афанасий Никитин, к моему удивлению, уже знал о моём назначении и о переподчинении его отряда вновь назначенному воеводе. Что интересно, получив свои двести четей, а это, между прочим, один квадратный километр, отмерянных мне рядом со стрелецкой слободой, я и не заметил, как мне за три недели построили усадьбу.
Тот же Афанасий Никитин подошёл ко мне и просто спросил, что я хочу видеть на этом месте. Я начертил прутиком простой пятистенок с подклетью на одну печь и подвалом с ледником, и через две недели дом уже стоял, правда без печи, но с двумя очагами.
То есть, они уже три недели назад знали, кто у них главный командир, а я узнал об этом только сейчас. Я, мысленно чертыхаясь, что потеряно три недели, попросил построить дежурившую в Кремле роту и увидел то, что и предполагал увидеть. Командиры отрядов бегали, собирая воинов, по всей территории долгое время, но в итоге недосчитались около половины численного состава. Минут через тридцать ожидания, я попросил стрелецкого голову подвести роту к моему жилищу, а сам пошёл собираться к поездке в Москву.
То, что подошло к моей усадьбе больше, чем через час, мало походило на знакомые мне с детства парадно построенные воинские подразделения. Ни по внешнему виду, ну это понятно — работали на стройках, ни по построению.
Увидев безобразную во всех отношениях аморфную людскую массу, я разогнал их и подозвал стрелецкого голову.
— Афанасий, как мы такой толпой пойдём в Москву?
Голова удивился.
— Не пойдём, Фёдор Никитич, а поедем. Поедем и поскачем. У нас шесть сотен конных и две тысячи пеших. Конных отправим о двуконь с царским поездом — лошадок уже проверили, а повозки надо починять. Кузни сейчас заняты подковкой лошадей. После того приступят к починке и подковке саней. Без железных полозьев побьём все сани.
— Я не о том. Ведь они толпятся, как бабы на базаре.
Голова непонимающе глянул на меня, а потом, до него дошло.
— А-а-а… Не заботьтесь, Фёдор Никитич. На лошадях они привычные лавой скакать. Так по дороге конь в конь и поскачут. Не заботьтесь.
— Да я и не забочусь, голова. И до меня вы жили и после меня жить будете, но после Москвы мы с вами кое-что поменяем.
— Доживём, там посмотрим, — странно ответил мне стрелецкий голова.
— Ладно, Афанасий, делай, что и как сам знаешь.
На том и порешали. Однако потому мне и пришлось задержаться и выехать последним, что хотелось посмотреть, как и когда соберётся в поход всё моё воинство. Ну и посчитать заодно.
Кузнец у стрельцов оказался свой и даже не один, а целых три. Он тоже отправлялся вместе с санным отрядом, везя с собой на последних четырёх подводах передвижную кузницу с инструментом, запасами угля и металла.
Откровенно говоря, как пошли вторые сутки мне стало не по себе от того, что мы можем опоздать к ввозу тела царицы в Москву. Царский поезд обещал прибыть в столицу на четвёртые сутки, так как не «нёсся сломя голову», а ехал чинно, а проезжая мимо монастырей и храмов, давал возможность местным священникам проводить любимую царицу молебном. Да и царь, как потом говорили, истово молился едва ли не в каждой церкви, что попадалась на пути похоронной процессии.
Ещё в конце октября выпал первый снег — потом был второй и третий — так что дорога лежала словно атласная лента посреди пуховой дали, окаймленной покрытым снегом зелёным ельником, осинником с остатками сухих, трепещущих на ветру листьев. Молодые берёзовые рощи подступали порой к самой дороге и развешивали над ней свои снежные арки.
Купленные для моих бойцов молодые лошадки, объезженные в поисках не победившей царицыну болезнь расторопши, шли ходко. Ещё по лету я озадачился построением сбруи и упряжи для езды на санях с помощью пары лошадей, запряжённых через дышло. Мне хотелось управлять лошадьми самостоятельно, сидя в санях, а не так, как было принято здесь и сейчас со всадником на одинокой лошадке.
Мне всегда нравилась зима и в том, и в этом мире. Я к ней готовился тщательно, и сейчас наше снаряжение ехало на двух больших санях, запряжённых «нормальными» парами под управлением Федула, работника купца Растворова и Прокопа, работника Максимки Хахалина. К слову сказать и к трём другим моих «соколам» отцами были приставлены «дядьки», которые дядьками по родству не являлись, а были обычными подручными рабочими, а здесь — боевыми холопами, вооружёнными шестопёрами и мечами из моих запасников.
У меня дядьки не было, но, как обычно, имелась персональная стрелецкая полусотня, вымуштрованная мной за лето хотя бы до уровня: налево, направо, шагом марш, лечь-встать и хождения в ногу в колонне по одному без наступания друг-другу на пятки.
На мне, кроме рубахи, был надет тонкий волосяной тегиляй покрытый синим бархатом, с мягкой замшевой подстёжкой спускавшийся до колен. Поверх тегиляя надет траурный кафтан с подкладом из меха соболя. Снизу надеты тёплые порты на беличьем меху (мехом вовнутрь, конечно). На ногах — сапоги с чулком, сшитым из беличьих брюшек и тонкие льняные портянки. На голове соболья шапка.
Остальные члены пятёрки были одеты попроще но тегиляи были сделаны всем и сразу, как только мы сговорились о совместной службе. Я, конечно, рисковал, привлекая их к сотрудничеству, но в то же время не мог не исполнить данное царю слово — организовать тайную службу политического сыска.
Про тайную службу мной ещё пока не было сказано ни слова. При найме я обещал научить их воинскому делу, обещая, если они исправно его освоят, к моменту их взросления сделать воеводами. В воеводах я решил закрепиться основательно, а поэтому в пути «насиловал» память Трубецкого активно.
Оценив, как проходит процесс перемещения в сторону Москвы арьергарда, мы ускорили свой ход и уже к концу вторых суток пути нагнали царский поезд. Встроившись в колонну сразу перед воеводой Данилой Романовичем, который увидев меня, помрачнел лицом и остановил своих людей, пока моя сотня и «соколы» с холопами обходили его с левой стороны, я поблагодарил его кивком головы и отправился к царю.
Иван Васильевич был одет едва ли не в рубище и ехал верхом на затрапезной лошадёнке, покрытой серой войлочной попоной, сидя в седле задом на перёд. Увидев он жестом ладони подозвал меня к себе.
— У тебя всё в порядке? — спросил он.
— Да, государь. Арьергард двое суток как вышел из Слободы и подтягивается к основному поезду. В наличии пятьсот пятьдесят шесть конных и одна тысяча шесть сотен пеших стрельцов. Пять сотен остались в городском гарнизоне, три сотни охраняют стрелецкий посёлок и занимаются хозяйством.
— Я не про войско, — поморщился государь. — Здоров ли?
— Здоров, великий государь.
— Выглядишь справно, — царь прищурился. — Ты, словно тесто на дрожжах, растёшь. Совсем на отрока не похож. Или кафтан так тебя взрослит или…
Царь оглянулся и посмотрел на едущие впереди него с телом царицы, накрытом вышитой золотом белой парчой, сани. Только сейчас я обратил внимание, что он сидел на седле, развёрнутом и надетым на лошадь наоборот. У седла имелась высокая спинка на которой, практически и возлежал царь.
— Или, великий государь. — покивал я головой. — Ты, вон, тоже постарел лет на десять.
— Да-а-а… Житие царское тяжкое… Мне, вона, доброхоты уже невест предлагают. Что думаешь о том, Федюня?
— Да что тут думать? Надо выбирать! Ты царь-государь. Нельзя тебе без жены.
Царь вздохнул.
— Отравят ведь и другую.
— В постоянном блуде не проживёшь, — скривился я. — Не поймут ни церковники, ни народ. Что же тебе, постоянно каяться в одном и том же грехе и продолжать намерено грешить? Это ещё более тяжкий грех. Это умысел против Бога.
Царь посмотрел на меня сверху вниз и покачал головой.
— Можешь ты, Фёдор, в нескольких словах так сказать, что всё понятно становится. Вот сказал, и у меня чувство, как будто и сам так всегда думал.
Наши кони ехали рядом, но царь Иван сидел на огромной рыцарской кобыле, а я на лошадёнке, размером чуть больше пони. Поэтому мне приходилось задирать голову, словно я смотрю на купол храма. К тому же стояла середина дня и солнце светило мне прямо в глаза. Я щурился, крутил шеей и царь заметив это, предложил.
— Давай пересядем в повозку?
Он показал на небольшие узкие сани, укрытые меховым покрывалом.
— Да как же в них можно поместиться вдвоём? — удивился я.
— Лицом к лицу. Ежели сидеть, то как раз.
— Не побрезгуй, государь, на моих санях прокатиться? Мои побольше будут и поудобнее.
— Что за сани? Покажи.
Я отъехал к своим и махнул Кузькиному Трифону править за мной. Сани с трудом обогнали заполнившую собой всю ширину дороги колонну и подъехали к царю.
— Что за змей о двух головах у тебя, Федюня? Не видывал такой упряжки. Без дуги? С одной оглоблей? Чудно! И сани… Да на таких санях можно и вчетвером ехать!
— «Когда ты увидишь мои другую повозку, вообще обалдеешь», — подумалось мне.
Другие сани, так как везли наш скарб, броню с оружием и мою казну, были запряжены четвёркой лошадок по две пары.
Мы пересели в мою повозку на набитые овечьей шерстью меховые подушки и укрылись собольими покрывалами.
— Так и поедем, Федюня. Устал я изображать из себя отверженного и сильно скорбящего.
— И правильно.
Я хмыкнул и покрутил головой.
— Плохая была выдумка. Кто тебя надоумил так ехать?
Царь нахмурился и посмотрел на меня из-под насупленных бровей. Потом хмыкнул и дёрнул головой.
— Да получается, что снова меня англичане запутали.
— Как-так? — спросил, усмехнувшись, я, и хриплым голосом продолжил: — Шо, опять⁈
Царь улыбнулся. Он знал эту шутку. Я как-то рассказывал его семейству историю про старого волка и собаку, изгнанную со двора. Слушали они: и царь, и царица, и оба их сына, с интересом, а я рассказывал в «лицах» с изменением тембра голоса и песнями.
— Опять, Федюня.
— Не поймёшь ты никак, государь, что у англичан нет друзей, а есть только денежные интересы. И что все их слова нужно даже не делить на восемь, а умножать на ноль. И как они тебя надоумили на такое непотребство?
— Почему «непотребство», скажи?
— Просто всё, как всё великое. Христос как въезжал в Иерусалим на осле?
— Ну, как? Как обычно. Верхом и… А-а-а… Я понял! Вот же бесовские отродья! Антихриста из меня сделали!
Я хмыкнул и покрутил головой.
— Не-не… Всё самостоятельно, государь-батюшка, ты решил. Просто они создали иллюзию, на которую ты «повёлся».
— Откручу я им, когда-нибудь головы! Ох откручу!
Иван Васильевич разгневался и долго ещё тихо матерился, кряхтел и ёрзал в санях. Благо, что сани действительно были большими, а сидели мы под разными накидками и поэтому он меня ногами не задевал, но пинался по закраинам саней люто.
— Кого в жёны сватают? — спросил я совершенно нейтральным голосом.
Иван Васильевич вздохнул, потом бросив взгляд на меня и тут же отведя его в сторону, сказал:
— Послы в Польше давно ведут переговоры с Сигизмундом-Августом о моей женитьбе на его сестре Катерине Ягелонке. В октябре месяце послы смотрели её…
— Не отдаст польский король за тебя свою сестру.
— Почему? — даже обиделся Иван Васильевич.
— Ему не нужен с тобой мир — это раз, и ему нужен с кем-то союз против тебя —это два и он не хочет, чтобы после его смерти Польша отошла России по брачному договору — это три. Есть, наверное, и четыре, и пять, но достаточно и этого. Так что даже не задумывайся и не позорь своё имя отказом.
Царь «пожевал» губами, намереваясь возразить, но, видимо, не нашёл аргументов и снова уставился в снежную даль. И лишь спустя некоторое время он, глядя на текущую мимо него «воду» снежной долины, прерываемую островками близко к дороге подбиравшимся островкам одиноких деревьев и небольших рощиц, совершенно успокоился.
— Значит, как ты всегда говорил, не смотри на запад, смотри на восток?
— Да, государь. Там нет тебе покоя, любви и дружбы. С востока любви тоже нет, но хоть есть дружба. Там ты многим нужен, чтобы с тобой дружить. Например Темрюк, Бекбулат. Они не предлагали своих дочерей?
— У Бек-Булата нет дочерей. А так бы, да, я бы с ним породнился. Он чингизид. Вся «Орда» сейчас под ним. С ним у нас мир-дружба. Его сына Саин-Булата я на Касимовское ханство посадил. Темрюк сразу предложил своих дочерей. Передал, что могу забрать их всех сразу и взять ту, которая понравится хоть второй, хоть пятой женой.
Царь рассмеялся, но потом сразу сделался серьёзным.
— «Моменто море»[26], — подумал я.
— Была у меня шальная мысль, сделать их тайными наложницами. Думал их в тех палатах, что тебе отдал, поселить. Как раз для гарема подходят, не считаешь?
— Ну… Может быть, может быть… И как?
— Передумал. Меня и так тогда во многих грехах винили, а я на церковников-стяжателей зол был, что они на соборе не согласились монастырские земли отдать в казну.
— А-а-а… Ну да, ну да… Слышал о таком.
— Это десять лет назад было, что ты мог слышать?
— Слышать — не видеть, можно и позже.
— Что? А-а-а… Ну да… Грек рассказал, — сказал и скептически хмыкнул царь.
— Тебе все сто статей собора пересказать?
— А, ну тебя, — махнул на меня Иван Васильевич. — Тебя не переспоришь.
— Так я с тобой, государь, и не спорю. Рассказывай про свой гарем. Интересно.
Он недоверчиво, словно недовольный попугай, вздёрнул правую бровь и глянул на меня.
— Да это я злил их только. Тогда я Сильвестра слушал. Тот всё про нестяжание говорил, а сам, падла[27], торговал с иноземцами, и аки змей искушал мою Настюшку дорогими тканями заморскими, да мастерицами английскими. Через тот товар и травил её.
— Вряд ли он травил. Ткани ему англичане продавали, зная для кого он их берёт. Вот, где корень зла.
Я посмотрел на помрачневшего Ивана Васильевича и вернул разговор в прежнее русло.
Ордер — приказ.
Моменто море — помни о смерти.
Падла — падаль.