Глава первая. Несостоявшаяся смерть
Аня
Кажется, я умираю.
О смерти я слышала многое. Одни сравнивают её с вечным и долгожданным сном. Другие что-то бормочут о быстроте смерти, словно она лишь мгновение, незаметное и секундное. Третьи убеждены, что смерть безболезненна. И сейчас, умирая под холодным ливнем, я с уверенностью могу заявить, что нихрена они не знают и несут полную ересь, одна бредовей другой.
Во-первых, никакой это не сон, а если и сон, то явный кошмар. Причём самый страшный. Жизнь буквально ускользает из рук, а всё, что ты можешь сделать, это беспомощно лежать на сырой земле, устремив немигающий взгляд в мрачное небо. Смерть — это потеря, тяжёлая, горькая, страшная и неотвратимая. Это угасание, прекращение чего-то важного и ценного. Во-вторых, люди умирают долго. Смерть долгая. Крайне долгая. Может, последние вдохи и длятся считанные секунды, но те замедляются, точно насмехаются над умирающим, хотят растянуть его муки, сделать их бесконечными и нескончаемыми. За это время действительно всю жизнь вспомнишь. Каждое проклятое мгновение, когда ты не ценил то, что тебе дано. А сейчас, прокручивая воспоминания в голове, ты теряешь всё, что у тебя было, но чем ты не дорожил. В-третьих, умирать больно. Больно и до безумия страшно. Биение сердце замедляется, воздух на вкус как гниль, рот полон крови, дыхание прерывается и даётся тяжелей, холод проникает внутрь, окутывая ледяной пеленой всё тело, которое даже пошевелиться не может. А ещё в голове, точно отсчитывая последние мгновения, стучит горькое осознание, что жизнь кончена и сделать с этим ничего нельзя.
Каждый слабый вдох сопровождается пронзающей болью в груди. Горло одеревенело, сердце стучит тихо и редко, но всё ещё бьётся, точно пытается захватить как можно больше крупиц угасающей жизни.
На глазах выступают слёзы. Я не могу умереть так. Не верю, что смерть пришла ко мне именно сейчас, именно в восемнадцать лет, когда всё только начинается. Когда всё ещё впереди…
Лёжа под ледяным дождём, чувствую себя глупой. Почему я раньше этого не ценила? Почему раньше не наслаждалась прохладными каплями дождя, а сейчас готова отдать всё, лишь бы задержаться в этом мире хотя бы ещё на десяток лет? Почему только сейчас я ощущаю эту полноту жизни, которая стремительно ускользает?
Продолжаю дышать, несмотря на острую боль, потому что знаю: я ни за что не сдамся! Не уступлю смерти, не перестану бороться за жизнь!
Но перед смертью бессильны все, поэтому вряд ли мои попытки увенчаются успехом.
Держаться за жизнь становится всё невыносимей и больней. Разум приказывает отпустить её и отправиться в иной мир, когда сердце отчаянно просит больше времени. Но я не могу его дать, как бы сильно того не хотела.
— Святые мученики… — незнакомый шёпот звучит так тихо и глухо, что я считываю его за бред. Однако к девичьему голосу добавляется ещё один: мужской, молодой, свистящий, напоминающий летний стрекот сверчков, такой же звучный и живой:
— И все кадеты… Давай-ка осмотримся здесь.
Незнакомцев я не вижу. Я вообще ничего не вижу, кроме мрачного неба и угрюмых туч. Но и эта картина постепенно расплывается. Несмотря на приближение гибели, надежда на спасение не покидает меня. Этот шанс настолько ничтожен, что хочется рассмеяться в голос. Но лёгкие болят так, что я и дышу с трудом. Одна часть меня глупо и наивно верит в эту маленькую возможность, а другая удручающе шепчет, что уже слишком поздно.
От бессилия хочется выть.
— Пепел повсюду, — подмечает девушка. — Тварей было много, вот только…
— Кто убил их, если кадеты мертвы? — договаривает её мысль юноша.
Тем временем отчаяние полностью поглощает меня. Надежда на спасение гаснет, её место занимает смиренное ожидание той самой секунды, когда дыхание окончательно прервётся, взгляд остекленеет раз и навсегда, а кожа станет мертвецки-бледной и холодной. Этот миг уже близок. Его ничто не предотвратит.
— Луиза… — голос юноши полон недопонимания. — Эта целёхонькой выглядит. Но она… вся в крови. Хотя на ней ни единой раны.
Чьи-то длинные пальцы с осторожностью касаются моей шеи.
— Пульс есть, но слабый.
Дальше мои щёки пронзает жгучая боль, точно кто-то влепил пощёчину.
— Эй, — теперь говорит девушка, которая наверняка и ударила меня, чтобы привести в чувства. — Ты слышишь меня? Не смей терять сознание, иначе уж точно попадёшь на тот свет. Так что держись, если хочешь задержаться в этом гнилом мире.
Несмотря на её воодушевляющую речь, я всё равно теряю сознание, проваливаясь во тьму.
***
От удушливого дыма, исходящего от яркого пламени, скручиваются лёгкие. От сверкающих огненных всполохов болят глаза. Из-за невыносимого запаха гари с каждой секундой становится труднее дышать, а вместе с тем и бежать… Бежать с тлеющей надеждой внутри.
Пламя пожирает всё: его острые языки поглощают обвалившиеся дома, треск огня разносится по всей земле чудовищной мелодией, а деревья, чьи стволы чернеют от жара, погибают в пламенных тисках. Земля, что некогда была укрыта толстым слоем снега, горит рваными полосами, яркий свет от огня пылает в небе тёмным пятном крови. Человеческие тела, беспомощно разбросанные по земле, постепенно сгорают в жадных объятиях пламени, которое сметает всё на своём пути, не проявляя ни капли милосердия.
Бегу, прикрывая рот и нос ладонью, чтобы не задохнуться. Перепрыгиваю через огонь, чьи языки вырастают с каждой секундой. От жара кружится голова, в глазах темнеет. Пару раз я падаю на сожжённую землю, до крови раздирая колени и локти. Но встаю. Глаза предательски слезятся то ли от едкого дыма, то ли от медленно приходящего осознания.
Моя деревня горит. Горит мой дом, горит моя родина. Горит мой друг под обломками собственного дома, на которых пляшет огонь, веселясь и треща. Горит моя мать, что, быть может, ещё жива. Может, она ещё дышит. Может, её жизнь ещё не оборвалась.
Добежав до нужного дома, от которого осталась лишь груда сгорающих досок, я, не думая ни о чём, разгребаю полыхающие куски, отбрасывая их в стороны. Пламя попадает на руки, но ожоги меня не волнуют, а боль от них уходит на последний план. Огонь окружает меня, однако я будто бы не замечаю кроваво-оранжевых языков, что подбираются всё ближе и ближе. Отбрасываю очередной обломок и вижу… Её. Свою мать.
Её рот немного приоткрыт, точно она пыталась позвать на помощь или же вдохнуть как можно больше воздуха, перед тем как… Как умереть. Глаза у матери мутные и стеклянные, большая часть лица полностью чёрная, другая же покрыта грубыми ожогами и чудовищными волдырями.
Больше я не сдерживаю его. Больше не сдерживаю крик, полный отчаяния, скорби и бессилия. Кричу, кольцо боли охватывает всю меня, слёзы обжигающими ручьями льются по щекам. Треск огня меня не волнует. Пламя, подбирающееся всё ближе и готовое заключить в смертельные объятия, тоже не интересует. В отличие от поднявшегося рёва, от которого даже земля содрогается.
Поднимаю глаза в небо.
Кричу.
И просыпаюсь, резко встав.
— Твою мать! — вскрикивает юноша, уронив кружку с чем-то густым и плохо пахнувшим сначала себе на колени, а потом на пол. — Вот же… — бормочет он, с отвращением глядя на сероватую жижу, что отпечаталась пятном на его одежде. — Нельзя ж так пугать! — упрекает он меня, в то время как я отрешённо хлопаю глазами, пытаясь прийти в себя.
— Прости, — неловко произношу я сиплым голосом и тут же хватаюсь за голову: затылок гудит. Сосредотачиваю взгляд на согнутых коленях, чтобы хоть немного уменьшить боль, которая всё ещё пульсирует. Но желание узнать, где же я нахожусь, берёт верх, поэтому, не отнимая руку от головы, осматриваюсь.
Стены деревянные и старые, на ветхом полу валяются соломенники, на одном из которых я и полусижу. Из окон просачивается солнечный свет. К своему счастью, небольшому сожалению и лёгкому удивлению, я узнаю женскую казарму кадетов.
— Что произошло?
Поворачиваюсь к юноше, который встал, дабы снять испачканную одежду. Он остаётся в одной лишь холщовой рубахе, а синий кафтан с витиеватыми серебристыми узорами, по которому я и понимаю, кто передо мной, незнакомец неряшливо складывает, кинув его на соседний соломенник.
Лицо у незнакомца вытянутое, загорелое, а волосы рыжие и взлохмаченные, словно его молния ударила. Глаза у юноши добрые, тёплые, карие, как у наивного щенка, что только познаёт мир. На мочке левого уха сверкает золотая серьга.
— Ты страж…
— А тебя это смущает? — юноша отвечает широкой улыбкой, точно всё вокруг — весёлая шутка.
— Нет, просто стражи появляются, когда…
— Когда появляется нечисть, — договаривает он, кивнув. — Ты и сама будущий член Ордена1. Не очень-то и красиво считать появление стражника дурным знаком.
— Прости, я не это имела в виду, но всё же… Что произошло?
Юноша молчит настолько долго, что я успеваю перебрать в голове все возможные причины появления стража. На корпус напала нечисть? Вполне возможно, но сейчас за окном день, а в это время нечисть не активна. А если нападение случилось ночью? Получается, я его пропустила, провалявшись в кровати? Тогда напрашивается вопрос: сколько я была без сознания?
По затянувшемуся молчанию стража, который явно тщательно подбирает нужные слова, чтобы объяснить ситуацию, понимаю, что всё намного хуже, чем я могу предположить.
— Во-первых, — наконец говорит юноша, и в его голосе улавливается южный свистящий акцент, — я должен представиться. Руанин Саймью Ванриалд Шидого Нацэ, — заметив мои округлённые глаза, страж добавляет с улыбкой: — Это моё настоящее имя. Все зовут меня Ру Нацэ. А что насчёт тебя?