— Также недавно мы обсудили с главнокомандующим Рыловым одну проблему, касательную Ордена и стражей. В кадетские училища поступают всё меньше и меньше, — произносит царь, обводя всех собравшихся стражей взглядом. — Молодые люди не заинтересованы в защите собственной родины. Сейчас начинается набор в училища, поэтому следует как можно скорей ввести призыв.
— Призыв?! — опешив, переспрашивает Тузов. — Не сочтите за грубость, Всемилостивейший государь, но речь идёт о детях! Мы… Мы не можем заставлять их служить Ордену! Принятие нашей веры добровольно, мы не навязываем её! А здесь… — от возмущения он начинает даже спотыкаться. — А сейчас вы предлагаете принуждать детей к службе! В первую очередь будут против родители, ибо служение в Ордене опасно для жизни, не каждый готов пойти на такое!
— Призыв давно пора ввести, — вмешивается один из капитанов. — Нынешние дети — это неотёсанные балбесы. Училище быстро покажет, где их место.
— И где же?! На смертном одре?! — вскипает Тузов. — Дети — это не куски мяса. Мы не можем забирать их насильно из семей и делать из них стражей. И ни один родитель не позволит забрать своего ребёнка и возложить на него такую тяжёлую ношу!
— Они научатся дисциплине и будут заниматься благим делом: защитой родной страны.
— Или станут пушечным мясом! Спасение людей за счёт жизней других — это не про Орден Святовита! Служение в нём добровольно, потому что служащие знают: не каждый способен столкнуться с тем, что встречают стражи на своём пути. И каждый сам взвешивает свои силы и понимает, может ли он вынести все ужасы или нет. А призыв превратит служение в Ордене в худшую участь из возможных!
— Велимир, — говорит царь, слегка усмехаясь и обращая на Тузова взор единственного глаза. — Я понимаю, в первую очередь ты думаешь о детях. Но призыв будет касаться не всех. В первое время уж точно. Скажем, только юношей, десять семей с города, две — с деревень и сёл. И, как главнокомандующему, тебе не помешает жёсткости.
— На что вы намекаете, государь? Я смотрю на людей как на людей, а не как на куски мяса, что можно бросить на растерзание зверям, лишь бы добиться желаемого.
— Я ни на что не намекаю, Велимир. Но всё же люди пойдут за тем, кто может отступиться от своих принципов ради блага многих, а не за тем, кто остаётся позади, таща на себе лишний груз.
Против призыва выступаем только я, Тузов и пару стражей, что также находятся под командованием первого главнокомандующего. Но решение принимается не в нашу сторону, и на том собрание заканчивается.
— Велимир… — осторожно произношу я, когда стражи расходятся.
— Быстро уходи, — шипит он. — Не хватало, чтобы он ещё и тебя получил.
Понимаю его и киваю, разворачиваясь спиной и быстрым шагом выметаясь из зала собраний. Царь за мной не идёт, видимо, его задержал Велимир. Не плохо бы покинуть крепость под предлогом задания. И с этими мыслями я направляюсь к конюшням.
Не успеваю я покинуть южное крыло, как меня окликает мальчишеский голос:
— Александр!
Только его не хватало…
Уже поздно делать вид, что я его не услышал, поэтому приходится остановиться. Меня догоняет мальчик лет четырнадцати, одетый в серый кафтан кадета. Его растрёпанные тёмно-русые волосы торчат в разные стороны, а рот чуть приоткрыт в попытке отдышаться,
— У меня не так много времени, Милен. Говори, что надо.
— Ты обещал провести со мной занятие! — на одном вдохе выпаливает Милен. — Чтобы я показал, чему научился; чтобы ты оценил это и понял, что я достоин стать стражем!
— Что-то не припомню, чтобы я давал подобное обещание.
— Ещё как давал! — насупившись, утверждает кадет. — Месяц назад!
— Всё равно не помню. Особенно последнюю часть про «достоин стать стражем». Мы это не раз обсуждали, Милен. Ты даже не закончил первый год в училище…
— Почти закончил! — важно и напыщенно поправляет он. — И я гораздо лучше других кадетов! Я знаю всю нечисть, как её победить, и с зелёными нитями отлично справляюсь! Конечно, я могу управиться и с синими, вот увидишь!
— Не увижу, потому что до синих нитей ты ещё не дорос. И да, твой наставник говорил, что зелёные нити ты нагло спёр.
— Это не так! — горячо восклицает Милен. — Ну, я одолжил на время…
Вздыхаю, качая головой. Милен неисправим.
Когда я только познакомился с Миленом, он был мальчишкой, в чьём сердце бесконечно бился ужас. Он родом из деревни Любино, и три года назад поселение настигла страшная беда в лице милосниц24 и мора, что принесли твари.
Милена я нашёл в его же избе. Когда я только вошёл, первыми в глаза мне бросились три трупа, лежащие друг на друге. Их кожа посерела из-за болезни и была полна трупными пятнами, глаза — а те были открыты — покрылись мутной пеленой. Запах стоял соответствующий, из избы никто не выходил минимум три дня, а уж тем более не открывал окно. Тела лежали прямо у входа, точно огромные мешки, что забыли вынести из дома. Я уже хотел вынести трупы и сжечь с остальными, чтобы мор не распространялся, как услышал слабый кашель, доносящийся из темноты.
Пройдя внутрь, я наткнулся на исхудавшую женщину, задыхающеюся в хриплом кашле и бездвижно лежащую на ветхой перине. Её щёки впали, глаза практически остекленели, волосы превратились в сухую солому, а лицо покрылось безжизненной серой коркой. Ей оставалось от силы несколько минут.
Я присел рядом и сжал её тонкую руку, напоминавшую высохший и хрупкий цветок.
— Не бойтесь. Смерть не так страшна, — произнёс я, когда женщина из последних сил повернула голову в мою сторону. С её потрескавшихся губ сорвалось лишь одно слово:
— Ми… Милен…
На том она замолчала, и её рука ослабла окончательно. Я же оглядел комнату и наткнулся на маленькую тень, что забилась в угол, обхватив собственные колени. Но взгляд этой тени был точно направлен на умершую женщину, два глаза смотрели сквозь меня, будто я и сам был прозрачной тенью. Встав, я подошёл к тёмному углу, разглядев в тени мальчика с острыми локтями и коленями и большими серо-голубыми глазами, что не моргали, а лишь неотрывно глядели на труп женщины — матери мальчика.
На удивление, мор не коснулся Милена. Он не говорил целую неделю, а затем стал отвечать лишь короткими «да» и «нет». Другие слова от него было не услышать. Его редко удавалось уговорить выпить воду, еду он не принимал совсем. В его глазах плескался ужас, из-за которого Милен не знал спокойного сна. Всякий раз, стоило ему заснуть на мгновение, он тут же вскакивал, тяжело дыша.
Я долгое время успокаивал его и приводил в чувства. Когда милосницы были уничтожены, а деревня спасена, я принял решение взять Милена с собой в Орден. Поначалу он просто помогал стражам, чистил оружия, работал в конюшне. И лишь спустя три месяца после потери всей семьи к Милену вернулся голос, и он смог говорить целыми предложениями.
К тому времени я на свою голову принялся его учить, рассказывая о нечисти, боях, Ордене. Милен расцветал на глазах, и мне открылась другая его сторона: спесивая, гордая, импульсивная, суетливая и вспыльчивая. Он загорелся делом стражей, жадно запоминал информацию и пытался самостоятельно прикончить нечисть.
Теперь в глазах Милена не найти страх. Отныне его место занимает излишняя самоуверенность в собственных силах. Осведомлённость в делах Ордена привела Милена к тому, что он решил, будто и сам достоин стать стражем в юном возрасте. Он не раз говорил мне об этом, пытался доказать, а после каждого отказа злился и проклинал меня, обещая, что я ещё пойму, как горько ошибаюсь.
В училище Милен пытается выделиться своими умениями, дабы я как можно скорее признал свою ошибку. Но так он лишь доказывает, что я поступил правильно.
— Ладно, пошли, — сдаюсь я. — Посмотрю, чему ты научился.
Милен весь сияет, и на его миловидном лице проступают ямочки на щеках. Бегом он бросается вперёд, мчась в оружейную. Я же закатываю глаза, но следую за ним.
— Посмотрим, как ты владеешь мечом, — говорю я уже в оружейной, вытаскивая два деревянных клинка из стойки.
— Но я хотел поупражняться с молитвами — главным оружием стражей, — заявляет Милен и чуть не роняет меч, что я ему кидаю, но всё же ловит его.
— Главное оружие стража — это руки. Твои молитвы могут быть безупречными, но если руки не будут за ними успевать, то в бою ты бесполезен. А развить скорость рук можно с помощью меча. Так что не выпендривайся мне тут, сам просил тренировку.
Милен только бубнит себе под нос о том, что он рассчитывал на настоящую тренировку, где сможет лицезреть мастерство стража в обращениях к мученикам, а не на поединок, который кадеты практикует изо дня в день.
Но я остаюсь непреклонен.
Полигон сегодня пустует, занятия кадетов столичного корпуса отменены из-за приезда царя. Соломенные чучела разбросаны по траве: где-то лежит голова, чуть подальше валяется пучок соломы, что служил рукой чучела, а некоторые куклы и вовсе остались целыми.
Милен плетётся за мной, отставая примерно на четыре шага. Заметив краем глаза его хмурый, насупленный и отвлечённый вид, я останавливаюсь и резко разворачиваюсь к нему, ударив кадета тренировочным мечом по правому бедру. Когда тот, охнув, приседает, следующий удар приходится ему по рёбрам, и Милен падает на колени, согнувшись в три погибели. А после меч опускается ему на загривок.
— Убит, — объявляю я.
— Но мы даже не начали! — скорчившись от боли, выдавливает Милен, прижимая деревянный меч к груди. — И я не был готов!