— Я бы хотела поговорить, — напоминаю я.
— Так говори.
— Сегодня в Орден приехал царь, и… — при упоминании царя лицо Александра превращается в холодную маску безразличия, но всё же я продолжаю: — Я подслушала твой разговор с главнокомандующим Тузовым. Лишь обрывки, не весь. Вы говорили о царе, ведь так?
Догадываюсь, что Александр не ответит, и весь наш путь пройдёт в гнетущем молчании. Но к моему удивлению, капитан отвечает сразу:
— Почему тебя интересует царь?
— Он пугает меня, — поправляю я. — Когда он говорил, он лгал, Александр. Правда проскальзывала лишь на долю секунды.
Как только я услышала слова царя, обращённые к стражам, меня пробрало холодом, ибо даже его улыбка была лживой. Я даже перестала улавливать суть дальнейших слов. Смысл ускользал, слова спутывались в один неразборчивый шум, из которого ясно лишь одно: ложь. Везде и повсюду, она сочилась из каждой фразы и любого предложения, что только говорил царь бархатистым голосом. Точнее, некоторое, из того, что я слышала от него, действительно правда, но она терялась среди череды искусного обмана.
В детстве я часто слышала, как местные старушки спорили, при каком царе Великомир процветал — при предыдущем или же нынешним. Одна говорила, что Мечислав Ясноликий поднял страну с колен, приложил тяжёлую руку и сделал то, на что многие бы не решились. Другая же была уверена, что прошлый царь действовал мирно, мягко и человечно, когда нынешний не боится пролить кровь, использует радикальные методы, идя по головам и руководя страхом, что испытывают соседние государства по отношению к Великомиру. И первая старушка считала подобные способы эффективными, когда вторая сетовала, что её подруга совсем из ума выжила, раз такое одобряет.
Я могу ошибаться. Многие люди используют ложь во благо, не понимая, что ничего хорошего такое враньё, как и любое, не приносит. Царь вполне может быть из таких людей, он может думать, что его слова, в которых еле найдёшь крупицу правды, помогают его народу.
Но почему же вместе с этим я чувствовала и страшную опасность, исходящую от царя? В груди сжималось что-то тяжёлое, горячее, тягучее, звенящее, полное тревоги и безысходности. Это ощущение горящими иглами вонзалось в сердце, и с каждым его ударом они полыхали всё сильнее и сильнее вместе со зверской болью, что чуть не разрывала рёбра. Это похоже на страх, когда сознание сужается, дышать становится тяжело, ноги подкашиваются, и всё тело покрывается ледяной коркой жгучего холода.
И это ощущение усиливалось, стоило мне взглянуть в единственный тёмно-синий глаз царя. Уж не знаю, как он лишился второго, но сильно сомневаюсь, что по названной Александром причине.
— Я и без этого знаю, что он постоянно лжёт.
— Значит, говорили вы всё-таки о нём?
— Даже если так, то что с того? Твои опасения подтвердятся? Если об этом ты хотела поговорить, то не стоит. Я знаю, каков царь Великомира. Знаю, на что он способен. Он может пугать, может восхищать, может заставить тебя дрожать от страха. Но это только в том случае, если ты позволишь. А теперь будь добра, избавь меня от разговоров о нём.
— Знаешь?! — цепляюсь я за это утверждение. — Александр, но…
— Аня, — Александр даже не даёт мне договорить, пресекая слова резким выделением моего имени, произнесённым с особым нажимом: — Можно я попрошу тебя обо одном?
— Конечно.
— Не лезь в мою душу. Всё равно ты ничего не найдёшь.
Я молчу, не желая говорить, что он неправ. Я нашла боль.
Эта боль мне знакома. Она плескается внутри, выливаясь каплями, но это только начало. Дальше нахлынет разрушающая волна, и боль утопит своего хозяина в себе, не оставив ему и шанса на спасение. Такое я испытала вместе с предательством матери, что ещё долго терзало душу, оставляя на ней кровоточащие рубцы.
Моя мать никогда не признавалась мне в любви, но и никогда не говорила, что терпеть меня не может. Что она на самом деле испытывала ко мне — не знаю. Подобное вряд ли назовёшь любовью.
Воспоминания об этом до сих пор свежи. Они никогда не исчезнут, постоянно будут крутиться в голове, напоминая мне, зачем я пришла в Орден. Чтобы сражаться. Сражаться до последнего, сражаться ради людей, сражаться во имя всех погибших в тот день.
Моя родина — обычная деревня, которой уже и нет на просторах Великомира. Её название никто не знал, и с таким же успехом его забыли знающие. Я же помню. Всегда буду помнить, что родилась в Лачуге. Деревенька маленькой была, вот и получила такое невзрачное название. И я не забуду о ней, несмотря на все те раны, что оставили события, произошедшие там.
Жили мы бедно. Отец, по словам матери, ушёл на рынок за хлебом и не вернулся. Я тогда только-только родилась. Мама любила проклинать избранника, который и мужем её не был. Они мечтали наладить денежное положение, а уже потом и свадьбу сыграть. Тем не менее ничто не помешало им завести ребёнка. А отцу никто не препятствовало уйти, бросив семью.
Мать винила меня в загубленной молодости, придиралась к каждому моему действию, к любому вдоху и ко всему, к чему только могла. Много пила. Слишком много.
Но несмотря на бедственное положение, раз в неделю мы стабильно выезжали в ближайший город. Мать договаривалась об этом с соседом, что продавал в городе горшки, поэтому отвозил нас именно он. Я с удовольствием полюбила бы такие поездки, если бы не их причина. А выезжали мы в город из-за веры матери, которая свято почитала богов. Её фанатизм доходил до того, что она заставляла меня — свою дочь — еженедельно посещать капища.
Я не особо жалую богов. Из всех легенд, что рассказывала мать, я уяснила важную вещь: все боги — надменные выскочки, манипулирующие людьми. Но именно посещение капищ и молитвы к богам породили во мне пламенное желание стать стражем Святовита.
Приезжая в город, я изредка встречала членов Ордена. В них я видела свободу, к которой постоянно тянулась. Они показались мне настоящими, естественными, полными эмоций и чувств, в отличие от бездушных изображений богов. Стражи выглядели искренне, когда боги — лживо и фальшиво. Стражам Ордена все были рады, улыбались при их виде, провожали их песнями, называли храбрецами, героями и спасителями.
Мать же относилась к стражам скептически, называя их нахлебниками, что только пиво хлещут кружками.
Впервые я увидела стражей в шесть лет, да и то издалека. Двое высоких мужчин в роскошных тёмно-синих кафтанах стояли рядом с телегой, как сторожевые псы, охраняющие спокойствие хозяина. Они тут же привлекли моё внимание, я хотела подойти к ним поближе, дабы разглядеть удивительных людей, но мать затянула меня в капище.
В то время я знала об Ордене только то, что он борется с нечистью и почитает святых. Но этой информации было недостаточно. С самого детства я привыкла добираться до сути, узнавать всё возможное о том, что меня только заинтересовало. И Орден не стал исключением.
Я познакомилась с соседским мальчишкой по имени Алёшка, который также мечтал вступить в Орден. Однако, в отличие от меня, Алёшка знал о нём гораздо больше благодаря старшему брату. Я же целые дни проводила в компании с новым другом, возвращаясь домой к полуночи, получая за это бесконечную ругань от матери. Но оно того стоило.
От Алёшки и его родителей я узнавала о святых. Жадно внимала, уточняла детали, могла часами слушать одни и те же легенды, постоянно находя всё новые и новые вопросы. С таким же интересом я слушала о нечисти, её видах и опасности, что эти твари за собой несут. Именно благодаря семье друга я и узнала, что в Орден можно окончательно вступить только после пяти лет обучения или усиленной подготовки, которой удостаиваются только лучшие. А в кадетское училище принимают только с тринадцати лет. Алёшка был моим ровесником, поэтому, недолго думая, мы пообещали друг другу, что поступим вместе.
Порой мы даже заходили в лес, чтобы самим выследить хотя бы мелкую нечисть и самостоятельно изучить её. В то время нас не пугал риск, мы были заражены им, азарт наполнял сердца, что жаждали приключений.
Матери не нравилась наша дружба. А когда она узнала о вылазках в лес, то стала присматривать за мной намного строже, избив меня перед этим до такого состояния, что я три дня не могла встать с пола.
За любое непослушание я получала пощёчину, за плохое выполнение домашней работы — серьёзную порку, а за любой протест мать таскала меня за волосы, запирала в холодном и сыром подвале на целую ночь и лишала еды. До серьёзного избиения доходило только тогда, когда я убегала ночью к Алёшке, чтобы и дальше узнавать новое о мучениках. Матери не нравилось, что моя вера отличалась от её, поэтому она так отчаянно и пыталась выбить из меня все мысли о святых и мечте стать стражем.
Но как можно забыть о своих желаниях, если только они помогают чувствовать себя живой, даже когда в лёгких кололо, а затылок разрывался от ноющей боли?
Мать была непреклонна. Настолько, что решила взять мою судьбу в свои руки. Всё это началось, когда приехал…
— Аня, — зовёт меня Александр. — Ты в порядке?
Тру слипающиеся глаза и устало киваю.
— К рассвету будем на месте, — мягким тоном сообщает капитан. — Но, если сильно устала, можем сделать остановку.
— Не нужно, — широко зеваю. — Александр, я… Прости, если я как-то задела тебя. Я не хотела.
— Знаю, — прерывает он меня безучастным тоном. — Всё в порядке.
— И всё же… — запинаюсь, боясь озвучить свою просьбу. — Только один вопрос.
Александр протяжно и устало вздыхает, но после, не глядя на меня, произносит:
— Спрашивай.
— Ты говорил, что Орден — это военная сила царя. Почему? Ведь стражи в первую очередь избавляются от нечисти, защищают людей и Великомир, но никак не… Но они не убивают людей, не ввязываются в войны и завоевания территорий.
— Ты слышала о Багларе? Небольшое северное государство, рядом с Морозными горами.
— Нет.