— Они вымерли.
— Их истребили, — поправляет Александр. — Это случилось двадцать семь лет назад, когда Великомир вступил в войну с Багларом. А ту страну и населяли берендеи.
— Хочешь сказать?.. — внутри всё мгновенно холодеет.
— Я не знаю всех подробностей, Аня. Истинная причина войны до сих пор неясна. Кто-то твердит, что напали первыми берендеи, что этот народ был диким и неуправляемым, некоторые и вовсе относили их к нечисти. Другие же утверждали, что на Баглар напали при свете дня по одному лишь приказу. И тот приказ был дан нынешним царём и относился не к его проклятым дружинникам, а к Ордену. Есть и те, кто уверен, что война началась из-за несостоявшегося соглашения между государствами. Версий много, искать правдивую всё равно что пытаться найти иглу в стоге сена. Война длилась недолго, год или около того. Военных сил у Баглара было немного, они значительно уступали армиям стражей. Что и говорить про силы… Баглар был захвачен, его территории стали землями Великомира, а берендеев уничтожили. До единого, даже детей. Таков был приказ.
В кадетском училище рассказывают лишь историю Ордена, как он появился, дают некоторые сведения и о его создателе. Но про войну с Багларом я слышу впервые. А уж тем более об уничтожении берендеев. Многие говорили, что этот народ вымер, а их природа так и осталась загадкой. Но правда оказалась хуже некуда.
Орден убил целый народ. И всем этим руководил царь, что управлял стражами, контролировал истребление народа, играл войной, словно всё происходящее было спектаклем, занятной пьесой, от которой удовольствие получал постановщик — Мечислав Ясноликий.
На что ещё способен царь? И зачем он только приказал стражам уничтожить целую страну и её народ? Какие цели он преследует и хочет достичь?
Или уже достиг?
***
Глядя на постоялый двор размером с мелкий погреб, Александр присвистывает, а вместе с тем с петли отваливается древняя калитка, сделанная из гнилых деревянных досок.
— В версте отсюда есть ещё один постоялый двор, — говорю я.
— Где комнаты дорогие настолько, что мы сможем позволить себе максимум место в конюшне среди сена и тарелку отвратной похлёбки на двоих. Нет уж, — мотает головой капитан. — Жалование давно не повышают, поэтому будем довольствоваться тем, что есть, — и с этими словами он уверено растворяет калитку, которая окончательно спадает с петель.
— А здесь нам и похлёбки не видать, — бурчу я и иду следом. Александр уже скрылся за невысокой избушкой, явно ища хозяина или хотя бы вход.
Трава заросшая, сорняков много, что даже ноги в них путаются. Вывеска о том, что эта изба вообще является постоялым двором, тоже держится на соплях и последних молитвах. Стоит ветру хотя бы немного подуть, и она свалится, а вместе с тем запросто может упасть на чью-то голову. Я не дохожу дальше, чем до поломанной тележки, что заросла травой, как Александр быстрым шагом выходит ко мне, стремительно кидая:
— Уходим отсюда. В версте отсюда есть прекрасный постоялый двор.
— С чего это? А как же место в сене и отвратная похлёбка?
— По сравнению с этим, похлёбка и сено звучат более чем прекрасно. — Александр выходит за пределы калитки, подходя к Одуванчику. — Пойдём быстрей, у нас задание как никак.
— В чём дело, капитан? — я стою на месте, сложив руки на груди и ожидая, что Александр поясняет свою резкую смену мнения. Его синие глаза распахнуты так, точно во дворе он увидел нечисть или духа. Хотя подобное вряд ли способно напугать самого молодого капитана за всю историю Ордена.
Тут дело в другом. И оно становится понятно, стоит мне услышать позади себя хлопанье крыльев.
Александр, отведя взгляд, встаёт за Одуванчиком, гладя его гриву, то ли показывая, что какого-либо неудобства, а уж тем более страха, он не испытывает, то ли пытаясь отвлечься как раз от того ужаса, что пробрал его с ног до головы.
Я же во весь голос смеюсь.
— Ты… — смахиваю выступившие слёзы и снова хохочу во весь голос. — Ты боишься гусей?
Гусь, стоящий рядом со мной и вытянувший белоснежную шею, гогочет при своём упоминании. Хлопает крыльями и подходит ближе. Александр же настороженно отступает назад, всё ещё держась за Одуванчиком.
— Вовсе нет! Здесь условия отвратительные, и уж лучше спать на стоге сена, чем быть покусанным клопами!
Птица вновь хлопает крыльями, гогоча, и Александр, залезая на коня, падает, вздрогнув, от чего мой смех становится только громче.
— Это не смешно! — важно заявляет капитан, вставая с земли. — И если уж говорить честно, то гуси будут похуже любой нечисти! Сама погляди на них, — руками он показывает на гуся, который наклоняет шею к траве, пытаясь найти среди этих зарослей сорняка что-то съедобное. — Рот полон зубов! А глаза, ты вообще видела их глаза? Бешеные, злые, кровожадные!
— Похоже… ой… — икаю я от смеха. — За тобой гонялись гуси, — наклоняю голову, широко улыбаясь. — Кто бы мог подумать, что храбрый капитан боится домашних птиц!
— Это не домашние птицы, это самая настоящая опасность в белых пёрышках! Если тебя не кусали гуси, это не повод так легкомысленно относится к этим тварям!
Гусь, не найдя среди травы что-то угодное его вкусу, выходит за калитку, надвигаясь прямо на Александра, что опасливо прячется на этот раз за моей лошадью. Рука капитана крепко сжимает крест, висящий на шее, точно в любой момент, когда гусь проявит свою агрессию, Александр готов поджарить бедную птицу, чьи янтарно-жёлтые глаза уставляются на стража.
— Учти, падла, я вооружён! — предупреждает Александр, когда гусь вытягивает шею вперёд, заклекотав. — Да чтоб тебя! — гусь срывается с места, маша крыльями, а капитан бросается в бегство и огибает лошадей несколько раз, только и мечтая оторваться от птицы, что принимает эту беготню либо за игру, либо за битву за территорию.
Улыбаюсь, смотря на всё это, и вспоминаю, как храбро капитан встретился с лихо, что было в несколько раз больше его самого. А сейчас Александр убегает от домашней птицы.
— У тебя явные проблемы с юмором, если тебе смешно! — замечает Александр, остановившись за Радой, когда гусь тоже замедляет шаг.
— Проблемы с юмором у тебя, если тебе не смешно, — парирую я.
— Как остроумно.
— Училась у лучших.
— То бишь у меня.
Александр, порывшись в моей сумки под мои же возмущения, достаёт сухари с изюмом и кидает все в сторону, за калитку, привлекая птицу. Внимание гуся себя ждать не заставляет, и тот бежит к сухарям, а вместе с тем в воздухе поднимается клёкот. Из стороны избушки выходят ещё несколько гусей, которые тоже не прочь перекусить моими сухарями.
— Бежим, — не раскрывая рта, велит Александр, запрыгивая на Одуванчика и ударяя по поводьям.
Меня в жизни тоже гуси кусали, но такого страха, как у Александра, у меня нет. Тем не менее я следую его примеру и, оседлав кобылу, догоняю капитана. Вслед нам доносится лишь гогот, явно означающий требование добавки.
Уже рассвело, на улице царит раннее утро. Людей не видно, все ещё спят или только-только готовятся начать новый день. Обычно в деревнях так и происходит. Жители встают рано, когда петух запоёт. Конечно, пением назвать это кукареканье, от которого только башка трещит, язык не поворачивается, но есть в этом что-то особенное.
И родное для меня.
Подъезжаем к постоялому двору мы быстро. Выглядит он богаче предыдущего, но бедно по сравнению со всеми, что я встречала. Калитка, хвала всем святым, не разваливается. Изба серая и невзрачная, некоторые доски покрыты мелкими трещинками. Трава пострижена, гусей, к счастью Александра, не видно. А вот вывеска с интересным называнием — «Гусёнок» — едва держится. Зато есть конюшня, куда мы первым делом и идём.
— Не так уж и плохо, — отмечает Александр, когда конюшня встречает нас не появлением конюха, а дерьмовым запахом, от которого аж в глазах щиплет и кружится голова.
Кто-то стучит по раскрытой двери, заставляя и меня, и Александра, и лошадей обернуться. На пороге конюшни стоит полная низкая женщина сорока лет. Волосы у неё убраны под повойник, пояс подвязан испачканным передником, а рубаха и вовсе выцвела. Нос у женщины с ярко выраженной горбинкой, а на правой щеке темнеет выпуклая родинка. Губы тонкие, поджатые, в трещинах. Под глазами мешки, точно хозяйка двора работает день и ночь не покладая рук. Оглядев нас, женщина упирает руки в бока.
— Стражи, — протягивает она так, точно лицезрит дерьмо, что, собственно, лежит в нескольких дюймах от неё. — Что, пришли ещё с честного люда деньги содрать?!
— Что ты, добрая хозяйка! — лучезарно улыбается Александр, проявив всё своё обаяние. — Наоборот, это мы должны тебе заплатить за твою доброту и милость, что приютишь нас и наших лошадей, накормишь вкусным завтраком с обедом и дашь дивную комнату в этих чудных стенах!
— Ты хвост мне тут не расфуфыривай, страж, — предупреждает хозяйка. — В дом свой я вас ещё не пустила, а все ваши выёживания я на зубок знаю! Хотя личико у тебя писаное, — цокает она языком, от чего Александр улыбается ещё очаровательней.
Аж тошно от него.
— Моё не сравнится с вашим, прелестная барышня.