— Нет, — неожиданно возразил царь. — Его глаза должны видеть меня. В них должна угаснуть жизнь.
— Тогда отруби ему пальцы, — тут же предложила Велина, и моё сердце пропустило удар.
Не желая валяться ничком перед этими гадюками, что именуют себя царской семьёй, я кое-как поднялся с пола, стоя на одном колене. Сил встать полностью не было. Бежать или кинуться в угол от горящего меча я тоже не мог. Спина пульсировала пламенем, стекающая кровь будто бы отсчитывала оставшиеся мне секунды.
Велина отошла, пропустив мужа. Улыбка того казалась чудовищной. Хотя, такой она и была, и остаётся до сих пор. Я не молил его, потому что царь не заслуживает этого. Он не относится к богам, в которых свято верят волхвы. Царь не святой, которому должны поклоняться стражники Святовита. Он человек, который властвует над такими же. Но Мечислав Ясноликий — самый ничтожный человек из всех существующих, потому как он, подняв меч надо мной, ранил мою мать.
Я закричал, увидев, как мама, оттолкнув меня от царя, приняла удар на себя, встав на колени и сжав горящий клинок голыми руками, что мигом покрылись волдырями. Мечислав вырвал меч, и на пол вместе с кровью упало десять обрубков. Я хотел кинуться к матери, но Богдан схватил меня за плечи, крепко сжав.
— Глупо, Дара, — прошипел Мечислав, кидая быстрый взгляд на отрубленные пальцы. — Ты знала, на что идёшь. Твой щенок не должен жить.
— Александр и твой… твой сын, — прошептала она, прижимая окровавленные руки к груди. Мама повернулась в мою сторону, когда я усиленно вырывался из крепкой хватки стража. Спина всё ещё горела, но желание помочь матери было намного больше. Царь же не обратил внимание на мою злость.
— Я не хочу убивать тебя. Но раз ты пошла против воли своего царя, я не могу поступить иначе. Велина, прошу.
В руках царицы мелькнул острый серп. Я, тяжело дыша, прокричал:
— Умоляю, не надо! Она просто защитила меня! Убейте меня, бросьте лешему34 на растерзание, утопите в любом болоте, но не трогайте её!
Рука Велины замерла, готовясь нанести удар, но царица ждала приказа. Царь же обернулся ко мне:
— Это будет на твоей совести.
Тогда я совершил безумие, из-за которого и попал в Орден Святовита.
Сила стражников заключается в кресте и нитях. И со всем этим стражей учат обращаться, ведь любая молитва к святому с крестом и нитями может привести к помутнению рассудка. Тем не менее, наплевав на все правила, я со всей силой ударил Богдана острым локтем, сорвал крест с шеи стражника и, позабыв про значимость нитей, кинулся на царя.
В то время я не знал ни одного святого. Все легенды, что рассказывала мать, надолго в голове не задерживались. Но почему-то в ту секунду мысль возникла мгновенно, я даже не задумывался об этом. Я обратился к Санкт-Святославу, выбросил руку вперёд, и с неё слетела искрящаяся молния.
Меня отбросило назад, и спина взвыла страшной болью при прикосновении с шершавой стеной. По телу пробежали мурашки, так как в следующее мгновение мою шею сжала Велина длинными и острыми пальцами.
— Стой, — произнёс Мечислав, глухо рыча.
Царь прижимал ладонь к левому глазу, вместо которого сияла кровавая дыра. Я с ужасом понял, что молния угодила именно в правителя Великомира. Безусловно, это меня порадовало. Но холодок всё равно прошёлся по телу, стоило мне осознать, что я натворил: я лишил глаза самого царя.
А ещё я воспользовался крестом, будучи необученным мальчишкой. И ладно, если бы у меня при этом были хотя бы красные нити, да даже золотые, что доверяют только сильнейшим стражникам, но был один лишь крест. Многие стражи могут обращаться к святым без нитей, ведь те только усиливают молитву. Но даже они с большой осторожностью делают это, потому что любое неправильное движение, каждая неверная молитва, всякие ненужные слова ведут к гибели стража, который использует только крест.
Я даже не почувствовал усталости, хотя обращения к святым отбирают много сил. Я ощутил только… азарт. А ещё резкий скачок энергии, точно могу зарядить молнию царю не только в глаз, но и в другие открытые места.
— Отпусти его, Велина, — попросил Мечислав, и пальцы с острыми ногтями тут же разжались. Я жадно схватил блаженный воздух и словил на себе взгляд единственного глаза царя. Прям вылитое лихо.
Царь схватил мою маму за волосы, развернув её лицом ко мне. Прижал огненное лезвие к её горлу, безмолвно веля мне не двигаться, иначе голова мамы тут же покатится по полу.
— Способности у тебя есть, пусть они и… весьма странные. Но занятные, — алчность блеснула во взгляде царя. — Ты ведь хочешь, чтобы она жила? — спросил Мечислав, слегка надавив на лезвие. Я быстро закивал. — Тогда используй свои силы должным образом. Вступи в Орден Святовита. Присягни ко мне на службу. И тогда я позволю и тебе, и твоей драгоценной матушке жить.
Я согласился, потому что не мог по-другому.
Спустя неделю я был уже в Воиносвете. Мама осталась в портовом городе и больше не могла заниматься шитьём из-за отсутствия пальцев. Царь пообещал, что определит её в больницу города, где о ней позаботятся. Я не верил ему. С того дня он стал для меня чудовищем, похуже любой нечисти.
Отбор я прошёл с лёгкостью, а после двух месяцев обучения меня взяли в особый легион, где проводится усиленная подготовка.
Когда об этом объявили, я решил, что мои заслуги кем-то замечены. Так и было: мои успехи привлекли внимание царя. Иначе как объяснить, что легионом, в который попал я, руководил Богдан Рылов? И ежу понятно, что сделано это специально. Похоже, царь решил контролировать меня. Или проверить, так как первое задание я получил сразу же после того, как переступил порог особого легиона.
На нём же я и умер. На нём же моё сердце замерло навеки.
И в тот момент, когда я вбил последний кол в сердце упыря, когда упал в гнезде тварей, будучи полностью обессиленным, когда чувствовал, что жизнь стремительно покидает меня, я понял, что царь решил просто позабавиться. Решил сделать из меня стража, чтобы я вечно рисковал собой и когда-нибудь мучительно погиб, ведь чаще всего именно этим кончают последователи Ордена. Моё сердце, отсчитывая последние секунды, налилось гнетущей ненавистью, что со мной по сей день.
— Саша! — дверь раскрывается с протяжным скрипом, от которого я передёргиваюсь. На пороге стоит запыхавшейся Ру. — Ты немедленно мне объяснишь, что произошло! — он добавляет ещё парочку слов, но более свистящих, быстрых и гибких, которые явно принадлежат его родному языку и относятся к ругательствам.
— Объясню — что? — изгибаю бровь, не вставая с койки.
— Ты хоть понимаешь, что ты сделал?! Ты обидел её! Накричал ни за что! Да ты… Ты чуть не раскрыл себя!
Ру проходит в комнату и усаживается на соседней койке, сердито смотря на меня. Раздражённо цокнув языком, я поднимаюсь с кровати и сажусь.
— Она могла погибнуть, — коротко говорю я.
— Да она защищала тебя! — снова следует хлёсткое слово, больше напоминающее чих. — Аня знать не знает, что ты не можешь умереть! Она спасла тебя, а ты на неё накричал!
— Потому что она ослушалась меня, Ру, — жёстко произношу я, снова начиная терять терпение. — Я её капитан, а она стражница моего отряда. Она должна чётко следовать моим приказам, даже если те подразумевают, что я могу пострадать!
— Ты хоть понимаешь, что она чувствует сейчас?
— А что чувствовал бы я, потеряв её? — слова сами выскакивают из рта, царапают горло, отзываются горелым на кончике языка. Вздыхаю, после чего тихо произношу: — Я всё ещё не уверен, Ру, что она умерла, когда погибли кадеты. Точнее, не хочу в это верить, не хочу, чтобы это было так. Поэтому я и разозлился. Она могла легко пожертвовать собой ради того, кого даже живым нельзя назвать. А я… Я не могу потерять её. Я этого не вынесу.
Как бы мне не хотелось верить в то, что Аня отличается от меня, а смерть никогда не прикасалась к ней ледяными пальцами, пытаясь утащить в свой мир, в глубине души я понимаю, что это не так. Аня точно отличается от меня, но немного в другом плане. Её сердце бьётся, она нуждается в человеческих потребностях. Но она умерла. И мы как-то связаны.
Иначе как объяснить то, что моё сердце бьётся лишь при её прикосновениях?
На самом деле внутри меня всё ещё теплится надежда, что Аня далеко не единственное решение моей проблемы. Мне не хочется привлекать во всё это стражницу, я не могу позволить себе использовать её ради достижения цели, которая покажется Ане аморальной, ужасной и недопустимой: моя смерть. Но с каждым днём мысль о том, что выход всего один и он у меня под носом, не покидает меня.
— Ты?.. — Ру смотрит на меня потрясённым взглядом.
— Нет! — мигом отвечаю я, будто обжигаюсь об раскалённый металл. — Нет, нет и нет! Любовь придумана для живых, а я таким не являюсь.
— Фьюлэ арф шелу.
— Чего?
— В Талоре есть пословица: фьюлэ арф шелу. Переводится как: мёртвые живут любовью, — произносит Ру, глядя прямо в мои глаза, от чего мне становится не по себе. — Может, твоё сердце и не бьётся, Саша, но ты по-прежнему ходишь, дышишь и говоришь. До сих пор видишь, слышишь, смеёшься. И если после этого ты считаешь себя мёртвым, то знай: даже когда люди умирают и попадают на тот свет, живое в них остаётся, и это любовь.
— Дело не в любви, Ру. Я… — запинаюсь, ибо подходящие слова так и не пришли в голову за всё то время, что Ру делился талорской мудростью. — Я не знаю, что это. Не знаю и не понимаю. Но сейчас это неважно, — желания говорить на эту тему нет совершенно, поэтому я как можно скорей перевожу разговор в другое русло. — Ты прав, я погорячился, — признаюсь я и поднимаюсь с койки. — Где Аня? Она сняла другую комнату или решила вернуться в крепость?
— Не знаю.
— Не знаешь?