— Да чтоб… Да чтоб я ещё раз… Этот грёбаный вывих… — пыхтит он, когда я вцепляюсь в его грудки, интенсивно встряхивая и приводя в себя.
— Александр в опасности! Нам нужно бежать! — не дожидаясь его согласия, вместо которого идёт быстрый ряд незнакомых мне слов, я бросаюсь туда, откуда и бежала. Громко чертыхнувшись на своём языке, Ру несётся за мной, сменив свой быстрый шаг на бег.
Трясущимися руками накручиваю нити на крест, обращаясь к Санкт-Илье. Слух, зрение и обоняние обостряются, так я быстрее найду Александра. Вот только стук его сердца я не слышу. В воздухе витает моё сердцебиение, я различаю частые удары Ру, но не слышу те, которые и ищу.
Зато чувствую запах крови. Он становится сильней с каждым моим шагом, как тут… В глазах темнеет, я резко валюсь на землю, скатившись с низкого склона, и хватаюсь за голову, которая, кажется, вот-вот разорвётся на части.
Снова то странное ощущение, что ударило во время отборочных. Кругом тишина, внутри разрастается пустота, что поглощает и давит. Кажется, всё замирает. Нет ни звуков, ни запахов, ни чего-либо ещё. Ничего не вижу, даже землю под собственными ногами.
Всё приходит в норму внезапным толчком, будто я выныриваю из воды из-за нехватки воздуха и с жадностью его глотаю. К запаху крови присоединяется ещё один шлейф, который я чувствовала лишь единожды, но запомнила навечно.
Смерть.
Мне помогает встать подошедший Ру, выглядящий обеспокоенным, но вопросов он не задаёт. Возобновляю бег, как и страж, который, несмотря на вывихнутую ногу, продолжает следовать за мной.
Вдали от нас полыхает вихрь огня, чья высота доходит до верхушек самых высоких деревьев. Но пламя тухнет точно по щелчку пальцев, превращаясь в жалкие искры. Мы же практически приближаемся к нужному месту, с неба сыпется серый пепел, падая на мои плечи и волосы. На земле алеют брызги тёмной крови, пахнет трупом, а под кронами деревьев беспомощно лежит, совершенно не шевелясь…
— Нет! — срываюсь я на крик. — Нет, нет, нет!
Голос дрожит, рук касаются ледяные мурашки, сердце падает вниз, разбиваясь вдребезги на мельчайшие кусочки, что покрываются толстой корой скорби, переходящей в злость. Кидаюсь к Александру, чьё тело представляет собой страшное кровавое месиво. Но меня останавливает сильная рука Ру.
— Не надо, — шепчет он.
— Пусти! — вырываюсь я, но страж держит крепко, точно не хочет подпускать меня к капитану, чья жизнь уже безвозвратно ушла. — Пусти!
Накручиваю нити на крест одной рукой, намереваясь атаковать Ру, чтобы тот отпустил меня. Он непреклонен, но крест не отбирает, а лишь тоскливо глядит мне в глаза. Пинаюсь и царапаюсь, но Ру никак не реагирует, продолжая меня удерживать. Гляжу на Александра, который… Шевелится.
Он дёргается в мелкой дрожи, а его раны затягиваются с небывалой скоростью. Вместо багряной дыры живот зарастает бледной кожей. Лицо возвращает себе прежнюю красоту и очарование, грудь становится чистой, без единой раны. Вскоре кровь остаётся лишь на земле и одежде Александра, который резко вскакивает, выплёвывая сгустки крови. Его рука ложится на грудь: туда, где бьётся сердце. А после он поворачивает голову в нашу сторону и встречается взглядом со мной.
— Александр… — едва слышно произношу я, прекратив вырываться. Но крест с навязанными нитями по-прежнему сжат у меня в руке.
Александр был мёртв. Он не мог выжить при таких ранах, смерть в его случае должна была наступить мгновенно. Тогда почему?.. Тогда почему он жив?
Если только… Если только Александр не стал новой нечистью, вид которой доселе был неизвестен.
А если это так, то мне, как стражу Ордена, остаётся только одно.
И я бы напала, если бы Ру не среагировал быстрей, надавив на шею, из-за чего мир вокруг расплывается, а я проваливаюсь во тьму.
***
Мне снится странный сон. Странный он потому, что в точности повторяет мои воспоминания. Давние, но свежие.
Мать решила взять мою судьбу в свои руки, когда в деревню приехал старый боярин — Люборад Заможный, решивший обосноваться в Лачуге на лето. Уж слишком его привлёк пейзаж селения, слишком ему понравилась умиротворяющая тишина, что нарушалась только звуками природы, слишком пришлись ему по вкусу местные обычаи и нравы. Заможный настолько проникся Лачугой, что в скором времени на территории деревни стоял терем огромных размеров, где и жил боярин.
Мать называла появление такое влиятельного человека чудом:
— Возродится наша Лачужка, — приговаривала она. — Вот увидишь, Анька, господинушка Заможный возьмётся за нашу деревеньку, да засияет она.
Я же считала иначе. Единственное, на что был способен Заможный, так это лениво ходить по деревне в боярском тёмно-зелёном кафтане с длинными рукавами и с прищуренными глазами глядеть на природу, томно вздыхая.
Заможный походил на огромную жабу с четырьмя подбородками. У него даже шеи не было видно, настолько тело боярина заплыло жиром. Губы у него толстые, он постоянно противно причмокивал, особенно когда видел что-то, что ему очень нравилось. Лицо у него сморщенное, глаза мелкие, как у свиньи. Голос визгливый, походка медленная, ноги короткие. Волос у него было настолько мало, что если бы подул самый лёгкий ветерок, то в этот же миг башка боярина превратилась бы в сияющую лысину.
Благо, появлялся Заможный только летом. И в это жаркое время года мою мать было не узнать.
Она аж расцветала на глазах: каждый день надевала свой лучший сарафан, волосы укладывала в аккуратную косу, щёки тёрла до алого румянца. Даже улыбалась чаще. Я прекрасно понимала, почему она так делает. И всё это мне не нравилось. В душе поселилось странное ощущение неизбежной опасности, и эта тревога усиливалась с каждым днём, который Заможный проводил в деревне. Я старалась как можно реже пересекаться с этим мерзким типом, однако судьба сыграла со мной злую шутку.
Тогда праздновался Навий день36, а мне исполнилось тринадцать, и уже летом я могла пройти отбор в училище для будущих стражей. Матери я ничего об этом не говорила, зная, как та отнесётся к моей мечте. Я хотела договориться с отцом Алёшки, чтобы тот отвёз и сына, и меня в столицу.
Тот день мог пройти тихо, безо всяких событий и происшествий, если бы расписные сани не остановились рядом с нашей избушкой. Это могло значить только одно: неожиданный приезд Заможного ничем хорошим не закончится.
Я подумывала спрятаться в подвале от старика, походившего на жабу. Но мать насильно заставила меня сидеть на кухне, распивая вместе с Заможным горький напиток из трав.
Мать кружила над гостем, точно пчела над пышным цветком.
— Ох, милый наш Люборадушка, — лепетала она, доставая с полок твёрдые сухари с изюмом. Представив, как боярин ломает оставшиеся зубы об эти булыжники, я мысленно улыбнулась. — Предупредили бы, чтоб я подготовилась. Кушайте-кушайте, пейте да побольше. Мы всегда рады таким прелестным гостям, как вы.
— Вы слишком любезны, Прасковья. — Заможный постоянно растягивал гласные, и его голос ещё больше походил на визг свиньи. — И дочурка ваша очень уж прелестная и милая.
Свиные глазки уставились на меня, а толстые губы противно причмокнули.
— Анютка-то? — немного удивлённо переспросила Прасковья, но тут же взяла в себя руки. — Да, моя девочка такая. Моя отрада и забота, — мать подлетела ко мне и с неожиданной нежностью погладила по волосам. — Вырастит, такой красавицей будет! В девках долго сидеть не будет, сразу кто-то да найдётся! Хотя женишка ей уже пора искать. Двенадцать скоро стукнет.
— Мне тринадцать, — резко возразила я, но мать не обратила внимание на замечание.
Мне не понравился не только фальшиво нежный голосок матери, но и упоминание о замужестве. Я никогда не видела себя в роли примерной домохозяйки, хранительницы семейного очага, услужливой жёнушки, но всё это пророчила мне мать. Я считала себя бойцом, мечтала сражаться с нечистью, принося пользу людям. Но мало кто способен понять такие мечты, особенно если о них грезит девушка.
— Вы знаете, Прасковья, — протянул Заможный, и от его свиного вопля у меня уши заложило. — Мальчики всегда рождались редко, — мелкие кабаньи глаза упёрлись в меня, как в сочный кусок мяса. Меня же передёрнуло от его взгляда, и я опустила глаза в деревянный стол, смотря на тёмно-коричневую поверхность с занозами.
— И не говорите, — посетовала мать. — В нашей Лачуге один Алёшка годится, да дури в его башке так много, что я свою кровиночку ему не отдам! — неожиданно заявила она. — Да и семейка у мальчонки не из лучших.
— У него хорошая семья! — вмешалась я, возмутившись от оскорблений моего лучшего друга, но мама меня не слушала, а продолжила любезничать с боярином.
Я же продумывала, как мне поскорей уйти и не возвращаться домой до самой ночи. Заможный так и не притронулся ни к сухарям, ни к засохшей пастиле, которая по виду напоминала скукожившийся кусочек яблока, ни к прозрачному травяному напитку, чей вкус такой же, как и болотная вода. Всё это время боярин смотрел на меня, точно оценивал новую диковинку, которую желал приобрести и поставить на полочку к остальным украшениям, что радуют его мелкие глаза.
— Прасковья, я бы хотел переговорить с вами по поводу одного дельца, — важно произнёс Заможный.
Меня два раза уговаривать не надо, а намёк я поняла сразу, в отличие от дела, по которому боярин и переговаривался с моей мамой. Я побежала в спальню, оставляя взрослых одних, и хотела по-быстрому улизнуть к Алёшке, захватив перед этим карманный ножик, который мне подарил Деян — брат моего друга. Лезвие было надёжно спрятано в полу спальни между досками. Достав ножик, убрала его под сапог и уже собралась перелезать на улицу через окно, как с кухни меня окликнул мамин голос:
— Аня, немедленно иди сюда!
Чертыхнувшись так, что мне бы точно влетело, если бы это услышал кто-то из взрослых, я покорно вернулась на кухню, здраво поразмыслив, что меня наверняка ждёт избиение в случае побега. У двери стоял Люборад Заможный, уже одетый в меховой тулуп, пуговицы которого едва держались, чтобы не лопнуть на вздувшемся животе.
— Вот она, моя красавица! — сказала мать, резко дёрнув меня за руку, притягивая к себе. Пальцами она расчёсывала мне спутанные волосы, заплетая их в косу. И краем глаза я заметила красную, немного выцветавшую ленту, что вплеталась в мои волосы. — Вещей у неё немного, да и не понадобятся теперь! — с радостью в голосе произнесла мать, всё больше и больше вгоняя меня в замешательство.
Уже хотела спросить, какого лешего здесь творится, как слово взял Заможный: