— Жена?! — не выдержала я, переводя глаза то на маму, то на противного боярина. Правда, точно меткая стрела, дошла быстро, до самой глубины сердца, но вот принять её — дело совершенно другое. Она точно яд, распространяющийся по телу медленно, но крайне болезненно, из-за чего сложно понять: бежит ли по телу отрава, то ли это просто резкий приступ головной боли.
Отшатнувшись от матери, которая ни секунды не мешкая продала меня старому боярину, я сморгнула слёзы. Морщинистая рука легла мне на плечо, крепко сжав, как соломенную куклу, но я грубо вырвалась.
— Аня! Прекрати немедля свои капризы! — потребовала мать. — Всё уже решено!
— Решено?! Уж не знаю кем решено, но точно не мной!
Рука матери взлетела верх и отвесила мне хлёсткую пощёчину, от которой мигом загорела раскрасневшейся щека.
— Ты должна быть благодарна мне, мелкая дрянь! — прошипела она. — Я всю свою жизнь убила на тебя, я всегда делала так, как лучше тебе! Господин Заможный богат и влиятелен, это лучшая партия для тебя!
Я никогда не хотела замуж. Но моё мнение так же никогда и не учитывалось. Поэтому, прижимая ладонь к горящей щеке и сдерживая обжигающие слёзы внутри, я, прибывая точно в забвении, села в боярские сани. Было холодно. И на улице, и внутри. Заможный даже не прикрыл меня звериной шкурой, что лежала в санях. Путь оказался недолгим — до красочного терема, но мне показалось, что это время длилось бесконечно. Время, что перерезало мою жизнь раз и навсегда. Отрезало мечту, лишило надежд, воплотило мой страх в реальность.
Уже в доме Заможный рассказал мне, что свадьба состоится ближе к апрелю, когда весь снег растает. Боярин описывал пышное празднество, на которое явятся самые влиятельные господа, даже сам царь. Я слушала вполуха, думая, как мне сбежать раз и навсегда: покинуть Лачугу, дойти до столицы и поступить в училище. Я была напугана, и если Заможный и заметил это, то мой страх ему нравился. Он гладил меня по щеке, говоря, что свадебное платье будет самым красивым. Проводил толстым и морщинистым пальцем по губам, тихо приговаривая, что ждать он не будет. Трогал за грудь, что ещё даже не выросла, противно хихикая и приговаривая, что всё ещё впереди. Говорил, что я неиспорченная, что я чистая, что ему это нравится, что ему повезло, что он счастлив, что я буду счастлива.
Называл глупой, когда я, злясь, отбрасывала его мясистые руки. Кричал и ударял, когда я проклинала его, пытаясь выбежать за дверь. Предупреждал, что любит послушных. Угрожал, что в случае неподчинения он заставит меня пожалеть об этом.
Когда уже стемнело, Заможный повёл меня в свои покои, пока я упиралась. Уже там он усадил меня перед зеркалом и примерял броские украшения, как на куклу, ожидая, что я сменю гнев на милость. Я молчала, когда он подносил очередную гривну к шее, и метала взглядом молнии. Боярин был уверен, что это мои капризы, рано или поздно я растаю под его давлением или же смирюсь. Или он меня заставит.
Худшее началось ближе к ночи.
Это было страшно. Это было мерзко. Это было больно.
Сначала он расплёл мои волосы, взбив их руками. Толкнул на кровать. После упал сам, едва не придавив меня. Его четыре подбородка нависли надо мной, мелкие глаза пробежались по ключицам, толстые пальцы занялись завязками на сарафане, а после Заможный сдёрнул одёжку с меня, оставив в одной лишь тонкой рубахе. Внутри колотил страх такой силы, что я едва не упала в обморок, а моё сердце чуть не взорвалось от кошмара, что надвигался на меня в виде старика с похабной ухмылкой. Он сбросил охабень, завозился со штанами, и тогда я решила рискнуть.
Медленно согнула ногу в колени, пока Заможный ощупывал мои бёдра, сунув ладони под рубаху и касаясь голой кожи. Тяжело сглотнув, я нащупала в ноге мелкий ножик. Резко дёрнула рукой, занесла её и…
— Мелкая шлюха, — сплюнул Заможный, сжав моё запястье так, что оно побелело. — Я тебе говорил, дрянная сука, ты принадлежишь мне!
Страх накрыл меня, от него закружилась голова и сжались лёгкие. Пересилив себя, я со всей силы ударила боярина коленом прямо в пах. Его лицо исказилось от боли и злости, и Заможный, вырвав мой нож, провёл лезвием по моей груди, и то глубоко врезалось в кожу.
Вскрикнув от агонии, что кольцом обхватила меня, я столкнула боярина с кровати. Старик лишь охнул, а я, истекая кровью, побежала к выходу. Мчась по лестнице вниз, я держалась за рану, пытаясь не упасть, и слышала вдогонку проклятия и приказы задержать меня. Но слуги отреагировали медленно, лишь тогда, когда я выбежала на тёмную улицу, несясь по сугробам, на которые капала кровь.
Остановилась я лишь в лесу. А точнее — упала замертво. В глазах меркло, сердце добивало последние удары, дышать становилось всё трудней и невозможней. В голове плакала лишь одна мысль о том, что смерть подобралась ко мне вплотную.
И коснулась меня, унося жизнь.
— Нет! — резко вскакиваю с кровати, тяжело дыша. Сердце колотится так, точно вот-вот выпрыгнет из груди. Лицо липкое от пота, а запястье левой руки бережно и тщательно перевязано чистой тканью.
Одета я в одну лишь рубаху, только длинную, а не ту, в которой была. Ткань жёсткая, напоминает одежду, в которой я и была в тот день. В его кровати. В его руках. В его власти…
Трясущимися от страха руками растягиваю ворот рубахи, глядя на грудь. А точнее — на длинную полосу шрама, что тянется от правой стороны груди до живота. Он остался на моём теле в ту ночь, когда я лишилась всего дважды: сначала меня продали боярину, а затем я смотрела, как огонь пожирает мою деревню вместе с уже мёртвыми людьми.
Что произошло в тот день — я не знаю. Я задаюсь этим вопросом постоянно, пытаюсь найти разумное объяснение, но всё равно теряюсь в догадках, путаюсь в предположениях. Кажется, верный вариант рядом, но он петляет, ускользает из рук, смеётся над моим бессилием.
Теперь же к этому вопросу добавился другой. Почему я выжила тогда?
Рана была смертельная, боль от ножа, что пронзил меня во сне и несколько лет назад, набухает внутри. Я не могла выжить. Помню, как я упала в снег лицом, но теперь в воспоминаниях эта белая перина окрашивается в кроваво-алый, а в груди зреет зверское жжение. Но одновременно в этим я помню, как очнулась. Открыла глаза, встала, дрожа от мороза, заметила дым в стороне, побежала к деревне, а снег хрустел под ногами.
Но рана… Она зажила, оставив шрам.
Почему?.. Почему я даже не обратила на это внимание? Неужели настолько была потрясена гибелью своей родины?
— Да чтоб меня, — едва раскрывая рот, шепчу я, понимая одну страшную вещь.
Я умирала пять лет назад. И точно такое же ощущение посетило меня совсем недавно: когда погибли кадеты.
Все, кроме меня.
Получается, тогда я умерла, но вернулась к жизни. А раз так, то наверняка моё тело было иссечено тем же кошмарным образом, что и остальные трупы. Но всё зажило, не оставив даже мелкой царапины. Взгляд натыкается на забинтованную руку. Снимаю повязки, искренне надеясь увидеть тёмно-кровавые полосы, покрывшееся жёсткой коркой.
Но кожа чистая. Гладкая. Будто я никогда и не получала никаких ранений.
Раны и раньше быстро заживали, просто меня постоянно что-то отвлекало. Жердяй оставил мне рваные полосы на шее, но я и думать о них забыла, когда узнала про следующее задание. Ырка вгрызлась мне в ногу, однако этот факт вылетел из головы, стоило мне услышать о полученном штрафе из-за сожжённого поля.
Всё это время так много вопросов были у меня прямо под носом. Вот только ответы явно зарыты гораздо глубже.
Стук в дверь пробуждает меня от горьких мыслей. Дверь со скрипом растворяется, и на пороге стоит Александр, держа поднос с кружкой и тарелкой нарезанного хлеба.
— Рад, что ты очнулась, — говорит он, проходя в комнату и ставя поднос на узкий столик, а сам садится на соседнюю койку.
— Ты жив, — мрачно произношу я, оглядывая капитана, который выглядит так, точно провёл всю ночь в сладких сновидениях, а не в лесу, сражаясь с упырями.
— Как видишь.
— Кто ты?
— Александр Демидов, капитан Ордена Святовита, — невозмутимым тоном произносит он.
— Я не об этом. Кто ты есть? Кем или чем ты являешься? — я опасливо держусь от него на расстоянии, да и сам Александр не подходит ближе. Взглядом обегаю комнату, ища что-нибудь, чем можно защититься. И на столике, куда Александр и поставил поднос с кружкой горячего молока и ломтиками свежего хлеба, лежит мой крест.
— Можешь взять, — неожиданно говорит он, заставив меня посмотреть в его глубокие синие глаза. — Я про крест. Конечно, можешь взять и хлеб с молоком, чтобы набраться сил.
— Где Ру?
— Внизу, хохочет со старшиной, рассказывая тому анекдоты из Талора, — Александр говорит правду.
— Кто ты? — повторяю я свой первый вопрос. Капитан вздыхает и запрокидывает одну ногу на другую. Я же тем временем беру со стола крест, чьи концы впиваются в ладонь. — Ты был мёртв, Александр, — говорю я, нарушив затянувшееся молчание. Александр всё ещё не отвечает, поэтому я продолжаю: — Я чувствовала твою смерть. Я видела её. Люди не выживают после такого. Твоё сердце не билось…
— Оно никогда не бьётся, — внезапно прерывает он. — Точнее, билось раньше. Шесть лет назад.
— Почему?
— Я не знаю, — я бы возразила, начала давить на него, требуя правды. Но именно правду я и чувствую. Именно её Александр и произнёс: — Я не знаю, почему так. Умирал я часто. Пытался утопиться, сжечь себя заживо, сброситься с громадной высоты, перерезать себе горло, вены, живот, всё, что угодно. И несмотря на все попытки сдохнуть, я всё ещё хожу по этой грёбаной земле, разговариваю сейчас с тобой, хотя уже должен был отправиться на перерождение, переродиться и прожить первые года.
В его словах меня многое пугает и вызывает массу вопросов, но среди всего этого есть то, что заставляет меня замереть в ступоре, проникнуться непониманием и испытать самый настоящий ужас.