— Раз за разом, — подтверждает Александр. — Впервые моя смерть случилась в гнезде упырей, когда я расправился с тварями. Тогда моё сердце прекратило биться. Затем я погиб, утонув в озере, где был водяной37. И снова выжил. Впервые я убил себя сам полгода спустя. Вонзил нож в горло. Меня нашёл Тузов, который обо всём знал. И попытки я не прекратил.
— Но почему? Почему ты так хочешь умереть?
— А разве я жив? — он грустно усмехается. — Я не нуждаюсь во сне, еде, других человеческих потребностей. Я даже не уверен, чувствую ли я что-либо или только внушаю, не желая забывать. Моё сердце не бьётся, внутри холодно, тихо и пусто. Это нельзя назвать жизнью.
— Тогда почему ты хочешь именно умереть? — не унимаюсь я. — Ты ищешь способы как покончить с собой, но почему ты не пытаешься найти способы как эту жизнь вернуть?!
— Мёртвое должно оставаться мёртвым. Кому, как не стражу, знать эти законы.
Здесь я полностью согласна с Александром. Мёртвое действительно должно оставаться мёртвым, но в некоторых случаях не остаётся. И такими случаями является вся нечисть, что некогда была людьми. Является ли нечистью Александр? Навряд ли, потому как от нечисти можно избавиться, её можно превратить в пепел, а душу отправить в Навь, где она и должна быть с момента своей смерти. Александр же множество раз убивал себя, но остаётся в мире Яви38 до сих пор.
Я тоже умирала, целых два раза. Но почему-то первая моя смерть выскочила из головы, лежала где-то в глубине сознания, не желая становится чётким воспоминанием. Теперь же этот отрывок прошлого вломился в мысли, сорвав все цепи и двери, что удерживали его.
Неужели таким же отрывком является и то, что убило кадетов несколько недель назад? Я была там, я точно всё видела, но не помню.
Почему я так многого не помню?
— Но твоё сердце билось! — резко вспоминаю я. — Когда я вытащила тебя со дна реки, я проверяла пульс, и оно точно билось!
— Оно бьётся, — не отрицает Александр. — Но это случается редко. В те моменты, когда ко мне прикасаешься ты.
Он не шевелится, не подходит ближе, как сделал бы любой мужчина на его месте. Лишь спокойно сидит, ожидая моего ответа. Возможно, разрешения. Возможно, просто выжидает из вежливости, что иссякнет со временем. Я же не знаю, что и сказать, потому что всё это похоже на обман. Все слова звучат так, будто их выдумывали на ходу, добавляя детали, стараясь следовать логике, построенной наспех. Но лжи — того самого горького вранья — я не ощущаю, как бы не хотела и не искала. Её попросту нет, потому как слова полны чистой истины, которая пеплом ощущается на языке.
— Можешь сама проверить, — Александр кивает на крест, восприняв моё молчание как отрицание того, что очевидно и мне, и ему.
Прислушиваюсь к его совету и обращаюсь к Санкт-Илье, обостряя слух. Внизу царят хохот и весёлые разговоры, в других комнатах тихо, а в этой лишь слышно моё сердцебиение и наше с Александром дыхание. Но вот его сердце молчит.
Вытягиваю руку вперёд, молча подзывая капитана к себе. Тот подходит не сразу, сначала удивляется и мешкает, но потом встаёт и осторожно касается моей руки, точно ждёт, что я тотчас её вырву. Его глаза смотрят лишь на меня, лицо ничего не выражает, а мою ладонь он по-прежнему держит с несвойственной ему неуверенностью.
Мягко прикасаюсь к взбухшей тёмно-синей вене, проверяя пульс. Он редкий, но сильный, как будто сердце Александра хочет насыться своим биением, но вместе с этим и растянуть его как можно дольше. Губы капитана поджаты, он ничего не говорит, а я тем временем зачем-то считаю удары.
Раз.
Два.
Три.
Почему-то не убираю руку, когда счёт переваливается за десять. К ним добавляется столько же ударов, а спустя недолгое время ещё. Не отпускаю руку Александра, точно не до конца убедилась, что это правда, что его сердце бьётся лишь при таких странных обстоятельствах. Александр же сидит неподвижно, словно боясь, что при малейшем движении я отпряну от него.
— Но почему? — наконец нарушаю молчание, повисшее в воздухе.
— Мне и самому интересно, — без какого-либо веселья усмехается он, самостоятельно убирая руку. Его лицо мгновенно бледнеет, как и вся кожа, становясь белой, почти как свежевыпавший снег. — Прости меня, — неожиданно произносит он, поправляя рукав кафтана.
Я недоумённо смотрю на него, даже не предполагая, за что он извиняется.
— Мне казалось, что ты решение моей проблемы, — признаётся Александр, отведя взгляд. — Я думал, ты можешь помочь мне…
— Убить себя? — догадываюсь я.
— Да. Прости, что думал так. Я не могу и не хочу просить тебя об этом, потому что знаю…
— Что я буду против? — вновь договариваю я со слабой улыбкой.
— Почти. Ты думаешь, что я хотел тебя использовать? — он говорит так, точно одновременно спрашивает и утверждает.
— Я… У меня и в мыслях такого не было! — заверяю я, понимая, что подобное только что всплыло в голове.
Александр абсолютно прав. Если бы он заявил об этом раньше и при других обстоятельствах, я была бы против. Эта идея мне не нравится и сейчас, но сомнения всё же есть. В конце концов мёртвое действительно должно оставаться мёртвым. А раз так, то мне тоже следует найти способ убить себя.
Но смерть пугает. Пугает так, что желудок скручивается в тугой узел, в голове и ушах звенит, сознание сужается, в глазах играет тёмная рябь, пальцы холодеют, а все мышцы наливаются свинцом. Смерть прикасалась ко мне, она была рядом со мной, утягивала мою душу туда, где ей, как оказалось, место. Тогда я цеплялась за жизнь, удерживала, не желая отдавать, сдаваться, проиграть в этой борьбе, в которой все терпят поражение.
Я не хочу умирать. Не хочу убивать себя лишь из-за того, что мёртвое должно быть таким. Моё сердце бьётся, я дышу, нуждаюсь в пище, сне и многом другом. Я живу так же, как жила до этого, как жила до рокового дня, когда моя деревня сгорела дотла. С Александром же всё иначе. Он не ощущает жизнь так, как другие, как я. Но разве можно назвать его мёртвым?
Всё это настолько сложно и запутанно, что у меня закипает голова.
— Я умирала до этого, — сама того не ожидая, открываю я правду, которую сама узнала совсем недавно. — Мне было тринадцать. Я не помнила этого до сегодняшнего дня. И во время смерти кадетов я тоже умирала. А ещё мои раны восстанавливаются. Не знаю, насколько быстро, но они заживают, несмотря на степень серьёзности.
— Ты не вспомнила, кто или что убило кадетов?
Мотаю головой.
— Как ты погибла в первый раз?
— Один человек… — голос дрожит при малейшем воспоминании о боярине и его проступке. — Он вонзил мне нож в грудь. Рана была серьёзная. Я как-то умудрилась добежать с ней до леса, а уже там рухнула и… Получается, умерла. Очнулась от запаха дыма.
— Дыма?
— Моя деревня сгорела, — поясняю я.
— В тот же день? Полностью?
— Я единственная, кто выжил.
Александр резко встаёт и подходит к окну, обдумывая мои слова. Он, стоя ко мне спиной, спрашивает стальным голосом:
— Как это произошло? Как случился пожар?
— Я не знаю. Очнулась, когда уже всё горело. Побежала к деревне, все дома были в огне, на земле лежали тела, которые… — сглатываю подступивший ком, — тоже горели. Моя мать умерла, её тело лежало в обломках.
— Но кто устроил пожар? Или что?
— Не знаю. Или не помню, — сокрушённо говорю я.
Капитан молчит, как и я. Пока он находится в раздумьях, я отламываю кусочек мякоти уже остывшего хлеба и отправляю в рот. Молоко стало тёплым, но по-прежнему приятным по вкусу. Александр поворачивается ко мне спустя лишь пару минут.
— Как называется твоя деревня?