— Пятьдесят фиг, что мы все дружно уедем из крепости во время грёбаного праздника.
— Но это твоё жалованье! — напоминает Данияр, пытаясь дозваться до разума капитана, что проникся азартом.
Александр лишь отмахивается и вскрывает письмо, разворачивая его. Луиза расслаблено кладёт ноги на стол, подложив ладони под голову, спокойно ожидая. Ру тоже не волнуется, уж в этом выигрыше он уверен. Александр молчит слишком долго и, кажется, перечитывает письмо несколько раз, точно не может разобрать написанное.
— Кажется, Аня только что заработала целое состояние, — наконец произносит он, не отрывая расширенных глаз от письма.
— Чего?! — одновременно вскакивают Луиза и Ру, подходя к капитану. Луиза выхватывает приглашение, вытянув руки перед собой, и внимательно вглядывается в бумагу, ища подтверждения тому, что она поддельна.
Глядя на мою самодовольную улыбку, Луиза только пожимает плечами, словно один проигрыш после сотни побед для неё ничего не значит.
— Мой долг отдаст Ру, — невозмутимо говорит она, возвращая письмо Александру. — Всё равно он мне задолжал, так что часть перейдёт тебе.
— Эй! — восклицает Ру, возмущаясь о том, что его даже не спросили.
— В чём проблема? Просто отдашь меньше мне.
Слушать их разборки Александр не собирается, поэтому велит замолчать обоим велением руки. Стражи затыкаются, но так и видно, как Луиза метает молнии взглядом в Ру, а тот в ответ еле сдерживается, чтобы не высказать едкую фразу, которая наверняка уже припасена у него в голове.
— Мы приглашены, — медленно и вполголоса, растягивая гласные, точно не в силах смириться с правдивостью этого утверждения, произносит Александр. — Все.
— Но целый отряд никогда не приглашали, — возражает Данияр. — Обычно приглашали капитанов, а уже тому разрешалось привести одного-двух стражей, но не всех.
— А отказаться никак нельзя? — интересуется Луиза, сморщив лицо.
— Как только выяснишь возможность этого, сразу сообщи мне. — Капитан бросает письмо на стол и раздражённо трёт переносицу, что-то приговаривая себе под нос. Его потемневший взгляд задерживается на шкафу с коллекцией выпивки.
И это движение глаз в миг раскрывает его: он волнуется. Александру страшно, так как всё произошло не так, как он предполагал, а значит, ситуацию под контролем он не держит. Мне не понятно, почему такое волнение и желание забыться в алкоголе, от которого, как оказалось, он даже не пьянеет, возникло из-за обычного приглашения на праздник. Капитан чешет подбородок, после чего берёт письмо одной рукой и сминает.
— Я разберусь с этим, — уклончиво говорит он и идёт к выходу.
— А что такого в этом приглашении? — вопрос, волнующий меня долгие минуты, сам вылетает из моего рта. — Это просто праздник.
— Это не просто праздник, — мотает головой Данияр. — Это день всех святых, день самого Ордена.
— Тогда тем более стоит порадоваться, что нас позвали! — разгорячённо убеждаю я, но лица всех мрачные и угрюмые. Особенно у капитана, чьи губы неприятно дёргаются, словно разговор касается не пышного празднества, а потрохов ырки.
— Радости здесь мало, — отрезает он и выходит из кабинета, так ничего толком и не объяснив.
Я с надеждой смотрю на товарищей по отряду, которые служат в Ордене гораздо дольше, чем я, и могут сказать, что же не так с главным праздником.
В кадетском училище день святых тоже отмечали. Правда, я никогда не принимала участие в подобных развлечениях. Кадеты то устраивали охоту на дичь, гоняясь за зверями лишь при свете дня, то откуда-то притаскивали несколько бочек с дешёвым мёдом и вытворяли то, о чём на утро не помнили из-за неистовой головной боли. Зыбин ободрял такое веселье, с усмешкой говоря, что другого он и не ожидал, а стражам — главным защитникам людей — необходим отдых больше, чем кому-либо ещё. Мне же в такие дни главнокомандующий велел вести себя тихо и покладисто и не отказывать, если кто-то из воспитанников попросит об одной услуге. Но когда один из моих однокашников решился на подобное в праздник, я сломала тому нос. Больше ко мне никто не лез, даже будучи пьяным.
— Саша не любит праздники, — вздыхает Ру. — Он считает их бесполезной тратой времени и сборищем лици… леси… — запинается он, пытаясь произнести нужное слово, что соскакивает у него с языка.
— Лицемеров, — подсказывает Луиза, подключаясь к разговору. — Он не переносит стражей, что бездельничают и всячески уходят от своего дела. А таких на праздники только и приглашают из-за их звания.
— Да он всех стражей терпеть не может, — чуть тише добавляет Данияр, словно говорит сам с собой, но всё же тихое бормотание долетает и до меня.
Уже хочу спросить, почему так, но вспоминаю, что причина мне и без того уже известна. Александр не хотел вступать в Орден. Его воли здесь не было, в отличие от желания его деспотичного отца, отправившего сына в первую очередь на смерть, а не на службу святым. И Орден ассоциируется у капитана именно с разочарованием, обидой и ненавистью. С этими гнилыми и отвратными чувствами, которые душат невидимой петлёй, что затягивается всё туже и туже с каждым новым порывом гнева.
— Тузов тоже не любит этот праздник, — зачем-то добавляет Луиза, потупив взгляд в одну точку. — В этот день земли Баглара перестали быть таковыми.
***
На следующий день Александр тучно сообщает, что отказаться от праздника никак нельзя, ибо на приглашении стоит главная печать Ордена, поэтому быть на торжестве мы обязаны, так как это считается приказом. Говорил капитан с главнокомандующим Рыловым, который единственный находится в главной крепости. Тузов, по словам Александра, уехал и вернётся только в день праздника.
Ко дню всех святых готовится не только Орден, но и весь Великомир, украшая города и деревни. Возвращаясь с последнего задания вместе с Луизой, я замечаю яркие флажки, развешанные на улицах, синие полотна с крестом, обереги, повешенные перед дверьми. Кругом носятся дети с лентами разных цветов, воображая их нитями, и горланят песни и считалки, в чьих строках упоминаются святые или стражи. Торговцы, везущие телеги на рынок, встречают стражников с улыбками, благодарят их за всё и дарят свежие фрукты.
— Вот увидишь, завтра от их дружелюбия и след простынет, — обещает Луиза, когда я с хрустом вгрызаюсь в красное яблоко.
— Может быть, — равнодушно пожимаю я плечами и откусываю ещё один приличный кусок, слизывая яблочный сок с пальцев. — Но восторг детей уж точно не пропадёт.
— Это почему же?
— Он искренен. Всё искреннее живёт намного дольше лжи.
К крепости мы подходим утром, за несколько часов до начала торжества. Конюх Ярик берёт наших лошадей на себя, поздравив с днём Ордена и поблагодарив за то, что мы делаем. И если я с доброй улыбкой говорю, что это наша работа, и взлохмачиваю волосы мальчугану, то Луиза только фыркает и удаляется в крепость, собираясь как можно скорее принять ванну и смыть с себя всю грязь до праздника.
Встречаемся мы в моей комнате, когда стражница входит без стука уже собранная. Её пепельные короткие волосы сияют, белый кафтан с золотистыми узорами облегает стройную фигуру, а алые губы в контрасте с белоснежной одеждой выглядят ещё ярче.
— Ты ещё не готова? — спрашивает она, по привычке выгнув бровь.
— Зато ты при параде, — язвительно ворчу я, расчёсывая волосы.
Стуча каблуками, Луиза подходит ко мне со спины, вырывая гребень из рук и принимаясь самостоятельно расчёсывает мои волосы. Делает она это плавно и аккуратно, когда я чуть не вырывала целые клоки.
— Ты волколак? — решаюсь спросить я, глядя в её бирюзовые глаза, что ярким светом отражаются в зеркале.
— Если бы я была тварью, я бы прибила тебя ещё в лесу, когда ты лежала в крови среди других мертвецов, сожрала твою тощую тушку и поковырялась в зубах твоими косточками. Как видишь, я этого не сделала, — она откладывает гребень и взбивает мои причёсанные волосы руками, решив оставить их распущенными, когда я собиралась сделать косу. — Не утруждайся, — говорит Луиза, заметив, как мои пальцы тянутся к кончикам волос. — Стражницы носят свои волосы так, как хотят того они сами, а не те, у кого между ног одно неудобство болтается.
— Поэтому ты отрезала свои волосы?
— Я отрезала их потому, что они мешали. Нечисть за косу часто цеплялась, а моё терпение не вечно.
В словах я слышу не ответ на свой вопрос, а быструю ложь, о которой даже не нужно задумываться, она сама слетает с языка и выглядит правдиво и непринуждённо. Об этом я ничего не говорю Луизе, оглядывая себе в зеркале.
Тёмно-зелёные глаза достались мне от отца. У матери они были впавшие и тёмные, постоянно блестели, а под ними темнели синие круги. Волосы у неё были мышиного цвета, хотя она часто говорила, что когда-то и её пряди были каштановыми и густыми, как у меня. В детстве она временами причёсывала меня, чуть не выдирая волосы, заплетала косу настолько туго, что под конец дня макушка головы горела ноющей болью.
Белый кафтан сидит несуразно и неправильно, особенно в худых плечах. Мать изо дня в день говорила, что я слишком тощая и такое плоское бревно ни один уважающий себя мужчина не возьмёт. Я молчала, с тоской слушая её претензии ко мне.
Я так и осталась плоской. Грудь, отличительной чертой которой является лишь извилистый шрам, практически не выросла, когда у моих сверстниц она красиво выпирает. Я помню, как он говорил, что для него это ничего не значит. Как он осыпал меня комплиментами, говоря, что я красивая. А после разбил эту веру, сказав, что я должна быть благодарна за содеянное со мной. Что всё равно никто не посмотрел бы на такое бревно.
— Почему мы не можем прийти в обычных кафтанах? — спрашиваю я, чувствуя в белом себя неуютно и слишком открыто.
— Так мы не на службе, — просто отвечает Луиза. — Праздник и все дела. Тем более раньше святых называли белыми, вот стражи и носят этот цвет во время торжеств.