Таислав… Нет, Александр.
Александр Демидов.
Мой капитан.
Дышать становится легче, воздух поступает мелкими глотками. Горло деревянное и сухое, слова застревают в нём. Подпираю к себе колени, утыкаясь в них лицом, и безмолвно плачу.
— Аня, — холодные руки Александра неуверенно касаются кончиков моих пальцев. — Пожалуйста, посмотри на меня. Слушай мой голос и не думай больше ни о чём. Сосредоточься на моём голосе и моих словах. Смотри на меня и дыши. Давай, ты сможешь. Я верю в тебя. В конце концов, сильнее кого-то духом я попросту не встречал… Да и более упрямых тоже, — в его тоне проскальзывает улыбка.
Он отнимает мои ладони от колен, медленно массируя их. Слушаю его голос и повторяю его слова у себя в голове. Смотрю лишь на него, когда синие глаза одаривают заботой и лаской мои дрожащие руки.
Воздух возвращается. Он разжигает лёгкие и горло, а от слёз остаются лишь мокрые дорожки и режущая боль в глазах. Холод отступает, на его место приходит тепло, что нерешительно обволакивает меня. Но страх и дрожь так просто сдаваться не собираются.
— Почему ты такой? — сиплым шёпотом спрашиваю я, не до конца веря, что произнесла слова вслух, а не у себя в голове.
— Мама хорошо воспитала, — в своей привычной манере отшучивается он.
— Я серьёзно.
— Я тоже, — в синих глазах застывают осколки боли. Александр молчит несколько секунд, мягко водя пальцами по костяшкам моих рук, и продолжает сухим тоном: — Я родился в Соколинске. Чудесный город. Рядом море, постоянно приезжают торговцы со всех уголков мира, привозят какие-то диковинки, ярмарки часты. Летом там в особенности красиво. Всё цветёт, тепло, ночи короткие, повсюду музыка и пляски. Рыбой только воняет, и комары кусают, — по-тёплому усмехается он. — Думаю, ты слышала о трагедии. Это случилось два года назад. В тот день я был там. И в тот день я не только убил весь свой отряд под контролем Сирин, — боль в его взгляде крепнет с каждым словом, но говорить Александр не прекращает. — Я потерял маму.
Он берёт паузу, то ли подбирая слова, то ли ждёт от меня хоть какой-то реакции, то ли переваривает сказанное, прокручивая случившееся два года назад у себя в голове раз за разом. Уверена, его воспоминания свежи. Подобное никогда не забывается.
— Один человек лишил её пальцев. Она была швеёй до этого. Талантливой мастерицей, к ней обращались богатые господа города. Тем человеком… — Александр сглатывает. — Это чудовище, с которым у меня общая кровь… Которое…
— Ты никогда не назовёшь отцом, — понимаю я.
Капитан кивает.
— Я не смог защитить её.
Снова пауза, снова молчание. Теперь синие глаза ничего не выражают, они опущены, точно Александр не хочет, чтобы его взгляд кто-либо видел.
— Она погибла два года назад под разваленной больницей. Её придавило, ноги были сломаны, а череп расколот. Я вытащил её из завала, — его пальцы дёргаются. — Мама действительно хорошо меня воспитала, и я ей благодарен за это и ещё за тысячу вещей. Моя мама учила меня, что девушек нужно защищать. Не потому, что я считаю вас слабыми. Как раз наоборот. Сила девушек огромна и удивительна. Но её подавляют те, кто боится вас. И это многие мужчины. Мама всегда говорила мне, что девушек нужно защищать от тех, кто заглушает их силу. Кто ломает их. Кто сравнивает их с грязью. Кто не считает их за людей, а видит в них лишь красивую вещицу или трофей. Такие люди не достойны зваться мужчинами и людьми. Это монстры. Мама научила меня этому. И после её смерти… После того, как я не смог защитить её… — его руки останавливаются лишь на миг, но спустя мгновение Александр ласково разминает мои пальцы. — Это мой долг перед вами. Перед ней. Она бы не хотела, чтобы я забывал это. Наверное, я чувствую, что обязан женщинам. Что я должен помогать вам и оберегать, потому что не смог спасти самую дорогую женщину в своей жизни… Мама бы гордилась таким сыном. Во всяком случае, я так надеюсь.
— Александр, я… — внутри что-то щемит, становится не по себе от того, что я своими расспросами расковыряла столько ран в нём. И сомневаюсь, что эти раны когда-то зажили, а не продолжили кровоточить.
— Ты не виновата. Ты же не знала. И это неважно. Главное, что тебе стало легче.
Он вытирает слёзы с моего заплаканного лица, глядя на него с особой нежностью, точно смотрит на самое дорогое и ценное в своей жизни. В глубоких глазах мелькает необычайная теплота, будто перед ним не я — обычная стражница из его отряда — а то, что он боится потерять и что готов удерживать рядом с собой, не желая отпускать.
Прижимаюсь к нему, уткнув голову в его плечо и сжав руки у груди. Александр обнимает меня за плечи, поглаживая по волосам и спине. От него пахнет лесом, квасом, чей хмельной аромат не вызывает во мне отвращения, холодом, свежеиспечёнными баранками и дождём.
— Что тебя так напугало? — его мягкий тембр голоса обволакивает меня одеялом тепла и спокойствия, и я наконец перестаю дрожать.
— Это сложно.
— Я пойму. Расскажи, я помогу тебе.
— Я не смогу…
— Сможешь, если попробуешь.
Дрожь возвращается, и, будто ощутив это, Александр баюкает меня, как ребёнка, которому приснился кошмар; как котёнка, который еле убежал от своры собак; как близкого и родного человека, которому нужна помощь.
Не знаю, сколько мы сидим так: в обнимку, на земле, рядом с безлюдным полигоном. К белым краям кафтана прилипают трава и кусочки земли, но ни меня, ни Александра это не волнует. Кажется, есть только мы с ним. Только этот момент, который мы, прижавшись друг к другу, делим с собой.
— Моя мама продала меня, — начинаю я едва слышным шёпотом. — Продала старому и богатому боярину. Продала, как вещь, в мой же день рождения. Я должна была стать его женой, мне тогда было тринадцать. Возраст не остановил его. Он… Чуть не надругался надо мной, — голос соскальзывает, превращаясь в жалкий и ничтожный писк. — Всё это случилось перед пожаром. Он же и убил меня. Оставил шрам на груди. Было больно, — зачем-то перехожу на гневный шёпот, до боли сжимая кулаки и впиваясь ногтями в кожу. — Я сбежала. Так я и попала в училище, а уже там встретила его. Его звали… Его зовут…
Новая волна слёз подбирается ко мне быстрыми шагами, и в ней собираются все ночные кошмары и каждое болезненное воспоминание прошлого, чьи страницы давно пора отпустить, а лучше — сжечь. Но пока они сжигают лишь меня очередным приступом, от которого сердце боязливо скукоживается в комок, а клыки и когти тревоги кромсают горло и грудь.
— Его зовут Таислав Черменский, — выдыхаю я ненавистное имя, после которого на языке остаётся привкус желчи. — Мы учились вместе, но на третьем году он перевёлся в особый легион, — громко всхлипываю. — Я была единственной девушкой в училище. А он — генеральский сын — был красив. Сначала мы дружили. А потом… Это переросло в нечто большее, — шмыгаю носом. — Во всяком случае, так думала я, но не он. Таислав просил близости. Просил ему отдаться. Мне было пятнадцать, и я… Наверное, я всё же любила его. Или испытывала что-то похожее. Или хотела испытывать — не знаю. Он говорил, что я особенная, что я не такая, как другие девушки. То была ложь, я её чувствовала, но не верила. Не хотела верить, потому что хотела думать, что меня любят, — слёзы катятся по щекам, ударяясь об сильные плечи Александра, который внимательно слушает меня, не перебивая и давая выговориться. — Я отказывала ему. Он обижался, говорил, что я не люблю его, раз не делаю так, как хочет он. Он мог не разговаривать со мной, мог кричать, когда я снова отказывала. Я думала… Думала, что виновата. Что должна сделать это, должна доказать свою любовь, должна переступить через себя ради него… Он долго упрашивал, говоря, что я обязана это сделать, — сглатываю ком, чувствуя внутри горечь. — Это случилось ночью. Мы встретились, я не думала, что это случиться… Он… Он просто взял то, что хотел. Когда я кричала, он заткнул мне рот. Мы были не одни.
— Он не мог… — Александр впервые что-либо говорит за это долгое время, и в его интонации прослеживается искрящиеся злость.
— Мог. Он рассказал другим кадетам. Они пришли… посмотреть. Кричали, смотрели, смеялись, вставали в очередь, просились быть следующими, держали меня, когда я вырывалась, пока он делал то, что хотел. Мне было больно. И страшно. Это прекратилось, когда на мои крики прибежала повариха — тётушка Оливена. Добрейшей души женщина. Она помогла мне, разогнала юношей, а после повела меня к Зыбину, которому и рассказала, что со мной сотворили. Тот ничего не сделал. Сказал лишь, что это естественно для мужчин. Что я не должна была сопротивляться. Что я сама виновата, раз вызвала у Таислава такое желание. На следующий день Таислав сказал то же самое. Попросил повторить. Но неужели… — плечи трясутся. — Неужели я впрямь виновата в этом?
— Нет, — твёрдо произносит Александра. — Ты не виновата, и никогда — слышишь? — никогда так не думай. Мне жаль, что тебе пришлось это вынести, — отстраняюсь от него, неуклюже размазывая слёзы по щекам и убирая сопли. Руки капитана крепко сжимают мои плечи, а его лицо выражает лишь одно: злость. Несокрушимую и разрушительную ярость, что способна раздробить горы на части, сжечь весь мир горящими цепями своей силы, осушить моря одним лишь дыханием, убить каждого, кого коснётся её пламенная и чудовищная рука, заставить врагов бесконечно истекать кровью велением мысли.
Никогда не видела его таким. Даже когда Александр накричал на меня, он не был таким злым и готовым рвать и метать всё на своём пути. Сейчас же он выглядит именно так, если не страшнее.
Но почему-то я не вздрагиваю, не пытаюсь отпрянуть или вырваться их его рук. Эта ярость не направлена на меня. Её сила держится на цепи, чьи звенья лопнут тогда, когда Александр позволит. Он сдерживает её и делает это намеренно, зная, что позволит оковам порваться в нужный момент.
— Он заслуживает наказания, — его тон полон этой силы, но звучит так же, как и обычно: умеренно, спокойно и решительно.
— Александр, я не уверена…
— Скажи, ты бы хотела, чтобы он поплатился? Чтобы он страдал за ту боль, что причинил тебе и, возможно, не только тебе?
— Святые учат не такому.
— Аня, пожалуйста, хотя бы на миг перестань думать о святых. Отступись ненадолго от своей веры ради себя самой. Я не спорю, вера — это прекрасно, но почему она должна вредить тебе, почему она должна останавливать тебя и оставлять внутри страх, с которым ты борешься в одиночку? Позволь мне присоединится к этому бою. Позволь помочь тебе. Святые тебя ничему не научат, они мертвы. А ты жива.
— Я…
— Ты хочешь этого? Просто ответь.
Слабо киваю, понимая, что это то решение, которое я хочу.
Александр целует мою руку, едва прикасаясь к ней удивительно холодными губами. А после встаёт, помогая подняться и мне.
Глава девятнадцатая. Вершение правосудия
Александр
Глаза Ани покраснели и опухли. Волосы разлохматились, щёки алые и мокрые. Вглядываясь в её заплаканное лицо, смотря, как она шмыгает носом, наблюдая, как она пятернёй поправляет волосы, я только убеждаюсь в том, какая же она красивая.