— Плевать. Мы не виноваты, что наша жизнь интересней их, — я беру её под руку. — Не пытайся понравиться другим, иначе быстро потеряешь себя.
— Ты и впрямь это сделаешь? — на одном вдохе спрашивает Аня. — И что ты сделаешь?
— Доверься мне.
В зале никто нашего исчезновения не заметил, кроме Велимира и стражей моего отряда. Они как раз стоят вместе и одновременно оборачиваются в нашу сторону, стоит нам вернуться на торжество. Тузов при виде заплаканной Ани тут же подлетает к нам:
— Аня, что случилось? — заботливо спрашивает он, глядя то на стражницу, то на меня, надеясь, что кто-то ему ответит. — Ты начала задыхаться, что я уж подумал, нужна помощь лекаря…
— Позаботься о ней, — прошу я и отпускаю Аню. Плечи той немного дрожат с самого того момента, как мы воротились в зал, будто страх снова подберётся к ней, сожмёт в своих тисках и придавит тревогой и бессилием. Заметив это в её опущенном взгляде, я говорю напоследок: — Не волнуйся и не бойся. Я всё сделаю сам. И спасибо тебе.
— За что ты меня вечно благодаришь?
— За это, — касаюсь того места, где бьётся сердце. Только стоило мне отпустить Аню, как оно прекратило свой и без того редкий ритм. Откланиваюсь, идя в гущу толпы смеющихся стражников. К Велимиру и Ане подходят Луиза и Ру, но их разговор я уже не слышу.
С Черменским я знаком. Он обычный страж, служащий под командованием капитана Воднева. Как тот говорит, Черменского в Орден и особый легион пропихнул его папаша, который некогда был генералом, но некоторое время назад ушёл в отставку из-за потерянных ноги и руки в бою с нечистью. Черменский-старший показался мне строгим человеком, но, видимо, отец из него мягкий и крайне любящий, ибо его сыну многое сходит с рук.
То, что он сделал с Аней, я не прощу. И заставлю его пожалеть.
— Таислав, — вежливо приветствую я, слегка улыбаясь, когда внутри торжествует гнев, радуясь, что совсем скоро он вырвется на свободу, где с лихвой разгуляется. — Могу ли я переговорить с тобой?
Тот задористо хохочет с тремя девушками, открыто флиртуя с каждой. Увидев меня, стражницы игриво хлопают глазами, а Черменский уверенно кивает:
— Милые девушки, не оставите нас? Видимо, у капитана Демидова ко мне срочное и неотложное дело, — девушки немного жалуются, говоря, что нам они точно не помешают, но всё же уходят, пообещав вернуться через пару минут. — Выпьем? — предлагает мне Черменский и протягивает кубок.
— Не откажусь, — принимаю выпивку, но даже не притрагиваюсь к ней, переходя сразу к делу: — До меня дошли некоторые слухи, Таислав. Слухи о тебе, — я внимательно наблюдаю за ним, но Черменский лишь спокойно пьёт квас мелкими глотками, никак не реагируя на мои слова. Возможно, он уже выпил достаточно, поэтому смысл не сразу до него доходит. — Говорят, ты завалил одну девушку в прошлом. Да ещё и на глазах других. И каково оно? — на моём лице витает кривая и хитрая ухмылка.
Осушив кубок, Таислав запрокидывает голову в звонком смехе. В зале подобный хохот доносится из каждого угла, поэтому никто и головы не поворачивает в нашу сторону. Черменский вытирает губы, убирая остатки пены и выдаёт:
— Про кого именно ты говоришь? Много таких было, всех и не упомнишь. К тому же, Демидов, что только не выдумают эти суки, которым я отказал. Сам знаешь, какие бабы нынче обидчивые.
— Неужели? — даже облегчённо выдыхаю внутри, ибо на секунду я задумался, что Черменский искренне признается и раскается во всём. В таком случае моя ярость так и осталась бы на цепи.
Но цепь рвётся. И я безумно счастлив этому.
Хватаю мерзавца за грудки, с размаху бросив в столы, набитые угощениями. Те с треском валятся вниз, осколки сверкают на полу, а Таислав, в чьих глазах застыл ужас, пятится, не вставая и натыкаясь ладонями на битые куски посуды.
Музыка прекращается. Внимание каждой пары глаз направляется на меня и Черменского, который что-то невнятно мямлит, то ли моля о пощаде, то ли спрашивая, что он такого сделал. Но мало кто решается что-либо предпринять, разум многих затуманен хмелем, поэтому в их глазах это выглядит как обычная драка, что частенько случается на праздниках среди молодых людей. Но всё же алкоголь повлиял не на всех.
— Демидов! — рокот главнокомандующего Рылого я узнаю средь тысячи голосов. — Какого лешего ты творишь?!
— Да! — пискляво восклицает Таислав, посмелев после появления поддержки. — Какого лешего ты творишь?!
— Это личное, — бросаю я, глухо рыча. Пальцы нащупывают ледяной крест, а в голове зреет молитва.
Рылого моё объяснение не устраивает, и он уже проталкивается через замерших стражей, которые наверняка выдыхают, что вмешался старший по званию, но главнокомандующий ничего не успевает сделать, и с моей руки слетает яркий сноп искр, что прожигают пол до обугленной древесины прямо под промежностью Таислава, чей взгляд наполнен самым чистым испугом из всех, что я только видел.
— Демидов!
— Не лезьте! — отпихиваюсь я от крепких рук, что сжимают плечи так же сильно, как и шесть лет назад.
— Александр, я думаю, тебе лучше объяснить, почему ты… — вмешивается Велимир, переводя взгляд то на меня, то на Таислава. Тузов вздыхает, и по одному лишь короткому вздоху становится ясно, что главнокомандующий всё понял, поэтому он замолкает, поджав губы. Черменский же тем временем нерешительно поднимается на ноги, точно думает, что в следующий миг снова окажется среди осколков, лёжа ничком на полу.
Правильно думает.
Нахожу глаза Ани среди притихших стражей, молча спрашивая разрешения. Я догадывался, что придётся озвучить перед всеми то, что совершил Таислав, но не говорил об этом стражнице, ибо не хотел её пугать. Но она и сама всё понимает. Аня кивает, опуская взгляд.
— Он обесчестил девушку, — объявляю я, окончательно вырывая руку из цепкой ладони Рылого, который, услышав сказанное, ослабляет хватку. — И, судя во всему, не одну.
Кругом проносится шёпот. Кто-то не верит, другие просто качают головой, третьи ждут продолжения представления, что разбавило тухлый праздник.
— Это о-ошибка, — лепечет Таислав. — Я-я н-ничего такого н-не не делал. Это клевета какой-то обиженной шлюхи, клянусь!
Хорошо, что он встал, ибо даже нагибаться не нужно. Мой кулак летит в его испуганное лицо, с хрустом впечатываясь прямо в нос. Черменский охает, пошатнувшись, выступившая кровь стекает на его кафтан, пачкая белоснежный цвет. Я же хватаю его за ворот кафтана, потянув так, что из горла стража вырывается короткий и жалкий хрип, и вновь бросаю на почерневший от искр пол, где всё ещё мелкими и крупными кусками валяются осколки.
— Не смей. Мне. Лгать, — произношу я, нависая над ним. Черменский скулит, точно побитый щенок. Никто больше ничего не говорит и даже не пытается остановить меня. Опускаюсь рядом с Таиславом, что боязливо ползёт назад, но я хватаю его за волосы, сжав их так, что на округлённых глазах выступают мелкие слёзы.
Улыбаюсь краями губ и наклоняю голову. Шепчу ему на ухо, чтобы мои слова слышал лишь Черменский.
— Знаешь, что я прямо сейчас вижу перед собой? Ничтожество, недостойное ходить по одной земле с той, с кем ты сотворил это, — каждое слово наполняю ядом ненависти, злобы и искрящих угроз. — Будь моя воля, я бы прикончил тебя на месте. Сначала я бы переломал каждую кость в твоих пальцах, — и точно подтверждая серьёзность своих слов, поворачиваю его большой палец до заветного хруста, чей звук ощущается сладкой музыкой, как и вскрик боли Таислава. Безусловно, эта боль не сравнится с той, что причинил он. — Содрал бы кожу живьём. Оторвал бы руки. Затем ноги. Затолкал бы их тебе туда, куда только можно. Твоё достоинство, хотя сомневаюсь, что тебе есть чем гордиться, я бы сжёг и заставил тебя смотреть на это. Выдернул бы зубы. Потом перешёл бы к глазам. Не думаю, конечно, что ты не умер бы от боли до этого момента, но будем считать, что ты вынослив и терпелив, как и любой гребаный страж. И отрубил бы твою башку, кинув её в дерьмо, ибо лежать в чём-то другом она не достойна. У меня даже рука не поднимется бросить твои кости псам, всё-таки животных я люблю.
— Это б-был не я-я, — бормочет Черменский, дрожа после услышанного. — Т-ты ошибся, Демидов, — он даже умудряется выдавить улыбку. — Какая-то сука просто надурила тебя.
На этот раз кулак попадает точно в глаз. Встаю, вытирая руки будто от грязи, и смиряю Черменского уничтожающим взглядом.
— Не смей. Так. Её. Называть, — от каждого слова Таислав только сильнее сжимается, точно мой голос подобен удару плети. — И не ты ли сам недавно мне сказал, что таких было много?
На это Черменский отвечает жалким всхлипом, точно надеется вызвать сочувствие.
— Законы Великомира гласят, что изнасилование девушки карается штрафом либо казнью — в зависимости от её статуса и происхождения. Но поверь, обычным штрафом ты не отделаешься, уж я позабочусь об этом.
— Капитан, позволь тебя прервать, — слуха касается знакомый голос, чью сладкую мелодию не спутаешь ни с чем, как и кровоточащие раны, что он оставляет одними лишь словами, являющиеся для него смертоносным оружием. — Признаться, я был неприятно удивлён, когда прибыл в крепость вместе со своей семьёй, а вместо гостеприимного приветствия получил… это. Мне горько от того, что в столь дивный день — в день святых — происходит подобное. И причины этого мне неизвестны. К тому же были упомянуты законы Великомира, а в них я более чем смыслю. Поэтому кто-то объяснит мне, что здесь творится? — последнюю фразу царь произносит с несвойственным для него нетерпением, но в интонации прослеживается привычная требовательность.
Я ждал его. Знал, что он придёт, потому как приглашение не могло прийти просто так. Но почему… Почему я, несмотря на то, что догадывался об этом, всё равно замираю, не смея ни пошевелиться, ни что-либо сказать, ни моргнуть, ни даже захватить побольше воздуха, которого резко начинает не хватать?
Таислав, в отличие от меня, не мешкает:
— Всемилостивейший государь! — он чуть не вцепляется в платно царя, всё ещё ползая по полу, как червяк. — П-произошла какая-то ошибка! Этот сумасшедший обвиняет меня в том, чего я не делал! Прошу вас, Всемилостивейший государь, совершите правосудие над его клеветой!
— У тебя со слухом проблемы, и одна из моих угроз проскочила мимо? — наконец возвращаю контроль над собой и эмоциями. — Могу повторить и ещё парочку добавить.
— Вот видите!
— Смею вас заверить, Всемилостивейший государь, — обращение даётся мне с трудом, я выжимаю его вместе с ноющей болью, что пронзает мою спину, — этот… — неожиданно запинаюсь, пытаясь подобрать подходящее слово. Но как назло, все оскорбления, которыми я владею, вылетают из головы. Видимо, это ещё одно подтверждение тому, что присутствия царя на меня плохо влияет. — Боюсь, моё воспитание не позволяет мне произнести слова, касающиеся его, перед вами. А каких-либо милых зверушек мне оскорблять не хочется, приравнивая их… К этому, — неопределённо указываю на Черменского рукой. — Но сообщить вам о его преступлении обязывает мой долг. Он надругался над девушкой. Сделано это было против её воли и на глазах многих кадетов, которые даже не посмели остановить его. Если мне не изменяет память, а у меня она отличная на такие вещи, в законах Великомира значится, что подобное карается казнью. Ну, или крупным штрафом, но первый вариант более подходящий и привлекательный.
Царь молчит, стоя рядом со мной так близко, что я слышу его задумчивое дыхание. Если бы моё сердце билось, оно бы колотилось как бешеное, ибо угроза, что Черменского оправдают, а меня упекут в темницу за необоснованное нападение, нависает прямо над головой. Я же ничего больше не говорю, ожидая решения царя. И зная его ненависть ко мне, я догадываюсь, что он скажет.