— Этот закон появился благодаря моему деду, — начинает Мечислав. — Благодаря нему девушки по сей день вступают в Орден и честно служат в нём. А своего предка я уважаю, как и его решения. Но всё же, капитан, это слишком серьёзное обвинение. Есть ли доказательства?
— Будут. Я лично могу выбить признание из Черменского. Каким способом — он уже знает. Конечно, о многом я умолчал, чтобы не портить интригу.
Таислав бледнеет так, что тон его лица может сравниться лишь с моим.
— Признания не достаточно, — говорит царь. — Ты упоминал, что Таислав Черменский сделал это на глазах других. Есть ли их имена? Они смогут это подтвердить?
— Смогут, Всемилостивейший государь, — вперёд выходит Аня, боязливо обхватив себя за руки, точно ей холодно. Её губы дрожат, когда она говорит, но голос полон стальной уверенностью. В тёмно-зелёных глазах я не могу ничего прочитать, но смотрят они лишь на Черменского, что жалобно стоит на коленях передо мной, царём и теперь перед Аней. В глазах Таислава проступает узнавание, которое быстро сменяется страхом. — Я помню имя каждого. Думаю, вам, Всемилостивейший государь, они точно всё расскажут.
— Здесь есть и тот, кто знал об этом всё это время, — вспоминаю я и, дождавшись слабого кивка Ани, продолжаю: — Главнокомандующий Зыбин. Он был наставником западного кадетского училища, где всё и случилось.
Царь перемещает взгляд единственного глаза на упомянутого главнокомандующего, которому хмель ударил в голову. Зыбин сидит на лавке, клюя носом и похрапывая, но, услышав своё имя, вздрагивает, пробудившись.
— Всеволод, — с нажимом произносит царь, — до меня дошли сведения, что этот молодой человек совершил преступление над девушкой, обесчестив её против воли. И произошло это в стенах кадетского училища, которое учил ты. И всё это время ты знал об этом.
Зыбин тупо моргает, точно смысл слов доходит до него со скоростью улитки, что пришла в трактир после того, как её выкинули. В его взгляде проступает понимание, пусть и слабое.
— Это правда, что страж Таислав Черменский повинен в этом? — вопрошает царь.
— Э… — протягивает Зыбин, почёсывая макушку. — Да, было дело, вроде…
— Он пьян, — раздражённо качает головой Тузов, ударяя себя по лбу в знак разочарования. — Большего он вам не скажет.
— Верно. Но хмель пробуждает в людях удивительное свойство: говорить лишь правду.
Поняв, что его раскрыли, Таислав срывается на умоляющий крик:
— Пожалуйста, Всемилостивейший государь! Поверьте, эта девка сама виновата, она…
Договорить он не успевает: мой ботинок прилетает прямо ему в лицо. Его зубы щёлкают, а сам Черменский вытирает слюну, перемешанную с кровью, чьи брызги окрасили почерневший пол. Молюсь Санкт-Владимиру, спешным движением выпуская ленту огня прямо на грудь Таислава. Тот вьётся подобно змее, пытаясь сбить пламя, которое зигзагами приближается к его шее.
— Александр… — тёплые пальцы чуть касаются моих, вызывая стремительный стук в груди, от которого я едва шатаюсь.
Щёлкаю пальцами, убирая огонь.
— Я ведь могу и вернуть, — предупреждаю я, заметив, как рот стража открывается в жалостливой мольбе царю.
— Хорошо! Хорошо, сделал я это, признаюсь! Но, Всемилостивейший государь, много времени прошло, та девица и не вспоминает небось…
— Вспоминает, — перебиваю я, и Таислав шарахается от моего голоса, точно ожидая, что на этот раз в него прилетит молния. — А время не отменяет проступок.
— Раз так, то почему ты всё ещё носишь этот знак?! — гневно выплёвывает Черменский, указывая на мой капитанский символ, что приколот к груди. — Помнится, убийство наказывается тоже казнью. А уж убийство своих товарищей по отряду…
Он замолкает, когда я опускаюсь рядом с ним. Теперь наши лица на одном уровне. Его — побитое, в крови, со сломанным носом, и моё — бледное, сухое и мёртвое.
Кто-то тихо произносит моё имя, прося остановиться и перестать. Голос скрипит, звучит встревоженно, как отчаянная мольба. Велимир не изменяет себе. Он видит черту, через которую я вот-вот переступлю, и пытается спасти от чего-то ужасного и непоправимого. Но это спасение ни к чему.
Царь прерывает Велимира одним коротким приказом не вмешиваться. Кажется, само время замирает, ожидая разрешения возобновить свой ход. В горле пересыхает, короткое сердцебиение, что подарила мне Аня, прекращается, и внутри снова холодно. Снова тихо. Снова пусто.
Снова больно.
— Их было четыре, — говорю я безучастным шёпотом, не моргая. — Четыре стража моего отряда. Я помню их имена, они никогда не уйдут из памяти. Я им не позволю. И кровь на моих руках не позволит этого сделать. Вацлав Торхов был самым старшим среди нас. Даже старше меня — капитана. Он был сильным, как несколько крупных мужиков, громким и добрым. В тот день он не думал о себе. Не думал, погибнет или нет, что случится с его жизнью, оборвётся ли она или срок ещё не подошёл. Он думал о других. О жителях города. О своих товарищах. Обо мне. Когда я занёс над ним меч, он не боялся. Он не был зол, обижен. Он не ненавидел меня. Он желал помочь. Но не смог. И я убил его, потому что был под контролем Сирин, — из-за моего бесцветного тона Таислав отвлекается и не сразу чувствует мои прикосновения. Ощущает он их лишь тогда, когда я выкручиваю его указательный палец, ломая кость, и вскрикивает. — Истислав Кучаев любил шутить и трепать языком. В этом мы с ним похожи, — губы самовольно растягиваются в слабой и печальной улыбке. — Могло показаться, что он относился ко всему несерьёзно, но это было не так. Он пёкся о каждой жизни, оберегал всех. Кроме себя. Он защищал меня, пытаясь дозваться, пытаясь остановить. Осуждал ли он меня, когда умер? Нет. Ему было жаль, что он не смог помочь. Что оставил меня под контролем Сирин. Его я убил первым, — ломаю ещё один палец, и снова вскрик, который не трогает во мне ничего. — Ратмир Сенин был практически мальчишкой. Только закончил училище, да он и жизни не видел. На самом деле мы были почти ровесниками. Но в нём я видел ребёнка. По-своему глупого, но близкого. Который удивляет мышлением, поражает восторгом, помогает поверить в лучшее. Он считал, что мы живём ради того, чтобы помогать другим. Чтобы дарить любовь, помощь и заботу, оберегать тех, кто рядом. Он считал, что так люди будут непобедимы. Он улыбался, когда я его убил. Не кричал, потому что не хотел, чтобы я чувствовал себя виноватым. Наивно, правда? Я виновен, и это неоспоримо, — опять хруст и крик. — Злата Соломина. Умнее людей я не встречал. Она была удивительной девушкой, чья сила заставляла меня задуматься, какого хрена в этом отряде капитан я, а не она? Она выручала меня и других раз за разом. Если бы не её идеи, я не знаю, что сейчас было бы со всем Орденом. Наверное, его ряды бы точно поредели. У неё всегда были решения, она всегда знала, что сказать и что сделать. Она искала решение, как вернуть мне контроль над моим разумом, пока я сражался с ней, пытаясь убить. Я убил её последней, — четвёртый хруст. — Потом я разорвал Сирин в клочья. Вытащил свою мать из завала, — на этом мой голос трещит, но я вовремя возобновляю сухой тон. — Похоронил друзей. После этого я отправился к их семьям. Рассказал всё так, как оно было. Они глядели на убийцу своих детей, который даже не молил их о прощении, прекрасно зная, что он его не заслуживает! — хруст. — Этот убийца ненавидит себя по сей день за содеянное, посылает деньги в семьи своих друзей, презирая себя за то, что большее он сделать не может! Не может вернуть их к жизни, не может изменить прошлое, не может залечить те раны, что оставил их близким! Но, как ни странно, с тобой я согласен, — хруст. — Смерти я заслуживаю. Как и наказания. Поэтому если меня уведут вместе с тобой, закуют в цепи, лишат этого херого значка — я не буду сопротивляться. Я буду только рад. А ты, кусок дерьма, смеешь обвинять девушку в своём скотском поведении, хотя даже скот себя так не ведёт, как ты, сволочь! — ломаю ещё один палец и выпрямляюсь в полный рост. Пусть я говорил слабым шёпотом, кажется, мои слова слышали все присутствующие. В воздухе повисает мёртвое молчание, никто не смеет даже громко дышать.
Царь делает неопределённый жест рукой двум стражам.
— Уведите его, — он указывает на Черменского. — У вас, в Ордене, должна быть темница. Пусть посидит там до решающего суда.
Жду те же слова в свой адрес, пока два стража подхватывают избитого Черменского под руки, уводя из зала. Но царь лишь молча наблюдает, как и все остальные. Я бы удивился, если бы не вкус горелого на языке и ощущение, словно с моих рук вновь стекает липкая горячая кровь.
Шок из-за произошедшей ситуации накрывает каждого с головой, поэтому никто не смеет ни слова сказать, ни шевельнуться, ни что-либо сделать. Все замирают в ожидании смельчака, который либо предложит продолжить праздник, либо скажет, что торжество следует прекратить, либо сморозит глупость, что затмит закончившееся представление.
Наверное, впервые за шесть лет я чувствую себя уставшим. Точно всё, что копилось годами, свалилось на меня разом, одним огромным снежным комом, придавив меня. Убираю волосы с лица, невидящим взглядом глядя на битые куски посуды, валяющиеся на обуглившемся полу сласти, темнеющую кровь.
— Безусловно, произошедшее печально, — неудивительно, что смельчаком, взявшим слово в нависшей тишине, оказывается царь. — Но вершить справедливость необходимо каждый день, даже во время торжеств, иначе наш мир давно бы погряз в жестокости, — едва заметно хмыкаю на этих словах. — Давайте же поблагодарим мучеников, силы которых помогают Ордену защищать весь Великомир! — он берёт с нетронутых столов кубок с мёдом и поднимает верх. Многие следуют его примеру, поддерживая слова правителя. — За святых!
Его тост подхватывают и другие, дружно повторив его слова. Решив, что мне нужно запить неприятный привкус во рту, хватаю ближайший кубок и залпом его выпиваю, в очередной раз проклиная того, кто отвечал за напитки.
— Нам нужно поговорить, — в лоб объявляет Аня, озираясь по сторонам, точно расшумевшиеся стражи захотят подойти к тем, кто и разжёг весь конфликт с Черменским. А внимание сейчас — это последнее, что и Аня, и я хотим получить. — Наедине.
— Конечно, — киваю, пожалев о выпитом гадком алкоголе, от которого горечь на языке стала ещё противнее.
Оставляю пустой кубок в сторону и уже хочу улизнуть с торжества вместе с Аней, как вся моя затея обрывается одним лишь бархатным голосом, чей хозяин подходит к нам:
— Капитан Демидов, — я даже шагу не успеваю сделать, как меня останавливает царь. Аня же тоже стоит неподвижно, хотя, будь возможность что-либо сказать ей, я бы велел стражнице уйти как можно скорее. — Твой поступок поразил меня до глубины души. Меня радует мысль, что страна полна таких благородных людей, как ты. И прими мои соболезнования насчёт предыдущего отряда и твоей матери. Уверен, она была прекрасной женщиной, раз воспитала такого сына, которым может гордиться не только она, но и весь Великомир.
От его слов моё небьющееся сердце рассыпается в пыль, что возгорается янтарным пламенем ненависти, внутри которого пульсирует лишь одно желание: наброситься на царя и осуществить с ним все те угрозы, что я шептал Черменскому.
Царь меня проверяет. Я понимаю это, но гнева меньше не становится.
— Благодарю, Всемилостивейший государь, — будто чужим голосом произношу я. Кажется, будто время замедляется, растягивая каждую секунду, а вместе с этим пустота внутри меня расширяется, поглощая всё, холод воет морозным ветром, чьи ледяные иглы впиваются в каждую внутренность, а тишина накрывает всего меня, укутывая тьмой.
— Ты ведь Аня? — царь неожиданно переключается на Аню, что тихо стоит рядом со мной. Она вздрагивает, услышав своё имя из уст правителя Великомира, но берёт себя в руки:
— Да, Всемилостивейший государь. Анна Алконостова.
Почему-то мне хочется загородить её собой, точно одним лишь своим голосом царь способен нанести стражнице непоправимый вред.
— Мне жаль, что подобное произошло с тобой и происходит по сей день с другими людьми. К собственному сожалению, я не могу сказать, какое наказание ждёт Таислава Черменского. В силу своего происхождения он или кто-либо поддерживающий его может найти способ смягчить кару. Но я лично сообщу о случившемся его отцу. Возможно, он позволит свершиться справедливости над собственным сыном.
— Спасибо, Всемилостивейший государь. Однако… Я бы не хотела, чтобы Таислава казнили. Никто не заслуживает смерти.
Губы царя трогает улыбка, с которой он собирался лишить меня жизни.
— Ты слишком добра, Аня. Но я прислушаюсь к этому в знак уважения к тебе и твоему капитану. Я не удивлён, что такая светлая девушка служит в твоём отряде, Александр, — его единственный глаз вновь перемещается в мою сторону. — Мне нужно переговорить с тобой. Уверяю, много времени это не займёт.
— Почту за честь, Всемилостивеший государь, — благодарно киваю я и шиплю Ане, не раскрывая рта: — Если я не вернусь через десять минут, беги.