«Драговиту не здоровится. Жар не спадает, постоянно что-то бормочет и плачет, точно видит кошмары наяву.
Боги развязали войну между своими мирами, но Явь всё равно будет затронута, это ясно, как день. Земли Великомира и так пропитались кровью, теперь же прольётся ещё больше.
Недавно вернулся из Баглара, говорил с берендеями, пытался уговорить помочь тем, в ком проснулись необъяснимые дары. Они согласились. Я всегда считал этот народ мудрым. Осталось лишь незаметно провести дюжину людей — если не больше — в Морозные горы. Но вместе с тем я не могу оставить брата».
Переворачиваю страницу.
«С каждым днём ему всё хуже и хуже. Кое-как мне удалось разобрать его слова, но в них нет никакого смысла. Они никак не связаны и больше напоминают бред сумасшедшего. Драговит говорит о крике златого лика. Бормочет об уходе владык-зверей. Мямлит про колыбельную тьмы мертвецов».
В голову врезаются слова Есения: «По миру запоёт колыбельная тьмы мертвецов».
«Наверное, это единственное, что я понял их его слов. Я слышал про колыбельную от Алконост49, но не воспринял её слова всерьёз, когда птица говорила о мощи тёмных богов. Теперь же я понимаю, что обязан овладеть этой колыбельной. Она даёт власть над нечистью: над лихо, над бесами, над жердяями, надо всеми! Её слова усиливают тварей, даже позволяют находиться под солнцем».
Вот оно… То, что я искал эти месяцы. Объяснения всему, что творится в Великомире с лета. Всё дело в колыбельной тьмы мертвецов. Тогда всё складывается в голове, и на ум приходит лишь один вывод. Страшный, которой меняет всё в этом мире, ставя под угрозу жизнь каждого в стране.
Нечистью кто-то управляет.
Несколько страниц грубо вырваны, и запись начинается с середины:
«Драговит постоянно твердит о соловье, точно у него припадок. Не спорю, певец садов — занятная птичка, но, боюсь, говорит мой брат далеко не о нём. А говорит он много, так много, что всего не упомнить. Тараторит, да так быстро, что и половины не разобрать. Но всё же кое-что я запомнит:
«Грядёт Соловей. Не единственный, но последний. Родится во тьме Велеса. Не принят Правью. Отвергнут Навью. Гоним Явью. Ускользнул от костлявых рук, а зимние пальцы захватили и держат, не хотят отпускать. Душа замерла, остановилась, в смерти застыл он. Соловей пением границы развеет. Установит свободу, уберёт концы трёх миров. И не уйдут от него белые».
Он твердит что-то ещё, но слов не разобрать. Драговит несколько недель не спит и ничего не ест. Всё говорит и говорит, словно молитву читает. Хотя, учитывая происходящее, скоро я начну лезть на стенку и просить богов прекратить это безумие: сегодня пало ещё одно войско вместе с бравым воеводой, моим другом. Подумываю перебраться в Морозные горы, к берендеям. До них битва не доходит. Но как быть с моим братом, который и с места ни двигается, ни отзывается на своё имя, ни смотрит на меня, — понятия не имею.
Помимо Соловья он говорит о…»
Дальше страницы вырваны. Листаю в самый конец, натыкаясь на короткую запись:
«Ничего другого, уходя из Ордена, ожидать не следовало. Но я ожидал. Верил, что мои труды были не напрасны. Но Великомир изменился. Изменились и принципы этой теперь прогнившей страны. Кровопролития не прекратились. Берендеи уничтожены. Всё, как и говорил мой брат. И это моя вина».
На этом дневник заканчивается. Я же едва не роняю книжку, вспомнив, что война с Багларом закончилась двадцать семь лет назад. События, упомянутые до этого в дневнике, судя по всему, происходили во времена Святочной эры. А это более сотни лет назад. Но почерк записей не отличается, одинаково размашистый и корявый, будто каждое слово автор писал второпях, но считал своим долгом вылить все свои мысли на бумагу. Кто же тогда автор дневника? Сколько он прожил в этом мире? И жив ли до сих пор?
Надпись «Всё, как и говорил мой брат» обведена в кружок, под которым мелкими буквами подписано: «И в землю погрузятся владыки-звери». Чернила этих слов выглядят совсем недавними, во всяком случае они намного ярче тех, которыми исписан весь дневник. И почерк другой: мелкий, аккуратный, тонкий.
«И в землю погрузятся владыки-звери» …
«Бормочет об уходе владык-зверей» …
«Всё, как и говорил мой брат» …
«Берендеи уничтожены» …
Брат хозяина дневника предсказал истребление берендеев, которые могли оборачиваться зверями — грозными медведями. Неужели всё, что говорил Драговит, сбылось? Или сбудется в будущем? Если так, то в каком будущем — в ближайшем или далёком, как солнце? И что значат все его слова? Кто такой Соловей?
Перечитываю слова о Соловье, быстро запоминая их наизусть. Листаю весь дневник, постоянно натыкаясь на упоминания брата автора, благодаря которым во мне крепнет уверенность, что Драговит — это последний святой. Обращения к Санкт-Драговиту50 запрещены, ибо сводят стража с ума, тот попросту не выдерживает открывшееся для него будущее и кончает с собой. Все предсказания святого были утеряны или уничтожены. И прямо сейчас я держу книгу, где большинство из них записаны.
Драговит предсказал восшествие рода Зареславских на престол. Предсказал появление Ордена и их обращения к святым. Записано это такими же запутанными словами, как и всё, что он говорил. Но то, что уже произошло, разобрать и понять гораздо проще, чем то, что, видимо, произойдёт. Возможно, это потому, что случившееся обведено к кружок яркими чернилами.
Глупо надеяться, что свою лепту в дневник внёс не тот, о ком я подумал сразу же, как прочитал предсказания Драговита.
Мне срочно нужно найти Есения.
Глава двадцать первая. Бой с духом, несущим гибель
Аня
— Бегите! — выкрикиваю я, мчась со всех ног на помощь замершим от ужаса жителям, наблюдающим за летящей Юстрицей.
Дух приземляется на крышу крепости. Вроде как, над начальным коридором. Даже думать не хочу, есть ли там кто-то из Ордена, потому как не хочу представлять мёртвые тела стражей, что могли попасть под завал.
— Здесь небезопасно, вам нужно уходить, — говорю я тощей женщине, рядом с которой стоит мальчик трёх лет, крепко держась за мамин передник.
Хватаю малыша на руки и тяну женщину за собой, уводя семью подальше от твари, чьи несколько голов спрятались в проделанной в крыше дыре.
— Сюда! — машет мне Данияр. За его спиной стоит богатый и огромный терем, явно принадлежащая влиятельному боярину. — Здесь огромный винный погреб, людям должно хватить места.
Передаю мальчика его матери, а та спешно вбегает в терем вместе с другими людьми, которым не повезло оказаться на Площади Чести. Оглядываюсь в поисках людей. Большинство забились в ближайшие дома или спрятались под обломками тех, что успела разрушить Юстрица крыльями. Та тем временем истошно ревёт, высунув все головы наружу. Их шипение настолько громкое, что кажется, будто змеиные языки поблизости, достаточно обернуться, чтобы встретиться с жёлтыми щёлками и принять смерть от ядовитых клыков.
Вокруг крыши, на которой засел дух, собрались стражи — капитаны и генералы. Те атакуют одновременно: кто-то использует огонь, другие пытаются ослепить птицу, а третьи с помощью обращения к Санкт-Варваре руководят мечами, намереваясь разом отсечь все девять чешуйчатых голов.
Юстрица взмахивает кожистыми крыльями, и половина стражей теряет концентрацию: их точно сбивает с ног сильный порыв ветра. Дух шипит, взмывает в воздух и проносится над атакующими стражниками. Те ничего не успевают сделать, как оказываются на коленях, прижимая чернеющие руки к горлу и задыхаясь. Долго это не длится: тела мёртвой грудой валятся за землю, больше не смея шевелиться.
Сглатываю, но продолжаю бежать, завидев крохотную девочку, пытающеюся слабыми руками поднять деревянную балку.
— Не волнуйся, — сдавленно говорю я, подоспев на помощь. — Всё будет хорошо, скоро ты будешь в безо…
Осекаюсь, стоит мне поднять балку. Я думала, что под ней мать или отец девочки, или кто-то из её близких. Так и оказалось: под деревянным бруском лежит юноша лет пятнадцати. Глаза его плотно закрыты, а из виска вытекает кровь, что уже образовала под худым телом тёмную лужу.
— Б-блатик… — нижняя губа малышки дрожит, а мои руки при виде мёртвого подростка тут же становятся немощными и слабыми.
Отбрасываю балку в сторону, тяжело дыша. Хрупкие и бледные руки девочки тянутся к телу брата, точно малышка хочет обнять его, лечь рядом с ним и закрыть глаза так же, как и он. Не знаю, понимает ли она, что её брат мёртв, или считает, что он спит, но думать об этом нет никакого желания, поэтому я резко подхватываю девочку на руки, и та отвечает вполне ожидаемым сопротивлением.
— Там блатик! — вопит она, вырываясь и громко плача.
— Знаю, — на глазах выступают слёзы, хотя я не знаю даже имени юноши. — Мы ничем не можем ему помочь, — неприятная горечь обжигает язык.
Девочка колотит маленькими кулаками мою спину, а потом её гнев переходит на другого стража, которому я передаю зарёванную малышку, не смея посмотреть ребёнку в покрасневшие глаза.
Юстрицы не видно. Во всяком случае на крышах и башнях крепости её точно нет. Да и у царского дворца духа не видно. Зато скользкое шипение доносится за моей спиной.
— Дерьмо… — на одном выдохе шепчу я, отпрыгивая вперёд от змеиных голов и падая лицом вниз, содрав кожу на руках в кровь.
Сдуваю волосы с лица, переворачиваясь на спину. На меня надвигается чёрное нечто с тёмными крыльями, один взмах которых может меня прикончить, и змеиными головами, чьи чешуйки недобро сверкают, переливаясь. Глаза жёлтые и зверские, языки у голов тонкие и фиолетовые, напитанные ядом. На чёрных, как ночная тень, лапах видны острые когти, похожие на смертоносные лезвия.
И сейчас всю свою мощь — и яд, и удар змеиных голов, и длинные когти, и острые клыки, и могучие крылья — Юстрица собирается вылить на меня. Я же встаю, доставая чёрные нити и накручивая их на кончик креста, мысленно матерясь и проклиная всё, на чём только свет стоит.