— То есть царь подчинил себе Орден ради знаний?
— Нет, — мотает она головой. — Знания он получил ещё десятилетия назад, найдя всё о последнем святом, что только можно было. Орден он ещё до конца не подчинил, но всё идёт к этому, — на этих словах моё сердце сжимается. — Стражи ему нужны в качестве личной несокрушимой армии, но суть не в этом. Драговит был не просто святым или человеком с даром. Он был Проводником — странником, ходящим по трём мирам и несущим в них свои предсказания. Предсказывал он много, говорил непонятно, мало кто его понимал, — я сразу же вспоминаю Есения, чей голос звучит как у мертвеца, а слова больше похожи на запутанный клубок неразберихи. — Что-то сбылось, что-то сбудется. И он предсказал появление Кукушки. Полное предсказание я не знаю, но кое-что мне известно.
Луиза прочищает горло, кашлянув пару раз, пока я пытаюсь понять, при чём здесь какая-то птица.
— «Явится Кукушка. Не одна она будет, но последней ей быть. Придёт в Явь в ранний день тепла. Гибель на мир накликает или поднимет златое лико ввысь, когда оно треснет под мраком. Криком погубит любого. И кончину каждого знает. В Мир Теней тропа ей закрыта. Жизнь будет биться, пока сама она будет в небе парить. Не только владыки падут из-за неё, но и центр мира станет прахом», — она заканчивает, беря приличную паузу. — Насколько я знаю, должно быть что-то ещё.
— По-твоему, я и есть эта Кукушка? — голос возвращается ко мне, но больше напоминает беспомощный лепет. — Ты говорила, как… как Есений!
— Неудивительно, — Луизу даже не смущает такое сравнение. — Он же теперь Проводник.
Только сейчас я понимаю, что Есений говорил про Кукушку, глядя только на меня. Неужели он знал? И неужели Есений видит будущее?
— А в том, что ты Кукушка, я не сомневаюсь, как и другие боги. Ты родилась в Навий день — «ранний день тепла». И умереть ты не можешь — «в мир Теней тропа ей закрыта».
— Этого недостаточно.
— Достаточно, — обрывает меня Луиза. — Царю неизвестна ни одна строка из предсказания о тебе. Но он знает о том, что ты умерла, но вернулась к жизни. Этого ему уже достаточно, чтобы заподозрить тебя в подобном.
— А другие предсказания Драговита ему известны?
— Он помешан на них, особенно на Соловье.
Голова и так разрывается от мыслей и череды вопросов, поэтому я даже не спрашиваю, кто такой Соловей, а просто пытаюсь понять, кто такая я. Но в итоге ничего не укладывается в голове, ибо я всем нутром чувствую, что чего-то не хватает. Луиза сказала, что предсказание неполное и многое упущено.
Голова гудит, когда я спрашиваю:
— Как Есений стал таким? И может ли он говорить предсказания… — запинаюсь, пытаясь подобрать нужное слово, — своего предшественника?
— Как становятся Проводниками я не знаю. А вот говорить известные предсказания Есений может. Поэтому его тоже лучше найти, это значительно упросит нам жизнь.
Согласно киваю и тру глаза, что уже слипаются. И это не скрывается от всевидящего взгляда Луизы.
— Ложись спать. Двинемся с рассветом.
Я уже было хочу убедить её, что не хочу спать, как сон и впрямь подбирается вплотную, а вся накопившаяся усталость волной взваливается на меня. Зеваю и ложусь прямо на землю, подложив ладони под голову. Последнее, что я слышу, прежде чем впасть в сон, это громкое карканье.
Глава двадцать шестая. Крах твердыни белых
Александр
Тишина давит.
Холод усиливается.
Пустота заглатывает.
А боль… Она душит.
Кажется, я умираю. Все способы смерти, которые я только перепробовал, разом обваливаются на меня. Я тону, захлёбываясь в бессилии. Кричу внутри, падая во тьму. Отсекаю руку, сжавшись от страха. Перерезаю вены, закрыв глаза, чтобы не видеть тёмно-алую лужу крови, где отражаются синие глаза. Такие же, как у царя.
Он лишь обходит тело Велимира, не выказывая ни единой эмоции. С кончика кинжала стекают капли крови, отсчитывающие секунды.
Внутри что-то снова обрывается и летит вниз, ко дну, и там теряется. Внутри колотится крик, и я не понимаю, вырывается он на свободу или продолжает звенеть глубоко у меня внутри. Воздуха не хватает. Почему? Почему мне нечем дышать?
— Одной проблемой меньше, — протягивает царь, наконец взглянув на тело Велимира. — Признаться, я думал, избавиться от него будет сложнее. А это оказалось очень даже легко.
Меня мутит.
— Замолчи… — шепчу я, смотря лишь на кровавое пятно, расплывающееся под Велимиром.
— Что? Тебя не слышно, щенок.
— Замолчи! — срываюсь я на крик. Горло першит, во рту стоит привкус крови и горечи, а язык едва шевелится. — Очень даже легко?! Как только можно говорить так о человеческой жизни?! Ты… Ты чудовище. Хуже любой нечисти.
Он лишил меня всего. Спокойной и счастливой жизни с мамой, отправил в этот гребаный Орден, гори он ярким пламенем. Он играл моей жизнью — тем, что от неё осталось. День изо дня продумывал изощрённые способы, как бы меня прикончить, зная, что я пытаюсь сделать то же самое на протяжении нескольких лет. Из-за него погибла четверть населения Соколинска, в том числе мои друзья и мама. Всё моё существование было спланированной игрой, где я выступал в роли главного шута на потеху постановщику — царю. А теперь он убил Велимира Тузова. Человека, который стал мне другом.
По щекам катится что-то мокрое и колючее, обжигающее кожу и размывающее мир вокруг. Почему-то я не могу остановить это. Почему-то я над этим не властен. Почему-то эти колющие капли продолжают стекать к подбородку, не останавливаясь ни на миг.
— Саша… — тихо зовёт меня Ру, когда я поднимаюсь с колен, слегка покачиваясь от удара молнии. Не слушая стража и его тихую мольбу, я хватаюсь за его крест и дёргаю за шнурок, срывая его. Ру реагирует лишь немым изумлением, явно будучи всё ещё ошеломлённым смертью Велимира. Но его скорбь так и остаётся таковой, когда моя перерастает в гнев, что взрывается внутри, оставляя после мокрых капель лишь сухость и жжение в глазах. Царь глядит на меня, и его лицо не выражает ни единой эмоции. Но это пока. Скоро оно исказится в боли.
Быстрая молитва пролетает в голове, и с рук срывается горячая плеть огня. Пламя летит прямо в царя, но тот даже не отходит ни на дюйм дальше, а лишь выставляет ладонь вперёд, отбивая удар воздушной защитой. Искры падают на пол и стены, вспыхивая мелкими острыми языками жара. Я уже и забыл, что в руках царь сжимает мой крест. Пользуется молитвам он умело, даже в нитях не нуждается. Но связался он с таким же.
Огонь скачет с моих рук быстрыми и мощными всполохами, но все атаки Ясноликий отражает или перенаправляет на меня, а уже я их перекидываю в стороны или захватываю, вновь отправляя в свою цель. Происходящее только забавляет царя, меня — злит, а Ру всё это настораживает. Он пытается дозваться до меня, но его свистящий голос утопает в треске пламени, что повсюду полыхает янтарным жаром. Всё теряется в пламенных вспышках, но царя я вижу отчётливо. Тот тоже не сводит с меня взгляд единственного глаза, в котором отражаются острые красные языки, пляшущие повсюду. Я бы с удовольствием лишил царя оставшегося глаза, но хочу видеть, как жизнь погаснет в этом ненавистном взгляде раз и навсегда, как в нём заиграет страх и замрёт там навеки.
Воздух наполняется удушающим дымом, но никто из нас не останавливается. Искры пляшут, пытаясь достигнуть противника, но в последний момент тухнут или прыгают в сторону, касаясь стен. Глаза слезятся от чёрного дыма, царю тоже становится не по себе. Но если я не боюсь сгореть заживо и умереть от удушья, то Мечислав вряд ли обладает такой привилегией.
— Саша… — кашляет Ру, и только сейчас я мельком оборачиваюсь к нему. Тот едва держится на ногах, прикрывая рот и нос рукавом. — Надо… Кхе-кхе… Ухо…кхе…дить… Пожалуйста!
Точно. Если я сейчас не остановлюсь, погибнет ещё один человек, что мне дорог. Или хотя бы был когда-то близок.
Мысленно чертыхнувшись, кидаю в царя новый заряд пламени, надеясь, что это его отвлечёт, а сам бросаюсь к Ру, помогая ему устоять на ногах, и подхожу к окну. Если я его открою, то огонь только сильнее возгорится, но другого выхода у нас нет. К тому же через окно можно сбежать.
Из-за дыма, что застилает глаза и забивается в ноздри, не могу нащупать створки или хотя бы выбить стекло. Ру тем временем только хуже: он безвольно повис у меня на спине. Стоит мне подобраться к окну, как меня отбрасывает ударной волной к стене, и я больно ударяюсь об горящую поверхность. Огонь перебрасывается мне на кафтан, и я даже не пытаюсь его сбить, ибо в этом нет никакого смысла. Огонь вспыхивает с новым рвением, точно им управляет сила, которую я пока не вижу. Из-за пелены пламени и дыма не вижу Ру. Огонь плотным кольцом сгруппировывается вокруг меня, не давая шагнуть ни вперёд, ни назад.
— Убей обоих. Демидов, — сквозь огненный треск я различаю знакомый голос, заходящийся в кашле, — всё равно воскреснет.
Крест выскальзывает из рук и теряется в языках огня, чьи яркие всполохи точно по чьему-то велению двигаются прямо на меня, облепляя и окружая. Средь огня и дыма я различию иссечённое шрамами лицо.
Рылов.
Он-то и управляет огнём.
Огня становится всё больше и больше, я по-прежнему не вижу ни Ру, ни тело погибшего Велимира. Огонь лижет кожу, оставляя крупные пузырящиеся волдыри. Захожусь в кашле, но всё равно пытаюсь продвинуться через огонь, чьи языки с удовольствием пляшут на мне.
— Саша! — поначалу я даже не узнаю голос Ру, что охрип и звучит как жалкий скрип. Его руки обхватывают меня, пока я чуть не задавливаю стража своим телом. — Нужно… уходить.