Трясу головой, отбрасывая картины болезненного прошлого. Сейчас я могу только это: убирать воспоминания в глубину сознания, закрывать дверь и не давать им вырваться на свободу. Но это трудно. Особенно после недавнего странного приступа, когда я несколько лет подряд убеждала себя в том, что забыла и отпустила, но оказалось, что это далеко не так.
Тем не менее, убеждать себя я не прекращу. Так проще. И привычней.
Ворота конюшни со скрипом отворяются. Осторожно выглядываю из стойла, рядом с которым сижу, проверяя, кто вошёл. Если это Зыбин, то моему покою пришёл конец.
— Одуванчик, ну что ты? — примирительно говорит юноша, чью спину я вижу. Незнакомец предупреждающе выставляет руки вперёд, пытаясь усмирить своего коня, который отвечает ржанием и ни в какую не хочет заходить в конюшню. — Здесь не так уж и страшно, хотя запах… Не самые лучшие условия, но потерпеть-то можно!
Глядя на то, как юноша уговорами пытается завести коня в стойло, невольно смеюсь. Мой тихий смех слышит и незнакомец, обернувшись на звук и оглядев глазами конюшню. Скрываться больше нет смысла, поэтому я выпрямляюсь и выхожу из укрытия.
— Помощь не нужна?
— Не помешала бы, — отвечает юноша, и точно в подтверждение его слов конь снова начинает брыкаться и фыркать. — Он предпочитает свежий воздух. Не любит замкнутые пространства. А так, он очень послушный.
Юноша держит коня за поводья, когда тот отчаянно вырывается, пытаясь отпрянуть в сторону. Незнакомец, начиная терять терпение, с силой дёргает за уздечку, на что конь отвечает недовольным ржанием.
— Можно я попробую? — спрашиваю я. Юноша только пожимает плечами, мол, попробуй.
С осторожностью кладу ладонь на холку коня, поглаживая короткую чёрную шерсть. Аккуратно дёргаю за поводья, совсем несильно. Конь с неохотой переставляет одну ногу, а потом ещё одну, медленно заходя в конюшню. Продолжаю гладить его и не отвожу взгляд от тёмных глаз коня.
— Всё хорошо. Ты молодец, — приговариваю я, вновь потянув поводья к себе. Хозяин коня наблюдает за этим с интересом, склонив голову и сложив руки на груди.
Конь незнакомца отличается от всех лошадей, которых я встречала до этого. Он чёрный, а такой цвет редко можно встретить в Великомире, конь явно был выведен в другой стране. Выглядит жеребец сильным и выносливым, явно способен достойно перенести долгий путь. И глаза у него умные: глубокие, тёмные, всё понимающие.
— Вот так, — удовлетворённо говорю я, заведя коня в стойло.
— Любишь лошадей? — интересуется юноша, подходя к своему животному. При его виде конь вновь фыркает, будто вид хозяина только раздражает. Незнакомец пытается погладить коня за загривок, но тот чуть не откусывает юноше руку, которую он, хвала святым, вовремя отводит. — Видимо, он в обиде на меня.
— Не стоит дёргать за поводья так сильно, всё-таки ему больно. Как его зовут?
— Одуванчик.
— Одуванчик?
— У него особая страсть к этим цветам, — улыбается юноша.
Незнакомец решается вновь погладить коня, и на этот раз тот совершенно не против. Я же в свою очередь разглядываю юношу. Он красив. Даже очень. Чёрные волосы немного вьются, кожа гладкая и чересчур бледная. Глаза глубокие, синие, как вечернее летнее небо. Лицо невозмутимое и расслабленное, улыбка уверенная и дерзкая, точно он готов в любой момент бросить вызов всей нечисти в мире. Взгляд пронзающий, словно юноша постоянно подмечает детали, которые в дальнейшем обязательно использует.
На кадета он не похож. Во-первых, прибыл один. Во-вторых, такой конь воспитаннику не положен. И в-третьих, выглядит он на все двадцать, а это возраст уже для полноценного стража.
Одет юноша просто: в белую рубаху с воротом и широкие брюки. Да и я далеко не в форме: на мне серая косоворотка и холщовые штаны. Кафтаны кадетов должны выдать за час до отборочных, когда все корпуса и стражники, присутствующие на испытании, соберутся.
— Волнуешься? — спрашивает юноша, переместив пронзающий взгляд синих глаз на меня.
Смотрит он внимательно и глубоко, точно одними лишь глазами пытается понять всю меня и докопаться до моих тайн. Даже неуютно как-то.
— О чём ты?
— Сегодня отборочные, — объясняет он, входя в стойло к своему коню и снимая с его спины дорожную сумку. — А на стража ты не похожа, из чего следует простой вывод: ты кадет.
— Почему это не похожа? — вспыхиваю я. — Я ещё как похожа! Я…
— Страж бы не сидел в конюшне, когда есть возможность пойти в уютную крепость да поболтать с себе подобными. А ещё ты слишком юна.
— Ты и сам едва старше меня!
— Спорить не буду, — усмехается юноша, перекидывая сумку себе через плечо. — Советую не сидеть здесь долго, иначе провоняешь. Хотя, с другой стороны, будет чем нечисть отпугнуть.
— Да как ты!..
И это благодарность за то, что я усмирила его буйного коня?! Вот же наглец!
Юноша салютует двумя пальцами на прощание, выходя из конюшни. Его имени и звания я так и не узнала, да и смысла нет. Такого заносчивого индюка стоит обходить стороной, да как можно дальше.
Но к его совету я прислушиваюсь. В конюшне действительно не так чисто, как хотелось бы, запах стоит тот ещё, поэтому я выхожу на улицу, где вовсю пляшут летние лучи солнца. Они точно стараются привлечь внимание каждого: падают на зеленеющую траву, касаются деревянных крыш конюшен и крепости, пытаясь пробиться сквозь них и попасть внутрь, ласкают высокие деревья, которые в ответ на тёплый и сияющий свет мерно шелестят листвой.
В крепость не иду, так как не хочу встречаться с Зыбиным и однокашниками. Уж лучше погулять по летнему двору, привести мысли в порядок и сконцентрироваться на отборочных. Провести ночь в Нечистом лесу действительно непросто, но испытание проходит летом, когда ночи гораздо короче, а солнце встаёт раньше. И нечисть слабей именно летом, но нападений в это время так же много, как и в остальное, потому как твари не упустят возможности полакомиться человеческой плотью, несмотря на раннее солнце и недолгую темноту.
Со смерти дюжины кадетов прошло четыре дня. Сложно сказать, восстановилась ли я за это время. Меня ещё долго трясло после угроз Зыбина: одну ночь я не спала, сжавшись в комок у стены и дрожа от непонятного мне страха, а в остальные часто просыпалась от кошмаров, которые были разными, но все так или иначе оказывались воспоминаниями из прошлого.
До сих пор не понимаю, что произошло. И не помню. Мне хочется узнать, кто убил кадетов, да ещё и таким жестоким способом. И почему в живых осталась лишь я? Точнее, почему я выжила, если отчётливо помню, что умирала? И почему сейчас мне кажется, что когда-то я испытывала нечто подобное? Ту же боль. Ту же потерю. Ту же пустоту.
Может, мой срок не подошёл? Но если бы это было так, то я стала бы нечистью — смертником. Но на нечисть я не похожа, во всяком случае — на известную. Желания убивать у меня нет, а уж тем более отведать людской плоти. Возможно, я просто накручиваю себя. И я не умирала тогда вовсе. Но это отсутствие ран не даёт покоя. Может, обычный шок? Увидела то, что убило кадетов, вот со страху чуть и не умерла. Что же насчёт крови… Она не принадлежит мне. Просто попала, когда кадетов убили.
Но кто их убил? Или что? Могла ли это быть действительно я, как доказывает Зыбин? Ведь я ничего не помню, возможно всё.
Нет. Трясу головой, отбрасывая мысли. На убийство людей я не способна. Это ужасно, отвратительно и аморально. Святые учат другому. И какую боль бы не принесли мне однокашники, я не настолько зла на них, чтобы убить. В этом я уверена.
К месту патруля подъезжают и другие корпуса. Всего их пять: северный, южный, западный, восточный и столичный. Я из западного, и если инструкторами остальных являются генералы, то у меня это один из трёх главнокомандующих Ордена. Пять лет назад, когда я узнала об этом, моей радости не было предела, ведь я думала, что буду обучаться у лучшего. На деле же Зыбин решил уйти в отпуск от основных дел стража, поэтому и взял под своё руководство кадетский корпус, думая, что так он только отдохнёт от ответственности и прочих дел. Нельзя сказать, что учитель из него крайне плохой, чему-то обучить может. В деле стража главное не то, как тебя обучают, а то, как обучаешься ты сам. Поэтому бесчисленная практика помогла мне укрепить свои навыки и умения.
До отборочных остаётся час с лишним, поэтому я иду в крепость, где надеваю серый кафтан. Когда меня посвятят в Орден, то кафтан будет синим с серебристыми узорами. Этот момент уже совсем близко.
— Ещё не передумала, Аня? — голос Зыбина за спиной звучит как раскат грома средь белого дня.
— Мой ответ вам известен, главнокомандующий, — как можно твёрже говорю я, застёгивая пуговицы кафтана, что помогает отвлечься и не думать, насколько близко уже подобрался страх. Руки ещё не дрожат. — И вы не посмеете это сделать на глазах двух других главнокомандующих, а также генералов и капитанов.
— Я-то не посмею, милая, — руки дёргаются. — А вот в лесу тебя мало кто убережёт.
Зыбин уходит, после чего я позволяю себе глубоко вдохнуть и выдохнуть несколько раз, чтобы унять дрожь. На этот раз воздух проходит без проблем, но вот холод так просто не исчезает. Сейчас не время для слабости. Я не могу её показать именно сейчас.
На улице уже все собрались. Встаю к своим однокашникам, которые оживлённо что-то обсуждают.
— Кадеты! — Зыбин выходит вперёд, и все воспитанники, как один, выпрямляются по струнке. Главнокомандующий одаривает их гордым взглядом. Кажется, ещё чуть-чуть, и этот старикашка, которому уже лет десять место в отставке, пустит слезу. — Сегодня вас ждёт главное испытание, к которому вы так долго и усердно шли! Отборочные! Конечно, не всем они будут по плечу, — с издевательской улыбкой говорит он, смотря на меня. — Поэтому, если вы чувствуете, что не справитесь, или же кто-то более мудрый и опытный говорил вам подобное, можете выйти вперёд и покинуть испытание прямо сейчас. Заверяю, это не будет считаться позором, вы лишь будете честны перед всеми и в первую очередь перед собой.
Я знаю, чего он добивается. И этого он не получит. Я уверенно стою в строю, не двигаясь. Его угрозы не подействуют на меня. Не должны подействовать.
Но раз так, то почему мне страшно?