— Мы почти дошли, — успокаивает Лель, но впереди лишь туман, а вот слова бога…
Они лживы.
Глава тридцатая. Пламя, сжигающее жизнь
Аня
Я оборачиваюсь назад: землю Яви всё ещё видно. И на ней я замечаю бегущую фигуру в синем кафтане и белёсыми волосами. На его лице застывает ужас, рот приоткрыт, точно Есений хочет что-то сказать, выкрикнуть, проорать, но не может. Я же резко останавливаюсь посреди моста и грубо вырываю руку из ладони Леля.
— Лель, что происходит?
Луиза тоже оборачивается и замечает Есения. А после вперяет взгляд в Леля, нахмурив брови, и выступает вперёд, загораживая меня.
— Нам нужно идти, — сухо напоминает Лель.
— Там Есений, — говорю я.
— Проводник здесь ни к чему. Нам нужно идти, — повторяет бог, а в его руках тем временем возникает тонкая свирель.
— Никуда она с тобой не пойдёт! — заявляет Луиза. — Аня, уходим, и как можно скорей!
Но Луиза не успевает ни шагнуть, ни схватить меня за руку. Пальцы Леля ложатся на дырочки в инструменте, и бог подносит его ко рту. Из свирели вырывается звенящая мелодия, а после Лель рассекает инструментом воздух.
Луиза охает и дёргается. На её шее появляется глубокий, сочащийся кровью порез.
А сама Луиза растворяется в воздухе.
— Что ты сделал?! — отшатнувшись от Леля и того места, где секунду назад стояла Луиза, вопрошаю я.
Лель же на удивление спокоен.
— Я же говорил: всё имеет свои начало и конец. Жизни богов не исключение. А уж тем более жизнь бывшей богини. Мне жаль, что так вышло, Аня, — признаётся Лель, пожимая плечами. — Но это необходимая мера.
Туман рассеивается, и не трудно догадаться, что ничего хорошего это не предвещает. Послав Леля и его необходимые меры нахрен, я бросаюсь назад, дабы как можно скорей уйти с Калиного моста. Вслед мне звучит быстрая мелодия, резкий свист, и меня сшибает с ног силовой удар.
— И что теперь?! — спрашиваю я так, будто бросаю вызов. — Убьёшь меня?!
— Нет. Не хочу пачкать руки, — его голос неожиданно становится другим, более отстранённым и пустым. — Но жить тебе осталось недолго.
— Значит, всё это было ложь?! Вся эта брехня с равновесием, с Белобогом, с Правью?!
— Разве я лгал? Разве ты чувствовала ложь в моих словах? — вопрос Леля ставит меня в тупик, и в голове спешно проносится каждая его фраза. Обмана ни в одной из них не было. — Я не говорил, что проведу тебя в Правь. Я лишь сказал, как туда попасть. И равновесие миров и впрямь рушится. И Белобог правда послал меня за тобой.
— Тогда зачем? Если миры в опасности, то…
— То мне всё равно, — обрывает бог ледяным тоном. — Поверь, я бы хотел, чтобы всё вышло по-другому. Но этому не суждено случится. А теперь прости. За всё.
Он отворачивается, вновь насвистывая мелодию на свирели. Я же встаю и пытаюсь уйти, но музыка грёбаного бога любви находит меня быстрей, постоянно ставя подножки. Пару раз я чуть не валюсь в Смородину, чей жар заставляет сердце биться чаще. Есений же тем временем почти добежал до моста.
— На самом деле я оказал тебе услугу, — произносит Лель, закончив играть на свирели. Когда я поднимаюсь, колени вмиг подкашиваются, а дышать становится невыносимо, словно воздух отравлен. Ощущение именно такое. Гадкое, омерзительное, колючее. — Белобог та ещё сволочь. Поэтому хорошо, что ты с ним не встретилась, — усмехается он. — И прости ещё раз.
— За что на этот раз?
— За Змея-Горыныча65.
С этими словами Лель исчезает, туман впереди расступается, а я понимаю, что мне конец. Есений уже на середине моста, он активно машет руками, явно веля мне уходить. Но я замираю в страхе от увиденного.
Дыхание у него тяжёлое, как и шаги, от которых, к моему удивлению, не шатается мост. Плотный туман окончательно рассеивается, являя огромное чудище. Тело громадное и сильное, покрыто чёрно-золотой чешуёй. Шея… Нет, шеи длинные, украшенные чёрными блестящими пластинами, точно броня. А голов у чудища три. Все одинаковые: с глазами цвета расплавленного золота, взгляд гордый и убийственный, чёрные рога вытянутые и заострённые. Многочисленные золотые и чёрные шипы тянутся по хребту до самого хвоста. За спиной сложены два кожистых крыла, которые Змей-Горыныч раскрывает, пронзая воздух мощным порывом ветра.
Сглатываю, едва стоя на ногах, и осторожно отступаю. Все три пары глаз Змея направлены только на меня.
— Я… — собственный голос кажется жалким лепетом. — Я, пожалуй, пойду…
Три головы заинтересованно и одновременно наклоняются. Ни одной из своих пастей чудище не раскрывает, но его шипение лезвием проносится по ушам:
— Живым нет места в Нави…
— Вот я и пойду, раз места нет, — нервно говорю я, отступая ещё на пару шагов.
— Но ты и не живая… И не мёртвая… — кажется, голос Горыныча звучит со всех сторон, да ещё и так громко, что будто каждая его голова нависла надо мной и шепчет, находясь в паре дюймах от меня. — Ни живая, ни мёртвая… — повторяет он, усмехаясь. — Кто же ты?..
Его шипение похоже на эхо. Следует по пятам, найдёт тебя везде и коснётся твоего слуха. Я же словно прирастаю к мосту, не в силах отступить дальше или броситься в бег.
— Я… — голова кружится от страха. — Я прошу п-прощения, что п-потревожила. Я живая…
— Ложь… — головы наклоняются в другую сторону. — Мне кажется, мы встречались… Не здесь, не только с твоей душой, но и телом, как сейчас… — он подходит ближе, и к его шипению присоединяется звон цепей. Только сейчас я замечаю на каждой шее Змея золотой обруч ошейника, служащего оковами. — Да, давно… Когда цепи ненадолго слетели…
Пять лет назад моя деревня сгорела в чудовищном пламени. И лишь недавно я вспомнила то, что видела в ту ночь. Не только Морану, не только вторую таинственную фигуру, но и летающего в небе Змея, чьи три головы извергали пламя.
Шесть глаз чудища прищуриваются, словно улыбаются. Он вдыхает воздух, а ко мне тем временем подбегает Есений, дёргающий за рукав косоворотки. Я, будто очнувшись от долго и тягучего сна, тупо хлопаю глазами, поворачиваясь к Проводнику. А затем к Змею-Горынычу, что, кажется, уловил не только мой запах.
— Два живых… — бормочет он. — Нет, ни живые, ни мёртвые… Другие…
Оковы страха резко спадают с меня, уступив желанию выжить при любых обстоятельствах. И я, и Есений бросаемся в бег, при этом Проводник вцепляется в мою руку и ведёт вперёд, сквозь души ушедших.
— Другие… Но и другие не уйдут… — кажется, пасти Змея изгибаются в улыбке.
Крылья раскрываются в полной мере, Змей взлетает, а вместе с тем друг о друга трутся звенья цепей. Он летит низко, сшибая души, что беззвучно падают в реку, сгорая в ней. Мы же бежим, не оглядываясь, но по ощущениям, мы не приблизились к земле Яви ни на дюйм.
Туман плотным облаком собирается вокруг нас. Сжав крест и помолившись Санкт-Благомиру66, пытаюсь рассеять его, но бесполезно. Он только становится кучней, я ничего не вижу даже на расстоянии вытянутой руки, но Есений уверенно тащит меня вперёд, изредка оборачиваясь назад то ли проверяя, с ним ли я до сих пор, то ли узнавая, как далеко Горыныч.
Тот пролетает прямо над нами, с грохотом опустившись впереди и перекрыв путь. Есений пятится, закрывая меня собой. Туман собирается сзади и за спиной Змея, образовывая круг, за пределами которого ничего не разглядеть. Я даже не вижу краёв моста, боясь сделать шаг в сторону, ибо запросто могу провалиться в реку.
— Снова ты, Проводник… — протягивает Змей, всё так же не раскрывая ни единого рта, словно его голос вторгается в сознание. — Снова твоя истерзанная душа… — он чуть ли не смеётся.
Есений же никак не отвечает на его слова, продолжая твёрдо стоять и вытянув руку в сторону, как бы закрывая меня и говоря, что я под его защитой. Я же крепко сжимаю крест, осознавая, что никакая молитва мне не поможет против духа Калиного моста.