Спина упирается в ствол дерева, дальше идти некуда. Ратибор, который выше меня на целую голову, угрожающе возвышается надо мной, похотливо улыбаясь. Главнокомандующий наверняка дал кадетам своего корпуса некоторые указания насчёт меня.
Но Ратибор не посмеет. Он не должен…
— Стражей здесь нет, я проверил, — протягивает Ратибор, приближаясь. Воздух уходит из лёгких, внутри колотится знакомый и ненавистный страх.
И я устала его терпеть.
Стискиваю зубы, набираю носом побольше воздуха и хватаю Ратибора за руку, выкручивая её. Тот, не ожидая подобного, охает, согнувшись в три погибели, и я, воспользовавшись случаем, не только ударяю в его промежность, но и прижимаю Ратибора к земле лицом, вывернув ему руку до заветного хруста.
— Ещё раз меня тронешь, и я сломаю тебе кое-что более важное и то, что находится чуть ниже, чем рука, — шиплю я ему на ухо.
Отпустив его руку, уже собираюсь уходить, как останавливаюсь от неожиданного шороха. Доносится он то ли с правой стороны, то ли с левой, то ли вообще сзади. Вокруг витает запах гнили и разложения, а это означает лишь одно: твари поблизости.
Ратибор, почувствовав вонь, встаёт с земли, всё ещё поскуливая, как побитый щенок, из-за сломанной руки и удара по причиндалам.
— Учти, Алконостова, о своей руке я доложу стражам и скажу, кто со мной сотворил такое зверство.
— О, тогда не забудь упомянуть при каких обстоятельствах. А если не вспомнишь, то я дополню картину происходящего.
Беседа с однокашником никакого удовольствия мне не приносит, и наш разговор обрывается пришествием тварей. Их много. Очень много.
Я и Ратибор наткнулись на мертвяков12, которые медленно выходят из-за кривых зарослей деревьев. Эти твари не должны ходит целым скоплением, но сейчас это не так уж и важно.
Мертвяки давние, следов разложения и гнилых язв у них тьма тьмущая. Кожа землисто-серого оттенка, на костлявых телах болтаются грязные лохмотья, что некогда были одеждой. Вокруг нечисти кружат жирные мухи, противно жужжа, а сами твари обнажают гнилые зубы и вяло мычат, предвкушая свежую плоть.
Идут твари медленно, едва шевеля ногами, поэтому я выбираю действовать, не дожидаясь первого удара от смертников. Бросаюсь вперёд, вытащив кинжал из пояса, и втыкаю его в пустую глазницу ближайшего мертвяка. Тот отвечает ленивым, но яростным мычанием. С хрустом быстро и резко я выдёргиваю кинжал, на котором остались кусочки гнили, и провожу лезвием по горлу мертвяка, отсекая ему голову.
Подобное я проделывала и раньше, но всегда были проблемы с головой: то кинжал застревал в горле, то не рассчитывала силу, и удар выходил слабым, то не отсекала голову до конца, и та болталась на соплях.
Башка мертвяка катится к ногам его товарищей. Проходит секунда, а затем другая, и только потом до тварей доходит, что одна из их потенциальных жертв отказалась становится их ужином и выбрала бороться за жизнь. Да ещё и голову одного из них отсекла!
На самом деле отсечение головы для мертвяка ничего не значит. Передо мной стоит обезглавленное тело, и в знак своего протеста и злости, оно размахивает руками, но я вовремя отпрыгиваю в сторону. Обращаюсь к Санкт-Владимиру, и на руках играют пламенные искры. Заметив свет, мертвяки приходят в движение, решив покончить со мной.
— Шевелись! — велю я Ратибору, который замер при виде тварей. — Или ты их, или они тебя!
Тот тоже оживляется и посылает в нечисть волну пламени. Мертвяки медленной и покачивающийся походкой идут к нам, окружая. Огонь попадает на некоторых тварей, и часть из них с шипением превращаются в пепел. Но пламени недостаточно, его должно быть много, чтобы сжечь такую толпу мертвяков. Огненные языки пляшут по земле, даже касаются и меня, и Ратибора. Становится жарко, некоторые мертвяки уже обернулись пеплом, но тварей всё равно достаточно.
Мертвяк, которого обезглавила я, подходит к своей голове. Серые костлявые руки тянутся к ней, но я отправляю в нечисть пламенный залп. Тварь мычит, огонь трещит на его теле. Уже собираюсь вновь призвать огонь, как тут… Падаю наземь, схватившись за голову.
Вокруг странная тишина, даже треск пламени не доходит до меня. Внутри давящая пустота и странное ощущение, будто всё время замерло. Вдыхаю воздух, но ничего не чувствую. Точно лёгкие застыли, точно остановилось всё. Сознание сужается до одной лишь точки, мертвяков и Ратибора я не вижу, как и лес. Даже собственные руки не могу разглядеть.
Поднимаю глаза, чтобы увидеть хоть что-нибудь, и встречаюсь взглядом с чернильной вороной. Та с интересом рассматривает меня, сидя на иссохшей ветке корявого древа. Глаза птицы абсолютно черны. Ворона каркает и мгновенно взлетает, раскрыв крылья. Птица исчезает вспышкой среди тёмных деревьев, и стоит ей улететь, как я возвращаюсь в реальность, а звуки возобновляются резким толчком.
Ледяной ветер проходит внутри морозной волной. Тяжело дышу, воздух еле-еле поступает в лёгкие и ещё хуже их наполняет. В ушах шумит глухой вой, в глазах щиплет. А ещё пахнет кровью. И смертью.
Оглядевшись, я не замечаю ничего, от чего бы мог исходить подобный запах. Мертвяки пахнут гнилью и падалью, а тот запах, что уловила я, похож на… На угасание. На прекращение и исчезновение чего-то светлого, важного и необходимого. Тревога одной волной накрывает меня, а в голове колотится мысль, что вот-вот произойдёт что-то страшное и неисправимое. А в запахе, витающем вокруг, ощущается безвозвратная потеря.
Потеря жизни.
Резкое осознание вместе с бьющимся внутри страхом побуждает меня подняться с земли и атаковать мертвяков новым зарядом огня.
— Алконостова! — видимо, мой неизвестный приступ не остался без внимания Ратибора. — Какого хрена ты творишь?
— Если бы знала, с удовольствием бы поделилась! — рявкаю я, крутясь вокруг мертвяков с огнём, как яростный ветер. — Нужно уходить! — отчаянно кричу я, чувствуя, что запах усиливается, и чуть ли не задыхаясь от него. Не знаю, как объяснить, но я точно чувствую приближение гибели. Похожее я ощущала, когда умирала несколько дней назад. Только сейчас это чувство не такое близкое и явственное, но не менее кошмарное. — Осторожно!
Слишком поздно.
Мертвяк, подошедший к Ратибору сзади, размахнувшись, перерубает его тело одними лишь руками.
Но это… Это невозможно… Мертвяки не обладают такой силой, чтобы одним только ударом рук перерубить человека… Перерубить человека пополам…
Глаза Ратибора закатываются, его рот, из которого тонкой струйкой сочится кровь, полуоткрыт. Мертвяк берёт кишки Ратибора, растёкшиеся кровавым месивом по земле, и вонзает в них гнилые зубы, неприятно хлюпая и чавкая. Мои внутренности скручиваются от одного лишь вида, будто с ними проделывают то же самое. Закрываю рот ладонью, подавляя крик ужаса и тошноту. Остальные твари, отвлёкшись от меня на мёртвое, разорванное на части тело, идут к нему, отрывая себе по куску. Кто-то берёт руку Ратибора, кто-то вонзает грязно-жёлтые зубы в ногу, кто-то вытаскивает внутренности, роясь в одной из двух половин и превращая органы в кровавую кашицу.
Невольно отхожу назад, отчаянно пытаясь остановить рвотные позывы. Вместо каких-либо мыслей в голове лишь туман. В горле пересыхает, все слова, существующие в мире, разом забываются. Слишком странное ощущение. Несколько мгновений назад я билась рядом с Ратибором, а теперь смотрю, как его тело беспощадно рвут мертвяки, желая отхватить себе больший кусок.
Так не должно быть. Просто не должно…
Люди умирают каждый день. И происходит это именно так: между жизнью и смертью лишь один миг, только он разделяет их. Всё может оборваться в одночасье, раз и навсегда. К этому нельзя быть готовым, об этом нельзя знать, этого нельзя ощущать. Но почему… Почему я чувствовала это? Почему ощущала приближение чего-то плохого и страшного? Почему мне казалось, что гибель совсем рядом, а руки смерти близки от того, чтобы утянуть за собой чью-то жизнь?
Я ведь могла предотвратить это. Могла исправить.
Могла спасти жизнь Ратибора.
Туман в голове рассеивается, на его место приходят ярость и злость. Пусть Ратибор был тем ещё мерзавцем, смерти он не заслуживает. Никто не заслуживает смерти, кроме нечисти.
Треск лент пламени, что змеятся у меня в руках, заставляет тварей отвлечься от трапезы. Те прекращают противное чавканье, лениво оторвавшись от кровоточащих кусков сырого мяса. Я же с криком бросаюсь на тварей, чьи гниющие лица перепачкались в багровой крови.
Огонь срывается с рук яростными и искромётными всполохами, поражая каждую тварь. Мертвяки пытаются подобраться ко мне, но пламя пожирает их быстрее: нечисть с шипением и невнятным криком превращается в пепел. Костлявые руки, оставшиеся от тел, тянутся ко мне, но и они сгорают в жарких языках, оставляя лишь серые хлопья на земле.
Пепла хватает на все фляги, но я, едва держа сосуд в дрожащих руках, набираю лишь одну. Остальная часть принадлежит погибшему Ратибору.
Подхожу к его раскромсанному телу. Благо, голову твари не тронули. Опускаюсь на колени рядом с ним и закрываю Ратибору глаза.
— Прощай, Ратибор, — шепчу я.
Отойдя на приличное расстояние от места смерти Ратибора, я больше не сдерживаю рвоту. Меня тошнит до тех пор, пока рвота не переходит в удушливый кашель, а на глазах не появляются колючие капли слёз. Желудок скручивается узлом, в груди пылает пламя, а сердце колотится так, будто предчувствует и свои последние минуты.
Капитан Демидов был прав. В Чаще Гибели можно столкнуться с чем-то похуже нечисти. И это что-то — чья-либо смерть.
До конца испытания мне не попадается так много тварей, как было мертвяков. Я убиваю упыря13, который на удивление оказывается совершенно один. Его пепла хватает на треть фляги. Встречаю нескольких бесов14, благодаря которым полностью заполняю и вторую флягу. Солнце уже начинает появляться на горизонте, когда я собираю остатки пепла одного из бесов.
Я пережила отборочные, но особой радости не испытываю. Её затуманивает печальное осознание того, что Ратибор не один такой. Наверняка погиб не только он, но и другие кадеты. Из западного корпуса, из других. Их больше, чем я могу себе представить.
Светило уже сияет в ясном голубом небе. Тёплые летние лучи никак не ввяжутся с увиденным за эту ночь. Пока я убивала тварей, я наткнулась на несколько трупов и скелетов предыдущих кадетов. Или стражи даже не возвращаются за мертвыми телами, или попросту не могут найти всех. В лица свежих трупов я не вглядывалась, не желая узнать кого-то знакомого.
Остаётся по тем же красным лентам вернуться к месту патруля. И всё закончится. Эта ночь будет позади.